Каждой бабочке - своя лампа

      Сначала не было ничего, кроме понимания, что он существует. Арахабаки не мог сказать, как долго длилось это ощущение, когда ты вроде везде, а вроде и нигде. Кроме того, что его природа — разрушать, он не помнил ничего из того, кем является и что его связывает с миром. Разрушать всё, что попадается на его пути. Но в какой-то момент он понял, что видит не только это. Какие-то коридоры, тихие, как сквозь воду, разговоры каких-то людей, какие-то яркие эмоции. Диапазон последних был от беспредельного счастья до тоски, поглощающей всё нутро. Тогда бог понял, что здесь что-то не то, неправильное. Он не должен этого видеть, это точно не может принадлежать ему, все эти воспоминания. Но тогда… Чье же это? И что тогда его?       В этот момент, когда он впервые задал себе эти вопросы, привычный мир, в который он был погружен, начал стремительно разрушаться. Слиться с чужой душой и окончательно потерять себя Арахабаки боялся. Тогда это была первая эмоция, испытанная им в своем новом качестве. Постепенно начали возвращаться чувства и те обрывки, казалось, навеки утраченных воспоминаний. Он выхватил откуда-то из глубин образ храма в Киото (когда-то очень давно его построили в честь него) потом были воспоминания о каких-то войнах и разрушенных поселениях, объятых пламенем хижинах.       Каждый раз возвращать себе память было больно и энергозатратно, но постепенно Арахабаки делал это. Он отделял свои мысли от мыслей того, в чьём теле находится. Он хотел жить не меньше, чем смертный, не позволивший уничтожить свое сознание и стать обычным вместилищем.       И постепенно ненависть к человеку росла. Арахабаки вспомнил, как в принципе оказался в таком положении, что эспер использует его силу и энергию, которую и так приходилось собирать по крупицам, чтобы не слиться с душой смертного и окончательно не потерять себя. Эти воспоминания больно резанули по самолюбию. Это он должен быть главным в этом теле, а не наоборот, душа смертного должна была слиться с его, а не он должен каждое мгновение доказывать своё право на существование. И на долгое время единственной мечтой становится мечта о свободе.       Это оказалось не так просто, бог уже слишком сильно слился с энергией вместилища, поэтому о полной свободе можно забыть. Но хотя бы частичная, хотя бы возможность покидать хрупкую, как скорлупа, оболочку… Арахбаки мог бы молиться об этом, не будь он тем, кому молятся. Но вскоре и человек начал слабнуть, его энергия уже не так сдерживала иное существо внутри себя. Сила, которую тот использовал бесконтрольно, когда давал те сладостные мгновения, позволяющие захватывать его тело полностью, его же и разрушала. Он стал уязвимее. Страх слияния прошёл, так как Арахабаки осознал себя как отдельное существо со своими собственными мыслеобразами и чувствами. Осталось только подождать, и заветная мечта будет исполнена. И бог чувствовал, что осталось не так уж и долго. Накахара в полусне прошёл на кухню, выпивая лекарства от головной боли и бессонницы. Последние несколько лет его не покидают навязчивые сны о незнакомых местах. Как Чуя не пытался вспомнить, где видел храмы и странные, но невероятно красивые ландшафты, ничего в голову не приходило. Как будто и не его мысли вовсе. Задумавшись, рыжеволосый не заметил, что из крана течет вода, с глухим стуком ударяясь о раковину. Выключив кран, он вернулся обратно в постель, не прекращая попытки заснуть. — Киото, - сказал сам себе парень, резко садясь на кровати. Он вспомнил, что видел что-то похожее в окрестностях Киото, когда там надо было выполнить несколько нетипичных для Портовой мафии миссий. — Но откуда я могу помнить Киото, если я там ни разу не бывал перед тем, как начал видеть его во снах, - он тяжело вздохнул, мотнув головой. Сегодня и так был очень тяжелый день, и забивать себе голову какими-то загадками не хотелось вовсе. Накахара снова положил голову на подушку, видя через окно, что небо постепенно начало розоветь. Сумрак начал уступать место утренней заре, вслед за которой новый рабочий день бойца Портовой мафии.