***
Эмити Блайт ненавидела форму Хексайда. Она скрывала каждую клеточку ее тела, оставляя на виду только вечно мрачное бледное лицо и холодные тонкие ладони. Взглянув на нее нельзя было сказать, что под полами черной мантии, в объятиях комбинезона цвета фуксии таится кожа, разукрашенная гематомами, царапинами и ожогами от бычков. До какого-то момента это даже будоражило — никто не знал тайн, которые хранит ее тело. До момента, пока острые ногти не впивались ей в руки, грубо и бессердечно стаскивая вниз по лестнице, туда, где темно, страшно и сыро. Туда, где никто не услышит ее вопли, никто не увидит ее боли. Туда, где ее накажут за то, что она существует, не соответствуя материнским идеалам и планам. Иногда, стоя обнаженной перед зеркалом, она пыталась себя утешить: гематомы похожи на разноцветные раскрывшиеся цветы, а притупленные ожоги на их сердцевины. Царапины, как беспорядочные росточки травы, обнимали бутоны, прятали от взгляда чужих, даже не подозревая, что делают их только заметнее и ярче на бледной, не видящей солнца коже. Она не знает какие царапины ей оставила мать, а какие она сама, нервно расчесывая кожу острыми черными ногтями. Выкрашенные в зеленый короткие ломкие волосы падали ей на лицо, только мешая смотреть вперед, заставляя запинаться и падать на пути к светлому будущему. Она собирала их в хвост, наивно полагая, что так будет лучше, удобнее. Однако уже понимала, что в этом нет смысла — ведь впереди только темнота. Эмити Блайт ненавидела боль. Но почему-то каждый раз, когда смуглый кулак запутывался в порядком отросших спутанных зеленых волосах, ее дыхание замирало, словно любой вздох мог спугнуть ее скорое наслаждение. Она любила синяки, которые оставались у нее на шее, на груди, на внутренней стороне бедра, на ее шрамах. Возможно, потому что сразу после колющей боли от укуса, больного места, извиняясь, касались мягкие полные губы. Возможно, потому что хотя бы так она не видела дурацкой хитроватой ухмылки человека. Возможно, потому что она окончательно превратилась в чокнутую мазохистку. Наверное, Носеда хотела быть жесткой. Хотела чисто ради профилактики наказать Эмити за острый язык и язвительные наглые комментарии в свой адрес. Иначе Блайт не могла понять, почему та прикусывает ее то за язык, то за губы, подобно дикому животному, наконец дорвавшемуся до парализованной добычи. Ведьма в долгу не оставалась, беспощадно цепляясь и раздирая спину человека в клочья, все пытаясь уловить в глазах боль или страх, но видела лишь затуманенное желание. Даже при свете луны она никогда не видела, как мозолистые пальцы проскальзывают под неприлично короткую розовую юбку, короткими ногтями царапая живот, в попытках стянуть кружевное белье. Но прекрасно чувствовала тот момент, когда свежий воздух хулиганисто целует самое сокровенное. Эмити никогда до этого не видела людей, но, по всей видимости, ведьмы для них очень редкий и сладкий деликатес — только так она могла объяснить почему губы и язык Носеды так вольно и по-свойски изучают каждую клеточку ее тела — от кончиков ушей и до подрагивающих от щекотных прикосновений сжавшихся ступней. Пальцы сгребают заправленные на честном слове простыни, если, конечно, они не откинули их вместе с оставшейся одеждой, пока раздевались во время предыдущего раунда. А наглая улыбка пропадала только тогда, когда доминиканка отвлекалась на укус или причмокивание губами. Эта чертова девчонка прямо светилась от счастья. Что бы ни делала эта чудачка — это было приятно. Эмити предпочла бы, чтобы именно Носеда занималась ее наказаниями. На окне танцевали бледные ободранные занавески. Интересно, этот человек хоть когда-то использовал по назначению пыльные бардовые шторы в углу? Прохладный воздух протрезвлял всклоченную гормонами светлую головушку. Это было бы даже приятно, если бы из-за каждого его особенно резкого порыва ветра по усеянной фиолетовыми пятнышками оголенной груди ведьмы не пробегало полчище мурашек, заставляя девушку каждый раз вздрагивать и, словно успокаиваясь, быстро-быстро шевелить кончиками ушей. Каждый раз в такие моменты человек, чьи темные взлохмаченные волосы забавно танцевали от сквозняка, глухо посмеивалась, утыкаясь носом в подушку. Эмити видела, как устало смыкались тяжелые веки девушки, но каждый раз взгляд перенимали изодранные ведьминскими черными ногтями смуглые плечи и налившийся на самом видном месте засос, на котором, Эмити могла поклясться, проглядывались следы клыков. ЕЕ клыков на ЕЕ человеке. У Совиного Дома на удивление была успокаивающаяся и расслабляющаяся атмосфера. — Я не знаю в каком подвале ты заперла дикую ведьму, но, надеюсь, как только она выберется, сразу же поджарит твою ухмыляющуюся мину к чертовой матери. Носеда усмехнулась, приподнимаясь на матрасе и расправляя плечи, над которыми всего пару минут назад зубами старательно поработала ведьма. Эмити не могла не проследить за оголенной маленькой грудью, при вздохе так маняще выглянувшей вперед. Лунный свет облизнул облюбованную солнцем кожу, игриво блеснув на бурых сосках. — Если ты про Иду, то она ушла по срочным делам, как только ты влетела в мое окно, — она сверкнула наглой зубастой ухмылкой, игриво вздернув брови, — она говорит, что терпеть не может занимающихся сексом подростков… — Занимающихся сексом? — Ну да. Блайт задумалась, на мгновение маска вечного превосходства свалилась с ее лица. После чего она указала на один из набухших на шее засосов и спросила: — Вот это секс? — Ты не знаешь что такое секс? Эмити промолчала. Носеда улыбнулась во все тридцать два и захохотала: — Тогда тебе повезло, потому что теперь я твой ЛГБТ секс-инструктор из НАТО! Ведьма удивленной моргнула. — Это шутка, расслабься, — человек откинулась на подушки, притягивая ведьму ближе и укладывая ее к себе на грудь, — это такой обычай в людском мире, когда люди хотят сделать друг другу приятно. — Именно поэтому вы кусаетесь и царапаетесь? — Но тебе же нравится. Зеленоволосая демонстративно отвернулась, делая вид, что чрезвычайно заинтересована своей рукой. Она бы предпочла и там видеть красноватые маленькие синячки, а не царапины и синие следы от сжимавших ее руку родительских пальцев. Увлеченная своими мыслями, она не заметила, как на ее обнаженное острое плечо опустился подбородок человека, а кончики ушей обожгло горячим дыханием. — Ты никогда не думала сбежать? Девушка покачала головой. — Когда мне исполнится восемнадцать, я стану полноправным членом императорского ковена, — то ли в доказательство своих слов, то ли ради собственного успокоения она потерла большим пальцем пока еще пустое запястье. Там, где всего через две недели появится метка в виде треугольника, пронзенного крылатым мечом, — тогда-то все и закончится… — Ты же знаешь, что ничего не изменится, — Эмити вздрогнула, когда Носеда отстранилась от нее и поднялась с матраса. В полупрозрачном флере света, аккуратно ложащимся на долговязую фигуру, она могла видеть не только поджарый силуэт с тонкими непропорционально длинными руками и ногами, но и царапины, укусы, блестящие следы ее помады на спине, на плечах, даже на ягодицах. Это все — ее работа. На секунду ей стало интересно, с таким же ли удовольствием каждый раз ее мать оглядывала новые синяки на ее скрюченном теле. Человек тем временем собрала с пола одежду, поспешно натягивая растянутую футболку с какой-то глупой надписью и бананом в очках. С этого ракурса брюнетка казалась Эмити невозможно высокой. Сложно представить, что на самом деле Носеда была ее ниже. — Видишь то, что тебе нравится? — снова ухмылка. Заметив, как ведьма залилась краской и уставилась с неподдельным любопытством в пыльный угол, видимо, рассчитывая найти там дохлую крысу, брюнетка отбросила спортивные шорты в сторону и, вальяжно раскачиваясь, приблизилась к Блайт. Доминиканка отвела взгляд от Эмити, гипнотизируемой им последние секунд так сорок, на самом деле показавшихся вечностью, и вновь поцеловала девушку в шею, — я заменю поцелуями все синяки на твоем теле, я обещаю. Она опустила обнаженные бедра и нависла над ведьмой, одними губами ловя ее беззвучный расслабленный выдох, после чего едва различимо прошептала: — Я подарю тебе подарок, который ты не забудешь никогда…***
Эмити Блайт никогда не интересовалась другими ведьмами. Ей не нужны были друзья, враги, любовники. В чем резон делить людей на столь условные группы? Наложить на друг друга лишние обязательства и модели поведения? К черту. Всё равно все рано или поздно превращаются в серую массу. Безликую, безразмерную серую тушу. Раньше она думала, что она одинока по праву рождения — нет ни одной души в мире, способной разделить ее судьбу. Но, возможно, все было куда проще. Может Эмити вовсе не нравились ведьмы и она предпочитала что-то по экзотичнее? Возможно, ей нравились люди. Видимо, ей мало было просто быть больной на голову мазохисткой, она оказалась при этом еще ксенофилкой и кровосмесительницей. Какой стыд. И все же ей нравилось сходить с ума до такой степени. Ее манила смуглая влажная кожа, которая, как оказалось, была теплее, чем у среднестатистической ведьмы, и, уж тем более, гораздо горячее, чем ее прозябшее злобой и обидой тело. Ее манили закругленные на концах уши и то, какой соблазнительный плавный оборот делал ее змеиный язык вокруг ушной раковины, сползая к мягкой мочке уха. Ее манила крохотная ямочка на левой щеке, показывающаяся всякий раз, когда человек улыбалась. Хотела бы она видеть, как ведет себя эта ямочка, когда их губы максимально близко кружат вокруг друг друга. Можно перечислять бесконечно. Эмити просто манила Луз Носеда. Эмити Блайт не привыкла заботится о ком-либо. И для этой земной девчонки она делать исключения не собиралась. Она ей мстила...Да! Она делала с ней ровно то же, что когда-то с зеленоволосой делала брюнетка. Ее завораживало то, как Носеда корчится под давлением ее пальцев, пытаясь подавить в себе те самые нотки иррационального мазохистического удовольствия. Блайт нравилось мучить ее, причинять ей эту приятную плавящую боль, унижать так, как это делала Носеда. Так, она хотя бы на секунду чувствовала себя садисткой. Ей нужно было чувствовать себя садисткой. Но девушка напротив, не страдала, она поощряла все действия со стороны Эмити, нахваливая ее и гладя по голове, подставляя под ее зубы плечи, позволяя ей дергать себя за короткие волосы, глубже насаживаясь смуглыми бедрами на острые бледные пальцы. Даже будучи беспомощной жертвой злой ведьмы, она все равно оставалась выше и сильнее Эмити Блайт. И не то что бы ее это очень расстраивало.***
— Куда ты меня ведешь, человек? Брюнетка заливается звенящим хохотом. — Все тебе расскажи да покажи! Чуточку терпения, Маленькая Мисс Совершенство, — смуглая девушка сверкнула зубастой ухмылкой, загадочно поведя широкими бровями, и, не сбавляя темпа, продолжила тянуть ведьму через лес. Любопытство победило язвительность и, проглотив свое недовольство гадким прозвищем, щедро подаренным когда-то матерью, зеленоволосая молча продолжила идти за брюнеткой. О, черт… Она опешила. Ее золотые глаза удивленно распахнулись, когда в сумрачной непроходимой тени абсолютно незнакомого лесного массива она увидела до боли знакомую остроконечную крышу. Крышу, подобно венцу капризного монарха водруженную на старинное, безвкусное винтажное здание, которое стало для нее домом и тюрьмой одновременно. Крышу поместья Блайт. Эмити отдернула руку, останавливаясь. — Зачем мы туда идем? — Увидишь! Поместье, во всей свой пошлости и помпезной вычурности, выглядело ровно также, как год, месяц, день, даже час назад. Вот только что-то было не так: клумбы, земля, — все было раскурочено и перекопано. Под ногами Эмити расцвела поляна, усеянная десятками, а то и сотнями однотипных глифов, которые человек обычно усердно чертила на своих бумажках. Она не знала, что именно означали навороченные символы, состоящие из витьеватых элементов, сливающихся в какафонию абсолютно абсурдного геометрического бреда, но что-то внутри нее, отдаваясь противным тянущим волнением, не предвещало ничего хорошего. Словно считав ее противоречивые эмоции, Носеда все же вкрадчиво заговорила: — Я экспериментировала с новым расположением глифов, чтобы устроить для тебя незабываемый подарок. Совместила все, что можно и нельзя, — ее голос хрипел, брюнетка неловко покачивалась из стороны в сторону, растягивая слова, будто она тщетно пыталась придумать себе хоть какое-то оправдание, — Думала, что сойду с ума. Она взглянула на Блайт, ожидая ответа. Однако, не получив его, продолжила, сверкнув неглубокой ямочкой на левой щеке: — Ты готова? — К чему? Не утруждая себя ответом, брюнетка бросилась к поместью, оббегая его по периметру. Глифы, как только их касалась смуглые пальцы, вспыхивали словно имперские факелы, заслоняя темное и мрачное поместье стеной огня и черного дыма. Когда раскаленные огненные столбы достигли окон второго этажа, человек выскочила из пламени, слегка перемазанная сажей, продолжая свои легкомысленные рассуждения как ни в чем не бывало. — Но я так и не придумала ничего лучше, чем старый добрый динамит, — она ласково улыбнулась и встала рядом, любуясь плодом своих творческих скитаний. Домом, тающим в беспроглядном алом мареве, — нам лучше уйти. Носеда оттащила оробевшую и потерянную ведьму как можно дальше от пылающего здания, когда раздался оглушительный взрыв, разнося большую часть поместья в труху. Эмити видела, как с дребезжанием сыпется черепица, как сантиметр за сантиметром плавятся расписные перила веранды, как в воздухе парят обгоревшие обрывки штор, покрывал и прочих дорогих искусных тканей. Она не знала от чего так сильно болят ее уши: звон, спровоцированный мощной взрывной волной, свист выходящего из полостей дома раскаленного воздуха или истошные крики умирающей в пламенном аду ее матери. Она думала лишь о том, что где-то в самом сердце алого марева подают свои последние жалкие и бессмысленные признаки жизни обугленные трупы ее родителей. Она хотела своими глазами видеть, как дымится и чернеет каждая косточка ведьм, уничтоживших ее, причинивших ей несоизмеримое с масштабом этого пожара количество боли. Хотела видеть, как тлеющие половицы выжигают грязное и унизительно мерзкое клеймо на бледной коже. Клеймо, которое когда-то поставил ей на молочной детской коже ее же родной отец, затушив об нее сигарету. Пламя приятно обжигало ее кожу, прогорклым дымом лаская и залечивая набухшие на ее коже вековые шрамы. В душе вместе с угарным газом разливалась щекочущая теплота и первобытный, абсолютно дикий восторг. Она стояла, не в силах шевельнуться, не в силах даже осознать, что вместе со стремительно обрастающими гарью стенами перед ней плавится в адском возмездии весь источник ее проблем, все ее печальное прошлое, щепотки которого уносят далеко-далеко робкие крупинки пепла. — С днем рождения, Эмити, — зеленоволосая обернулась, вспоминая, что все это время рядом с ней стояла человек, — теперь ты свободна. Блайт вновь уставилась на догорающие останки многовекового поместья. Она не могла оторвать глаз от того, как лакированные дорогущие балки и доски обращаются в тлеющую труху. Забавно. Ни влияние, ни деньги ни статус, которыми так кичилась ее фамилия, ее мать, ее отец не помогли никому из них спастись от мести за их собственную дочь. Огонь плясал, отражаясь в золотых глазах Эмити. Как же смешно. Как же до боли смешно. Хриплый смех сорвался с ее потрескавшихся губ. Тихий, больше похожий на несдержимый кашель, он подобно бескомпромиссному очагу пламени разросся до безумного хохота, заставляя ее перегнуться через себя и накрепко стиснуть живот, в попытках удержать в себе последние капли кислорода. Ее колени дрожали и подгибались, как у новорожденного, больного агнеца, едва научившегося ходить. Ведьма чувствовала, как не хватает воздуха, как горло сковывает сухость, как на уголках острых хищных глаз проступают слезинки. Она не в силах усмирить эту бесконечную эйфорию, тонко граничащую с истерикой. Неужели это конец? Неужели она и правда наконец свободна? Она чувствует, как рядом стоящая девушка упивается сумасшествием Эмити, истерически содрогаясь в конвульсиях. Они делят это дикое горькое безумие на двоих, как танец, как постель, как свою судьбу. Их жизни закончены. Что же им теперь делать дальше? Когда пожар затихает, а черный прогорклый дым уносит последние недогоревшие обиды, оголяя обугленные останки дома, они приходят в себя. Именно тогда, новая, возродившаяся их пепла, словно феникс, Эмити Блайт говорит: — Спасибо тебе, Луз.