То see а World in а grain of sand And а Heaven in а wild flower, Hold Infinity in the palm of your hand, And Eternity in an hour. Небо синее — в цветке, В горстке праха — бесконечность; Целый мир держать в руке, В каждом миге видеть вечность. Уильям Блейк
***
Шрам, оставленный Нагайной, уже давно заживший и несколько лет не доставляющий никаких хлопот, внезапно расходится по краям с омерзительно громким звуком — словно лопается переспевшая дыня. Кровь вначале неохотно выступает из раны и неторопливо стекает по шее вниз, холодя при этом кожу и пачкая ярко-алым, а потом, опомнившись, хлещет всё быстрее, сбегает в вырез рубашки и собирается в ключичной впадине. Всё происходит как будто не с ним и как будто не здесь, но именно в этот миг Северус наконец с отстраненным спокойствием признаёт — такого развития ситуации он не предвидел. Хотя надо отдать должное Кингсли Шеклболту — тот даже пытался его предупредить. Какие там у него были альтернативы вместо Поттера? Белла? Мордред Шеклболта раздери, надо было всё-таки соглашаться на безумную Беллу вместо того абсурдного пафоса, в который он против воли оказывается втянут. В горле что-то отвратительно громко булькает в подтверждение этих мыслей, кровь с шипением пузырится, и Северусу даже кажется, что он слышит, как крупные капли в торопливом рваном ритме срываются вниз в абсолютной тишине, окропляя светлый ковер. Поттер бледным каменным изваянием качается напротив — на расстоянии вытянутой руки, и Северус только спустя долгое мгновение осознает, что нет — Поттер не качается, качается он сам, а Поттер вполне себе стоит, застыв на одном месте, глупо и бессмысленно хлопая глазами, не в силах справиться с шоком, и таращится на него со смесью кромешного ужаса и какого-то обреченного смирения. Это выражение кажется отчего-то смутно знакомым, и Северус с трудом вспоминает: он уже видел его на лице Поттера — когда-то давно, в другой его жизни, в той, где он истекал кровью в Визжащей хижине, а Поттер был тому смиренным свидетелем. В последний момент Северусу ещё кажется, что всё это не взаправду, просто мерещится какая-то чертовщина, и неспособный справиться с происходящим мозг подкидывает ему какие-то нереальные картинки из полузабытых кошмаров — но нет. На пол он оседает с самой что ни на есть реальной мучительной медлительностью и даже успевает ощутить, как больно ударяется коленями. Через долгую секунду в поле зрения остаётся лишь какой-то абсурдно высокий ворс того самого ковра, что залит теперь его кровью, а следом перед глазами, которые он с неимоверным трудом ещё держит открытыми, появляются растоптанные ботинки Поттера со следами засохшей грязи. И когда все его усилия уходят на то, чтобы не отрываясь следить, как торопливо расползается в стороны багряное пятно и кровь стремительно подбирается к поттеровским ботинкам, всё вокруг наконец-то утопает в блаженном мраке.***
В кромешной темноте, которая заботливо и ласково принимает его напряженное тело в свои объятия, словно укутывая в тяжелое одеяло, ему хорошо и спокойно. Одеяло накрывает его с головой, отрезая внешний свет, и топкая тьма вокруг тут же нагревается от его поверхностного и частого дыхания. Внутри этой темноты время течет неспешно, а может, и не течет вообще, и Северус понимает, что торопиться ему некуда и есть всё время на свете, чтобы вспомнить, как же всё это началось. Началось три с лишним года назад на заре второго мая девяносто восьмого. В день, когда, по его расчетам, всё должно было бесповоротно закончиться. В карманах мантии он не прятал уменьшенные флаконы с заживляющим и кроветворным на всякий случай, не хранил он там и противоядия от яда Нагайны — и вовсе не потому, что он об этом не подумал, что-то не учёл. Это он-то — Северус Снейп, шпион, чей опыт насчитывал больше двух десятков лет на извечной службе у двух хозяев с безграничной силой, — и что-то там не учёл? Хотел бы он посмотреть в глаза тому безумцу, который мог такое предположить… Хриплый, пробирающий до печенок смех стал бы единственным ответом на такое нелепое заявление. Не учёл… Просто немыслимо! Всё было с точностью до наоборот. Он готовился, продумал всё, что должно будет случиться — от рассвета и до заката, и знал, где и как проведёт последний день своей жизни. В голове давно созрел отточенный и выверенный план: пара запечатанных конвертов на дубовом столе в личных покоях со скупыми инструкциями, что делать с его коллекцией бесценных книг и теми редкими ингредиентами, что представляли неподдельный интерес для любого здравомыслящего зельевара. Рядом — короткая записка на адрес банка Гринготтс: состояние, пусть и не поражающее воображение, но вполне себе приличное, следовало передать в фонд послевоенного восстановления. Вот тут Северусу пришлось признать: он дал кратковременную слабину, отчего-то вдруг слепо поверив, что Поттер выполнит отведенную ему роль жертвенного агнца без осечек. Он долго колебался, оставлять ли ещё два письма, обдуманных и написанных заблаговременно: одно — адресованное Люциусу Малфою, второе — Минерве Макгонагалл, но всё же решительно швырнул их в полыхающий камин, где они и сгорели в ярких языках пламени с едва слышным шипением. В конце концов, Малфою и без его душещипательных объяснений будет чем занять себя в Азкабане, если он умудрится выжить (а Северус ни секунды не сомневался, что Малфой, конечно же, выживет), а Макгонагалл так и вовсе ни к чему были лишние сердечные терзания. К тому же, насколько он мог судить по книгам, подлецов и злодеев всегда помнили куда дольше любой добродетели. Не к этому ли он и стремился… Запущенный и пустовавший последнее десятилетие родительский дом он предусмотрительно продал еще годом ранее, стоило ему только вступить в директорскую должность. А потому оставалась лишь одна-единственная задача, по сравнению с которой всё остальное меркло и теряло всякое значение — успеть передать Поттеру то самое сокровенное знание, которое решит исход войны и отправит этого так ничего и не успевшего увидеть в своей жизни семнадцатилетнего мальчишку с покорным смирением во взгляде на верную смерть. И Темного Лорда туда же… Он знал, и даже не шестым чувством, что не наступит еще и вечер финального сражения, как на тот свет его самолично отправит ручная змея Лорда: слишком уж та полюбила за последние месяцы крутиться вокруг него. Лишь только очередное собрание Ближнего круга подходило к концу, Нагайна была тут как тут — решительно ползла к нему, не замечая никого другого на своем пути, укладывалась перед его ногами кольцами и, поднимая голову на уровень глаз, порочно шептала из раза в раз одно и то же, завороженно глядя прямо на него. И Северусу даже не надо было знать парселтанг, чтобы понять это короткое обещание на змеином языке: «Ты мой будущий ужин, Северус. Когда же Лорд позволит мне наконец тобой полакомиться?» Так что нет, ничего из того, чему суждено было произойти в тот судьбоносный день, не представляло для него ни малейшего сюрприза. Да и, собственно, плевать… Выживать в этой войне, по итогам которой его в самом лучшем случае ждало пожизненное заключение в Азкабане, разделенное на пару лишь с чувством абсолютной, капля по капле разъедающей вины за то, что послал на смерть того, кого даже и не пытался спасти, он не собирался. Если бы только линия жизни шла по его четкому плану… Цены бы ей не было…***
Глаза открываются с трудом: свет кажется слишком ярким, слишком нарочитым и бьёт наотмашь с такой силой, словно кто-то подносит ярко горящий факел прямо к лицу. Он мгновенно зажмуривается снова, а в уголках век против воли выступают слезы. Все усилия уходят на то, чтобы дышать размеренно — на три счёта вдох, на пять счётов выдох. Но воздух всё равно застревает где-то в горле, колет изнутри острыми иглами и даже не добирается до легких. Он дышит чаще, грудь лихорадочно вздымается, и одеяло, которым он укрыт, кажется свинцовой плитой, способной в любой момент раздавить. Хочется дернуться, скинуть с себя этот удушливый саван, но стоит ли удивляться — тело практически не слушается его. Он долго лежит неподвижно, стараясь свыкнуться, и внезапно ощущает, как лица касается легкое дуновение ветра. Наверное, где-то совсем рядом распахнуто окно. Прохладное прикосновение свежего воздуха медленно уносит панику. Он пробует еще раз, осторожно приоткрывает веки и, сморгнув непрошеные слезы, первое, что видит сквозь резь в глазах, — сводчатый потолок прямо над собой, на недосягаемой высоте, как будто он в той церкви, куда отец силком таскал их с матерью по воскресеньям, когда еще не начал пить. Следующее, что он замечает, нехотя отрываясь от сплетения арочных сводов и скашивая взгляд, — прикроватная тумбочка, на которой стоит нескончаемая шеренга разноцветных флаконов: темно-синие, изумрудные, кроваво-красные. Взгляд замирает, и этот алый оттенок напоминает ему о чем-то важном, но глаза тут же снова начинают смыкаться, и в последний миг он успевает ухватить мысль — нет, он точно не в церкви. В следующий раз ему везет чуть больше — он замечает и узкое высокое окно прямо напротив кровати, и трепетание летней зелени на дереве под порывами легкого ветра, и лишь затем — какую-то неявную мрачную тень, примостившуюся в кресле рядом с окном. В третий раз он приходит в себя с четким осознанием, что находится в Мунго, дышать получается почти полной грудью, а эти сводчатые потолки, если ему не изменяет память, имеются лишь в тех палатах, что находятся под неусыпной круглосуточной охраной авроров. Флаконы рядом с кроватью всё те же, выстроенные в длинный ряд, и, минуя сознание, моментально рождается почти неподвластная ему самому мысль — если он только сможет потянуться рукой, разбить стеклянный сосуд об острый край тумбочки и полоснуть им по собственной шее — никто толком так ничего и не успеет сообразить. Мрачная тень отделяется от кресла почти мгновенно и в два шага приближается к нему, закрывая собой такие притягательные и совершенно недоступные теперь флаконы. Глаза снова против воли слипаются, и Северус еще, кажется, слышит медлительное, произнесенное с легким акцентом: «Право слово, не стоит, мистер Снейп…» В следующий раз листва за окном уже желтеет и стремительно облетает под порывами резкого ветра, мрачная тень в углу так никуда и не девается, а он остается в сознании непозволительно долгие десять минут. Тень оказывается молчаливым, совершенно ему незнакомым высоким мужчиной примерно одного с ним возраста с седеющими висками и пронзительными ярко-синими глазами. На незнакомце нет канареечной мантии, а непривычная невозмутимость и отсутствие хоть какой-либо реакции на тот факт, что Северус впервые находится в сознании так долго, лишь подтверждают догадку — этот человек, кем бы он ни был, не колдомедик. Алой мантии на нем, впрочем, тоже нет, и Северус отчего-то уверен, что это и не аврор. Не колдомедик и не аврор, почувствовав на себе его внимание, отрывается от газетного листа, бросает на него лишь один короткий взгляд и, так и не произнеся ни слова, снова возвращается к прерванному занятию — решению кроссворда на последней странице «Пророка». Северус вдруг ощущает на языке невообразимую смесь привкусов как минимум десятка весьма посредственных и плохо сочетающихся друг с другом зелий. В палату влетает кто-то в ярко-желтом одеянии, тут же отточенным движением запрокидывает ему голову назад — в шее что-то громко хрустит — и до капли вливает в него содержимое одного из флаконов. Северус запоздало распознает вкус такого же посредственного стабилизирующего. Ну вот и славно, у него появляется еще как минимум десять лишних минут в сознании. Невиданная роскошь. Колдомедик, вихрем ворвавшийся в палату, вихрем же из нее и исчезает, а мрачная тень в углу отзывается низким басом: — Министр будет с минуты на минуту. Не успевает он и задуматься над вопросом — а кто же у них тут теперь за министра? — как в палате появляется Кингсли Шеклболт. Северус даже не может сдержать облегченного вздоха: мальчишка, словно заряженный арбалет, всё же выстрелил в единственно верный момент и поразил давно намеченную цель. Иначе Кингсли Шеклболт стать министром Магии просто не мог. Шеклболт, замечая этот вздох, спешит подтвердить, по-военному коротко рапортуя: — Сегодня двадцатое ноября, Волдеморт повержен, а это, Снейп, — Шеклболт коротким взмахом руки указывает на тень в углу, — для твоей же безопасности. Мысли в голове текут чересчур медленно и вязко, и спустя непозволительно долгую минуту Северус наконец понимает, что это оттого, что он под завязку накачан седативным, а Шеклболт все-таки улавливает его незаданный вопрос и торопливо добавляет: — Девяносто восьмой, сейчас все еще девяносто восьмой год. Вопрос в его глазах никуда не исчезает, но реальность уже начинает неотвратимо расплываться перед глазами, поэтому Северус даже не уверен, слышит ли он наяву, как Шеклболт сквозь запинку добавляет «Поттер выжил», или же ему это лишь мерещится. Когда он выныривает из тесных объятий забытья, на дереве за окном уже нет никаких листьев, а с неба сыплет какой-то мелкой белой мутью. Изо всех своих сил Северус пытается сосредоточиться на самом главном и дает себе решительное обещание оставаться в сознании, пока не получит ответы хотя бы на самые важные и интересующие его вопросы. Шеклболт опять появляется в палате как по мановению волшебной палочки — и до Северуса с мысленным смешком доходит, что, судя по всему, он обвешан всевозможными сигнальными чарами, как рождественская елка на главной площади — огнями. Министр усаживается на шаткую табуретку у кровати, и та коротко скрипит под его немалым весом. Поправляет полы мантии, после чего неподвижно застывает, окидывая его внимательным взглядом. И невозмутимо молчит — видимо, рассчитывает, что Снейп первым заведет разговор. Можно подумать, у них тут светский раут. При попытке выдавить из себя хоть что-то Северус слышит лишь какой-то выматывающий душу скрежещущий звук и с ужасом осознает, что источником этого отвратительного звука является он сам. Стоит отдать должное, Шеклболт не строит из себя идиота и молниеносно протягивает ему клочок пергамента и перо. Вопросы появляются стремительно, торопливо, словно он боится не успеть — а Северус и правда боится не успеть и отключиться в очередной раз в самый неподходящий момент, а потому в одном или двух местах перо под его порывистым напором прорывает пергамент насквозь. На пятом вопросе он наконец изнемогает, перо выпадает из ослабевшей руки, и ему приходится на несколько мгновений прикрыть глаза, чтобы перевести дух. Когда через силу ему удается распахнуть их снова, Шеклболт держит пергамент прямо перед глазами, а Северус сквозь прорванную дыру замечает, как внимательно скользят глаза министра по строчкам. Уже на первом вопросе тот подносит ко рту кулак и озадаченно хмыкает, а потом опускает лист и переводит позабавленный взгляд на Снейпа. Прокашлявшись, он зачитывает вопрос вслух. Точнее не вопрос, а не терпящее возражений приказание: «Если ты нашел деньги на приличного легилимента, что денно и нощно сторожит меня тут в углу, сделай мне одолжение — найди деньги и на приличного зельевара. От качества местных зелий меня, боюсь, может вывернуть прямо тебе под ноги в любой момент». У министра вполне достоверно получается изобразить его проникновенный хриплый баритон. С этими словами Шеклболт опускает взгляд на пол и осторожно прячет начищенные до блеска ботинки за ножками табуретки. — Мне нравится твоя хватка, Снейп, — не успел очнуться, как уже приказываешь министру. — Шеклболт прерывается, цепко следя за его реакцией, и смиренно добавляет: — Порекомендуешь кого-то конкретно? Северус снова отвечает стремительным, едва понятным почерком на краю пергамента: «Обратись к Доригатти, за зелья он дерёт втридорога, но если я тебе так нужен на ногах — придётся раскошелиться. Судя по тому, как послушно ты сюда бегаешь, — дело не терпит отлагательств». Министр, прищурившись, читает его хлесткий ответ и покорно кивает. От этой безысходной покорности, которую он за Шеклболтом еще ни разу не замечал, внутри на миг всё замирает: спешите видеть, только один раз в сезоне — министр на побегушках у бывшего Пожирателя смерти… Как же он им, должно быть, позарез нужен. Что бы у них тут ни произошло за полгода со дня Битвы… В этот же момент его накрывает окончательным пониманием — с идеей безболезненно распрощаться с этим бренным миром придётся расстаться. Заметив, что он над чем-то раздумывает и опять собирается отключиться, министр торопливо дочитывает вопросы и спешит добавить, глотая окончания: — Да, Снейп, ты правильно понял: Поттер действительно выжил. Хотя на вопрос, как именно, ответа ни у кого нет. Твои раны не смертельны (на этих словах Северус, не выдержав, закатывает глаза — и идиоту понятно, что не смертельны, иначе бы он тут не выслушивал весь этот суматошный и малопонятный бред в исполнении министра), шрам на шее останется, но говорить ты сможешь, по крайней мере, колдомедики в этом уверены. Требуется только время. Северус лишь буравит Шеклболта тяжелым взглядом, и тот спешит продолжить: — Тебя нашли в Визжащей хижине (и тут Северус все же издает обреченный вздох: нет, все-таки кругом одни идиоты — понятное дело, что нашли его в Визжащей хижине. Неужели Шеклболт считал, что он с такой зияющей раной через всю шею еще куда-то там собирался?!), Гарри послал патронуса, и тебя успели доставить в Мунго в последний момент. К счастью, противоядие у колдомедиков имелось. К счастью ли… Обреченный вздох готов сорваться с губ снова. Ну конечно же, Поттер, кто бы вообще сомневался… Кто еще, как не Поттер, был способен послать его идеальный четкий и выверенный план в одно всем известное место? Поттер и только Поттер! Чтоб ему там пусто было, где бы он сейчас ни был. Этот вопрос, кстати, значится в конце списка, но Шеклболт так и не успевает на него ответить, так что про Поттера Северус опять ничего не узнаёт… Министр вздыхает, до боли сжимает переносицу и осторожно отзывается: — И кстати, по поводу противоядия, Северус… Возразить ты мне не в состоянии, поэтому просто выслушай. Я знаю тебя достаточно, чтобы предположить — ты просто не мог взять и позабыть про противоядие, особенно когда эта змея всегда была неподалеку. Только не ты, Снейп… Ты же каждое свое действие и каждое свое слово на двадцать шагов вперед просчитываешь… — Шеклболт прерывается и неотрывно следит за ним, улавливая и тень эмоций на его лице. Северусу всё-таки приходится признать, что нет, министр далеко не идиот, и не стоит заблуждаться на его счет, а Шеклболт тем временем продолжает свою мысль: «Из чего я делаю вывод, что такой исход был твоим осознанным выбором…» Браво, министр! Первый приз за неожиданную проницательность достается именно вам! Северус молча кривится, неспособный удержать в узде собственные язвительные мысли, но ничего не отвечает. А Шеклболт спокойно смотрит ему прямо в глаза, будто ждет, что он начнет сейчас протестовать и пытаться переубедить… Но Северусу совсем не хочется участвовать в этом постановочном фарсе. Ему хочется лишь потребовать этот чёртов клочок назад и настрочить Шеклболту хлесткий ответ на тему того, что он вообще думает по поводу тех, кто берет на себя право решать за него его жизнь и его смерть — и спасибо большое, министр, но станьте в очередь, и без вас желающих за без малого сорок лет набралось более чем достаточно… Но Шеклболт, конечно, замечает и нетерпеливую дрожь пальцев, и желание заполучить этот несчастный пергамент назад, а потому отводит руку подальше — чтобы Снейп точно не дотянулся, — и лишь медленно качает головой. После чего всё так же спокойно продолжает: — Ты волен мне не верить, но я понимаю и признаю твой выбор, Северус. Однако обстоятельства кардинально изменились. Северус лишь коротко вздыхает: еще бы они не изменились! А министр произносит: — А потому мистер Йоханссон здесь лишь для того, чтобы удержать тебя от повторной ошибки. У мрачной безмолвной тени в кресле, оказывается, даже есть имя. Да неужели?! Северус кривит угол рта и переводит взгляд. Мистер Йоханссон, кажется, не проявляет ровно никакого интереса к их разговору и, услышав собственное имя, лишь на короткое мгновение отрывается от кроссворда. В задумчивости стучит ручкой по губам, возводит глаза к потолку, а потом возвращается к газете и тут же вписывает слово в пустые клетки. Так, значит, скандинав… А министр и правда знает, что делает… Северус слишком хорошо и не понаслышке знаком со скандинавской школой легилименции, и по всему выходит, что в нынешнем его состоянии у него нет ни малейшего шанса перехитрить этого угрюмого викинга и довести до логического завершения свой давно спланированный замысел. Угрюмый викинг при этих мыслях вдруг всё же аккуратно поднимается со своего места, и в палате сразу становится ощутимо теснее — совершенно удивительно, как при таких габаритах тот до сих пор вообще помещался в этом крошечном гостевом кресле. Он делает осторожный шаг к кровати, протягивает ему свою огромную руку и терпеливо ждет, а Северусу приходится изо всех сил напрячься, чтобы не опозориться и подать навстречу свою дрожащую бледную ладонь. Твёрдо пожав её, скандинав коротко бросает: «Зовите меня Бьёрн, мистер Снейп. Считаю за честь быть знакомым с вами». С этими словами мистер Йоханссон (Северус мысленно кривится и обещает себе, что никогда, никогда не назовет этого своего молчаливого соглядатая по имени) отступает назад и возвращается в своё кресло у окна. Министр молча наблюдает за ними двумя, выкладывает что-то небольшое из кармана мантии на прикроватную тумбочку и со словами «отдыхай, Северус» неожиданно покидает палату. Скандинав больше не обращает на него никакого внимания, вновь застыв каменной сторожевой глыбой в дальнем углу, а Северусу еще удается из последних сил напрячься и перевернуться со спины на бок, чтобы рассмотреть то, что оставил на тумбочке министр Шеклболт. Сначала он замечает лишь ярко-зеленую бархатную ленту и мысленно отказывается верить собственным глазам. Но орден Мерлина первой степени бликует позолотой в вечернем свете и не собирается никуда исчезать. Смотрит на него с немым укором… Мордред их всех раздери — он опять оказывается всем нужен до такой степени, что они даже не поскупились на это… Орден Мерлина Пожирателю смерти за то, что отправил мальчишку на смерть… Должно быть, Шеклболт и правда пребывает в полнейшем отчаянии.