***
Посёлок, в который они пришли, — тихое местечко. В сезон дождей здесь, должно быть, мрачновато, а в остальном весьма приятно. Хотя Хуа Чэну обычно отдавали куда большее за куда меньшее, Цинь Мэйжун готовит отличный обед. Её блюда простые, но еда тёплая, сытная, с неуловимым ностальгическим привкусом. Хуа Чэну не о чем вспоминать: у его матери не было ни денег, ни ингредиентов, а в последнем доме, который у него был… Хуа Чэн едва заметно улыбается, вспоминая Се Ляня и его попытки приготовить нечто хоть сколько-нибудь съедобное. Богу потребовалась целая вечность, чтобы догадаться, что получается у него не очень: Хун-эр всегда улыбался, съедал всё дочиста, а потом притворялся, что всё ещё голоден, и просил добавки. Самому Се Ляню доставалось тогда то, что заранее приготовил для них Хун-эр. Дянься был так раздосадован, когда впервые попробовал собственную стряпню!.. «Почему ты сказал, что было вкусно?!» — стенал тогда бог, отчаянно кашляя и давясь, не сумев проглотить даже ложку. «Не нужно щадить мои чувства!» Хун-эр тогда широко улыбнулся, уплетая свою сомнительную порцию за обе щёки. Се Лянь не мог увидеть его улыбку, но он слышал её в голосе: «Потому что гэгэ приготовил это для меня!» Доев последний кусочек, Хуа Чэн останавливается, так и не отняв палочки от губ. Ему не нужна пища, но… Воспоминания о когда-то разделённых обедах приносят ему толику покоя и счастья. — Что до слухов о вас… Они правдивы? — Слухи? — Говорят, вы вдовец. Поэтому всегда одеваетесь в красное, — она споро убирает со стола и вытирает руки о тряпку. Красные одежды — свадебный наряд. Хуа Чэн фыркает, качая головой: — Это не совсем так. Теперь мало кто отваживается напрямую задавать ему вопросы, мало кто вообще говорит с ним без страха и внутренней дрожи. — Я был младше него, — поясняет призрак, не особо заботясь о скрытности рядом с этой смертной, не имеющей особого значения. — Не думаю, что он вообще понимал, чего я желал. Цинь Мэйжун обдумывает это какое-то мгновение, тряпка замирает в её руках. Она не выглядит смущенной или обескураженной, и только спрашивает: — Его больше нет? — …Я найду его. Когда-нибудь. Обязательно. Хуа Чэн знает, что это лишь вопрос времени. Он просто ещё не осознаёт, насколько много времени должно будет пройти. Молодая женщина улыбается и тянется забрать у Хуа Чэна тарелку. — Это так красиво... Хуа Чэна слегка удивляет её выбор слов. Те немногие, кто был… в курсе его ситуации, в один голос называли его поиски… Безнадёжными. Глупостью. Пустой тратой времени. — Ты думаешь? Цинь Мэйжун кивает, складывает тряпку и опирается о разделочный стол. — Я… Прямо перед тем, как Хэ Сюань и его семья переехали в нашу деревню, я потеряла сестру. — Прошло уже больше десяти лет, но воспоминания окрашивают её слова сердечной болью. — Мы были близнецами. В том году была страшная вспышка чумы, охватившая простой люд, как жадное пламя. Со времён Поветрия Ликов в Сяньлэ королевство не знало таких эпидемий. Цинь Мэйжун пережила болезнь, но вот её сестра… Погасла, как дотлевший уголёк. — …Я знаю, — вздыхает девушка, качая головой. — Знаю, что призраки реальны, и боги, и всё остальное, иначе мне бы и в голову не пришло разыскивать вас, но… Она бросает взгляд на окно, в её глазах бесконечная, ноющая боль. Две половинки целого никогда не должны были разделяться. Хэ Шэн и а-Чжун помогают ей заполнить некоторые пробелы, почувствовать себя неким подобием целого, но… Бездна остаётся внутри неё. — Я твердила себе, что она нашла бы меня, снова вернулась ко мне, если бы ещё была здесь, — Цинь Мэйжун мягко вздыхает. — Но время шло, а она всё не появлялась, и я подумала… подумала, что она просто двинулась дальше. Она поднимает подбородок, и глаза у неё сияют радостью, смешанной с глубокой болью. Горечь и счастье в одном; жизнь внутри любви, существующей лишь в видениях прошлого. Хуа Чэн знает это чувство слишком хорошо. — Но теперь, когда я услышала, как вы говорите о нём… — она поднимает руку и утирает слёзы, собирающиеся в уголках глаз. — Теперь я думаю, может быть, где-то в этом огромном мире она ищет меня. Приглядывает за мной. Думаю, именно на это мы надеемся, когда узнаём, что призраки существуют. Хуа Чэн разглядывает её с нечитаемым выражением, и Цинь Мэйжун пристыженно смеётся, покачивая головой. — Простите меня… Не знаю, что на меня нашло. Я просто думаю… Он был бы счастлив, если бы знал, что вы делаете. Хуа Чэн почти улыбается, но… «Если твой дорогой человек узнает… » «…Если он узнает, что из-за него ты не смог двинуться дальше, разве его не будет мучить вина?» Ответ Хуа Чэна всегда был предельно прост: тогда его бог никогда не узнает, отчего Хун-эр не двинулся дальше. Не потому, что он не хочет признаться… У него попросту нет выбора. Палочки демона опускаются на стол с мягким клацаньем, и он отодвигает кресло, поднимаясь на ноги. — Что ж, твоя часть сделки выполнена, — тихо говорит Хуа Чэн. Он не говорит этой девушке ни о её доброте, ни о словах, ни о чувствах, что эти слова всколыхнули в нём, да она и не ждёт. — Пришла пора мне исполнить свою. Она улыбается в спину Князю Демонов, идущему к двери. Редко кому доводится заключить сделку с демоном, в особенности с величайшим демоном из всех, но… Иногда дьявол не так уж плох. Иногда он просто вежливый гость, заглянувший к тебе на обед. На следующее утро она уже готова. Девушка бросается в объятия своего суженого, провожая его за город, где ему предстоит очередная попытка сдать Государственный экзамен. — Ты! — говорит она с чувством, ухватив юношу за щёки обеими руками. — Всё сдашь! В этот раз всё пройдёт без сучка без задоринки, я тебе клянусь! — … — Хэ Сюань улыбается, прижавшись на мгновение своим лбом к её, и обнимает её за талию. Он шепчет: — Я рад, что хоть кто-то так считает. Эта затея уже выглядит бессмысленной, как попытка пробить головой кирпичную стену. Каждый раз он возвращается с пустыми руками. Но… Цинь Мэйжун никогда не прекращала верить, что всё будет иначе, стоит ему только попытаться ещё раз. Пусть ей давно следовало бы уйти, ведь он не может дать ей всего, чего она заслуживает… Её вера в него остаётся непоколебимой. — Ты опоздаешь, если не поторопишься, — она улыбается. Хэ Сюань издаёт неясный звук, не собираясь её отпускать (не с первой попытки уж точно). — …Всё окупится. Я всё сделаю, чтобы окупилось, — бормочет он. — Обещаю. Мужчины часто берут от жизни всё, воспринимая жертвы и усилия людей вокруг как должное. Хэ Сюань никогда таким не был. Он замечает каждую жертву, каждый жест поддержки, любую помощь. Он благодарен, и он отплачивает тем же. Хэ Сюань никогда не воспринимал Цинь Мэйжун как должное, ни одного мгновения она не прожила, сомневаясь в его любви и заботе, и… Даже если бы он промолчал, она всё равно бы знала. — Я знаю, — шепчет она в ответ. На самом деле он давно уже отплатил ей сполна. Эти последние несколько лет, проведенные рядом с ним, — счастливейшие годы её жизни. И она знает мужчину, за которого выйдет замуж. Знает, какое большое у него сердце, как он добр, честен и умён. Конечно, это того стоит. Она встаёт на носочки и оставляет на его губах мягкий поцелуй. Отступая на шаг назад, Цинь Мэйжун улыбается и поправляет волосы. — Я буду ждать, когда ты вернёшься. Хэ Сюань улыбается, окинув её напоследок взглядом. — Я знаю. Они расходятся: девушка спешит домой, а Хэ Сюань возвращается в город, в котором был рождён. Хуа Чэн незримой тенью следует за юношей, пока тот идёт лесистой дорогой. Они оба родились в одном месте, с разницей в три столетия. Он думает о том, как забавно устроена жизнь, как время и боль расщепляет судьбы на тысячи разных путей, но все они, в конечном итоге, ведут в одно и то же место. Юноша — учёный Хэ Шэн, так же известный под именем Хэ Сюань — идёт вперёд с прямой спиной, высоко подняв голову. Что-то не так. Что-то шевелится в сознании Хуа Чэна, какое-то чувство, намёк на воспоминание, что-то, что он похоронил давно и глубоко, но… Хуа Чэн прикрывает глаза, подавляет это ощущение. В последнее время сдерживать её сложнее обычного, но он давно приспособился к этому давлению. Государственный экзамен проводится в небольшом, ничем не примечательном здании в центре города; множество юных исследователей и будущих чиновников собираются вместе, лица у них серьёзные и напряженные. В абсолютной тишине, нарушаемой только шорохами кисти о бумагу, они пишут свои сочинения. Хуа Чэн, опять сменив облик, наблюдает за ними из тени. Прислонившись к колонне, он от скуки ловко вертит в руке небольшой кинжал. «Ты становишься рассеян» — шепчет голос в его голове, и лоб Хуа Чэна прорезает хмурая складка. «Прекрати это» — говорит он себе. Подавлять её довольно легко, когда Хуа Чэн сосредоточен на деле. Он смотрит за Хэ Сюанем: тот закончил самым первым и уже подаёт свой исписанный свиток одному из прокторов. Но вот лицо юноши безмятежно, как озёрная гладь. Это лицо человека, уверенного в своих ответах — как и в том, что их правильность в конечном итоге ничего не изменит. Хуа Чэн смотрит, как тот кланяется экзаменаторам и выходит из зала. Солнце уже взобралось высоко на небо, и пора Хуа Чэну исполнить свою часть сделки. Он следует за экзаменатором. Он видит, как свиток, который отдал Хэ Сюань, выбрасывают и подменяют другим, относят подделку к кипе других сочинений, ожидающих проверки. Похоже, Цинь Мэйжун была права: дело здесь нечисто. Когда проктор уходит из комнаты, Хуа Чэн выступает из тени. Маскировка стекает с него, и он подбирает оба свитка: подделанный и настоящий. Один содержит полный и детальный ответ, очевидно достойный отличной оценки. Другой же… Другой свиток пуст. Хуа Чэн редко допускает ошибки, он к этому не склонен. Он последователен, решителен и сосредоточен. По крайней мере, обычно. Поэтому он не привык ошибаться из невнимательности. Не привык к таким просчётам — о каждом из них он ещё пожалеет. — …Ты что здесь делаешь?! Голос выбивает его из колеи, заставляет вздрогнуть. Это… человек? Здесь смертный?.. Как он вошел незамеченным? Но… Хуа Чэн оборачивается и встречается взглядом с ещё одним проктором, замершим в дверях. Он понимает вдруг, что сегодня выбрал себе иное обличье. Он уже не беззаботный хитрый юноша, нет. Его нынешняя форма куда более мрачная и пугающая — отражение его внутреннего состояния. Он высок, широк в плечах, глаза у него тёмные, а зубы и когти острые. В этом облике он и пришёл сюда, спрятавшись под иллюзией, но он не ожидал, что какой-то смертный увидит его. А теперь… Теперь, вжавшись в дверной проём, перед ним дрожит маленький человек и смотрит на него, будто он… Будто он чудовище. В другое время Хуа Чэн бы оскалился, вскинул подбородок и запугал бы смертного до полусмерти, чтобы тот и слова не посмел вымолвить о том, что увидел. Но сейчас… — Что ж, — он бросает раздражённый взгляд на свиток Хэ Сюаня у себя в руках. — …Это всё усложняет. — СТРАЖА—! Проктор не успевает прокричать фразу до конца: свиток с громким «бам!» влетает ему прямо в висок! Выпучив глаза, он падает на пол, да там и остаётся, потеряв сознание. Хуа Чэн закатывает глаза, вращая между пальцами свиток Хэ Сюаня. Такие сложности на ровном месте. Когда стража, наконец, врывается в комнату, они находят там хмурого и раздраженного проктора Мао Сюэ, зло сгребающего в кучу свитки со стола. — Господин? Вы нас звали? С вами всё в порядке? Молодой учёный выпрямляется, смерив их недовольным взглядом. — Уж точно не вашими стараниями, некомпетентные вы идиоты! Стражники замирают. Мао Сюэ продолжает сверлить их взглядом, уперев руки в боки. Он невысоко роста, и оттого вынужден вытягивать шею, чтобы каждому заглянуть в лицо и донести всю тяжесть своего недовольства. — Вы хоть знаете, сколько времени прошло с тех пор, как я вас позвал?! Стражники молча переглядываются. — Мы не… — Почти целый фэнь! — рявкает профессор. — Если бы на меня правда напали, злоумышленник бы успел сотворить со мной всё, что вздумается! И вы называете себя профессионалами?! — Приносим свои извинения, господин, мы..! — Извиняйтесь, извиняйтесь! — фыркает Мао Сюэ, перехватывая поудобнее гору свитков. — Я собирался поручить эти свитки вам, но теперь ясно как день, что вам ничего нельзя доверить! Придётся отнести их самому! — Господин..! — Прочь с дороги! Стража с удивлением смотрит, как мимо них разъярённым демоном проносится Мао Сюэ, сжимая в руках охапку свитков. Что-то с ним странное приключилось, обычно он так себя не ведёт. Пока Хуа Чэн был занят доставкой свитков к столу экзаменаторов, Хэ Сюань задерживается на рынке. Он прогуливается между лавочками, присматривая небольшой подарок своей будущей невесте. В благодарность за всё, что она для него сделала. Ткач, который когда-то работал на этой улице, давно переехал, Хэ Сюань уже не упомнит куда. Но ремесленники и художники нового поколения переняли у него несколько известных мотивов. Он нашёл вышитые на знакомый манер верхние одежды, пояса и ленты. На одну такую ленту он и положил глаз. Сама она сделана из чёрных гладких нитей и вышита золотом, будто волны, бегущие по воде. Будто море ночью. Цинь Мэйжун вряд ли бы купила себе что-то подобное, но… Черный всегда нравился Хэ Сюаню. Это был его цвет. Он задерживается на рынке совсем ненадолго, только до полудня… Но за эти несколько часов жизнь Хэ Сюаня изменилась — и он об этом даже не догадывался. Всю дорогу до дома в своей деревне он понятия не имел, что сегодняшний день будет отличаться от всех прочих. Ветер кажется ему таким же, и дорога хорошо знакома. В воздухе, как обычно, пахнет горькой морской солью. Все казалось таким… нормальным. Говорят, иногда ты просто знаешь — мгновенно чувствуешь, что что-то утрачено, украдено у тебя навсегда. Чувствуешь отсутствие чего-то жизненно важного. Для него всё было не так. Он не знал, не знал до последнего. Пока не ступил на тропинку, ведущую к дому, и не увидел свою матушку. Она стояла на коленях перед домом, руки у неё вцепились в землю, а из глаз бежали слёзы. И эти глаза… впервые, впервые они были такие… Пустые. Это был день, когда умерло сердце Хэ Сюаня. Буквально, физически — он чувствовал, как оно затихает. Потребуется больше времени, чтобы сломать и искорёжить его разум — эта его часть всегда была сильной, уходила корнями в самую глубину его сущности, но… Но сердце Хэ Сюаня тогда было нежным. В то время его ещё не переплавило в нечто совершенно иное. Оно треснуло, когда матушка сказала, как мужчины из другой деревни пришли к ней и попытались забрать Хэ Чжун. Трещина стала глубже, когда матушка рассказала про Цинь Мэйжун. Девушка пыталась им помешать, но… В итоге забрали их обеих. Трещина в его сердце ныла и нарывала сожалениями. Он думал, почему его не было с ними. Почему он задержался в городе… Почему вообще пошел сдавать этот проклятый экзамен, разве теперь он имеет значение? О, это было легко, когда боль в его сердце была всего лишь трещиной. Она расползлась в глубокий разлом, когда он узнал, кто забрал их. Богатая семья по фамилии Шэун, которой принадлежала почти вся деревня; когда-то они были родней семейству Ши, но были изгнаны за неблагоразумность. Зачем им нужна была Хэ Чжун, зачем они забрали Цинь Мэйжун? Их планировали отдать в наложницы. Тогда ему казалось, что его сердце разрезали пополам, так глубоко, что оно едва держалось вместе, а в глубокой трещине гулял холодный ветер. Потому что он знал, знал, что они откажут. Какая-то его часть ещё надеялась на другой исход. Он знал также, что судьба наложницы богатого господина лучше судьбы тех, кто отказал этому господину в желаемом. Но когда он проходит богатые ворота, готовый драться за их свободу, правда оказывается хуже любых его домыслов. Очень, очень долго Хэ Сюань был только старшим братом. Думал лишь о том, как найти для своей сестрёнки лучшие места, с которых видно весь фестиваль, и парад, и фейерверки. О том, как её уберечь. Приглядывать за ней, никогда не отпускать её руки. Его сердце разбилось в мелкое крошево, когда он нашёл тело а-Чжун. Просто оставленное во дворе, использованное и выброшенное за ненадобностью. Безвольное, мёртвое… ещё не успевшее остыть. Значит, он был близко. Будь у него чуть больше времени, приди он раньше, и он смог бы это предотвратить. Он смог бы… «Обещаю, я не уроню тебя» «Я знаю!» Он помнит её маленькое личико, сияющее надеждой и абсолютной уверенностью. «Ты самый лучший, гэгэ!» Теперь все краски покинули это лицо, оно измазано кровью, а глаза потухли, ослепли, заледенели. «Я твой лучший друг, так?» Они больше никогда не будут сиять. «Конечно! Всегда!» Но в то мгновение, когда умерло его сердце, он вдруг услышал тяжелые, хрипящие выдохи… нет, не так. Он услышал дыхание умирающего. И здесь, избитую практически до неузнаваемости, оставленную одну на холоде, он нашел Цинь Мэйжун. Всхлипывающую, из последних сил зовущую его по имени. — Х…Хэ… С.. Сюань… Тянущуюся к нему даже тогда, когда в её руках не осталось целых костей. Тогда Хэ Сюань почувствовал, как осколки его сердца, ещё бьющиеся вопреки здравому смыслу, обращаются прахом. Он держал её на руках и мягко укачивал, пытаясь отогнать её боль, но… Уже ничего нельзя было сделать. Темные кудри, бывшие когда-то мягкими, от крови совсем склеились. Веснушки, которые он когда-то сравнил с созвездиями, выцвели и чередовались с красными брызгами. Но когда эти глаза посмотрели на него в последний раз… Они всё ещё были такими тёплыми. — Хэ С… Сюань, — она повторила его имя, и в уголке её губ надулся кровавый пузырь. Он попытался её успокоить, но она упрямо продолжила шептать, глядя не на него, а куда-то ему за плечо, на что-то, что он не мог увидеть: — В-всё в порядке. Она… нашла меня. Её губы тронула слабая, изломанная улыбка. — О-он был прав… — Я не… — слова даются Хэ Сюаню с трудом, он будто бы разучился говорить. — Я не понимаю. Её вдохи стали клокочущими, хлюпающими, сломанные рёбра не давали ей глотнуть воздуха… Но она держалась за него до последнего. — Ты х… хороший человек, — последние слова Цинь Мэйжун никогда уже не покинут его. Её глаза до самого конца оставались такими ясными, в них горел упрямый свет, и она смотрела на него, и… — Не позволяй… не позволяй им заставить тебя об этом… з-забыть, Хэ Сюань… О, но разве не этим всё и закончится? На целые века он забудет. — Ты… хороший человек. Тепло и свет оставили её прямо у него на глазах. И в этот момент в груди Хэ Сюаня не осталось сердца. Что-то ещё билось там, но это было не сердце — незнакомое чудовище, больше не часть него. Когда Цинь Мэйжун покинула этот мир, она забрала с собой улыбку Хэ Сюаня. Его радость, его любопытство. Его доброту. Его надежду, веру, его целеустремлённость. Пройдут века, прежде чем он неохотно, непривычно улыбнётся снова. Века, прежде чем он полюбит опять. И это случится однажды, когда дыхание ветра пронесётся над ним, пытаясь вернуть давно умершее к жизни. О, как же Хэ Сюань возненавидит эту любовь. Какой ужас, какое недоверие он будет к ней испытывать. Как яростно он будет её отрицать, как он изо всех сил будет пытаться сломать, уничтожить, пресечь на корню… О, на что Хэ Сюань пойдёт, что он совершит, твердя себе, что не имеет сердца. И Небеса, как же оно разобьётся снова, когда он в следующий раз услышит эти слова совсем из других уст… «Ты хороший человек, Мин… Х-Хэ Сюань» Они сломают его заново.***
Хуа Чэн наблюдает. У него есть множество причин вмешаться, не в последнюю очередь потому, что эта молодая женщина ему нравилась, и он находил случившее с ней отвратительным, но… Он наблюдает из какого-то мрачного любопытства. Потому что Хэ Сюань не ломается. По крайней мере, не сразу. Хуа Чэн наблюдает, как убийцы его сестры и невесты волокут Хэ Сюаня по улицам. Разбитый и холодный, он висит мешком в их рухах, в его тёмных глазах только безучастность. Сначала Князь Демонов думает, что смертный просто сдался. Но чем дольше он смотрит, тем яснее становится… Что что-то заставляет смертного задержаться в этом мире. Сейчас Хуа Чэн видит предельно ясно тяжёлую тёмную ауру, пронизывающую юношу. Она настолько злобная и плотная, что распространяется в воздухе вокруг него, цепляется к людям рядом… Это проклятье. Паразитическое проклятье, накрепко присосавшееся к душе этого человека. Оно шепчет Хэ Сюаню о ненависти, пока тот сидит за решеткой день за днём, сверля взглядом стены сырой темницы. Голод изматывает его, он едва жив, он выглядит ближе к смерти, чем Хуа Чэн когда-либо был в двух его жизнях. Его лицо — кожа, обтянувшая череп, а глаза глубоко запали. Все это время голос нашептывает ему, что он потерял всё и потеряет ещё больше. Что он в одиночестве и холоде. Что он умрёт в этой клетке. Но Хэ Сюань не умирает; вопреки всему, он задерживается в этом мире. Хуа Чэн знает, что это за проклятье, что это за голос. Божок-пустослов. Он наблюдает, как эта тварь пытается выпить из Хэ Сюаня все соки, хотя смертный уже давно ничего не боится… Истина медленно рождается в сознании Хуа Чэна, а потом всё резко встаёт на свои места. Когда-то он не рассказал Ши Уду, как подменить судьбы… Но это вовсе не значило, что он не знал, как это сделать. Эти двое носили одно имя и были рождены в один день. История временами весьма странно повторяет саму себя; не важно, как сильно ты жаждешь научиться и передать это знание другим. Хуа Чэн ведь предупреждал его. Можно встретить своё проклятье лицом к лицу или спрятаться от него, но от зла нельзя избавиться. Проклятье нельзя передать другому. Хуа Чэн наблюдает за кровавой жатвой грехов, что посеял Ши Уду. Наблюдает, как мучители морят Хэ Сюаня голодом, но тот не умирает. Наблюдает, как юношу выпускают из тюрьмы, и его встречают новости о кончине матери: болезнь забрала её, пока он был заперт и не мог за ней ухаживать. И юноша всё ещё не ломается. Хуа Чэн наблюдает — с большим интересом — как Хэ Сюань возвращается к своему дряхлому отцу на верфи. Отец стар и немощен, и больше не может работать. Хэ Сюань прислуживает на кораблях, которые когда-то помогал строить. Пришли результаты его экзамена: он сдал. Но даже теперь, когда он может, наконец, оставить это поселение позади… Он выбирает остаться, и сам становится судостроителем. Сначала его мастерская совсем маленькая, но дела идут в гору, и с каждым днём он всё успешнее. Корабли Хэ Сюаня известны на всю верфь… ведь они не тонут. Как бы ни был краткосрочен его успех, какое-то время Хэ Сюаню удаётся процветать. Но его дело обречено с самого начала, об этом уже позаботилось привязавшееся к смертному существо и другие люди — мелочные, жадные и завистливые. Хуа Чэн наблюдает, как они забирают у Хэ Сюаня всё. Снова, и снова, и снова. И каждый раз Хэ Сюань вновь поднимается на ноги. Каждый. Раз. Как морская вода возвращается после отлива, он стремится вперед после каждого падения. Хуа Чэну почти жаль божка-пустослова, прицепившегося к этому смертному. Тварь, должно быть, ужасно изголодалась, ведь любую проблему Хэ Сюань решает без страха. Он не боится. Он не прячется от своих проклятий. Тварь послабее давно бы уже отстала, но… Хуа Чэн помнит каждый клинок, созданный руками Чжао Бэйтун, и он помнит каждого рождённого ей монстра. Это не обычный божок-пустослов, а Преподобный Пустых Слов, вышедший некогда из Медной печи. И всё же смертный, вопреки всему, продолжает бороться. Пока не выбивается из сил. Но даже в день, когда Хэ Сюань ломается, он не чувствует страха. Хуа Чэн видит обиду и недовольство в глазах Хэ Сюаня, когда очередное его творение присваивает себе лидер местного клана. Видит нарастающую злость, когда банк отказывает ему в ссудных выплатах. Последняя капля упала в чашу поздним вечером, когда смертный вернулся домой с работы. Он весь состоит из теней и острых углов; когда-то он был сильным, гармонично сложенным юношей, но так и не оправился от темницы, где его морили голодом. Теперь он высокий и очень худой мужчина. Хотя он жив, Хэ Сюань выглядит призраком. Когда он возвращается домой, то находит своего последнего родственника — пожилого отца — мёртвым. Старик умер в кресле у окна, повернув к нему голову. Он ждал, когда же вернётся домой Хэ Сюань. Хэ Шэн, его радость и гордость. Он всегда был отличным сыном. Хуа Чэн наблюдает за смертным, как и всегда в последнее время. За всю свою демоническую жизнь он ни разу ещё не уделял простому человеку столько внимания. Хэ Сюань опускается на колени возле кресла отца, берет его ладонь в свои. Она успела остыть и окоченеть. Лицо Хэ Сюаня ничего не выражает, его губы неподвижны. Он не плачет. С того самого мига, как умерли Хэ Чжун и Цинь Мэйжун, смертный не пролил ни одной слезинки. Но вот его лицо, его глаза… Он смотрит на своего отца в последний раз с любовью и глубоким уважением. Этого Хуа Чэн не в силах понять. Он не знает, каково это — любить и почитать своего отца. У него никогда не было отца, не было никого, кто мог бы сыграть эту роль. У него была мать. В некотором смысле, у него было две матери. Это единственная семья, которую он знает. И сейчас, наблюдая за этой сценой, Князь демонов чувствует что-то похожее на… зависть. Зависть, несмотря на весь отвратительный ужас сложившейся ситуации, несмотря на разрывающую нутро боль. Проходит время, и Хэ Сюань поднимается на ноги, мягко пристраивая окоченевшую руку отца у того на коленях. Хэ Сюань возвращается в город. Он идет медленно, ему некуда спешить, и у него есть только одна просьба, такая простая, маленькая, незначительная в сравнении со всем этим… Он приходит в таверну и просит помочь с погребением его отца. У него не осталось других членов семьи, а вырыть могилу в одиночку — сложное дело. Много кто с готовностью откликается: Хэ Сюаня любят и уважают, многие в деревне знали его отца, но… Сын того самого главы клана решает влезть, усмехнувшись и стукнув кружкой о столешницу. — Зачем ему помощь? — фыркает юноша, сощурившись и вскинув бровь. Он красив, но глаза у него по-особенному жестокие. — Одного человека хватит, чтобы похоронить собаку. Собаку. Это наследник клана Шэун. Того самого клана, который забрал его сестру. Того самого клана, который забрал Цинь Мэйжун. Того самого клана, который бросил его в тюрьму и оставил гнить. Того самого клана, который раз за разом отбирал у Хэ Сюаня его корабли, разорял его верфи, оставлял в долгах. Хэ Сюань не говорит ничего какое-то время. Не реагирует. Но его глаза вспыхивают, и Хуа Чэн видит, как истончившаяся с годами нить, наконец, не выдерживает натяжения. Теперь никто не берётся помочь, опасаясь возмездия наследника клана Шэун. Но ничего. Так даже лучше. Хуа Чэн наблюдает, как смертный возвращается в свой дом. Как берёт удлинённый топор, которым он сам, а когда-то и его отец, отёсывал корабельные мачты. Хэ Сюань уходит в лес, и возвращается оттуда с брёвнами, которые рубит на поленья. Из них он складывает будущий погребальный костёр. Он осторожен и последователен, он не торопится. Хэ Сюань сжигает тело своего отца, а после собирает прах и закапывает его на семейном кладбище. Он похоронил сестру, невесту, мать, а теперь и отца. Хэ Сюань разглядывает высеченную на надгробии фамилию и вдруг думает — а кто похоронит его? Никого не осталось. Он… — Ты умрёшь в одиночестве, — нашептывает проклятый голос у него над ухом с жестокой насмешкой. — Совсем один, в темноте и холоде, и некому будет тебя оплакать. Хуа Чэн пристально наблюдает за смертным. Тот молча разглядывает могилы своих родных. Наконец, улыбка расползается по его лицу. Медленная, кривая. Она не похожа на те скромные, будто бы стеснительные улыбки, которые дарил миру Хэ Сюань-ребёнок. Не похожа на тихие понимающие улыбки, которые Хэ Сюань делил со своей возлюбленной. В этой улыбке безумие. — Ты так думаешь? — шепчет Хэ Сюань. Даже Преподобный Пустых Слов пугается такой реакции, притихает, когда Хэ Сюань поворачивается к могилам спиной, всё ещё держа в руке топор. — …Что ж, тогда в этом нет никакого смысла, — бормочет он, бредя прочь. Топор провозится за ним по земле, рассекая попадающиеся на пути травинки. Никто не отвечает, но Хэ Сюань, кажется, начинает понимать, что эта тварь следует за ним неотступно, слышит каждое его слово. Улыбка становится ещё шире. — Нет никакого смысла в том, чтобы быть кем-то, достойным скорби. Жизнь — долгая череда решений и их последствий. Четыре столетия назад невезучий азартный игрок не сумел остановиться вовремя. Друг попытался спасти его, утяжелив кости. Владелец игорного дома был зол и пожелал отомстить… Несколько десятилетий спустя молодой призрак, повинуясь минутной прихоти, спас двух мужчин. Он укрывал их от судьбы очень долго, пока мог. Когда даже он уже не мог их удерживать, их проклятье упало на двоих братьев, один из которых не пожелал отпускать другого. Отказываясь быть свидетелем страданий брата, тот перебросил проклятье на другого. Каждое из этих решений привело к тому, что Хэ Сюань в ту ночь поднял топор. Ни одно из этих решений не принадлежало ему. Когда он приходит в город третий раз за сутки, он видит огни. Дюжины факелов, мерцая, украшают городские улицы. Сегодня… день огненного фестиваля. Как и в каждый год до этого. Этот фестиваль не похож на те, которые он в юности проводил с а-Чжун. Однажды он даже привёз Цинь Мэйжун на такой праздник, и тоже поднял её на крышу тем же трюком, какой когда-то провернул с а-Чжун. Тогда он впервые поцеловал Цинь Мэйжун. Она взглянула на него и призналась, что ей всё равно, откуда смотреть представление, главное, что она будет смотреть его рядом с ним. В то мгновение не целовать её было невыносимо, ему потребовалось бы физическое препятствие, чтобы не… Тогда сердце колотилось в его груди. Теперь оно затихло. Он идёт сквозь толпу и не чувствует ни раскаяния, ни тревоги. Он несёт в руке топор. Будто бы он был мёртв уже долгие годы, и только тело ещё не смирилось с этой новостью и упрямо несло его вперёд. Сначала он идёт медленно, пробирается к центру города, обходя гуляк. Никто не обращает на него особого внимания: они давно его знают, он просто их сосед. Тихий, терпеливый, сносящий всё молча. Никто до самого конца не видит его глаз — тем более не его первая жертва. Взмах топора приходится юноше прямо в затылок, и его голова раскалывается надвое, как перезревшая дыня. Наследник клана Шэун ещё жив, когда его тело ударяется о землю; его глаза вытаращены, а из шевелящегося рта успевает вылететь стон. Второй удар топора, и он затихает. Какое-то мгновение никто не двигается. Невольные зрители замерли, будто каменные. Останавливаются музыканты и танцоры, стихают песни, нет даже шепота. Только факелы потрескивают в руках у замерших горожан. Хэ Сюань стоит над телом, его некогда загорелое лицо теперь белее бумаги. Оно измождённое, осунувшееся, забрызганное кровью. Нет ни яростных деклараций, ни продуманных злых речей, обвиняющих тех, кто был к нему несправедлив. Нет. Хэ Сюань ботинком надавливает на подбородок молодого господина Шэун, молча выдергивая топор у того из головы, и направляется в сторону банка. Никто его не останавливает. Ни одна живая душа. Под руководством клана Шэун никто не страдал сильнее, чем семья Хэ, но за последние десятилетия этот клан успел многим перейти дорогу. Они были жадными до наживы, самовлюблёнными и жестокими. Простые горожане смотрят, как человек, которого они помнили добрым яркоглазым мальчишкой, убивает всех работников банка до единого. Некоторые даже следуют за ним, держа в руках факелы, пока Хэ Сюань поражает одну цель за другой. Невероятным образом всё всегда кончается одинаково, не важно, как старательно убегают жертвы, как отчаянно они пытаются защитить себя. Всё бесполезно. Хэ Сюань движется, как одержимый. Когда ломается топорище, он берётся за обух и вонзает лезвие в мужчин, до смерти избивших его возлюбленную. Когда теряется обух, он берёт обломок топорища и бьёт им снова и снова, прерываясь только на смех. Будто он издевается над незримой сущностью, которую больше никто не видит. Разве он выглядит напуганным? Когда от топорища ничего не остаётся, он находит у мясника разделочный нож. Хэ Сюань использует его, пока не тупится лезвие, пока кончик ножа не отламывается прямо в сердце у мужчины, укравшего у его отца. Ночь становится всё глубже, над морем бушует гроза и оглушительные раскаты грома. Но буйство охватило не только море: всё поселение кипит, слышны крики, мечутся люди, а темная фигура, умытая кровью, движется к своей цели. Хэ Сюань использует как оружие всё, что попадается ему на пути. Постепенно вокруг него собирается толпа деревенских. Они подстрекают его, некоторые даже ликуют. Он слышит в толпе слова благодарности. Никто не скорбит по клану, который наживался на местных целую жизнь. Семья Шэун сама посеяла семена, плоды которых теперь пожинает. Никто не жалеет их. Наконец, остаётся только лидер клана. Он на четвереньках отползает прочь, умоляя. Молот в руках Хэ Сюаня уже размозжил ему колено; с его губ по подбородку стекает кровь. — П-постой, — запинается господин Шэун, его слабый голос дрожит. Он рыскает отчаянным взглядом по толпе, пытаясь найти хоть одного человека, готового ему помочь. Никто не станет ему помогать. — У меня есть деньги! Власть, должность…! Что угодно, я дам тебе всё, что хочешь, только…! — Тогда вернись назад во времени, — ровно отвечает Хэ Сюань. Он заговорил впервые с тех пор, как начал эту бойню, и его голос звучит… Холодно. Расчётливо и взвешенно. — Верни мне мою семью, и я отпущу тебя. — Я… — господин Шэун смотрит на него снизу вверх, его губы дрожат. — Ты знаешь, что я не могу, это невозможно..! Фраза обрывается болезненным вскриком: Хэ Сюань раздавил ему и второе колено. — Тогда для меня невозможно тебя пощадить, — насмехается Хэ Сюань. — Какая жалость. Человек перед ним не может вернуть его семью — и Хэ Сюань не может найти в себе места для милосердия. В нём не осталось места для доброты и сострадания; он впечатывает молот в лицо мужчины, раз за разом, пока от него ничего не остаётся. О, что Хэ Сюань ещё совершит, твердя себе, что у него нет сердца. Оно давно умерло. Он просто ждёт, когда его тело это поймёт. Ни один человек за всю историю ещё не пережил проклятья божка-пустослова, и Хэ Сюань не исключение. Но конец подстерегает его не в виде проклятой твари. Его убивает земное притяжение. Хэ Сюань тяжело дышит, ливень и кровь его мучителей промочили его с головы до ног. В его уставших руках всё ещё зажат молот. Он делает один нетвердый шаг назад, не понимая даже, что стоит на краю обрыва. Хэ Сюань стоял на краю обрыва уже очень давно. Годы. Не задумываясь об острых скалах внизу. Деревенские жители, молча смотревшие на устроенную им бойню, теперь пытаются ему помочь. Но уже слишком поздно. Они бросаются вперёд — и Хэ Сюань исчезает из виду, падая за край. ВСПЛЕСК! Холодно. Раздаются громовые раскаты, и Хэ Сюань тонет, его глаза такие же тёмные и глубокие, как и воды, тянущие его на дно. Он смотрит вверх невидящим взглядом. Здесь холодно, и он один. Волны смяли его своей невозможной тяжестью, и подводные течения утягивают его глубже и глубже вниз. Воздух ускользает, и остаётся лишь тьма. Морское дно ударяет его по спине, вес всего океана выдавливает из него последние крохи жизни. В один крошечный миг Хэ Сюань почти молится об избавлении Повелителю Вод… Но это не то, чего он желает. Даже если бы он этого хотел… Молитвы Хэ Сюаня остались бы без ответа. Как и всегда. В его последние мгновения он не чувствует страха. Нет тоски, нет жалости к себе, нет безнадёжности. В нём остаётся только гнев. Глубокий и горький, мечущийся внутри так же яростно, как мечутся на поверхности штормовые волны, пока его тело медленно умирает. Божок-пустослов вновь остался без желанного пира. Тело Хэ Сюаня лежит на морском дне, безвольное, смотрящее в пустоту. В глубокой тьме его освещает лишь нездешнее зеленоватое мерцание. Так светится Призрачный огонь. Он колышется над телом — единственная дрожащая вспышка света в бесконечной бездне океанских глубин. Затем он воет. Разрывая барабанные перепонки, но совершенно беззвучно: вода не пропускает звук. И море вздымается в ответ на этот призыв. Оно вскипает, набрасывается с новой яростной силой на корабли, оставшиеся возле гавани. Волны поглощают их целиком, утаскивают в непроглядную бездну. На долгие годы люди запомнят шторм, разбушевавшийся в ту ночь, и молодого человека, бушевавшего вместе с ним. Запомнят тех, кто умер на земле от его руки, и бессчетные души, сгинувшие в морской пучине. Запомнят ночь трагедии. Ночь правосудия. Ночь отмщения. Но больше всего запомнятся огромные, устрашающие волны, разбивающие в мелкие щепки торговые суда. Это была ночь крови и смерти. Ночь черной воды, погибели кораблей.