***
Итачи уже не спит так много, как в первое время, а потому застаёт уходы и возвращения Хатаке, сопровождающиеся тихими хлопками двери и приглушёнными стеной краткими разговорами. Его отсутствие длится всегда не больше часа, но иногда он, даже находясь рядом с Итачи, ведёт себя настолько тихо, что его не заметить даже при желании. Но сегодня он не считает нужным скрываться, спокойно заводя разговоры. Они так и не заходят дальше поцелуев из соображений банальной безопасности, и это инициатива уже Итачи, поскольку Какаши не раз явно выражал, что не против хоть какого-то продолжения. Он сообщает Итачи, что прошла только неделя, первые два дня из которой тот пролежал без сознания. Он сообщает Итачи также и то, что Саске с тех пор, как сам покинул лазарет после битвы с братом, страшно надоел, поэтому Хокаге попыталась сплавить его на задание, но вместо него тут же вызвалась его подруга и план провалился. Так что теперь он ходит и действует Хатаке на нервы уже одним своим видом. Итачи на такие разговоры не реагирует, делая вид, что он не только слеп, но и совершенно глух. Это удаётся до поры до времени. Но он определённо не забывает, с кем имеет дело, поэтому ждёт подвоха. Ждать не приходится долго, потому что в один из последующих дней навязчивый зуд интуиции под кожей застигает посреди чужой непринуждённой болтовни ни о чём, и Итачи обрывает Хатаке на полуслове тихим: — Кто с тобой? Итачи убеждает себя, что это может быть кто угодно. Кто-то из АНБУ, Хокаге, да хоть медик, которая колола ему обезболивающие (Итачи знает, что это девушка, он чувствовал запах её духов и поверхностное дыхание, когда один единственный раз застал в сознании её приход, и он почти уверен, что это ученица Какаши). Но когда его постоянный надсмотрщик замолкает, он отчётливо слышит два дыхания, и знакомыми кажутся оба. У каждого есть особый ритм дыхания. Он вторит пульсу, стуку сердца, ритму жизни и телосложению. Дыхание индивидуально. По нему можно узнать противника даже в темноте. Итачи устало потирает пересечённый блёклым шрамом лоб ладонью. — Я ведь просил. — Я и так слишком долго делал вам обоим одолжение, — отвечает на его скрытое недовольство Хатаке. — Я бы оставил вас один на один, но, боюсь, нас могут не так понять. Шаги Саске он слышит отлично. Брат двигается и в половину не так бесшумно и мягко, как Хатаке, но приемлемо для юного АНБУ. Ему ещё многому нужно научиться… Подрагивающие пальцы несмело касаются плеча. Если Саске стоит в полный рост, голова Итачи должна быть на уровне его груди. Так что он смотрит младшему брату примерно в рёбра. — Ты совсем ничего не видишь? — голос искусственный, картонно безэмоциональный. Слишком явный недостаток выдержки. Вот-вот сорвётся, как чрезмерно натянутая струна. — Я помню, как ты выглядишь, — чуть улыбается Итачи. Сейчас нет смысла играть отстранённость и холодность. Брату известно больше, чем кто-либо когда-либо мог ему рассказать. В его отчётах было всё. Он слышит шорох ткани, и прерывистое, сбивающееся дыхание опускается вниз — Саске садится на колени перед кроватью.Часть 2
10 сентября 2023 г. в 23:22
— Тут кругом толпы АНБУ, но никто, кроме меня, здесь не появится, — поясняет Хатаке на заданный вскользь, будто бы даже случайно вопрос. — А что, тебя тяготит моё общество? Так это из соображений безопасности. Лучше меня в этой деревне тебя знает разве что той брат, а он сейчас не слишком адекватен. И ни разу не объективен.
Итачи, рассеянно изучая пальцами ямки плитки на ближайшей стене, медленно поворачивает голову. Он не слышал шагов, но с последней реплики голос сместился. Слева. Близко. Локтя три, не больше.
— Я предполагаю, что моё общество тяготит вас, Хатаке-сан. Кажется, я был вам не слишком приятен.
— Правда? — в голосе звучит почти настоящее удивление. — А… Ты про те мои слова. Уж извини, когда тебе практически признаётся в любви четырнадцатилетний подросток, не до любезностей. У тебя что, моральная травма на всю жизнь?
Итачи закатывает глаза, цепляя ресницами ткань, скрещивает на груди руки. Напоминает:
— Я не признавался вам в любви.
Он не ожидает, что Хатаке позволит себе вступить в полемику, но, похоже, им обоим нестерпимо скучно проводить неизвестно сколько времени в этой каменной клетке. Надо сказать, в довольно подвешенном состоянии, потому что Итачи до сих пор не представляет, как сложится его жизнь дальше. И сложится ли вообще.
— Но ты это подразумевал, — парирует Какаши, и его голос ещё на шаг ближе к койке. К Итачи. Ему начинает нравиться эта ситуация.
— Так вы солгали?
— Ма-а… То, что я тогда сказал, — уже совсем близко. Пол-локтя, и Итачи ощутит его дыхание. — Скажем так, мой отказ был полуправдой. Тебе было четырнадцать. Мне действительно противна сама мысль об отношениях с мальчиками вроде тебя. Сделай акцент на слове «мальчики», а не на «ты». Если понимаешь, о чём я.
— Не представляю, как вы кого-то чему-то научили с таким даром объяснений, — не считает нужным удержать себя от колкости Итачи, хотя он понимает. — Значит, полуправда? Я не был, как вы выражаетесь, «мальчиком». И вы отлично знали, что я совсем не ребёнок несмотря на мой возраст.
Итачи чувствует, как матрас бесшумно прогибается. Он сам сидит в изножье кровати, подобрав под себя стопы, а Какаши, кажется, опускается куда-то к подушке. В его голосе подозрительно много от «серьёзного Какаши», когда он говорит:
— Был. И ты до сих пор ведёшь себя, как ребёнок, — Итачи не собирается возмущаться, он ждёт. Хатаке, удостоверившись, что невольный собеседник не просто смотрит невидящими глазами в никуда сквозь повязку, а действительно его слушает, продолжает: — Бегаешь от брата, лечиться отказываешься. Тебе двадцать или пять?
— Вы не находите, что с этим «бегать» несколько проблематично? — интересуется Итачи, выразительно приподняв запястья и продемонстрировав закованные лодыжки. — И мне двадцать два, если вы забыли.
— Ты понимаешь, о чём я говорю, — с нажимом повторяет Хатаке.
Когда повисает тишина, темнота кажется ещё более уютной. Чужой пристальный взгляд ощущается кожей.
— С Саске нам разговаривать не о чем, — всё же отзывается Итачи. — Если он каким-то образом — я не имею понятия, каким, не спрашивайте меня — всё узнал, это его право. Хотя я предпочёл бы сделать всё, чтобы этого не произошло.
— В смысле, умереть? — переспрашивает Хатаке с сарказмом. Итачи пропускает его слова мимо ушей.
— А лечить мои глаза вам не имеет смысла. Поверьте, это невозможно.
В этот раз молчание длится дольше. Итачи пересчитывает кусочки мозаики над металлическим бортиком койки, а Какаши то ли наблюдает за ним, то ли думает о чём-то.
Итачи не знает, сколько проходит времени — он не чувствует его, не ощущает даже примерную смену суток. Может, дело в сне. Может, в темноте.
Он не видит предметы вокруг себя, только чувствует, и может представить обстановку лишь примерно, тускло. Запахи, текстуры. Без цветов. Это… Почти забавно. Итачи пока не обдумывает то, как будет жить с этим дальше. Во многом и потому, что не уверен, будет ли это «дальше» вообще.
— Твой брат, — медленно начинает Хатаке, и под ним тихо шуршат простыни, — нашёл сведения о твоей миссии в архивах АНБУ. Там же были и твои отчёты за первые… Кажется, пять лет. О деятельности Акацуки в том числе. Им запретили лезть в отдел засекреченных данных, но глупо было надеяться, что тройке подростков не плевать на какие-то там запреты, если их уже пустили практически в святая святых. Им велели разбирать пыльные бумажки на оцифровку и оставили без присмотра. Провальная идея, конечно… Можешь считать всё происходящее результатом ряда случайностей. Из всех новобранцев выбрали именно их команду, потом не уследили, а потом они нашли данные, которые вообще должны были быть уничтожены или запечатаны под наивысшей секретностью. Кстати, для Хокаге это тоже было новостью. Кажется, Данзо забыл ей сказать, что у него есть карманный нукенин буквально в сердце врага.
Итачи со вздохом прикрывает глаза, хотя в этом жесте сейчас мало смысла. А он ещё собирался было что-то отрицать. Вот оно что… Вот, выходит, что он не учёл в своём плане? Случайность?
— Я не служил Данзо, — считает нужным исправить он. — Я служил Конохе и Третьему. А представления Данзо о благе весьма далеки от норм морали.
Какаши усмехается. Итачи в курсе, что не ему рассказывать о Данзо. Он и сам знает достаточно.
— Думаю, Саске может тебя простить. Если уже не простил, — Итачи чувствует, как ладонь обвивают тёплые пальцы. — Я бы пообещал тебе, что Пятая вылечит твои глаза, но я и сам не уверен, что это возможно. Просто помни, что пока до тебя есть хоть какое-то дело только мне, твоему брату и, возможно, Хокаге.
Итачи отбирает свою руку только для того, чтобы перехватить чужую за запястье. Его несколько нервирует тянущий руки и ноги к полу тяжёлый металл, оставляющий в теле ровно столько чакры, сколько необходимо, чтобы не умереть. Пальцы у Хатаке длинные, неожиданно тонкие и покрытые чудовищными мозолями от долгих лет работы с оружием. На левом запястье грубый выпуклый шрам — от плохо зажившего ожога или косо зашитой в поле раны.
— Хатаке-сан, — окликает он задумчиво. Его не особенно волнует, почему Какаши без единого слова возражений позволяет ему изучать подушечками пальцев линии жизни на своей ладони. — Предположим, тогда вы действительно отказали мне из-за моего возраста. И это действительно отбило у меня желание на подобные эксперименты впоследствии, — мужчина только хмыкает. — При всём этом… Чтобы вы ответили на подобное сейчас?
Хатаке давится.
Итачи мог бы выглядеть более эффектно, не будь его глаза скрыты повязкой, когда он смотрит на источник тихого кашля с совершенно бесстрастным лицом. Ему, в общем-то, нечего терять. Восемь лет назад это было сделать куда сложнее, чем сейчас, когда он либо пойманный и бессильный преступник, ожидающий гипотетической казни, либо слепой шиноби. Шиноби своей деревни, которым он всё это время оставался. Он планировал прожить достойную жизнь недостойного человека и умереть. с последним немного не задалось… Да и с первым были накладки.
У него уже нет сил. У него нет зрения. У него нет надежды на то, что младший брат проживёт более-менее счастливую жизнь без каких-либо сожалений о прошлом и о своей семье. У него даже есть уже полученный отказ, второй погоды не сделает. Ему действительно нечего терять. Зато ему будет, о чём сожалеть самому, если он сейчас не попытается (надо сказать, именно так он рассуждал и восемь лет назад).
— Поразительное упрямство. А я-то твоего брата попрекал, у него всё ещё, оказывается, не так и плохо, — откашлявшись, хрипло сообщает ему Хатаке. — Тебе не кажется, что мы не в той ситуации для…
— Да бросьте, — вздыхает Итачи. — Из всех ситуаций за всю нашу жизнь эта, по крайней мере, уже отвратительная. Нам её ничем не испортить.
За секунду до он чувствует даже не приближение, а само движение воздуха вокруг них. Чужая ладонь, которую Итачи только что держал в своих, притягивает за затылок. Горячее дыхание почти обжигает губы, подбородок и нос.
— Я дам время передумать, — глухо определяет Хатаке. Итачи, машинально впившийся пальцами ему в плечо, отвечает чуть не зло:
— Да прекратите вы издеваться!
Жадные до прикосновений руки зарываются в растрепавшиеся волосы.