No Paths Are Bound

Се Лянь начинает верить, что Хун-эр не уйдёт. Доверие возникает постепенно, растет с каждым прожитым днём, и это пугает Се Ляня до безумия. Мальчик держит почтительную дистанцию, когда Се Ляню это нужно, но никогда не отходит далеко. Он сопровождает Се Ляня в полях, вызывается делать всю самую тяжелую и грязную работу. Се Лянь догадывается, откуда бралась еда, когда понимает, что много кто в деревне знает мальчика. Хун-эр уже какое-то время выполнял разные поручения, за что и получал хлеб и фрукты, которые относил Се Ляню. Се Лянь настаивает на том, чтобы Хун-эр оставлял часть еды себе. Мясо появляется в их жизни благодаря охоте. Это тяжелое занятие заставляет Хун-эра учиться делать ловушки и расставлять силки. В своем нынешнем состоянии Се Лянь почти ни на что не годен, но он находит сломанный лук, чинит его и учит мальчика стрелять. Он не замечает, как дрожат пальцы Хун-эра, когда он поправляет их на тетиве, показывая мальчику правильное расположение кисти. Мысли Се Ляня в такие моменты всегда обращены к Фэн Синю. Он скучает по нему, скучает по Му Цину, но… Теперь он бесполезен для них. Обуза. Когда Хун-эр в первый раз убивает кролика, метко попав тому прямо в глаз, то не может сдержать ликования. Он подбегает к Се Ляню и радостно спрашивает: — Вы видели, Ваше Высочество? Я… Хун-эр мгновенно замолкает, до ужаса напуганный собственной бестактностью, а Се Лянь… Се Лянь смеется, запрокинув голову, так долго, что начинают болеть бока. — Не видел, но это был впечатляющий выстрел, если судить по звуку! Он не помнит, когда последний раз смеялся вот так, без желания заплакать. Се Лянь опускает руку мальчику на макушку, ерошит его волосы, и тот постепенно успокаивается. — Ты молодец, Хун-эр. Лицо мальчика расплывается в счастливейшей улыбке. Со временем Хун-эр становится хорошим охотником, и добыча мяса перестает быть проблемой. Се Лянь ничем не может помочь с готовкой, но он освежевывает тушки и сидит с Хун-эром у костра, рассказывая разные истории. Мальчик слушает его, затаив дыхание и ловит каждое слово. Они продают шкурки убитых животных по утрам в соседнем городе, а часть из них Се Лянь, научившись шить, использует, чтобы смастерить Хун-эру новые сапоги. Мальчик никогда ни на что не жаловался, но месяцы становятся холоднее, а сам он растёт, и старая одежда больше ему не подходит. В этих сапогах нет ничего особенного, но зато они прочные, а для Хун-эра, судя по его реакции, они на вес золота. В такие моменты Се Лянь перестает чувствовать себя бесполезным. Ночи становятся холоднее, но Хун-эр все еще ночует на ступенях у входа в святилище. Это беспокоит Се Ляня. Его собственное тело даже после изгнания с Небес осталось выносливым и выдерживало голод, холод и раны. Но Хун-эр… Хун-эр все ещё смертный. Это его пугает. При мысли о том, что мальчик может заболеть, Се Ляня наполняет ледяной ужас. Се Лянь не хочет снова остаться в одиночестве. Каждую ночь в течение недели он пытается уговорить мальчика переночевать внутри святилища или хотя бы возле очага. Хун-эр следит за огнём, подкладывает дров, чтобы его божество не замерзло, но ночевать уходит на улицу. В конце концов Се Лянь находит решение. — Хун-эр? Тот всегда мгновенно возникает рядом, стоит его только позвать. — Ваше Высочество? — Мне холодно. Подросток тут же бросается к огню, шевелит угли, бросает на них несколько поленьев покрупнее, из тех, что он наколол сегодня утром, но… — Это не поможет, — несчастно вздыхает Се Лянь. — Не мог бы ты просто…— он отодвигается, освобождая место на бамбуковой циновке. — Спать рядом? Хун-эр замирает, и на его лице, которое бог не может видеть, отражается смесь затаённого желания, вины и беспокойства. — Этот слуга действительно должен… — Пожалуйста, Хун-эр? Он тяжело сглатывает. — Мне всё ещё холодно. Первую ночь Хун-эр проводит, свернувшись на самом краю циновки, напряженный, как струна. Се Лянь не уверен, спал ли Хун-эр вообще. Вторая и третья ночи проходят так же, но… Со временем Хун-эр начинает спать, слегка прижавшись боком к спине Се Ляня, стараясь согреть его. Се Ляню так и не удается уговорить его спать под одеялом. Ситуация складывается не идеально, но подросток, по крайней мере, ночует внутри храма, возле огня, и это позволяет Се Ляню спать спокойнее. Он никогда раньше не засыпал с кем-то, но теперь его это успокаивает. Так… не одиноко. Время идёт. Се Лянь ругает Хун-эра каждый раз, когда тот обращается к нему «Ваше Высочество», и со временем подросток начинает звать его «Гэгэ». Сначала робко, боясь показаться излишне фамильярным, но Се Лянь совершенно не против, и он успокаивается. Изгнание перестает казаться ему наказанием. Хун-эр растёт, и наблюдение за этим приносит Се Ляню тихую радость. Хун-эр всё ещё угловатый подросток, как и в тот день, когда Се Лянь впервые поймал его за запястье, но он набрал вес и вытянулся. У Хун-эра начинает ломаться голос, и это настолько его смущает, что он отказывается говорить. Но Се Ляню это кажется трогательным, и он просит подростка перестать стесняться (в последнее время Се Лянь с трудом выносит тишину), и Хун-эр всегда уступает его уговорам, как бы ему ни было неловко. И после всего, что Хун-эр сделал для Се Ляня, он все еще не требует ничего взамен. Когда подростку все-таки приходится прибегать к помощи Се Ляня, это его беспокоит. После того, как бывший бог помогает ему прогнать задир из соседней деревни, Хун-эр дуется до полудня. Конечно, ему неловко, что его спас слепец, но дело не только в этом. При малейшей опасности Хун-эр всегда бросается вперед, закрывая Се Ляня собой, только чтобы тот мягко отстранил его и сам разобрался с постигшей их неприятностью, будь то местные бандиты или мелкие демоны. После таких случаев Хун-эр часами ходит как в воду опущенный. Со временем Се Лянь открывает для себя новую истину: Хун-эр хочет его защищать. Это немного глупо — в конце концов, мало что в этом мире всё ещё может его ранить, но сама мысль об этом заставляет его улыбнуться. Он начинает учить Хун-эра не только стрельбе из лука и замечает, что у подростка имеются кое-какие навыки. Хун-эр рассказывает, что участвовал в пеших походах, и во время войны набрался всякого. Се Лянь печально улыбается. Что ж, это объясняет его умения. Это объясняет ещё и то, почему Поветрие Ликов обошло его стороной. Мысль о том, через что Хун-эру пришлось пройти, что пришлось сделать, когда он был так невозможно юн… Эта мысль причиняет боль. (Се Лянь забыл, как молод был он сам в то время). Они устраивают тренировочные бои на палках, и Се Лянь замечает у подростка природный талант к агрессивному стилю боя и предполагает, что тому подошла бы сабля. Что-то в этом комментарии заставляет Хун-эра улыбнуться. В следующий раз, когда Се Ляню приходится защищать Хун-эра, тот снова мрачнеет. Принц, улыбаясь, хочет привычно взъерошить его волосы, но внезапно ему не приходится тянуться вниз, как это было раньше. — Если будешь усердно тренироваться, то когда-нибудь сможешь тоже меня защищать. Мрачность никуда не исчезает, но Хун-эр начинает тренироваться упорнее. Се Лянь так же замечает (несколько натянуто), что девушкам такое ужасно нравится и подобные навыки сильно упростят ему поиски жены. На подобные заявления Хун-эр только фыркает, и Се Лянь не удивлен: он тоже был подростком. В этом возрасте вопросы любви казались ему неимоверно далёкими и глупыми, а по-настоящему его занимало только самосовершенствование. Как же сильно все изменилось. — Я не хочу жену. Се Лянь только слегка улыбается. Конечно, сейчас Хун-эр другого и не скажет, и бывший принц невольно, эгоистично этому рад. Он не желает Хун-эру одиночества, не желает, чтобы тот остался ни с чем, но… Пока у Хун-эра никого нет, Се Лянь все ещё ему нужен. Се Лянь стыдится этих чувств. Он должен желать Хун-эру счастья, желать, чтобы в его жизнь пришли любящие его люди. Он должен радоваться тому, как быстро Хун-эр растет, как он превращается в мужчину, он должен с радостью думать о том, что Хун-эр повзрослеет и у него будет своя жизнь. Но то, что Хун-эр растёт, означает, что он перерастёт Се Ляня. Эта мысль приводит его в ужас. Се Лянь желает ему счастья. За прошедший год он глубоко привязался к Хун-эру. Вряд ли мальчик сам понимает, как много он значит для Се Ляня. А еще Се Лянь боится снова остаться скитаться одному в темноте. Несмотря на тревожные мысли, он улыбается. — Однажды ты передумаешь, — Се Лянь тянется потрепать его по волосам. Раньше мальчик встречал этот жест неподдельной радостью — теперь он отшатывается от протянутой руки. Его злит, что Се Лянь относится к нему, как к ребенку. Се Ляню же отчаянно хочется, чтобы Хун-эр был ребенком как можно дольше. — Не передумаю, — упрямо бормочет себе под нос Хун-эр. — Мне никто не нужен, кроме Вашего Высочества. Се Лянь так безумно рад этим словам, но в то же время он чувствует себя просто ужасно. И даже если они звучат по-ребячески — это значит, что Хун-эр все еще ребенок и Се Лянь все еще будет нужен ему какое-то время. Но некоторые вещи Се Лянь не может видеть. Мальчику сейчас шестнадцать, наверняка он засматривается на девушек, пусть и издалека. Какие ему нравятся? Он застенчив? Смущается? Может, он хочет поговорить с ними, но не знает, как? В этих вещах Се Лянь совершенно бесполезен. Он никогда ни к кому не испытывал влечения, наоборот, всегда сам являлся предметом обожания многих. Подобные желания были ему чужды, тогда он был на недосягаемой для других высоте и никому не позволял приблизиться. Се Лянь продолжает мягко выпытывать у подростка ответы, улыбаясь и иногда поддразнивая. Хун-эр же, сидя у противоположной стены храма и подтянув колени к подбородку, смотрит на него, краснея и кусая губы. Со временем Се Лянь открывает для себя ткачество. Это методичное, спокойное занятие приносит ему умиротворение. Хун-эр тихо подсказывает ему, какого цвета нити в его руках, и бог постепенно воплощает в жизнь картины, доселе существовавшие только в его воображении. Сидя за работой, он с мягкой улыбкой продолжает задавать вопросы: — Неужели ты никогда не представлял себе её? Думал ли ты, какими качествами должна обладать девушка, которая тебе понравится? (Может быть, если он будет знать, на что обращать внимание, то сможет заранее подготовить себя к одиночеству, когда такое создание появится.) — А если это не девушка? Се Лянь останавливается, и в наступившей тишине слышит бешеный стук человеческого сердца. Возможно, Хун-эр боится осуждения, боится, что после такого признания его непременно оттолкнут. Се Лянь знал, что есть мужчины, которые любят других мужчин. Иногда он… На самом деле, слова о том, что его никогда ни к кому не влекло, были правдой, но все же он был подростком, хотя и отдавал всего себя без остатка самосовершенствованию и тренировкам. Иногда по его телу прокатывались волны тепла, особенно когда он смотрел на Фэн Синя. Он стыдился этого. Он не знал, почему при виде тела своего друга его бросало в жар, но понимал, что ему не следует испытывать подобное. Это пугало его. Се Лянь знал, что Му Цин не раз ловил его на подглядывании. Му Цин, хоть и не говорил по этому поводу ни слова, всем своим видом выражал омерзение и даже обиду. Стыд становился все сильнее. Се Лянь задвинул эти чувства очень далеко, бесконечно медитировал и повторял сутры, пока не поборол их окончательно. Его отношения с Фэн Синем никак не пострадали, его друг даже не догадывался, что Се Лянь к нему испытывал, но… Уже тогда Се Лянь понял, что самосовершенствование – единственный допустимый для него жизненный путь. Оно накладывало ограничения, но позволяло без подозрений держать людей на расстоянии. Никто не узнает. Даже если он никогда не женится и не заведет детей, он никогда не опозорит своих родителей. Когда мужчина без причины всячески избегает женщин, за его спиной начинают шептаться. Но если он делает это во имя веры, его целомудрие превозносят. Никто не подозревал, что Се Лянь выбрал именно такой путь самосовершенствования по определенной причине, все полагали, что он последовал за своим наставником. Таким образом, Се Лянь не думал, что он лжет другим или скрывает что-то, однако с самим собой он не был честен. Его гордость в те времена была слишком велика для такого признания. Он так и не смог до конца принять себя, но горести и беды, последовавшие после, не оставили и следа от этих размышлений. В конце концов, он остался в одиночестве и ему даже не приходило в голову задуматься об этом снова. Но сейчас… Се Лянь помнил стыд, тот липкий страх, который мучил его по ночам, лишая сна, когда он, задыхаясь, пытался унять постыдное ощущение между ног, повторяя сутры и твердя себе, что с ним все в порядке. Он не хочет для Хун-эра такой жизни. Се Лянь знает, что это такое, когда ему поклоняются. Он знает, что Хун-эр поверит каждому его слову, что бы он ни сказал. О, если бы он мог сказать подобное себе тогда, это избавило бы его от многих мучений… — Это ничего не меняет. Он держит голову высоко поднятой, хотя его пальцы дрожат и путаются в нитях. — Любить кого-то — это самое прекрасное, что может сделать человек. Не имеет значения, мужчина это или женщина. Хун-эр неотрывно смотрит на него, едва дыша. Осторожная радость в голосе Хун-эра разбивает Се Ляню сердце. — Гэгэ действительно в это верит? Умение улыбаться сквозь боль приходит с практикой, и у Се Ляня её было предостаточно. — Всем сердцем. Хун-эр смотрит на своего бога широко распахнутыми глазами, его пальцы сжимаются так сильно, что ногти оставляют на коже голеней полулунные отпечатки. Он никогда не надеялся, что на его чувства ответят взаимностью, но теперь он знает, что его не будут за них презирать. Что это не постыдно и не отвратительно. Он тяжело сглатывает и крепче прижимает колени к груди. Любить кого-то… Если Хун-эр любит кого-то, не важно, кого… Се Лянь считает, что это прекрасно. Хун-эр не умеет любить тихо. Не может. Он любит с каждым вдохом, каждой своей частью. Он всегда был чересчур эмоционален, ему не хватало самоконтроля, чувства накрывали его бесконтрольно и всепоглощающе. Когда единственное, что составляет все твое существо, — это любовь к кому-то, и весь мир твердит, что эта любовь порочна, не означает ли это, что порочен, отвратителен и греховен ты сам? Как он может ждать любви или даже принятия от своего бога, если грех пропитал его до самых костей? Хун-эр плачет беззвучно, но это не печальные слёзы. — Это мужчина? Он вздрагивает и поднимает глаза на Се Ляня. Тот улыбается и поясняет: — Человек, который тебе нравится? Хун-эр ждёт, смаргивая слёзы, пока его дыхание выровняется достаточно для ответа. — Для меня это тоже не важно. Се Лянь вопросительно склоняет голову. — Мужчина или женщина, — поясняет Хун-эр. — Я не вижу разницы в том, кого любить. — Хорошо, — улыбается Се Лянь после недолгих раздумий. Нити больше не путаются в его руках так сильно. — Но все же, когда ты представляешь себе образ человека, которого можешь полюбить, у него ведь есть определенные черты? Зная, что бог не может его увидеть, Хун-эр скользит взглядом по темным прядям, рассыпавшимся по спине Се Ляня, настолько длинным, что они достают до пола. — Волосы, — шепчет Хун-эр с горящим лицом. — Да? Обычно Хун-эру не свойственно косноязычие. — Мне нравятся… длинные волосы. Се Лянь улыбается, терпеливо и нежно. — Хун-эр, у большинства людей длинные волосы. Подросток ёрзает и плотнее подтягивает колени к груди. — Но….мне нравится, когда они мягкие и блестящие, — бормочет он. — Далеко не у всех они такие. Не поспоришь. — А что ещё? — Гэгэ… В его голосе столько смущения, что улыбка Се Ляня непроизвольно становится ещё шире. Это неожиданно мило, в особенности из-за того, что обычно Хун-эру не свойственна робость. — Расскажи мне, пожалуйста? Подросток потирает щёку и тяжело вздыхает. — Рост… не слишком большой, но и не слишком маленький. — Это немного странное описание. — Это ничего, если сейчас этот человек выше меня, — ляпает Хун-эр, не подумав. — Я ведь ещё вырасту. Потом, осознав, что только что сказал, быстро добавляет: — Возможно, выше. Если бы Се Лянь не был настолько невнимателен в вопросах любви, он мог бы заметить ещё тогда, но он только мягко улыбается. — Для того, кто совсем не хотел разговаривать об этом, ты, оказывается, много про это думал. — Я не думал! — чуть не плачет Хун-эр, умирая от смущения. — Правда! — Что-то ещё? — добродушно улыбается Се Лянь. — Этот человек должен быть умным, — Хун-эр опирается подбородком о колени. — Сильным. Храбрым. Добрым. Это самое важное. Улыбка Се Ляня немного меркнет. — А ты весьма требователен к людям, Хун-эр. Хун-эр только беспечно пожимает плечами: — Меня это не беспокоит. — Будет трудно найти такого человека. В голосе Хун-эра нет и следа недавней застенчивости, только упрямая уверенность: — Меня действительно это не беспокоит, Ваше Высочество. Се Лянь хмурится. Хотя какая-то эгоистичная часть него рада; в конце концов, Се Лянь повидал в своей жизни слишком многое. Этого человека — сильного, храброго, доброго, умного и великодушного — скорее всего не существует. (О, насколько все было бы проще, ограничься Хун-эр ростом и длиной волос!) Но кроме облегчения он чувствует печаль: он не хочет, чтобы Хун-эр разочаровался, не найдя такого человека. Под описание Хун-эра лучше всего подходил сам Хун-эр, а он был редким, бесценным сокровищем. С каждым прошедшим днем в Се Ляне крепнет уверенность, что этот юноша однажды сможет вознестись. Когда это произойдет, ему больше не нужен будет Се Лянь. У него поменяются цели и приоритеты, он найдёт в своей жизни новый смысл, ему не нужно будет цепляться за земные дела и привычки. Се Лянь останется в одиночестве, снова. Будь он меньшим эгоистом, он давно бы отослал от себя Хун-эра. Вдали от него шансы юноши вознестись возрастут в разы. Даже если этого не случится, Хун-эр хотя бы найдет кого-то — мужчину или женщину — с кем сможет разделить свою жизнь. Хун-эр заслуживает этого. Но Се Лянь всегда был трусом, и он не может. Он узнал, каково это, — засыпать рядом с кем-то каждую ночь. Что ему нужны не шелка и золотые дворцы, а кто-то, кто слушает, когда он говорит. Кто смеётся вместе с ним. И он так боится это потерять. Се Лянь замечает, что Хун-эру совершенно не интересны сверстники. Он так и не подружился ни с кем из деревни, даже после многочисленных попыток Се Ляня подтолкнуть его к этому. Он всегда остается подле Се Ляня, не отходит от него ни на шаг. Иногда юноша все-таки поддаётся на уговоры Се Ляня и обменивается парой фраз с другими молодыми людьми, которых они встречают на городском рынке, куда они ходят продавать звериные шкуры, или когда возвращаются с полей. Се Лянь кое-что замечает. Хун-эр не терпит чужих прикосновений. Когда один из новых знакомых по-дружески хлопает Хун-эра по спине, Се Лянь кожей чувствует ярость в ответном взгляде юноши. Девушки хихикают и перешептываются о том, какие у Хун-эра сильные руки, но, стоит им только попытаться его потрогать, и он тут же резко отшатывается. Это заставляет Се Ляня задуматься. С того самого дня, как бог узнал имя своего спутника, он всегда старался дарить юноше тепло и ласку. По крайней мере то, что он сам считал лаской. Он вырос во дворце, окруженный слугами. Его родители любили его, но физические проявления любви были скупыми и редкими. Сам факт того, что Се Лянь периодически прикасается к Хун-эру, чтобы потрепать того по волосам (значительно реже в последнее время, поскольку Хун-эру, похоже, такое не нравится) или даже обнять, говорил, что Хун-эр стал для Се Ляня очень близким, почти родным человеком. Неужели Хун-эр просто терпит его? Се Лянь учится быть осторожным с прикосновениями. Он отчетливо ощущает неравенство в их отношениях: Хун-эр слепо поклоняется ему и никогда не скажет, если бог как-то его обидит. Се Лянь учится быть внимательнее и деликатнее. Он не замечает, как сильно это расстраивает юношу. Не сразу, но постепенно, неделя за неделей, когда Се Лянь хвалит его за отлично выполненную работу, но не гладит по волосам и не обнимает… Хун-эр больше не может это выносить. — Гэгэ? Се Лянь отрывается от сбора хвороста и мягко ему улыбается. — Да? Как бы ни старался Хун-эр, в его голосе звучат боль и страх: — Этот слуга обидел тебя? Улыбка пропадает с лица Се Ляня. Хун-эр уже много месяцев не называл себя слугой. — Нет, — качает головой Се Лянь, опуская на землю собранные ветки. — Почему ты так думаешь? Хун-эр опускает голову, пытаясь собраться с духом и озвучить причину своих волнений. Если он скажет сейчас, что его тревожит, его божество, возможно, поймет, почему он… что он на самом деле… (Хун-эр сильно переоценивает способность Се Ляня понимать такие вещи.) — Этот слуга ничего не ждет от Его Высочества, — бормочет наконец Хун-эр, и беспокойство Се Ляня только усиливается. Хун-эр всегда относился к нему почтительно, но в минуты расстройства излишняя почтительность означала, что он боится быть отвергнутым. — Я знаю, Хун-эр. Юноша тяжело сглатывает. — Гэгэ отдалился от меня в последнее время. Се Лянь в задумчивости склоняет голову набок. Ему свойственно витать в облаках, но к этому Хун-эр давно привык. Вряд ли он был менее разговорчив, чем обычно… — Боюсь, я не понимаю, что ты имеешь в виду. Руки Хун-эра дрожат. — Этот слуга имеет в виду… — запинается он. Ему не хватает воздуха, и его сердце бешено колотится в ожидании худшего из ответов, но любой ответ принесёт меньше боли, чем мысль о том, что его бог сердит на него. — …физически. О. Се Лянь замирает. — Хун-эр… Это вовсе не из-за того, что ты меня чем-то обидел, ты не сделал ничего плохого. Несмотря на облегчение, Хун-эр все ещё мнется перед ним с опущенной головой. — Я подумал, что ты стал слишком взрослым для такого, — признается Се Лянь. Юноша настолько удивлен и сконфужен, что вскидывает на него взгляд. — Слишком взрослым? — недоуменно переспрашивает он. Потерев шею, Се Лянь поясняет с неловким смешком: — Мне казалось… тебе не нравится, когда с тобой обращаются, как с ребенком. И ты никогда не позволяешь никому другому трогать тебя… — Это другое! — торопливо и настойчиво перебивает его Хун-эр, чего раньше за ним не водилось. — Я не против, если меня трогает гэгэ! Се Лянь хмурится, чувствуя, как внутренности сворачиваются в клубок. — Ты не обязан мне это говорить, я бы не… — он тяжело вздыхает. — Я бы не стал расстраиваться, если бы ты сказал, что тебе что-то неприятно. Я бы расстроился, если бы узнал, что ты не говоришь о чем-то только потому, что не хочешь меня обижать. Как принц, он привык, что люди лгут ему о подобных вещах. Му Цин делал так постоянно, и это создало между ними трещину, которая ширилась вплоть до тех пор, пока для Се Ляня все не пошло прахом. Он не хочет, чтобы его последователи ему лгали, скрывая за лестью растущее недовольство. Если он перешел черту, он хотел об этом знать, чтобы он не остался… Один. Снова. — Я не лгу, — умоляет Хун-эр тихим, испуганным голосом. Несмотря на страх, он заставляет себя говорить дальше. — Если гэгэ не хочет ко мне прикасаться, то я не жду этого, но если это не так… Се Лянь колеблется, прикусывая губы. — Я… хочу, — признает он. — Это сложно, когда… По большей части, Се Лянь приспособился к жизни без зрения. С теми трудностями, что все же встают на его пути, ему всегда помогает Хун-эр. Но это сложно — не видеть человека рядом с собой. Невозможно описать словами, какое облегчение он испытывает, когда просто чувствует вес руки Хун-эра. Мягкое напоминание, что он не один. Что рядом с ним кто-то есть. — Сложно, когда я не могу видеть мир вокруг, как все остальные, — заканчивает Се Лянь. — Но это ничего. Он заставляет себя улыбнуться. — Мне не нужно, чтобы Хун-эр заставлял себя… Се Лянь не успевает закончить предложение: он замирает в кольце знакомых рук. Хун-эр держит крепко, так, как Се Ляня раньше никто не обнимал. Хун-эр цепляется за него так же, как и в тот день, когда он сказал Се Ляню своё имя, но теперь… Теперь они одного роста. Се Лянь не знал, что он так вырос. Когда он успел так вырасти? Теперь не он плачет на руках Се Ляня, принимая его утешения, — всё наоборот. Се Лянь медленно, нерешительно опускает голову Хун-эру на плечо, прижимается щекой к воротничку его рубашки. Единственным человеком, с которым он позволял себе подобное, была его мать, но вместо шелка и аромата эфирных масел он чувствует поношенный хлопок и запах леса. Хун-эр пахнет лесом, землёй после дождя, чем-то смутно знакомым; он пахнет домом. Глаза Се Ляня плотно зажмурены под повязками, но их все равно начинает покалывать. Он скучает по своей матери. Скучает по друзьям. Скучает по прежней жизни. Он скучал бы и по этому объятью, даже если бы его никогда не было. Руки Хун-эра подрагивают, будто он все еще боится, что Се Лянь может его оттолкнуть. Но, когда Се Лянь, наконец, двигается, то только для того, чтобы обнять Хун-эра в ответ. Он не плачет, нет, но обмякает всем телом, опираясь на Хун-эра. После утраты одного из чувств обострились все остальные. Се Лянь научился любить пение птиц среди крон и шепот ветра в траве, звук дыхания Хун-эра, и как оно меняется от эмоций. Обострилось обоняние, и мир наполнился запахами, хорошими и плохими. По ним он мог выследить демона за много ли, а некоторые запахи вызывали у него такую жуткую головную боль, что он едва выносил их присутствие. Запах Хун-эра приносил ему покой, помогал спать по ночам. Вкус… Что ж, долгий голод вылечил его от привередливости. Сейчас его снова разбаловали: он мог позволить себе есть только то, что приготовил его спутник, а он никогда не готовил плохо. Но Се Лянь и представить себе не мог, насколько он начнет обожать прикосновения. Он узнает Хун-эра и так, по шагам, но юноша заводит себе привычку мягко касаться его плеча при приветствии. Когда Се Лянь напряжен, Хун-эр берет его за руку и осторожно сжимает. Его пальцы грубее и длиннее, чем у Се Ляня, но они ощущаются знакомо. Были времена, когда Хун-эр едва мог спать рядом с ним на одной циновке и забивался в самый дальний угол. Сейчас Се Лянь каждую ночь засыпает, спиной чувствуя тепло другого тела. В этом нет ничего откровенного — всего лишь напоминание о том, что Хун-эр рядом. Время от времени Се Ляню снятся кошмары. Раньше он просыпался один в темноте, дрожа и всхлипывая, зажимая ладонями рот. Теперь он просыпается в крепких объятиях, и знакомый голос шепчет ему в волосы: — Это просто сон, Дянься. Се Лянь невидящим взглядом упирается в темноту. Дыхание никак не успокаивается. Он жалок. Дрожащий от страха осколок человека, которым он когда-то был. Когда эти руки стали такими сильными? — Это всего лишь сон. Губы Се Ляня дрожат. Тень забытого чувства шевельнулась внутри него, и он безжалостно её подавил. Се Лянь вспоминает, как Хун-эр прикасался к нему раньше, когда он еще не обращал на это внимания. Хотя Се Лянь неплохо научился ориентироваться без зрения, он все еще спотыкался, если шел по незнакомой дороге. Когда такое случается, Хун-эр всегда оказывается рядом чтобы поймать его за локоть или поддержать под спину. — Осторожно, гэгэ. Одно из самых любимых занятий Хун-эра — расчёсывать Се Ляню волосы. Стоит Се Ляню разрешить, и юноша радуется, как ребёнок, проводя часы за осторожным распутыванием каждой пряди. Он даже учится воспроизводить некоторые из тех затейливых причесок, что принц носил раньше, пусть у Се Ляня и не осталось ни головных украшений, ни драгоценных шпилек. Се Лянь неоднократно уверяет его, что это совершенно не обязательно, но Хун-эр счастлив, и Се Лянь не может ему отказать. Хун-эр не так хорош в этом, как Му Цин, но он гораздо нежнее и аккуратнее, и Се Лянь расслабляется рядом с ним, довольный, как домашний кот. (Он не видит, как Хун-эр краснеет, каким завороженным взглядом он смотрит на него, затаив дыхание, — словно он держит в руках величайшее в мире сокровище.) Месяцы идут, и Се Лянь совершенно не думает о самосовершенствовании. Теперь по имени его зовет только Хун-эр, и Се Лянь учится не вспоминать, что когда-то было иначе. Иногда он думает, что это трусость — прятаться здесь от внешнего мира и ошибок, которые он совершил. Иногда вина, печаль и стыд едят его живьём. Что стало со всеми людьми, которые в него верили? Со всеми, кого он подвёл? С его родителями? Он даже не знает, где они сейчас. Они в безопасности, он уверен: он оставил с ними Фэн Синя, а тот никогда не позволил бы никому причинить им вред, но всё же… Как Се Лянь может оправдать собственное счастье? А он счастлив здесь, с Хун-эром. Юноша, чей голос с каждой неделей опускается все ниже, постепенно становится мужчиной, и это рождает в Се Ляне необъяснимую легкость. Раньше он проводил свои дни в безмолвном беспокойстве о самых разных вещах: как скрыть свои слабости, как стать достойным… Ведь если он не будет сильным и достойным поклонения, Хун-эр уйдет. Он воспринимал это как данность: рано или поздно Хун-эр покинет его. После проведенного вместе года он начинает понимать — не покинет. Это больше, чем счастье. Се Лянь узнает это чувство. Он любит Хун-эра. Это не романтическая любовь, ведь Хун-эр ещё совсем юн, и впереди у него своя собственная жизнь, но эта любовь сильна и кое-что все-таки дала Хун-эру. Комфорт. Стабильность. Возможность учиться у Се Ляня. Для кого-то, кто вырос без дома и семьи, прожить какое-то время рядом с Се Лянем означало провести последние годы детства с кем-то, кто искренне о нем заботился. Се Лянь и Хун-эр многое отдали друг другу. Однако любить кого-то значит желать ему лучшего, даже если это не то, чего хочешь ты. Даже если это причиняет боль. Се Лянь знает, что Хун-эр будет следовать за ним всю жизнь, если только бог ему позволит. Но не важно, сколько тепла и счастья приносит ему эта мысль…. Хун-эр может прожить лучшую жизнь. Он заслуживает лучшего. У него должно быть гораздо большее. Много месяцев назад Се Лянь цеплялся за мальчика и умолял его не уходить, теперь же он подталкивает Хун-эра сделать именно это. Уйти, двинуться дальше, начать жить своей жизнью, а не тратить её на Се Ляня. Каждый раз, когда Се Лянь говорит «тратить», Хун-эр начинает злиться. — Я хоть раз говорил гэгэ, что хочу уйти? — Нет… — Гэгэ хочет, чтобы я ушёл? Се Лянь тяжело сглатывает, качая головой: — Нет, я вовсе не хочу, чтобы ты ушёл, но, Хун-эр…. — Тогда я остаюсь. Они практически никогда не спорят, Хун-эр редко осмеливается ему перечить, но в этом вопросе они никогда не сходятся, и Хун-эр продолжает настаивать на своем. Се Лянь стоит всего. Это злит и расстраивает божество, потому что Хун-эр отказывается столь легко от столь многого. Однажды Се Лянь не выдерживает: — Ты хоть ПОНИМАЕШЬ, какая у тебя могла бы быть жизнь?! — выкрикивает он, стискивая кулаки. Раньше он не повышал голос на мальчика. — Ты имеешь ХОТЬ МАЛЕЙШЕЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ, насколько ты особенный?! Боги, насколько же он упрямый. — Если я и особенный, то только из-за… — Не смей говорить, что это из-за меня! — Се Лянь вскакивает на ноги, и полотно, над которым он работал, падает на пол. — Я практически ничего не дал тебе, Хун-эр! Наоборот, я только тебя замедляю. Как ты не видишь, все хорошее в тебе возникло не БЛАГОДАРЯ мне, а НЕСМОТРЯ на меня! Он проклят. Все, чего он касался, разваливалось на куски. Его семья. Его страна. Его народ. Он стал проклятьем для всех людей в его жизни. Если он не будет осторожен, проклятье разрушит и Хун-эра. Как, как он мог быть настолько эгоистичен? Когда юноша, наконец, открывает рот, его голос звучит тихо и, к ужасу Се Ляня, обиженно. — Как ты можешь так говорить? Бог замирает с широко раскрытыми глазами. Становится тихо. Хотя он совсем не это имел в виду, не нарочно он… «Живи ради меня.» Он не мог видеть, но чувствовал боль Хун-эра. «Если ты не знаешь, ради чего жить, живи ради меня.» За прошедшие годы Се Лянь забыл, с чего они начали. Из них двоих Хун-эр первым оказался на самом дне, одиноким, заброшенным и проклятым, и в этот момент Се Лянь пришел к нему на помощь. Хотя для него самого эти слова казались невозможно глупыми… Для Хун-эра они составляют весь мир. И Се Лянь сам втаптывает это в грязь. Пытается лишить его жизнь смысла. Осознание накрывает Се Ляня волной стыда и он, вопреки всему, что говорил своим верующим, падает на колени. — Прости, — выдавливает он, склонив голову и обхватив себя руками. Он был наследным принцем, и его учили держать голову высоко поднятой. Ему никогда не приходилось ни перед кем кланяться. И первый человек, перед которым он опустился на колени, это сирота. — Хун-эр, — он глубоко дышит, сдерживая слёзы. — Мне так жаль! Но он уже стоит на коленях не один. Знакомые руки заключают его в объятия, которые он принимает со смесью стыда и облегчения. Се Лянь — последний человек, который заслуживает утешения. Хун-эр игнорирует его извинения, и только повторяет то, что всегда говорил своему богу: «Я никогда тебя не покину». Хун-эр не хочет уходить, и никогда не захочет. Хун-эр именно там, где он хочет быть. Се Лянь не может этого понять. При случае он напоминает Хун-эру, что он мог бы вознестись, но тот только скептически фыркает. К тому же… — Если на Небесах все настолько глупы, что не хотят видеть Его Высочество, то зачем мне они? — хмыкает он, сжимая руки на плечах Се Ляня. — Мне там делать нечего. Я лучше умею выбирать себе компанию. Низверженный бог улыбается, пытаясь не засмеяться в голос. — Бесстыдник, — говорит он для вида, но рука его все равно по старой памяти тянется к волосам Хун-эра. Привычка ерошить ему волосы осталась в прошлом, и теперь Се Лянь просто нежно гладит Хун-эра по голове, пока тот льнет к его рукам с довольным вздохом. — Гэгэ всегда простит мне мое бесстыдство. Се Лянь простил бы ему что угодно. Се Лянь приводит и другие аргументы, которые сложнее отвергнуть. Он объясняет, что Хун-эр вряд ли сможет найти себе кого-то, если проведет всю жизнь, присматривая за слепцом в пыльном храме на окраине всеми забытой деревни. Что с такой жизнью у Хун-эра никогда не будет семьи. — Мне достаточно того, что я имею, — каждый раз отвечает Хун-эр. Се Ляню нелегко это принять. У него были свои причины следовать этому пути, но Хун-эр — не принц, у него нет никаких ограничений. Се Лянь не видит ни одной причины, почему Хун-эр не может разделить с кем-то жизнь и быть счастлив. Он спрашивает Хун-эра об этом раз за разом, пока в конечном итоге не получает неожиданный ответ. — Гэгэ, почему ты думаешь, что кто-то захочет быть со мной? Се Лянь удивленно застывает. — Я не понимаю, о чем ты… В голосе Хун-эра сквозит ирония, но Се Лянь чувствует, что в её основе лежит горькая уверенность: — Я не похож на Ваше Высочество. Се Лянь смеётся, склонив голову набок. — Я знаю, что мы разные люди, Хун-эр, но это не значит… — Я не красивый. Бог молчит. Намек на то, что Хун-эр считает его красивым, оставляет Се Ляня в смешанных чувствах. Когда-то давно Се Лянь всегда ощущал себя красивым. Мир не уставал напоминать ему об этом. И что принесла ему красота? Когда все пошло прахом, обнажив уродливую изнанку, что могло дать ему красивое лицо? Удержала ли красота его последователей? Нет. Любовь к одной лишь красоте ничего не стоит, Се Лянь познал это на своем горьком опыте. — Хун-эр, ты следуешь за мной потому, что считаешь, что я красив? Хун-эр мотает головой настолько яростно, что Се Лянь чувствует это движение. — Тогда почему ты считаешь, что то, как ты выглядишь, может помешать кому-то любить тебя? Се Лянь подозревает, что на самом деле Хун-эру вовсе не о чем переживать. Он слеп, но не глух. Он неоднократно слышал, как девушки шепчутся про Хун-эра и восторженно вздыхают. Некоторые, что Се Лянь находит немного странным, с придыханием говорили, что он выглядит опасным. Се Лянь совершенно не представляет, что в Хун-эре может быть опасного, но… «Опасный» не означает «уродливый». Раньше Се Лянь находил описание забавным, но со временем перестал и сам не мог сказать, почему. — Я не похож на других людей, гэгэ. О, ирония ситуации не ускользнула от Се Ляня. Впервые юноша говорит о себе что-то хорошее, и то только для того, чтобы объяснить, почему никто не сможет его полюбить. Се Лянь придвигается ближе к Хун-эру, который сидит на полу, опираясь спиной о каменную стену храма. Се Лянь абсолютно серьёзен, он даже привстает немного, чтобы было удобнее. — Хорошо, позволь мне взглянуть. Хун-эр непонимающе смотрит на него в ответ, словно Се Лянь сейчас снимет повязки и скажет: «Сюрприз! Я просто проверял тебя всё это время!». Этого, конечно, не происходит. Се Лянь придвигается еще ближе, совершенно не задумываясь… Его колени оказываются по обе стороны от бедер юноши. Се Лянь, конечно, не сидит на нём, удерживая себя на весу, и они нигде не соприкасаются, но… Дыхание Хун-эра учащается, у него колотится сердце и дрожат сжавшиеся в кулаки пальцы. Ему ещё только семнадцать, и это… Это слишком. Ладони Се Ляня прижимаются к щекам юноши. Хун-эр в ужасе от того, как сильно горит его лицо, но Се Лянь, словно ничего не замечая, проводит большими пальцами по бинтам и с тревогой спрашивает: — Хун-эр, ты ранен? Се Лянь помнит, что мальчик ходил забинтованным оба раза, когда Се Лянь его видел. Но тогда он был ранен…. Неужели Хун-эр носит бинты постоянно? Тишину нарушает тихий, сдавленный голос Хун-эра: — Нет… — Тогда можно?.. — Се Лянь мягко тянет за край повязки. Ему не хватает воздуха и у него кружится голова, но… Хун-эр кивает. Се Лянь очень осторожно разматывает бинты, покрывающие большую часть лица юноши, и складывает их на пол неподалеку. Хун-эр сидит абсолютно неподвижно, пытаясь облегчить ему работу. Се Лянь чувствует, как юноша дрожит, и преисполняется сочувствия. Бедный ребёнок, как же он нервничает!.. (Конечно, Се Лянь пребывает в блаженном неведении относительно истинной причины волнения Хун-эра.) Самыми кончиками пальцев Се Лянь медленно и целенаправленно оглаживает лицо Хун-эра. Оно отличается от лица, которое он помнит. Челюсть стала квадратнее, а скулы — острее. У него мягкие, полные губы, которые дрожат под пальцами Се Ляня. Хун-эр очень старается быть хорошим и сидеть смирно ради него. Его подборок слегка заострён (Хун-эру следует набрать вес). У него раскосые глаза и длинные ресницы, трепещущие от легчайших прикосновений, как крылья бабочки. У него густые, четко очерченные брови и жесткие, непослушные волосы. У самого Се Ляня волосы имеют совершенно другую текстуру, но эта ему тоже нравится. Се Лянь нежно улыбается. Он не может видеть, как часто Хун-эр дышит, как потемнела от румянца его кожа, как расширены его зрачки. Се Лянь слышит частое дыхание и биение пульса, но не видит, как юноша смотрит на его губы и как близко их лица. Нос у Хун-эра длинный и тонкий, но неровный в области переносицы. Неизвестно, сколько раз он был сломан. Кожа у него бугристая, но не от подростковых высыпаний, а от шрамов. Их много, некоторые из них довольно глубокие. Но это не уродство. Се Лянь научился с усмешкой относиться к гладким, блестящим и неиспорченным вещам. Он сам когда-то был таким, отчасти таким и остался: его бессмертное тело постоянно стирало любые напоминания о прошлом. Но шрамы на лице Хун-эра рассказывают историю, которой сам Хун-эр вряд ли поделится. Они совсем не уродливы. Юноша, затаив дыхание, смотрит в лицо своего божества, опасаясь его реакции. Что он скажет? Постарается неловко свернуть разговор? Сделает из лучших побуждений неискренний комплимент его внешности? Его личности? Улыбка не сходит с лица Се Ляня. Она становится мягче, наполняется теплом и нежностью. Хун-эру никто так не улыбался, только его бог. — Красивый, — шепчет Се Лянь. Воздух застревает у Хун-эра в горле, когда Се Лянь наклоняется вперед и берет в ладони его лицо, большими пальцами поглаживает по щекам. Принц не часто обнимал Хун-эра, всегда стараясь держать дистанцию, и никогда не позволял себе большего, но как же Хун-эр желал – и стыдился своих желаний – подобных прикосновений от своего бога. Губы Се Ляня мягко прижимаются к его лбу. — Мой красивый, храбрый Хун-эр. Глаза Хун-эра наполняются слезами. Он знает, что это ложь. Но из уст Се Ляня это звучит так правдоподобно, так искренне. Хун-эр ему не верит. Хун-эр крепко зажмуривается и позволяет Се Ляню крепко себя обнимать. Хун-эр верит в своего бога. Он последует за ним до края земли, не важно, какой ценой. Не важно, что Се Лянь говорит или делает, вера Хун-эра слепа и бесконечна. Но он не может поверить, что его бог считает его красивым. Храбрым — да. Хун-эр всегда был храбрым. Легко быть храбрым, когда ты уже пережил все самое худшее, что мир мог с тобой сотворить. Но Хун-эр знает, что он уродлив. С рождения был таким. Это и навлекло на него все его дальнейшие беды. Почему же он… «Мой Хун-эр» О... Ох, это… Даже если одно из слов было ложью…. «Мой» Мой. Пожалуйста…. Может ли быть, что он правда это имел в виду? Сердце юноши все ещё бьётся неровно, даже после того, как Се Лянь уснул в его объятиях, так и не отняв от щеки Хун-эра своей теплой, нежной ладони. Пожалуйста, неужели он именно это имел в виду? Пусть он некрасив, но мог ли Се Лянь сказать правду во всем остальном? Может ли Хун-эр, человек без всего – без удачи, без денег, без влияния, даже без имени – действительно принадлежать кому-то вроде него? Заслуживает ли он этого? Безусловно нет. Но может ли Се Лянь в приступе неясного безумства все равно желать этого? Какое-то движение в ночной темноте обрывает лихорадочный поток его мыслей. Се Лянь был рожден принцем, вознесся, чтобы стать богом, а затем был низвергнут. И за все это время, и спустя столетия после — он говорил, что самым счастливым был год, когда он жил без гроша в кармане, забытый всеми в заброшенном пыльном святилище. Не из-за блестящих моральных принципов или грандиозного осознания, что богатство и слава ничего не значат, нет. А из-за мальчика, что спал рядом с ним каждую ночь. Мальчика, который верил в него. Мальчика, который спас его и потом остался рядом. Се Лянь должен был заставить его уйти. Се Лянь не должен был забывать, что он такое. Что любовь к нему делает с людьми. Какое бедствие может вызвать даже тень его присутствия в чьей-либо жизни. Но он не смог. Он так отчаянно нуждался в участии и заботе… Привязанность Хун-эра была как дурман. Она заставила его расслабиться — и забыть. Впервые за много месяцев Се Лянь просыпается в одиночестве.