Лица стёрты, краски тусклы

      Итачи не привыкать просыпаться в темноте. В последние месяцы его зрение уже не просто изменяет ему, а отказывает категорически. Это не умаляет силы Шарингана, но причиняет ряд… Неудобств. Невозможность читать — одна из самых значимых. Итачи никогда не думал, что окажется настолько зависим от книг. Это почти напоминает ему о бывшем капитане.       В годы юности Итачи даже был в него влюблён. Неудивительно — немного нашлось бы людей, способных впечатлить его умом и силой. Пожалуй, Итачи мог бы пересчитать всех таких по пальцем одной своей руки.       Детское восхищение, юношеское влечение, а после лёгкая пыльная грусть — сожаления о том, что не случилось и, вероятно, никогда не случится. В АНБУ всё было просто — их разделяли возраст и субординация. После, в Акацуки — расстояние, отказ и положение в обществе по разные стороны баррикад. Теперь, в темнице Конохи, где один — пленник, а другой — тюремщик, их разделяют только здравый смысл и мораль. И теперь всё сложно.       Итачи привык просыпаться в темноте, но не привык, что эта темнота сплошная, застилающая весь обзор, глубокая и абсолютная. Он понимает, что так ощущается слепота. Абсолютной темнотой. Он чувствует, что ресницы цепляет повязка, но ни одна ткань не перекроет свет настолько хорошо. Он должен был быть готов к этому давно, ещё с тех пор, как глаза стали видеть хуже, но он не готов.       Впрочем, чуть менее он не готов к слепоте, чем к ощущению холодного металла под пальцами. Запястья обхватывают плотные браслеты.       Чуть менее он не готов к слепоте, чем к знакомому спокойному голосу, раздающемуся слева.       — Ты бы полежал, — Хатаке звучит скучающе.       Итачи медленно опускается обратно, принимая нейтрально-напряжённое положение: он не чувствует пространства вокруг, а угадывать не имеет смысла. Он только поворачивает голову в сторону, откуда раздался звук.       — Вероятно, я не умер, — он почему-то считает нужным озвучить очевидное. Что ж… Исход не самый плохой, если мыслить оптимистично.       — Похоже на то, — соглашается Хатаке. Шуршат страницы. — Не дёргайся особо, у тебя повреждена спина. В тебе сейчас столько обезбола, что он у тебя практически вместо крови.       — Спасибо за заботу, — сдержанно улыбается Итачи чёрной пустоте. — Но я бы предпочёл услышать объяснения.       — Хочешь знать, где ты? — предполагает Хатаке.       — Это очевидно, — Итачи, может, и посмотрел бы на него укоризненно, если бы мог. — Вероятность того, что я не в Конохе, стремится к нулю, Какаши-сан.       Знакомый смех заставляет вспомнить, из-за чего же Итачи так когда-то заглядывался на этого человека. Сейчас он может только заслушаться, но и этого хватает, чтобы нервно сглотнуть вязкую слюну.       — Так тебя интересует, почему ты в Конохе? — Итачи почти уверен, он сейчас кивает сам себе.       — Прекратите глумиться, — обрывает юноша спокойно. Конечно, он бы всё же предпочёл видеть мужчину, но поскольку у того лицо всё равно скрыто маской, мало что меняется. — Никогда не замечал за вами отсутствия чести.       — Ладно-ладно, — усмехнувшись, поддаётся Хатаке. — Если коротко, тебя сюда притащил твой братец. С активного содействия Наруто-куна. Не знаю, какая муха их укусила. Сам спросишь. Но Саске-кун был достаточно убедителен даже для Хокаге. Говорил что-то про предательство Учих… Но ты-то больше меня про это знаешь, верно? Так что ты, можно сказать, не пленник, а гость. Пока что, уж извини, придётся пожить в неудобной обстановке. Темницы АНБУ, конечно, не курорт, но и ты у нас не барышня…       — Я счастлив, — ровно отзывается Итачи. Мысли в его голове крутятся с бешеной скоростью.       Саске всё знает?       Откуда?       Невозможно. Ерунда какая-то…       — Да ты не переживай, твой младший придёт, сам тебе всё объяснит. Он уже рвался пару раз, еле выставили. Не уверен, отделал бы он тебя так, будь ты в форме… Но парень-то силён, а? Можешь им гордится.       Итачи сжимает зубы до боли, но боль заторможенная и слабая, хотя челюсть почти хрустит от напряжения. О, он гордится! Но какого чёрта?       — Я не хочу его видеть.       Секунду можно насладиться тишиной. Кажется, Хатаке ожидает этого ответа, но его ставит в тупик то ли оправданное ожидание, то ли прямолинейность. А потом он просто говорит:       — Как скажешь, — и больше не упоминает о Саске ни единым словом. Даже не отпускает шутку о возможности видеть. Хотя это Итачи сам просил его не глумиться…       Боль приходит спустя несколько часов, проведённых в молчании, но с ярким ощущением слежки. Хатаке хочет, чтобы Итачи знал о его присутствии. Если бы не хотел, Итачи потребовалось бы некоторое время, чтобы определить, ушёл он всё же или нет.       Боль привычная, и радует то, что она по-прежнему распространяется на всё тело. Это прекрасно. Чувствовать тело — это прекрасно. Итачи думает, что не хотел бы оказаться одной головой без тела, как некоторые персонажи старых сказок.       Кроме Хатаке рядом с ним так никто и не появляется. А сам он всё время, что Итачи пребывает в сознании, находится где-то рядом. Близко, далеко, слева, справа, на краю кровати или на полу у стены. Его иногда слишком много, и тогда Итачи остаётся только спать.       Темнота делается ему даже более привычной, чем раньше.