Весь мир для нас двоих

«Папочка, куда мы идём?» - маленький Рейх, держа отца за руку, идёт вместе с ним по мокрой траве, босиком.    «Мы идём к реке,» - ГИ, чьё лицо было наполовину скрыто маской, улыбнулся клыкастой улыбкой.    «А зачем?» - Рейх вскидывает голову, с интересом глядя на отца.    «Ты хочешь увидеть чудо?»    «Чудо?»    «Да, чудо. Как Солнце поднимается из-за гор и водной глади, просыпаясь и даря нам свет.»    «Какое же это чудо? Это обычный рассвет...» - Рейх, разочаровавшись, опускает голову.    «А разве рассвет это не чудо? - Империя останавливается и опускается на колено перед сыном. Он ласково поднимает его за подбородок, чтобы тот взглянул на него. —Видел ли ты, Рейх, настоящие рассвете, не в кино, не на картинках?»    «Нет,» - вздохнул малыш.    «Поверь мне, настоящий рассвет чудесен,» - мужчина поднялся, взял его за руку и они пошли дальше.    Немцы спустились вниз, к реке. Рядом рос куст ароматной сирени. ГИ сломал пару веточек для своей жены, хоть и знал, что вряд ли увидит её, ведь она снова гуляет с мужчинами, позабыв о детях.    Отсюда открывался поистине незабываемый вид. Синие горы вдали были укутаны туманом. Вода переливалась и сияла в первых лучах, просочившихся сквозь кроны деревьев на том берегу. Вскоре показалось солнце. Боже, как тогда было красиво! Будто сам Господь явил свой лик Великой Германии.    «Да, папа, ты был прав. Это настоящее чудо!» - Рейх улыбался восходящему светилу.    Но вдруг подул холодный ветер. Поёжившись, младший немец обернулся к отцу и хотел было попросить пойти домой, но обнаружил, что его рядом нет.    Он стоял один. Совсем один. Истрёпанный ветром куст сирени весь осыпался и посерел. Всё вокруг стало серым, будто в старом кино.    «Папа? Пап!...»    Рейх открыл глаза, еле разлепив веки. Холодный ветер был по части лица, что была повёрнута к встречным потокам.    Он лежал на холодной земле с редкими островками травы.    «Пастбище?»    Немец перевернулся на спину и с трудом приподнялся на локтях. Вокруг было тихо, только ветер тихо шелестел чем-то, да посвистывал.    «Где я...?»    Он осмотрелся. Город. Но... Какой-то... Неживой. Везде тихо, дома полуразрушенны, где-то и вовсе окон нет. Старые ржавые машины, деревья с ярко-оранжевой листвой. Вывески на магазинах заржавели, металлические буквы свернулись, а кое-где вовсе рассыпались в труху из-за карозии.    «Город. Погодите-ка... Какой город?! Я же умер!»    Отчаяние, пистолет, патроны, щелчок. Перезаряжен, снят с предохранителя. Выстрел. И темнота...    «Я застрелился в сорок пятом... Это ад?!»    Да нет, что-то на ад не похоже. Мужчина встал, но едва не грохнулся обратно. Ноги почти не держали, было жутко холодно.    «Видимо, долго пролежал...»    Он снова огляделся. Ничего не изменилось.    Подбежав в одной из витрин магазина, он заглянул в стекло.    Рейх. На него смотрел Рейх, тот самый Рейх, которому он помог бесславно умереть в сороковые, он сам, князь Тьмы, позор всего рода немецкого. Лицо, правда, немного постаревшим казалось. Но самым странным было то, что на виске не было и следа от выстрела. Будто и не умирал он.    Немец вздохнул. Он посмотрел на свои руки. Те были в его любимых кожаных чёрных перчатках. Тёплых, подаренных отцом, пропахших им.    «Папочка, а ты всегда меня любить будешь?» - Рейх смотрит в яркие, словно июльское безоблачное небо, глаза родителя.    «Всегда, - отец мягко улыбается. Можно было подумать, что Империя употребляет что-то, но эта улыбка была на его лице лишь тогда, когда он был действительно счастлив. Счастье было для него самым настоящим наркотиком. И кроме сыновей и умирающего отца никто не мог подарить ему его. —Почему ты спрашиваешь?»    «А вдруг я сделаю что-то такое, что заставит тебя разочароваться во мне?»    «Ах, ангел мой, что же ты такого можешь сделать, чтобы я, безумно любящий тебя, в один миг разочаровался в тебе?» - отец звонко засмеялся.    Этот смех... Этот смех навсегда отпечатался в памяти нациста. Он до сих пор звучал отовсюду, стоило вспомнить родителя.    «Был бы ты жив, папа, ты бы непременно разочаровался во мне, ведь я сотворил слишком много зла и забрал слишком много невинных жизней...»    Немец тяжело вздохнул. Он огляделся по сторонам в поисках указателей, которые могли ему намекнуть на то, где он вообще находится.    На глаза попалась уцелевшая вывеска магазина. Большими ржавыми буквами была сделана надпись "Бутiк одягу".    «Россия? - подумал Рейх, нахмурилившись от потока нахлынувших мыслей. —Нет, не Россия. Это украинский. Но где я? Львов? Или, может, Киев?»    Вздохнув, он направился вверх по улице.    —Чёрт, не одного указателя! - выругался нацист вслух.    Вновь тяжело вздохнув, немец пошёл дальше. Он остановился у здания, чья лицевая  стена была почти полностью разрушенна. Разбитые стёкла ветрины валялись возле груд кирпичей.    Рейх перебрался через небольшую баррикаду из кирпичей и залез в здание, свалившись и больно ударившись пятой точкой. Потом поднялся и стал исследовать помещение. Кажется, это была булочная.  Деревянные, кое-где уже развалившиеся и рассохшиеся полки, прилавок. Перебравшись за него, Тройка подошёл к кассе и открыл её. Все вырученные на тот момент деньги были на месте.    «Копейки... Не одного рубля,» - немец вытащил несколько монет, покрутил в руках и сунул в свой карман. Ну, а что, вдруг пригодятся?    Он вылез обратно и огляделся. На стене Рейх заметил календарь.    «Вот так удача! Может, я так пойму, где я нахожусь.»    Мужчина подошёл к стене и сорвал бумагу с неё. Большими красными цифрами, выцвевшими от времени, на календарь был нанесён год. Тысяча девятьсот восемьдесят шестой.    «Восемдесят шестой... Да ну нет, быть того не может! Хм... А что могло быть в тысяча девятьсот восемьдесят шестом году? Хм...»    Выкинув календарь, который, увы, оказался бесполезным, Рейх хотел было уже вылезать из здания, как вдруг краем глаза он заметил, что что-то мелькнуло у стены. Третий обернулся. Никого. Но вдруг до его ушей донеслось рычание. Недоброе, страшное.    —А? Кто здесь? - поджав губы, мужчина пошатнулся назад.    В темноте угла зажглись две былые маленькие точки. Существо, сидящее там, рычало, но нападать не решалось.    Рейху было страшно, но он продолжал спокойно стоять, глядя на два белых огонька.    Рычание стало громче, и на него выпрыгнуло что-то по истине страшное. Роста небольшого, похожее на собаку. Но... Тело его было покрыто жуткими волдырями и рваными ранами. Как оно ещё живо было...? Но самым страшным были его зубу. Острые огромные клыки, по которым стекала зеленоватая слюна. Рейх уже попращался с жизнью, как вдруг его отбросило в сторону. От удава в глазах потемнело и он отключился. ***    «Папочка, ты чего делаешь? Блинчики жаришь?» - Рейх заглянул в кухню.    Отец действительно стоял у плиты. Сколько кухарки его не гоняли, он всё равно готовил сам. В основном, конечно, блинчики. Те самые, что готовил ему его отец.    «Да, - Империя улыбается. -Хочешь?»    «Хочу!»    Рейх открыл глаза и несколько раз поморгал, привыкая к тусклому свету.    —Ммм... - тихо застонав, он привстал на локтях и огляделся.    Комната. Обычная тихая комната. Серые стены и потолок. В углу какой-то хлам и тряпки, на полу разбросаны бумаги. Стол у противоположной стены, над которым расположено много полок, забитых книгами и другим хламом, оттуда же, испускаемый настольной лампой, бил в глаза жёлтый свет. А за столом кто-то сидел...    Человек! Живой человек! Хвала небесам, он тут не один! Силуэт этот показался немцу до жути знакомым... Аккуратно уложенные, слегка кудрявые волосы... И эта спина...    —Союз?! - сорвалось само по себе с губ.    —А? - сидящий за столом обернулся. —О, проснулся уже...    —Невозможно...    Это лицо... Нежные черты, только скулы мужественность выдают, слегка пухлые губы, прямой, аккуратный нос и глаза... Чистые, прекрасные, пожирающие своей холодной глубиной.    В этих глазах никогда не было злости. Сколько не пытался от злиться и казаться жёстким, глаза его всегда смотрели так бесзлостно... Особенно нежно он смотрел на него. Да, тогда он любил Рейха, так нежно, крепко и безответно. Молод и глуп, но прекрасен, право, прекрасен...    Тогда, стоя перед ним, он не мог разозлиться и возненавидеть, ему было очень больно, и сейчас он смотрел в его глаза так, словно ничего не было и он по-прежнему влюблён.    —Почему... Почему снова смотришь так?! - раздражённо крикнул немец.    —Как? - вместо того, чтобы привычно разозлиться, он только вскинул удивлённо брови.    —Так... По-доброму!    —А я разве когда-то по-другому смотрел? - русский встал и направился к нему, но застыл посередине комнаты, опираясь плечом на дверную раму. Большая комната была разделена перегородкой с широким проходом.    —Нет... - Рейх опустил взгляд, потом снова поднял на Союза и нахмурился. —Не притворяйся! Ты ведь ненавидишь меня!    —Я ненавидеть умею только на словах, - тот достал из кармана камуфляжных брюк, надетых на нём, пачку сигарет вместе с коробочкой спичек и закурил. —Могу сказать, что ненавижу, при этом чувствовать другой. Кому, как ни тебе, об этом знать лучше всех.    Нацист молча уставился на курящего коммуниста. Он не знал, что ему ответить.    Рейх вздохнул и огляделся.    Он лежал на потёртом диване бледно-красного цвета. Конечно, так немец предположил, ведь в комнате было темно. Укрыт он был тёплым одеялом. Чувствуя, как замерзают его руки, Рейх укутался в него.    На стенах висели какие-то бумаги, пожелтевшие и вроде как свежие. Пол был тоже усыпан ими. Выхода видно не было, а на потолок затягивала сеть плюща.    —А... Кто напал на меня тогда, у булочной...? - вспомнил вруг Тройка, моргая глазами, дабы избавить себя от жуткого видения.    —Собака, - зевнул СССР. —Просто собака.    —Просто собака?! - удивился и разозлился Рейх. —Собаки так не выглядят!    —А ты чего ожидал от нескольких лет жизни в месте, где радиация моментально убивает?    —Какая радиация...? Где мы вообще?!    —Для начала прекрати орать, - Союз выдохнул табачный дым, от которого лицо Рейха морщилось так, что он оказывался похож на сушёное яблоко.    «Не морщи лицо и не хмурься, морщины рано появятся,» - ГИ надавил пальцем на лоб сына, будто бы разглаживая.    «Тогда выброси сигарету! Дым невкусно пахнет!» - Рейх сложил руки на груди в качестве протеста.    «О, так ты поэтому хмуришься? - старший немец затушил сигарету об стеклянную пепельницу и бросил окурок туда. —Так бы сразу и сказал.»    «Вот как мне тебя целовать теперь?! - недовольно прищурился мальчик. —Ты пахнешь табаком!»    «Неужели такой противный запах?»    «Ужасный!»    «Ох, мальчик мой... Раз так, то я не буду больше купить,» - и отец улыбнулся.    «С тех пор ты больше никогда не курил. И всё равно умер молодым... Почему, папа? Почему ты так рано ушёл? - Рейх перебирал краешек одеяла в руках. Он всегда перебирал что-то в руках, когда думал о самом родном человеке в его жизни. —Я так отчётливо помню твою улыбку, папа... Твою, от чего-то, всегда печальную улыбку. И как ты бил меня помню. Но... Что там эти удары?! Я ведь знаю, ты не со зла это делал. Я до сих пор вспоминаю тебя, я до сих пор скучаю по тебе, папа...»    —О чём призадумался? - голос Союза вытянул его из раздумий.    —А...? Да так... - он сначала сделался удивлённым, а потом нахмурился. —Тебе какая разница?!    —Не хмурься, морщины рано появятся, - коммунист подошёл к нему и ткнул пальцем в лоб.    В сердце что-то кольнуло, а после оно болезненно сжалось. Слёзы сами собой потекли из глаз солёным хрусталём.    —А? Ты чего это разревелся? Детство вспомнил? - СССР убрал руку.    —Д-да... - сквозь слёзы прошипел немец. —Отец так же делал... И говорил так же...    —О, - выдохнул старший, желая сказать ещё что-то, но слова застряли в горле.    Рейх отвернулся, чтобы тот не видел его слёз.    С тех пор, как умер Германская Империя он редко плакал. На похоронах он не плакал и не кричал. Только молча смотрел на мёртвое лицо отца в гробу, осознавая, что теперь между ними вечность, что больше папа домой не придёт. Его тёплые руки больше не обнимут его, не прижмут к себе так крепко, будто вот-вот они оба умрут. И он больше не услышит стук его сердца...    —Столько лет с тех пор прошло... А ты до сих пор отойти от его смерти не смог, - тихо произнёс Союз, глотая ядовитый дым.    —А как его забудешь?! - разозлился немец. —Как отойдёшь?! Он же был всем, что у меня было! И за столько лет ничего не изменилось!    —А как же я? - СССР стоял к нему спиной и говорил через плечо. Не хотел он показывать свои чувства сейчас, что были на лице написаны.    —А что ты?! Ты вечно только о себе думаешь!    —Это почему ты так решил?    —Потому что...    —Я тебя любил... Всю жизнь. А ты...    Рейх бросил на него удивлённый взгляд.    —И зачем ты сейчас говоришь это? После всего, что я натворил, ты должен ненавидеть меня!    —Хотел бы я тебя ненавидеть, - он докурил сигарету, бросил прямо под ноги и затушил ногой. —Да только не могу. Как говорил мой отец, нет чувства светлее любви и равных ей нет тоже. И переборет любовь даже лютую ненависть, ибо завещал Иисус нам любить друг друга.    —Ты же не верующий!    —Это так... Только слова его оказались правдой.    Немец ничего не ответил. Они просто молчали, и каждый думал о своём.    —Погоди... - спохватился вдруг нацист. —Ты сказал, что с той собакой это сделала радиация... Тогда почему мы живы?... Да, посему мы живы?! Какого чёрта происходит?! Где мы?!    —Мы в Чернобыле, - только и выдохнул Совет.    —В Чернобыле?! - Рейх, конечно, был наслышан об этом городе. —И что мы тут делаем? Откуда радиация?    —Понимаешь ли... - коммунист обернулся к нему. —Когда ты умер, чуть позже тут построили атомную электростанцию, короче - АЭС. В тысяча девятьсот восемьдесят шестом году её четвёртый блок взорвался, нанеся огромный вред не только моему сыну, Украине, но и всему миру. Чернобыль и по сей день мёртвый город...    —Что значит, "и по сей день"?    —Ну, судя по свежим данным, которые мне удалось найти, сейчас идёт две тысячи девяносто пятый год. Сейчас - двадцатое сентября.    —Почему... Почему мы живы...    —Я не знаю, - Союз пожал плечами.    —Но что мы делаем в самом радиоактивном месте на земле?! Мы ведь погибнем!    —Нет, мы не погибнем, - русский загадочно улыбнулся. —Дело в том, что Чернобыль на данный момент самое безопасное место на земле.    —Это ещё почему?! - Рейх совсем перестал понимать, что происходит и думал теперь, что реально в аду.    —Потому, что всё с лица земли было стёрто ядерной войной, которую объявил США, - СССР подошёл к столу, взял с него что-то и протянул Рейху вместе с фонариком, чтобы подсветить. —Твоя дочь мертва. И мой сын тоже. Все мертвы.    —Как...мертвы... - немец с ужасом посмотрел в глаза Союза. —Нет... Быть того не может... Погоди... У меня было две дочери...    —ГДР умерла, - тяжко вздохнул старший. —Умерла, отдав своё сердце умирающей ФРГ. Благородная смерть...    —А... - Рейх поджал губы, чувствуя, как вновь на глазах наворачиваются слёзы. —Ты ведь... Позаботился о них, да...?    —ФРГ растил Америка, - с грустью произнёс СССР, запрокинув голову назад. —Он вообще не хотел сохранять жизнь твоим детям, но я настоял. Пришлось отдать ему территории ФРГ и её саму...    —Да как ты мог ему отдать моего ребёнка?! Он монстр!    —А ты? Ты кто?    Эти вопросы заставили немца умолкнуть и уйти в свои мысли.    —ФРГ стала жить под именем Германия, разрешая себя называть своим именем только мне и тебе, мёртвому на тот момент, - продолжил старший. —Но наших детей ничего не спасло... Они уничтожили мир. Вся планета окутана радиоактивными выбросами, и только Чернобыль пригоден для жизни.    —Но почему именно он?    —Я не знаю. Я уже исследовал границу города с другими близлежащими. Там фонит похлеще чем в самом четвёртом блоке. Но почему так - для меня пока тайна.    —Но... Почему же мы ожили, а не кто-то другой?...    Совет пожал плечами. Они не проронили больше не слова, вновь погрузившись в собственные мысли.