No Paths Are Bound

Се Лянь заботливо укутан в одеяло, но угли в очаге уже подернулись серым пеплом. Хун-эр никогда такого не допускал. Се Лянь вертит головой, откидывая с лица волосы, и зовёт: — Хун-эр?.. Ему никто не отвечает. Се Лянь, спотыкаясь, встаёт на ноги и обходит святилище, одновременно пытаясь забрать волосы. Он снова успел привыкнуть, что кто-то делает это за него. — Хун-эр! Тишина оглушительна, и в ней зарождается страх. Что-то не так, случилось что-то очень, очень плохое, и Се Лянь это чувствует. Он выбегает из святилища. Тревога заставляет его забыть, и он спотыкается на тропинке, где знает каждую неровность. Он падает. Царапает ладони, колени, щёки. Теперь никто не поддерживает его в пути. Он кричит громче, сжимая дрожащие руки: — Хун-эр! Юноши нет возле ручья, нет на лесной дороге. Се Лянь падает снова и снова, пока не подворачивает ногу так, что что-то хрустит в его лодыжке. Он останавливается, тихо всхлипывая, только чтобы переждать боль, и потом продолжает поиски. Он не может перестать искать. Что если с Хун-эром что-то случилось? Что если он заперт где-то и не может позвать на помощь? Почему он ушел куда-то и не разбудил Се Ляня? Почему не дождался его? Что если он… Сердце Се Ляня сжимает ужас. Что если он просто… ушёл? После всего, что он наговорил Хун-эру прошлой ночью, это было бы неудивительно. Неблагодарный, низкий, увязший в жалости к себе человек, вот кто он такой. «Как ты можешь так говорить» Се Лянь зажимает себе рот ладонью, дрожа от стыда. Что если, проведя ночь в раздумьях, Хун-эр решил, что не сможет его простить? Что если Хун-эр понял, увидел собственными глазами, как жалок его бог, и решил, что больше в нем не нуждается? Неужели Се Лянь наконец достучался до него? Неужели Хун-эр послушался? Се Лянь сгибается пополам, задыхаясь. Се Лянь же этого и хотел, разве нет? Он так долго пытался заставить Хун-эра уйти, отчего же теперь он не рад? Неужели он настолько трус, неужели все его надежды на лучшее будущее для мальчика были лишь пустыми обещаниями? Неужели его любовь к Хун-эру настолько эгоистична? Выходит, в конечном итоге, он совсем не изменился… Нет. Пальцы Се Ляня вцепляются в волосы. У него кружится голова. Может, год назад он поверил бы в это. Упал бы на землю и утонул в отчаянии и жалости к себе. Се Лянь упрямо сжимает челюсти. — Он… — Голос Се Ляня наполнен уверенностью, которую подарил ему Хун-эр. — Он бы не оставил меня! Се Лянь дрожит, но каждый раз, когда он сбивается с пути или падает, бог повторяет про себя эти слова. Он бы не оставил меня. Он бы не оставил меня. Он бы НИ ЗА ЧТО меня не оставил! Се Ляню потребовалось непозволительно много времени, чтобы в это поверить. Хун-эр потратил столько сил, пытаясь убедить в этом своего бога. Се Лянь не станет сдаваться так легко. Хун-эр и его преданность заслуживают большего уважения. Хун-эр верил в Се Ляня несмотря ни на что, и Се Лянь отплатит ему тем же. Но тогда возникает другой, куда более страшный вопрос. Если Хун-эр не ушёл по доброй воле… то где он? С нарастающей паникой Се Лянь одно за другим проверяет места, где мог бы быть юноша. Вариантов всё меньше. Вариантов не остаётся. Ужас скручивает его внутренности. — ХУН-ЭР! Се Лянь кричит, задыхается, поскальзывается, встает, снова падает. Ветка рассекает ему щёку. Где он?! Кровь стекает по щеке и капает с подбородка, но Се Лянь даже не пытается её отереть. Зато это пытается сделать кто-то другой. Что-то другое. Что-то холодное и трепещущее прижимается к его щеке. Се Лянь отшатывается, тяжело дыша, блуждая вокруг потерянным невидящим взглядом. — Хун-эр? — спрашивает он слабым, дрожащим голосом. — Если это ты… Ответь мне, прошу тебя. Я не буду зол, просто ответь, я не могу это выносить… Что-то снова касается его щеки, но мгновенно исчезает, стоит только протянуть к нему руку. Из груди Се Ляня вырывается всхлип. — Это совсем не весёлая игра, Хун-эр… Хун-эр прятался от него и раньше. С довольным смехом он отбегал на небольшое расстояние, позволяя Се Ляню найти себя по звуку. Это было просто забавное развлечение, но сейчас всё… совсем иначе. Се Лянь прислушивается. Не слышно ни дыхания, ни стука человеческого сердца. Что-то холодное опять задевает его лицо. Он отшатывается, лихорадочно оглядываясь. В горле клокочут всхлипы. — Хун-эр… если это ты… то прекрати, пожалуйста… мне… — Се Лянь сутулится и дрожит, как лист на ветру. — Мне страшно! На этот раз нечто холодное его не трогает, но и ответа он не получает. Се Лянь замирает, подрагивая. Он задерживает дыхание, но, как бы он ни прислушивался, в ответ ему тишина. Только естественное звучание леса и его собственное сердцебиение. Но, стоит ему снова вдохнуть, и он улавливает полузабытое ощущение. Духовная энергия. Но… откуда ей здесь взяться? Се Лянь протягивает руку ладонью вверх, и на его дрожащие пальцы опускается… что-то. Оно легкое и трепещет, как пламя. Холодное пламя. Нахмурившись, Се Лянь подносит руку поближе к лицу, и… Снова ощущает то холодное касание. Это… призрачный огонь? Се Лянь хмурится сильнее, мысли в его голове лихорадочно мечутся. Откуда здесь взялся призрачный огонь? Насколько бог знал, рядом не было ни поля битвы, ни заклинателей или торговцев, у которых в ходу был подобный товар. Как же тогда...? Се Лянь трясёт головой, избавляясь от лишних мыслей. Он здесь не за этим, а время истекает. Се Лянь отталкивает огонёк ладонью и встаёт на ноги. — Хун-эр! Се Лянь пробирается через лес в сторону города. Призрачный огонь не отстаёт от него ни на шаг. Се Лянь извиняется и объясняет, что ничего не может для него сделать. Если маленькому призраку нужна помощь чтобы наконец упокоиться с миром, то ему следует поискать кого-то другого, у Се Ляня нет на это времени. Ему сейчас отчаянно нужно то, чего он лишён. Зрение. В былые времена гордость Се Ляня была так велика, что граничила с гордыней. Сколько было тех, кто протягивал ему руку помощи — но он отвергал каждого. Се Лянь смог принять её только от незнакомца, которому нечего было терять. Теперь же он стучит в каждую дверь в городе и отчаянно просит помощи. — Помогите мне найти Хун-эра, прошу вас… — Его голос дрожит так, что он с трудом может говорить. — Умоляю, помогите найти его!.. Постепенно на улицах собираются люди: крестьяне, торговцы и их семьи, успевшие за последний год привыкнуть к его присутствию. Они смотрят на него с тревогой. Много кто так или иначе был знаком с Се Лянем, и за ним закрепилась репутация мягкосердечного, хоть и крайне невезучего местного калеки. — Что не так, сынок? — спрашивает кто-то. — Что-то случилось? — А где этот твой дружок? Одного упоминания Хун-эра достаточно, чтобы Се Лянь захлебнулся вдохом. Паника сдавливает ему грудь, и он только качает головой, с трудом выдавливая из себя слова: — Я… я не знаю… Я не могу… найти его… Стоящий рядом торговец хмурится, потирая подбородок. — Сбежал и бросил слепца одного… — Он оглядывает Се Ляня с головы до ног. Тот покрыт синяками, порезами и грязью, вдобавок не может опираться на одну ногу. — Каков подонок. Се Лянь резко поворачивает голову в сторону говорившего. Не будь у него завязаны глаза, он бы прожег торговца взглядом. Жители города знают Се Ляня как бесконечно терпеливого человека с мягким голосом. Се Лянь подлетает к торговцу, хватает того за шиворот с такой силой, что почти отрывает от земли, и хорошенько встряхивает. По толпе пробегает удивлённый вздох. Се Лянь рычит: — Не смей говорить так о нём! Бог грубо встряхивает его ещё раз. — НИКОГДА БОЛЬШЕ НЕ СМЕЙ ГОВОРИТЬ ТАК О НЁМ! — Спокойно, сынок, он вовсе не это имел в виду… — Начинает кто-то в толпе, но замолкает, когда Се Лянь оборачивается к нему. Се Лянь дрожит, и голос его, даже в приступе злости, дрожит тоже. — Он бы не оставил меня! Все эти люди смотрят на него, и в их взглядах Се Лянь чувствует жалость. Он отпускает торговца, неловко отступает назад и все повторяет: — Хун-эр не оставил бы меня… Се Лянь спотыкается, падает. — Он бы ни за что не оставил меня… Кто-то ловит его. Не тот, кто нужен. Его несколько раз хлопают по плечу. — Он прав, — говорит кто-то, и Се Лянь по голосу узнает одного из деревенских. — Эти двое работали у меня в полях весь сезон, мальчишка ни на шаг от него не отходил, он в этом тощем даосе души не чаял. — Он бы меня не оставил, — повторяет Се Лянь, с трудом сдерживая всхлипы. По толпе проходится шепоток — и поиски начинаются. Се Лянь с группой добровольцев прочесывает лес, побережье, они ищут вдоль дороги в город и возле святилища. Каждый раз, когда щеку бога задевает знакомое прохладное касание, он отмахивается от него, как от надоедливой мухи. Тревога не оставила в нём места сочувствию. — Я не могу тебе помочь! — не выдерживает Се Лянь. — Найди себе кого-то другого! От долгих криков у Се Ляня садится голос, но он упрямо продолжает звать Хун-эра. Он не сдастся. Се Лянь зовет его, не останавливаясь, пока над лесом не сгущаются сумерки. Становится холодно. В стылом воздухе Се Лянь чувствует влажное тепло собственного дыхания. Кто-то предлагает прекратить поиски и переждать ночь. Се Лянь упорно продолжает искать, и люди… ищут вместе с ним. Растянутая лодыжка отдает тупой, пульсирующей болью. От холода у Се Ляня начинают стучать зубы. Ему предлагают вернуться домой, подождать до утра. Каждый раз Се Лянь отказывается. Пока он не найдет Хун-эра, у него нет дома. Сумерки перетекают в ночь. Се Лянь продолжает поиски. Он сорвал себе голос, выкрикивая имя Хун-эра. Ему никто не отвечает. Пока, наконец… — Гэгэ?.. Се Лянь резко оборачивается, сердце заходится у него в груди, но… Это не тот голос. Он принадлежит сыну крестьянина. Се Лянь стирает с щеки запёкшуюся кровь. — Что такое? — Мы… — Мальчишка мнётся, не зная, как сообщить дурную весть. — Мы нашли его. Се Ляню было холодно и до этого, но сейчас… Он чувствует, будто всё тепло исчезло из этого мира, будто солнце погибло где-то за горизонтом и больше никогда не взойдет снова. Он бы всё равно не заметил разницы. Побелев как полотно, Се Лянь напуганно спрашивает: — Где… Где он? Вместо ответа мальчишка берет его под руку и ведёт вниз по лесной дороге. Он держит Се Ляня осторожно, как раненую птичку. — Где?… — Он здесь, — мрачно отвечают ему из толпы. Се Лянь слышит, как плачут люди. Он идёт на звук, падает, кто-то пытается его остановить, потом поймать… Се Лянь падает на четвереньки, и его рука… Под его ладонью оказывается ботинок. Какая-то безымянная часть его ломается. Се Лянь знает эти ботинки. Он сделал их сам. В глубине души Се Лянь ещё отрицает очевидное. Надеется, что Хун-эр где-то рядом, ходит по лесу босиком, но… Се Лянь лихорадочно ощупывает тело, поднимаясь все выше. Он находит ладони. Он знает эти ладони, он держал их в своих много раз… Задушенный всхлип вырывается из его горла. Он нащупывает лицо мертвеца. Се Лянь кое-что узнает. Сердце действительно может разрываться от горя. Это вовсе не поэтическое иносказание. Он чувствует, как разрывается его сердце. Как оно умирает. Сломанная кость, оторванная конечность… Он знает это лицо. Форму челюсти, изгиб губ, горбинку на носу… Шрамы. По земле пробегает дрожь. Может, началось землетрясение, а, может, Се Лянь снова возносится. Потом накатывает осознание. О. Это просто его тело. Его трясёт. Собравшиеся вокруг люди молчат и переглядываются. Они не знают, что делать. Кто-то кричит. Се Лянь отстранённо удивляется, почему никто не спешит на помощь. Наверное, кому-то больно. Надо попытаться помочь… Мальчишка, который привел Се Ляня к телу, порывается, но его останавливают. Это… Это тоже он. Это Се Лянь кричит. Его скорбь некрасива. Он не проливает прекрасные слёзы, театрально упав на колени, никто не утешает его, сжимая в объятиях. Он воет, воет так громко, что его крик доносится до самых Небес. Хорошо. Он хочет, чтобы Небеса слышали. Он хочет, чтобы весь мир остановился. Чтобы рассыпалось само небо. Чтобы его боль взорвалась, вырвалась из него и уничтожила всё живое. Было бы легче. Когда Се Лянь был ребёнком, он не понимал слова «нет». Родители старались говорить ему «возможно». Ему нравилось надеяться на лучшее. Он думал, что для него всё всегда будет заканчиваться хорошо. Се Лянь верил, что у любой истории, большой или маленькой, будет счастливый конец. Если ему что-то не нравилось, он капризничал, сжимал кулаки и плакал, и в большинстве случаев это действительно помогало. Стоило ему заплакать, его мама делала всё, чтобы устранить причину слёз. С тех пор многое переменилось. Здесь больше нет его матери. Не важно, как долго он будет кричать и плакать, утерянное не вернуть. Никто не придет к нему с понимающей улыбкой, чтобы облегчить его боль. Теперь то, чего он больше всего желает, никто не в силах ему дать. Никто не может вернуть ему Хун-эра. Нет никакого Хун-эра. Вот и всё. Конец истории. Се Лянь не может его отпустить. Се Лянь все еще стоит на коленях. Тело Хун-эра, которое он прижимает к себе, остыло и уже начало коченеть. Он кладёт голову на грудь юноши, и слышит только тишину. Хун-эр пахнет знакомо, смерть ещё не успела это забрать. Он всё ещё пахнет лесом. Свежий, спокойный, знакомый запах. Когда гнев покидает Се Ляня, на смену приходит пустота. Скорбь выедает его изнутри начисто, ничего после себя не оставляя. Он ничего не чувствует. Когда он, наконец, находит в себе силы говорить, его голос бесцветно шелестит: — Как это произошло? Никто ему не отвечает. Се Лянь крепче прижимает к себе Хун-эра, кладет голову юноше на плечо. Как они делали раньше, когда кому-то из них нужна была поддержка. Только тогда Хун-эр обнимал его в ответ. «Обними же меня» — отчаянно думает он, ослеплённый болью. Почему он не обнимает меня? В тишине Се Лянь невидяще оглядывается, пытаясь вспомнить, где он. — Я здесь уже смотрел, — бормочет он, поглаживая Хун-эра по волосам. Они запутались и лезут в глаза. Надо будет попросить мальчика расчесать их, когда они доберутся до дома, Хун-эр вечно забывает расчёсываться. — Он был не здесь. — Мы его перенесли, — поясняет мужчина из поисковой группы. Он смотрит на Се Ляня с жалостью и опасением. Се Лянь пытается понять, но не может. — Почему? Ему снова никто не отвечает. Он крепче прижимает к себе тело. Почему ему никто не отвечает?! — Не стоило тебе знать, в каком виде мы его нашли, — вздыхает, наконец, всё тот же мужчина. Се Лянь все ещё не понимает. Хун-эр уже… Его уже нет. Что может быть хуже?.. От чего они все так старательно его защищают? Тишина растягивается, давит, и Се Лянь не может это выносить: — ОТВЕЧАЙ МНЕ! Он говорит не как слепой попрошайка, не как нищий калека. В его голосе власть короля и гнев бога. Люди отступают от него на шаг, и только старый крестьянин остается рядом. — Мне очень жаль, — говорит он и кладет руку на плечо Се Ляня. Се Лянь отшатывается. Он не хочет чужих прикосновений. Единственные руки, в которых он бы хотел оказаться, принадлежат уже остывшему, неподвижному телу. — Мальчишка… мучился. Никто не хотел быть тем, кто наконец скажет Се Ляню правду, но дальше избегать её уже было нельзя. До этого момента Се Ляню в голову не могло прийти, что произошедшее отнюдь не несчастный случай. Се Лянь думал, что Хун-эр зачем-то встал посреди ночи, упал на плохой дороге, и просто… не смог встать. В самом худшем случае его задрал дикий зверь. — Как это случилось? — переспрашивает Се Лянь, дрожа. Хун-эр не ушел бы, не предупредив. Как Се Лянь вообще мог спать так глубоко, что не проснулся, когда юноша выбирался из святилища? Сердце Се Ляня сжимает вина. Почему… Почему он его не уберёг? Он знал, как хрупка человеческая жизнь. Он так боялся, что мальчик заболеет из-за того, что спит на ступенях… Как это произошло? Слёзы текут по его лицу, не останавливаясь. Как Се Лянь позволил этому случиться? — Кто-то его измучил, — расплывчато поясняет старый крестьянин. Изменившись в лице, Се Лянь начинает осматривать тело единственным доступным ему способом. Он уже касался ладоней и лица, но теперь он дрожащими пальцами ощупывает грудь и живот юноши. Он замечает то, что отчаяние и боль не позволили ему увидеть изначально. Глубокие порезы на его одежде. Заскорузлая корка — высохшая кровь. «Мальчишка… мучился» Се Лянь провел годы на поле битвы. Он в совершенстве владел многими видами оружия. Даже лишенный зрения, он узнает, что нанесло эти порезы. Меч. Он исследует раны внимательнее. Подавляющее их большинство не глубокие, и только одна достаточно серьёзна, чтобы быть причиной смерти. Хун-эр не «мучился», это было бы слишком просто. Его пытали. Хун-эра пытали. «Я ничего не хочу» Се Лянь склоняется над Хун-эром, пока их лбы не соприкасаются. «Гэгэ, ты меня видел?» Если бы юноша был всё ещё жив, Се Лянь бы сломал ему ребра этим объятием. Что-то холодное снова касается его руки. У Се Ляня нет сил объяснять и уговаривать, он просто отдергивает руку. В его сознании постепенно возникает вопрос. Ужасный, невозможный вопрос. — Почему ты не закричал?.. — шепчет Се Лянь мальчику в волосы. Если бы Хун-эр закричал, Се Лянь бы услышал. Он бы пришел на крик, он бы его спас. Так почему же юноша не кричал? Хун-эр должен был понимать, что это — его единственный шанс. Он дулся как ребёнок каждый раз, когда Се Лянь приходил к нему на выручку, но он бы ни за что не стал… не стал рисковать… О. Се Лянь понял. Не сразу. Осознание приходит к нему постепенно, в виде смутного ощущения. Так бывает, когда в дверях вспоминаешь, что оставил позади что-то важное, но не можешь вспомнить что именно, пока окончательно не выйдешь за дверь. Пока не становится слишком поздно. Се Лянь понял, почему Хун-эр не кричал. Потому что думал, что это что-то, от чего Се Лянь не смог бы его спасти. Потому что думал, что его бог окажется в опасности, придя на его зов. Хун-эр бы выдержал беззвучно любую пытку, если это означало, что его бог не пострадает. — Не знаю, говорил он тебе или нет, — неуверенно начинает старый крестьянин. — Но у него есть татуировка. — Что?.. — Заторможенно переспрашивает Се Лянь. — Может, он был… связан с бандитами. Откуда мне знать, вдруг… у него были враги?... Се Лянь качает головой. Его постепенно накрывает спокойная отрешённость. — Нет, он… он не был преступником, — объясняет бог. Он не помнит, когда начал покачиваться, крепко держа Хун-эра… Как будто он укачивает мальчика, уснувшего на руках у своего бога. — Он… У Се Ляня срывается голос. Он плачет. Одновременно ему кажется, что это не имеет к нему никакого отношения. — Мой Хун-эр был солдатом. После долгой паузы кто-то снова говорит, осторожно подбирая слова: — У солдат тоже бывают враги, сынок. О, Се Лянь понимал это лучше многих. — Может, и у него какие были… Се Лянь отстраняется от тела. Впервые за очень долгое время он скорбит по утраченному зрению. Он хочет его увидеть. Се Лянь запомнил его ребёнком. Он хочет увидеть молодого мужчину, в которого Хун-эр превратился. Узнать, как выглядит его улыбка. Как меняются его глаза, когда он смотрит на Се Ляня. Се Лянь уже знает его запах, его звучание, его прикосновения. Он хочет узнать всё остальное, но теперь ему больше не предоставится такой возможности. Он нежными, любящими движениями разглаживает рубашку на груди у Хун-эра, отводит от лица спутанные пряди. Сегодня они совсем растрепались. Ему надо будет (Се Лянь снова начинает дрожать) расчесать их, когда они вернутся домой. Хун-эр совсем за ними не следит, сколько бы Се Лянь ему ни напоминал. Се Лянь дышит так часто, что начинает кружиться голова. Хун-эр так любит возиться с волосами Се Ляня, но при этом совершенно забывает про свои собственные. — Сынок? — доносится до него приглушенный голос. Се Ляню кажется, что он опустился на дно глубокого озера и слышит его через толщу воды. Се Лянь потеряно оглядывается, и крестьянин переспрашивает: — У мальчишки были враги? — Нет… — шепчет Се Лянь. — Но у меня они есть. Се Лянь знает, кто сделал это. Знает, зачем. Больше не осталось никаких вопросов. — Должны ли мы донести городской страже? Может, там разберутся… У Се Ляня вырывается невеселый смешок. Скорее по привычке, Се Лянь ничего не чувствует. — Они ничего не могут сделать, — бормочет он. Никто не может. Это бедствие никогда не закончится. Его нельзя победить, нельзя избежать. Се Лянь пытался. В толпе обсуждают, кто понесёт тело. Се Лянь, покачав головой, прерывает их не терпящим возражений тоном: — Я отнесу его. Кое-что… Всё ещё остается ему непонятным. — Зачем вы вообще его перенесли? — тихо спрашивает Се Лянь. В конечном итоге это ничего не изменило: Се Лянь всё равно узнал. Его снова встречает молчание. Он предупреждающе хмурится, и в этот раз ему не нужно повышать голос, чтобы получить ответ. — Мы недалеко его унесли, — бормочет мужчина в толпе. Се Лянь хмурится, его пальцы впиваются в спину Хун-эра. — Я уже проходил по этой дороге, — Брови Се Ляня сходятся на переносице. — И его здесь не было. Если бог узнает, что они ему солгали хоть в чём-то, он… Какого-то юношу, стоящего совсем рядом, передергивает. Его голос звучит так, будто он увидел слишком многое, и увиденное будет преследовать его до конца жизни: — Мы просто… сняли его. Больше ничего. Се Лянь не двигается. Долгое время. Не говорит. Не думает. Эта фраза эхом отдаётся в его сознании. Повторяется снова и снова. Мы просто сняли его. Сняли его. Сняли его. Голос Се Ляня так спокоен, будто он принадлежит кому-то другому: — Где он был? Никто не хочет ему отвечать, но все понимают, что у них нет выбора. — Здесь… наверху. Се Лянь поднимает голову. Это бессмысленно и смешно — разумеется, он ничего не может там увидеть. Но они в лесу. Ответ довольно очевиден. Пальцы Се Ляня скользят ниже, касаются горла Хун-эра. Се Лянь больше не задаёт вопросов. Никто не прикасается к Хун-эру. Се Лянь никому не позволяет. Они начинают медленный спуск с лесистого склона. Се Лянь хромает. Он замерз и устал, но он не позволяет себе спотыкаться. Он не посмеет уронить Хун-эра. Деревенские достаточно проницательны, чтобы оставить его наедине с горем, не задавая вопросов. Се Лянь приносит Хун-эра в святилище, опускается с ним на пол. Этот храм… Раньше он был домом, который они построили вместе. Теперь он превратился в могилу. Пальцы Се Ляня ни на минуту не покидают лица мальчика. Бог пытается его запомнить. — Красивый, — шепчет Се Лянь. — Ты ведь мне тогда не поверил, так ведь? Он поджимает губы, но слёзы не останавливаются. Они всё текут и текут. Се Лянь хочет найти внутри себя ту часть, что заставляет его чувствовать, и вырвать её с корнем. Было бы легче. Хун-эр был красивым, даже если сам в это не верил. Даже если Се Лянь никогда его не видел. Он… Се Лянь вздрагивает, крепче обнимая юношу. Хун-эр был красив той же красотой, какой красивы фейерверки. Как ярко они горят в небе, рассыпаясь дождём искр, — и как быстро они исчезают. Раньше, чем ты успеваешь осознать их великолепие, от них остаётся лишь дым. — Прости меня, — шепчет Се Лянь, жалея, что он не может сказать ничего лучше, что никто не услышит его, что бы он ни говорил. Он всхлипывает, сгорбившись, и долго не может остановиться. — Я… я должен был заставить тебя уйти, я… — Се Лянь сворачивается вокруг Хун-эра. В какой-то момент юноша перерос Се Ляня, стал выше него и шире в плечах. Се Лянь заставляет себя говорить сквозь скручивающие его рыдания — у него не будет другого шанса. — Это… моя ошибка, — Се Лянь, давясь словами, раскачивается, прижимая к себе юношу. Взгляд в прошлое для Се Ляня всегда был наполнен жестокостью и ужасной несправедливостью. Оглядываясь назад, он видел столько предпосылок и предупреждений… Даже если того, что случилось с его семьей, с Сяньлэ, было недостаточно… Советник предупреждал его. В тот день, когда он прочитал судьбу Хун-эра, когда предложил Се Ляню либо извиниться, либо запечатать один из органов чувств мальчика. Советник предупреждал, что Хун-эр рожден под несчастливой звездой, и тень этого проклятья не даст ему дожить до зрелости. Как Се Лянь мог… Как он мог забыть об этом? Как он мог спать так крепко? Как безрассуден он был, позволив хрупкому человеку подобраться к себе так близко… Почему он думал, что с окончанием войны всё остальное окончилось тоже? Почему Се Лянь позволил этому случиться? — Я был глуп… — шепчет Се Лянь. — …потому что слишком сильно тебя любил. Ему стоило сказать об этом юноше. Сейчас Се Лянь не понимает, почему он хранил это в тайне. Может, потому что это чувство было слишком… человеческим, а в нем и так едва ли что-то осталось от бога. Но… Хун-эр все равно поклонялся ему. Се Лянь… Се Лянь так боялся, что рано или поздно мальчик поймёт, что его бог вовсе не особенный, что он просто… Слабый, несчастный неудачник. Трус. Отчаянно, очевидно, болезненно человек. И тогда Хун-эр уйдёт. Се Лянь так этого боялся… Он стал зависим от ощущения, что кто-то нуждается в нём, кто-то хочет его присутствия. Что он больше не один. Се Лянь не мог признать, что Хун-эр так глубоко пророс в его сердце, что его исчезновение сотрясло самые основы существования бога. Что-то ледяное прижимается к его спине. У Се Ляня нет сил даже на то, чтобы оттолкнуть призрачный огонь. Он продолжает держать Хун-эра в объятиях и шептать извинения снова и снова. Шептать, что любит его. Что… Что Се Лянь никогда его не забудет, что бы ни произошло. «Вы… помните меня?» Се Лянь пытается вспомнить всё, не позволить ни одному воспоминанию ускользнуть. Пытается уложить их все в своё сознание, жалея, что Хун-эру было дано так мало. Желая, чтобы им было отпущено больше. Спустя время Се Лянь затихает. Он прислушивается к шуршанию соломы и глухому стуку поленьев, складываемых друг на друга, доносящимся снаружи. Жестокая пародия на то время, когда Хун-эр, возвращаясь из леса, принимался разводить огонь. Он больше никогда не войдет в эту дверь, и дрова здесь не для того, чтобы ночью не гас очаг. Деревенские жители готовят погребальный костёр. Се Ляню хочется оставить что-то юноше, но у него ничего нет. Все свои ценные вещи он давно продал или заложил, у него даже нет сменного комплекта одежды… Как бы он хотел, чтобы его верного спутника не пришлось хоронить в разорванных окровавленных лохмотьях. Когда Се Лянь перебирает их пожитки, он всё же кое-что находит. Серёжку. Она маленькая и круглая. Коралловая бусина. — Я… — Се Лянь прикусывает губу, катая бусину в ладони. Одну он отдал, её не может быть здесь. А вторая… — Я потерял её, — шепчет он, пытаясь понять, как она здесь оказалась, почему… И он… Он вспоминает. День, когда он потерял коралловую сережку… был днём, когда он встретил… Улыбка трогает его губы — наполовину измученная, наполовину любящая. Се Лянь тянется, слепо нащупывает ладонь Хун-эра и мягко её сжимает. — Бесстыдник. Люди из деревни жертвуют Хун-эру чей-то старый свадебный наряд. Это значительно лучше, чем его нынешние лохмотья, но люди всё равно рассыпаются в извинениях. Какой дурной тон, какая издёвка: хоронить молодого мужчину в одеждах новобрачного. Какое жестокое напоминание о жизни, которую ему никогда не доведётся прожить. О жизни, которую Се Лянь украл у него своей трусостью, своей эгоистичностью, своим безрассудством. Се Лянь благодарит крестьян за одежды и уверяет, что они… подходят. В конце концов, красный цвет был в самом имени Хун-эра… и ещё Се Ляню нравится думать, что красный спрячет следы крови. Чтобы переодеть юношу требуется время. Женщина из деревни вызывается помочь, но Се Лянь упрямо отказывается. Он никому не позволит прикоснуться к Хун-эру снова. Се Лянь помнит Хун-эра худым ребенком, упавшим с неба к нему в руки. Он был таким лёгким, что даже в падении его было так просто поймать… Тело под его ладонями совсем не такое, как он помнит. У Хун-эра сильные руки. Се Лянь знает, эти руки поддерживали и обнимали его много раз. По его щекам снова начинают течь слёзы. (Почему он меня не обнимает?) Это тело мужчины. Кого-то, кто мог бы стать… намного большим. Когда волосы Хун-эра расчесаны, тело омыто и одето в погребальные одежды, Се Лянь снова поднимает его на руки и медленно спускается по ступеням своего храма… Их храма. …в последний раз. Он больше сюда не вернётся. Он не выдержит воспоминаний. Се Лянь осторожно опускает Хун-эра на сложенные поленья. Разглаживает ткань на груди юноши, поправляет рукава, складывает его руки на животе. Он почти уверен, что у мальчика не проколоты уши, так что он кладёт найденную серёжку ему под ладонь. — Глупый… — шепчет Се Лянь, дрожащими пальцами сжимая ладонь Хун-эра на серёжке. — Если бы ты попросил, я бы отдал её тебе. Хотя, быть может, дело было вовсе не в этом. Может, он просто хотел иметь у себя какую-то часть Се Ляня, потому что знал, что тот не останется. Се Лянь понимает это чувство. Он никогда в своей жизни не понимал что-то настолько полно. В обычной ситуации он бы спросил, но… Се Лянь знает, что он единственный будет оплакивать этого ребёнка. В каком-то смысле он стал для мальчика семьёй. Се Лянь осторожно отрезает прядь волос юноши и прячет её в рукав. Больше нет поводов тянуть. Он в последний раз склоняется над телом и что-то шепчет на ухо юноши. Никто не слышит, что именно, никто и не должен. Это только между ними. После ему приходится отпустить Хун-эра. Се Лянь отступает и опускается на колени. Он слышит шаги людей, несущих факелы к погребальному костру, и треск огня. Его щёки опаляет жаром вспыхнувшего пламени, но он чувствует только холод. Се Лянь наматывает на палец отрезанную прядь, ветер треплет полы его даосского одеяния. Се Лянь провел всю свою смертную жизнь, пытаясь стать богом. Он гнался за бессмертием из-за почёта и известности, пытался вознестись, поскольку ему казалось, что такова его судьба. Потому что он… Когда Се Лянь ещё ничего не знал о мире, он думал, что сможет его спасти. Сможет его изменить. Он не смог спасти даже одного ребёнка. Когда-то он гнался за бессмертием, не понимая его сути. Пламя искрит и потрескивает, отбрасывая тени на его лицо. Вот суть бессмертия. Статуи в храмах, подношения и последователи, слава и почёт — это божественность. Божественность не длится вечно. Стоять в одиночестве на коленях возле погребального костра своего последнего верующего, зная, что для тебя это не конец, и отчаянно желая, чтобы всё наконец завершилось — вот суть бессмертия. Впервые в жизни Се Лянь искренне жаждет смерти. Он ненавидит каждый удар собственного сердца. Глухой стук, отмеряющий время между «сейчас» и смертью Хун-эра, и промежуток всё растёт… Се Лянь не знает, как долго он сидит на земле, но начинает падать снег. Снежинки оседают на его плечах и волосах, от них покалывает в носу. Всё это кажется невозможно далёким. Се Лянь не двигается, пока костер не прогорает до углей. Снежинки, едва коснувшись их, с шипением испаряются. Се Лянь медленно и методично собирает прах в красный мешочек. Это изматывающая работа. Се Лянь обжигает подушечки пальцев, но не останавливается, пока останки Хун-эра не оказываются в его руках. Его находит молодая девушка, одна из деревенских. Она кутается в платок и смотрит на него со странной смесью жалости и любопытства. В конечном итоге она спрашивает: — Кем был для тебя этот парень? Се Ляню требуется время, чтобы ответить. Он склоняет голову и даёт обманчиво простой ответ: — Мы любили друг друга. Се Лянь провел столько времени, думая, что преданность Хун-эра произрастала из поклонения. Это было одной из причин, почему Се Лянь так и не смог сказать юноше, как много тот для него значил. Потому что для Хун-эра он был… больше. Больше, чем человек. Больше, чем простые чувства вроде любви и привязанности. Сейчас это кажется пустым и глупым. Хун-эр любил его. Се Лянь крепче сжимает мешочек в ладонях. Он не плачет — в нём не осталось слёз. Он любил Хун-эра. Пока они были вместе, Се Лянь не страдал. Он был счастлив. И поэтому кто-то забрал его. В этот же день Се Лянь покидает деревню. Он находит тонкий кожаный шнурок и вешает прах Хун-эра себе на шею. Се Лянь не оглядывается. Призрачный огонь следует за ним. Сначала Се Лянь не замечает. У огонька не осталось энергии ни на что кроме передвижения, а бог не пытался отследить кого-то или почувствовать следы духовной энергии в воздухе. Он замечает огонёк только тогда, когда тот врезается богу в спину. Се Лянь отшатывается так резко, что едва не падает. Он оборачивается, сверля огонёк невидящим раздраженным взглядом. — Не мог бы ты просто… Се Лянь останавливается. Он не может видеть огонёк перед собой, не чувствует от него тепла. Даже без проклятой канги его ослепила скорбь. Сначала все его мысли заняли поиски Хун-эра, и он не обращал на маленькое призрачное пламя внимания. Он был так напуган, пытался отрицать случившееся, хотя сердцем знал правду. После того, как он нашёл тело, в нём осталась только скорбь. Сейчас… боль всё ещё здесь. Она заполняет собой всё. Душит. Но, когда Се Лянь протягивает руку ладонью вверх, призрачный огонь мгновенно подлетает и опускается на его дрожащие пальцы. Холод покалывает Се Ляню кожу. Он боится спросить. Он так боится ошибиться. Но.. — Хун-эр? — зовет он шепотом. Он слишком сильно надеется. Да, юноша был солдатом, но он погиб не в бою. Хотя у него имелись способности к самосовершенствованию, у него не было шанса развить их. Если его дух и мог в посмертии сформировать призрачный огонь, то вероятность этого совсем крошечная. Призрачный огонь не отвечает. Се Лянь ждёт. Ждёт. Ждёт. Пока его надежда не тает и губы не кривятся в горькой гримасе. Хун-эр бы ответил ему. Хун-эр нашел бы способ ответить ему. Се Лянь отпускает огонёк и отворачивается. Его голос холоден: — Если ты не он, то убирайся. На какое-то время Се Лянь перестаёт его чувствовать. Он отстраненно надеется, что мелкое существо послушалось совета. Но иногда что-то касается его руки, а в воздухе витает духовная энергия. Он сжимает челюсти. Сначала Се Лянь так зол на мелкого духа. Бог не понимает, почему огонёк так упорно его преследует. Если это, конечно, не Хун-эр. А если это Хун-эр, он не понимает, почему огонёк ничего ему не говорит. Бог уже долгое время не путешествовал один и успел отвыкнуть от ощущения. Падать не больно. Содранные ладони и колени не идут ни в какое сравнение с пустотой в тех местах, где раньше его поддерживали другие руки. Голод больше не кажется невыносимым. Постоянная боль в желудке просто… напоминает о временах, когда он просыпался рядом с миской с фруктами и не знал, кто её оставил. Теперь он засыпает голодным и просыпается голодным. Настают сложные времена. Работы практически нет даже для здорового мужчины, что уж говорить о слепце. В новых поселениях люди куда менее радушны. Ему везёт, если он находит сарай, в котором можно переночевать. Большую часть ночей Се Лянь проводит, свернувшись на обочине дороги. Могло быть хуже. Се Лянь носит дополнительный слой одежды поверх своей собственной. Это пао раньше принадлежало Хун-эру. Не то, которое он носил в тот день… Окровавленную одежду, в которой его нашли, Се Лянь сжег. Нет, из этого пао Хун-эр просто вырос. Се Лянь планировал перешить его позже, но так и не дошли руки. Оно всё ещё пахнет им. В некоторые ночи холод всё-таки добирается до Се Ляня. Он дрожит, сжавшись в комок, пока снег падает вокруг него. Он не умрёт, как бы сильно он ни замерз. Он не настолько везучий. Се Лянь занемевшими пальцами сжимает мешочек, висящий у него на шее, и вспоминает. Когда-то он солгал, чтобы мальчик перестал ночевать на ступенях. Если бы не эта ложь, ему не удалось бы убедить Хун-эра спать в тепле рядом с ним. Сейчас он не лжет, когда, дрожа и сжимаясь в комок, шепчет: — Так… х-холодно… Он не видит, как призрачный огонь бросается к нему, прижимается и горит ослепительно ярко, изо всех своих сил, но… тщетно. Призрачный огонь никогда не даёт тепла.