I.1
— Не воротите нос, герцог. Он у вас фамильный, не спрячетесь. Было бы от кого. Я мог бы и фыркнуть, но вместо этого тяжело, всем корпусом развернулся, как пехотинец во фланговом бою. Руки за спиной скованы кандалами на совесть, небось, тюремщики знали, кого ведут. Человек, во власти которого я оказался, знал уж наверняка. После затянувшейся паузы вместо каких бы то ни было приветствий — мой бывший титул слетел с его уст как пощёчина, но я всегда ярился и отвечал ударом на удар, вместо того чтобы присмиреть и подумать. Что же, на этот раз, пусть не сразу, но я отвёл взгляд, застыв угрюмой тенью посреди гостевых покоев. Сесть меня не просили, да и с чего бы. Громкого суда не будет, одно счастье. Ричарду Окделлу невместно воскресать на радость всем, кто действительно хотел бы того воскресить и спровадить в Закат уже по закону, в соответствии с личными пристрастиями. Зачем тогда привезли, сунув голову в мешок, в который уже раз за бесславную жизнь бывшего Повелителя Скал? Быть пленным, быть ведомым во тьме — привычный путь, так что свои догадки у меня имелись. И комната на верхнем этаже постоялого двора точно не могла настраивать на нужный тон разговора — куда предпочтительней оказалась бы допросная или кабинет с писчей конторой секретаря, внушительным рабочим столом и скамьёй для обвиняемого. Я чётко себе это представлял, отмечая, однако, что мой возможный палач или, ещё хуже, покровитель умеет извлекать из сложившейся обстановки всё возможное. Четверо человек в помещении, помимо меня. Начальственный оттенок сохранялся в передвинутом ближе к торцовой стене вполне пристойном обеденном столе без скатерти, так что усесться мне всё равно предстояло против света через стол от собеседника. Лестница, которой меня провели наверх под конвоем, обычно использовалась только слугами, а каретный двор с ушедшей под навес громоздкой тюремной колымагой не просматривался с наезженного военного тракта. Час был слишком поздним для отъезжающих и ранним для прибывающих путников, обозов снабжения, даже патрулей и вестовых мы не встретили, хотя что я мог увидеть за три дня в повозке и пять минут на свободе? Без малого два года я жил и не сознавал, как скучаю по внешнему миру, а тут мучайся теперь… своим единственным сознательным выбором в этой жизни. Впрочем, оставшись в каторжном лагере, в котором меня никто не знал, я не думал, что проживу столько — два года для рудокопа несбыточно долгий срок.2
«Признаёте ли вы свою вину в покушении на жизнь Регента и Первого Маршала Талига при подстрекательстве Августа Штанцлера, лишённого графского достоинства посмертно — негласного предводителя противостоящей королевскому дому Олларов партии старой знати?» «Да». Всё же секретарь или кто-то из судейских? Незнакомый человек стоял над душой и с сухой деловитостью водил пером по и так понятным мне строчкам, придерживал лист, норовящий свернуться в трубку, пока я марал чернилами гербовую бумагу, чтобы тут же увести у меня из-под носа и подсунуть новый акт. «Признаёте ли вы измену присяге, данной королю Талига перед лицом Создателя? Признаёте ли вы себя виновным в пособничестве узурпатору, именовавшему себя Альдо Раканом, чьё вторжение повлекло неисчислимое множество бедствий на территории Талига и сопредельных государств?» «Признаю». Я сглотнул. Не могу поверить, что это всё же происходит. Вот так просто, когда в памяти восстаёт картина иного суда. Дрянного, чего уж там. Однако Вороном мне не стать, нет ни возможности, ни желания поострить. Скорее уж я сам себе напомнил покойного Оллара лишь с тем различием, что тот своим жалким отречением и признанием за собой вины спасал кого-то другого. А я? Стоит ли ждать облыжных обвинений, и если да — каких? Кто увидит эти документы, и какое они будут иметь значение после моей смерти? — Вы левша, герцог? Оклик, послышавшийся от дальнего окна, отвлёк меня от такого сложного занятия, как выведение букв, и я чуть не посадил кляксу. Я отложил перо и, не поднимая глаз, принялся планомерно растирать одеревеневшие ладони от косточки запястья до негнущихся пальцев. Колотьё с притоком холодящей крови стремительно и мучительно-упоительно побежало по венам, заставив довольно вздохнуть. — Я одинаково владею обеими руками, господин тессорий, — прозвучало вальяжно. Не тот тон, который я могу себе позволить, но я криво улыбнулся. Левше сложнее справляться с непросохшими чернилами и не смазать их, но, если по правде, у меня просто правая рука чуть не отнималась. Плохо. Прорванную насквозь бумагу, одно сломанное пёрышко и мои испятнанные чернилами мозолистые руки граф Манрик предпочёл не заметить, равно как я — его обращённое ко мне без единого намёка на издёвку «герцог», когда от герцога порядочно несёт, волосы не живут и месяца без бритья наголо, а вот бороде этого срока хватает, чтобы отрасти кабаньей щетиной. Однако всё это не означало, что я обойдусь без ответной любезности в виде «тессория», даже не «кансилльера», потому что некоторые давно закреплённые за вами должности прилипают получше прозвищ. «Вы признаёте себя сопричастным бунту на железных рудниках у форта Динас Бренин в Северном Надоре?» — Что? — я свёл брови, поневоле воззрившись на нависшего надо мной сухонького человечка в мантии с меховым отложным воротником посреди разгара весны. «Высокое чиновное лицо» в ответ лишь по-совиному мигнуло и отошло прочь, когда от того же окна прозвучало: — Выйдите. Хлопнула дверь. В голове пронеслось, что под лавкой у меня валяются тяжеленные оковы, которые, если подхватить длинную цепь, можно с грехом пополам использовать навроде старинного дробящего оружия, кистеня, моргенштерна или крестьянского цепа без рукояти, но это была лишь привычка. Без малого два года среди мародёров, насильников и убийц, где регулярно находили задушенных надсмотрщиков и охранников с перебитым хребтом — и хорошо если ты сам проснёшься просто от пинка под рёбра, а не шутки в тёмную — сделали своё дело. Не подозревая об этой тёмной проскользнувшей мыслишке, новый негласный хозяин Надора легко для своих лет поднялся с подоконника. Несолидно, но дворцовый этикет в этой глуши, тоже, видать, постепенно ослабляет свою хватку. — Надеюсь, вы понимаете, меня волнует не ваше прошлое, — веско начал граф. Хорошее начало, отчего тогда меня прячут? Я вам не сверхценный полководец, которого и за эрэа на сносях выдать легко и просто. — Но и отослать вас, давая условную свободу наравне с жизнью, я не могу. Вас видели все, кому следовало, и если что-то пойдёт против условий нашей оговорённой с Проэмперадором Севера встречи, то вы не пересечёте порога этого дома. «На своих ногах», — прозвучало вполне отчётливо, хотя никто этого не говорил. Сощурившись и пряча наверняка не самый добрый огонёк в глазах, я кивнул. — Как это понимать? — я протянул последний заполненный едва ли наполовину протокольный лист, Манрик взял и не глядя сложил его пополам, спрятав на груди и склонив седую голову набок, будто под нужным углом зрения я окажусь куда более приятной глазу вещью или вовсе не буду мозолить глаз открытым и ни кошки не понимающим выражением на лице. Ну как мимо такого пройти. Долго держать лицо, даже если это было самое естественное для меня простодушное выражение, я не мог, всё же пристально вперившись взглядом в знакомую, но будто враз постаревшую фигуру. Я никогда не удостаивал навозников большим вниманием, чем нужно для выражения всяческого протеста пополам с презрением. Мне нравилось их ненавидеть, особенно рыжих. А вот то, что Лионелю ведомо не только, что я жив, но нахожусь под рукой Манрика, меня обескуражило. Неужели мимо таких людей ничего не проходит? Совсем как Алва, но не Алва. Тот не взялся бы выкручивать руки экс-тессорию, просто сжил бы со свету. Если Ворон хотел кого-то убить, то убивал, даже будь сто раз эти негодяи и мерзавцы полезны короне Олларов. — Вы переменились, господин Окделл. Даже слушаете, принимая к сведению и не перебивая. Сейчас ваша весьма нескромная персона может быть мне полезна, а значит, и вашей родной провинции тоже. Леопольд Манрик подал знак рукой, в глубине дома зазвенел колокольчик, немедленно распахнулась дверь, и трое возникших за спиной человек внесли поднос с едой. Нёс только трактирный служка, остальные были здесь по мою душу. При всём этом в ровном голосе тессория прорезалась неожиданная сварливость, в которой на миг я, холодея от ужаса, заподозрил отеческие нотки. Лишь после этого я очнулся и понял, что уставился на старика с внимательностью на грани пристойного. Что поделать, мысли в голове большую часть времени и то ворочать было трудней, чем глыбы пустой породы и горы щебня на тачках. Монотонная жизнь и ритмичный труд отупляют, тут не до высокосветских манер, и так было проще. Я был на своём месте, или мне так казалось, ведь мне такое казалось всегда и везде.3
— Не будь у нас общих интересов, господин Окделл, вы бы вряд ли по доброй воле вкалывали на горной добыче с тех самых пор, как в новой штольне случился обвал. Раздался звон. Я едва не подавился. Благоухающие нехитрые яства, приборы на две персоны и вино явно были аргументом в нашем непонятном споре, причём бесчестным приёмом, но я задохнулся не поэтому. Вся великая тайна появления герцога Окделла в числе ссыльных каторжан, шла крахом. Уж я думал, что к хозяину шахтёрского городка меня доставили, едва узнали. А выходит, что смотрели сквозь пальцы кошкиных два года. А чего я ждал? Чего жаждал? Всегда только одного. Внимания, пусть даже такого, как немедленный арест. А если бы я опять умер, чего тоже, сказать по правде, порой хотелось нестерпимо? Из всего вороха свалившихся вопросов стоило выбрать наиболее очевидный. — Так вы знали? — я откашлялся и потянулся было под стол поднять уроненный столовый нож, но остановился на середине движения. Сперва даже не обратив внимания на тихую поступь за спиной, я внутренне напрягся, но оборачиваться на охрану посчитал лишним. Следовало выбирать выражения. — Не столь уж давно, — успокоил меня «тессорий», умудрившись этим взбесить только больше. Я помедлил, прежде чем принять протянутый лезвием ко мне нож и с трудом подавил крупную дрожь, стремительно отмиравшая корка бесчувствия обнажала меня перед чужими людьми в самый неподходящий момент. Раньше я думал, легко накрывающие с головой эмоции исчерпали себя и остались в прошлом, однако нет. Весна ли тому виной или же призрак прошлого в лице моего несостоявшегося убийцы. Стоило ли отребью со Двора Висельников охотиться за мной только для того, чтобы завести и нанимателя, и жертву в надорскую глухомань? — Итак, я вижу для вас три пути отсюда. Два из них ведут обратно на каменоломню, в то же самое время два из трёх также ведут и на погост. Извините, сударь, даже изменникам после казни полагается упокоение в родовом склепе, но от вашего камня на камне не осталось. Теперь проехаться по больным местам, всё отлажено как гайифские часы, ведь управлять беседой и увернуться от уколов мне не дадут. То есть, говоря просто и не разводя церемоний, выбора у меня нет. Умереть здесь, умереть там или продолжать жить там же, в местечке с названием Динас Бренин, куда с недавнего времени велено ссылать преступников, не достойных даже честной реи. Именно Манрик вновь открыл пребывавшие в запустении шахты. — Я не счёл бы нужным с вами разговаривать, если бы на вас не было завязано сразу два немаловажных фактора, касающихся развития ветви перспективных для разработки жил. Что я мог сказать, если я знал эти «два фактора» и сам.4
— Вам что-нибудь нужно? Глупый вопрос, если задать его человеку, который впервые за незнамо какой срок дышит по-человечески, съел трактирный обед, показавшийся пищей, дарованной самими Четверыми, и его клонило бы в сон, если бы со всей сентиментальностью северянина Дидериха не хотелось взглянуть на звёзды родного края. Побыть одному, как это бывало раньше, и мнилось — нет ничего горше. Оказалось, что и настоящее одиночество, без соседства таких же бедолаг и неусыпного внимания надсмотрщиков — всего лишь ещё одна привелегия свободного человека. Но об этом я не стану просить. Глупо, ведь опальный временщик, протягивавший руку помощи согласному на всё цареубийце — «прелестное зрелище», как сказал бы Регент. Где он теперь воюет? Война не стихала всё то время, пока меня не было в живых и пока я добывал железо на оружейные нужды Талига. — Мне нужен… духовник. Или вечер на то, чтобы написать письмо. Вы бы согласились его отослать? Примитивный расчёт оправдался. Где тут раздобудешь священника за много хорн от поселений или военной ставки Северной армии? Вздёрнутая белёсая бровь и взгляд человека, который держал подписанный мной обвинительный акт о безбожии и демонопоклонстве, меня не смутили. Там же, за отворотом колета, лежала бумага, моя подпись на которой гарантировала мне приведение смертного приговора, если бунт на рудниках всё же состоится. — Исповедника вам предоставят в Динас Бренине, но одно письмо вы позволить себе можете. Не стану скрывать, что его незамедлительно прочтут вне зависимости от указанного адресата. Если это всё, то я надеюсь на плодотворное сотрудничество. Пройдите в спальную комнату, там вас не потревожат сверх меры. Сургуч и бумагу возьмёте в секретере у окна, печатью вам придётся воспользоваться моей. До свидания, герцог. — Благодарю, — я остановил полновластного правителя моей же провинции, когда тот собрался уходить. Седина удивительно облагородила белизну лица, присущую только рыжеволосым, хотя с тонами в одежде по-прежнему ничего нельзя было сделать. Я ощутил себя бестактным болваном, да к тому же злился, что со мной опять происходит нечто такое — смутная благодарность к навознику теплилась в груди зарождающимся огоньком. Кто, в конце концов, не глядя обещает передать послание, допустим, много вышестоящему лицу от беглого преступника, бывшего когда-то Повелителем, бывшего некогда оруженосцем, бывшего… бывшего. Слово как колотилось, так и колотится суматошным эхом в черепной коробке, я только встряхнулся: — Ваш взгляд, господин наместник. Почему вы на меня так смотрели — п-простите. Я в самом деле смешался, но хотел знать, и извинение с запинкой было продумано заранее. Примерно за секунду, многоактовые театральные действия мне не даются, видите ли. — Пишите своё послание. Вас вряд ли обрадует, если я скажу, что узнаю в вашем взгляде дочь своего сына. И другого из своих сыновей тоже. Я уступаю вам в ваших желаниях не ради вас, — тессорий отвернулся, будто собирался махнуть рукой, но лишь сцепил их в замок за спиной. Я был всё тот же несдержанный юнец в преизрядно потасканном зубами смерти теле. С желанием надавать себе пощёчин, хоть я и допустил бестактность к врагу из тех, которых не прощают, я склонил голову в подобии поклона и убрался воевать с пером и тушью. В письме только и было сказано, что несколько слов на кэннали, и попробовал бы кто их расшифровать без ведома соберано.II.1
Талиг. Динас Бренин. 3 год К. В. 22-й день Летних Скал — Вы готовы похоронить его заживо? Под своими телами? Залегла тишина. Та, что оседает холодной испариной на висках и каплями пота сползает по голой спине. Угроза в голосе, сдобренная равнодушным удивлением и насмешкой, как по команде заставляет тело рвануться вперёд. Я слишком привык идти на этот голос по первому зову. — Обожди-ка, тан, с головой прощаться. Мощные руки удержали меня мёртвым хватом поперёк груди, и я едва не ударил затылком в нос радетеля за мою жизнь. Я уже не знаю, что ненавижу больше — выбирать самому или когда выбирают за меня. Чужая хватка тянет к земле, под ногами щебень, впереди — толпа, теснящаяся передо мной жарким непоколебимым заслоном. Поверх голов взметнулся неровный свет, факельщики расхаживают перед строем, будто высматривая живой товар на невольничьем рынке. Полосатые тени от креплёных балок пляшут по потолку шахты. По моему настоянию никто уже больше года не вносит открытый огонь в тело горы, кому как не бывшему Повелителю знать некоторые особенности... жизнедеятельности скал. — На расправу не выдадим, — непреклонный ответ старшего над горняками звучит глухо, тогда как знакомый голос с переливами высокомерия и холода легко разносится под низкими сводами: — Я дарю ему жизнь и свободу. Которые, к слову, он заслуживает не больше любого из вас. Что же вы, добрые подданные Талига, не порадуетесь чужой удаче? — Не вышло втихаря избавиться, так решили казнь обставить по всем правилам! — гаркнул кто-то. Толпа не верит, беснуется. Человека с надсадными хрипами в лёгких поддержало сотни полторы осипших глоток, выпускающих в стылый воздух густые облачка пара. Я морщусь. Нельзя кричать в горах, а тем более под горой, но как не кричать? Все эти люди — подонки, как я. Все каторжники, готовые вступиться за меня хоть бы и перед самим Леворуким. Чем я это заслужил? Ничем. Просто меня принимают за своеобразный талисман, который хотят отобрать у и без того обездоленных. Неприятное открытие — быть ожившей доброй приметой. Я немного расслабил плечи, что не помешало мне слитным движением высвободиться из захвата. Дэйв покорно отступил назад, поначалу я даже не понял, кто это был. Оказалось — друг, которому я обязан жизнью. Видать, не хотел, чтобы я пустил его труды насмарку. Из груди вырвался невольный смешок, но едва ли его кто-то услышал за бранью и криками. Равно как и незаметный хлопок, принесший волну тепла. Недовольство толпы полуголых перемазанных в каменной пыли мужчин неуклонно нарастает, а Первый Маршал Талига ничего не предпринимает вовсе. Зато моё собственное сердце своим набатом в ушах вот-вот устроит горный обвал. Однако шум крови перекрывает всё тот же — неожиданно — резонирующий грудными нотами голос: — Герцог, не вам прятаться среди черни. Идёмте. Слышен чеканный шаг, будто господин регент не оставлял сомнений, что я последую за ним. Вот что он делает, намеренно оскорбляя людей, у которых я в полной власти? Снова заставляет предавать. Снова хочет, чтобы я хоть раз (опять) поставил его выше всех, кто мне хоть сколько-то дорог. Невыносимо. После всего, что я пережил — наконец ещё и несправедливо! Раньше, чем успел подумать, я подался вперёд, утопая в массе потных тел, как в водах взбесившейся Биры. — Бегите, эр Рокэ! Звуки, включая вылетевший собственный крик, с разгону погружаются будто в толщу воды, только сиплое дыхание и треск над головой с мелкой вкрадчивой осыпью песка с потолка льются, по ненавистной песчинке растягивая время. Как можно было эгоистичным письмом заманить Алву в ловушку! Кто же знал… Вопль упавшего посреди топота сотен ног. Натужный вой окованных железом стропил ввинчивается в уши, составляя дуэт со стонами раздавленного. Свет впереди заколыхался, кто-то всё-таки выронил факел. Мятежа не избежать, если паника — вот она. Обвал в форте Динас Бренин всё-таки начался, и некому услышать рассказ четырежды покойного Окделла.