Запятнанный, грязный, любимый

      — Я запятнал тебя своей любовью.       Горечь в голосе демона настолько явная, что её можно ощутить кожей, обжечься. Маленькая комната сохраняет напряжённое молчание, едва видимый свет от свечей гнётся под напором сгустившейся тьмы. Дышать становится трудно, особенно для того, кто к этому не привык.       — Посмотри на себя, — чёрные цепкие пальцы с нажимом проходятся по нежной коже плеча, оставляя угольно-красные полосы. Следы будто светятся изнутри и через долю секунды застилаются привычным фарфоровым цветом с золотым отблеском. Пальцы спускаются ниже, переходят к железной застёжке одеяния и резко вырывают спицу, отчего тяжёлая, расшитая лазурными нитями ткань спадает к ногам так и не шелохнувшегося тела. — Посмотри же!       Лицо демона выражает ярость, голос его жесток и груб, но руки с опаской и нежностью проходятся по обнажённой груди и торсу, где то тут, то там зияют чёрные отметины, от которых кривыми лучами расходятся набухшие вены. Самая большая из них посередине, ближе к левой стороне.       — Тебе больно? Почему ты молчишь? Мы же всё предусмотрели: регенерация должна защищать тебя, она должна… — демон неразборчиво разводит руками круги, пытаясь привлечь внимание ангела, стоящего напротив, к проблеме. К большой проблеме. — Она должна работать… Ты же сказал, что всё хорошо. Всё было хорошо! И ты… Ты был чист в нашу последнюю встречу. А потом я замечаю отметину на твоей руке! Как скоро кто-то ещё из Великого Совета заметит твоё состояние? Джин!       Ангел отрывает свой взгляд от обеспокоенного лица, за мимикой которого следил всё это время, и растягивает пухлые губы в полуулыбке. Выходит немного нервно. Он вздыхает и делает первое за несколько минут движение: заводит руку за пояс к кромке атласных штанов и достаёт небольшой кинжал, инкрустированный красным камнем на рукоятке. Демон остаётся на месте, лишь поднимает одну бровь в удивлении, босые ноги будто приростают к деревянному полу, в груди разливается щемящее чувство, хочется вырвать опасное оружие из дорогих сердцу рук, отбросить подальше, обнять, прижаться всем естеством к его телу, которое страдает по его вине… Но защищать нужно от себя же.       Кинжал нагревается в руке ангела, окрашивается светом энергии, блестит, готовый нанести урон. Его хозяин, ни минуты не сомневаясь, направляет остриё на себя и всё так же смотрит в глаза с чёрной поволокой, где непонимание сменяется тревогой, сожалением, печалью. Лезвие полосует одну из чёрных отметин, и из неё сочится тёмная вязкая жидкость. Ангел надавливает глубже, и вот уже золотые полупрозрачные дорожки смешиваются с чёрными, растворяя их, как бы сгоняя, а из сжатых губ вырывается первый болезненный стон.       Демон как заворожённый следит за только что нанесённой раной, которая через минуту затягивается, начиная с краёв, регенерируется в здоровую светлую кожу. Ангел не даёт себе передышки и переходит к следующей, чётким, как будто заученным, движением делая надрез.       — Совет не заметит, если делать это чаще. Вчера я…       — Насколько чаще?       — Намджун, это не важно, — ангел качает головой, закусывая губу. Боль такая, что хочется прямо здесь с позором расплакаться, кинуться в большие сильные объятия, чтобы тьма окутала его, закрыла от этой боли, чтобы не было больше ничего. Не дождавшись заживления, он переходит к следующей отметине.       — Насколько, — с нажимом цедит демон, смаргивая оцепенение, и делает шаг ближе, останавливая ангела. Он отводит лезвие кинжала от истерзанной кожи и с горечью смотрит в глаза цвета утреннего неба его проклятой родины. — Насколько чаще?       — Сейчас через каждые пять лун, — сдаётся ангел, ослабляя хватку на рукояти.       — Сейчас? А до этого… Сколько же раз ты делал это? — главный вопрос вертится на языке, но от догадки так больно, что хочется выть. — Почему не сказал мне?       Джин поджимает губы и отводит взгляд, от чего демон отступает на шаг. Надо бы продолжить, но рука с оружием опускается, не найдя в себе больше силы держать нагретый металл.       — Сначала это было каждые двадцать лун, затем десять, а сейчас… — ангел отпускает кинжал, и тот с грохотом падает на пол. — Я боялся, что ты больше ко мне не прикоснёшься.       — Так всё, чего я касался… Это всё мои метки, — Намджун зарывается руками в волосы и оттягивает их, чтобы почувствовать хоть толику боли, что на его глазах испытывал его ангел. — Это сделал я. Мне так жаль, Джини.       — Нет же! — ангел делает шаг к своему мрачному сгустку тьмы, распахивая руки для объятий, но демон дёргается в сторону, будто от удара.       — Не приближайся! Стой там, — крик эхом отражается от стен, давит своим горем. — Я не позволю появиться новым.       — Это не ты, — как можно спокойней говорит Джин. Его кошмар не должен повториться наяву, он не может потерять своего демона. И пусть его тело страдает — это ничтожное наказание ему по силам. За любовь, которой не должно быть, он готов испытать больше. — Выслушай, Намджун, этого уже не исправить. Наша связь сделала это, не твои руки и губы, это Связь, за которую следует наказание. Мы же знали, что так будет. И ты можешь касаться, и я могу, — Джин протягивает руку, дотрагиваясь до чужой с тёмными разводами щеки, отчего её пронизывает белыми иглами под кожей.       Демон всё ещё не верит и отворачивается, хоть и желает, чтобы нежность эта длилась ближайшую вечность.       — Где ты научился так убедительно врать, мои солнце и звёзды? Зачем ты так жесток?       — Я докажу тебе.       Ангел отходит в противоположную сторону, насколько позволяет небольшое помещение. Яркий свет окрашивает грот отвесной скалы на окраине Чистилища, режет глаза демона, что на секунды зажмуривается и открывает глаза, лишь когда сияние приглушается. Перед Намджуном предстаёт ангел-каратель в своём первозданном виде: кожа лучится изнутри золотым, глаз не видно за красным светом звезды по имени Солнце, за широкими плечами раскинуты сильные крылья. Изо рта демона вырывается вздох восхищения этой прекрасной картиной. Мало кому из демонов доводилось видеть крылья ангелов со времён Божественного раскола, а те, кто видели крылья ангела-карателя, больше не ступают на землю ни одного из миров.       — Присмотрись, — только что нежный голос вдруг пылает силой и слышится ото всюду, даже из сознания самого демона.       Намджун сосредотачивается и выполняет просьбу, звучащую как приказ. Он проходится взглядом по открытой коже, где по прежнему виднеется несколько чёрных отметин, теперь озарённых изнутри кроваво-красным. Крылья поражают своими размерами и даже в согнутом положении стелются практически до ног демона. Но что-то с ними не так: перья в нескольких местах скручены и окрашены в чёрный.       — Твои крылья, — на выдохе произносит демон, и ангел кивает. Он протягивает руку к правому из них и с противным хлипким звуком отрывает гнилое перо.       — Да. Ты не прикасался к моим крыльям, но с ними то же, что и с телом.       Свет резко гаснет и кажется, что в комнате становится ещё темнее. Ангел возвращает себе былую форму, пряча крылья.       — Но они ведь отрастут? — демон поднимает с пола чёрное перо и с сожалением смотрит на Джина, ведь крылья для ангелов — самое большое достоинство и гордость.       — Конечно, через какое-то время. Иначе я был бы уже похож на общипанную курицу, — Джин смеётся своим уникальным смехом, от которого у Намджуна сердце пропускает удар, и он улыбается тоже. — Так что не отказывайся от меня, — ангел вдруг становится серьёзным и во взгляде искрятся надежда и что-то ещё. Кажется, он готов умолять. — Пожалуйста, Намджун. От этого я уже не излечусь. Прошу тебя…       — Никогда, — демон за секунду преодолевает расстояние между ними и заключает ангела в объятья, сливается с ним кожа к коже, зарывается носом в выемку ключиц и шепчет, что вылечит, что-нибудь придумает, не допустит истязаний каждые пять лун, что любит.       — Только что сказал же не подходить, — с обидой в голосе отвечает Джин, но обнимает в ответ, зарывается рукой в волосы, гладит.       — Сказал. Но не отказывался от тебя, — мычит куда-то в шею Намджун, затем немного отстраняется, берёт любимое лицо в ладони и смотрит прямо в глаза.       — И мы бы встречались здесь и просто смотрели друг на друга? — щёки ангела зажаты, отчего его речь становиться комичной, и демон искренне смеётся, являя ямочки на щеках.       — Да, — совершенно серьёзно отвечает Намджун. — Я бы поставил стул напротив кровати и смотрел, как ты спишь.       — Дурак! — ангел легонько бьёт его в плечо и ненадолго отстраняется. — Я хочу касаться тебя, обнимать тебя, ласкать, — Джин расстёгивает чёрное одеяние, оголяя желанную кожу плеч и груди, проходится по ним пальчиками, любуясь светлыми полосами. — Я хочу, чтобы и ты…       Ангел не успевает договорить, как его губ касается холодный язык и растирает влагу между ними, призывая приоткрыться, проскальзывает дальше, находит его, и чужие губы смыкаются в долгожданном сначала нежном, затем более жадном поцелуе. Руки Джина ложатся на крепкие плечи, глаза полузакрыты в блаженстве, а из губ вырывается еле слышный стон. Но демону этого достаточно, чтобы издать приглушённый рык и сжать тонкую талию крепче, оглаживая рёбра. Намджун спускается ниже, возвышаясь над обманчиво хрупким телом, и придерживает своего ангела, давая тому возможность откинуться назад в сильных руках. Он прокладывает дорожку мокрых поцелуев от линии челюсти к выступающим ключицам, вырывая протяжные стоны, нетерпеливые руки ангела зарываются в чёрные волосы и давят ниже. Что ж, демон сделает всё для своего света звёзд среди тьмы вечной ночи. Он знает, как сделать приятное, как доставить своему мальчику наслаждение. Намджун облизывается и продвигается к тёмному ореолу соска, втягивая его в плен своих губ. Свободная от поддержки рука сжимает округлую ягодицу, спускается ниже к внутренней стороне бедра и, не продержавшись дольше минуты, плавно перемещается к паху, переходя на нежные, но настойчивые поглаживания.       В мыслях Джина буря. То, кого он так страстно желал последние несколько лун, наконец-то в его руках: любимое тело над ним дрожит в нетерпении, любимые губы заставляют поджиматься колени, любимое сердце стучит в такт его собственному, и пусть те, кто утверждает, что у демонов его нет, захлебнутся в горящей смоле. Да, это вам говорит ангел. Ведь вот оно — сердце! Бьётся, любит, переживает за него, его сердце — пусть чёрное, страшное, порочное, но демон отдал его ангелу, и тот знает это; он может вырезать его тем самым кинжалом, что валяется теперь где-то на полу, вырезать и объединить со своим, и демон разрешит ему. Джин больше не боится своих тёмных мыслей: он им отдался, как отдаётся сейчас единственной настолько же близкой душе, как и его собственная.       Намджун открывает глаза, чтобы перенести это действо на более подходящую плоскость, чем деревянный пол домика, построенного им самим в гроте, о котором, как он надеется, больше никто, кроме них двоих, не знает. Он открывает глаза и, помимо завораживающей картины, видит эти чёртовы отметины на безупречном теле, и вновь злость к себе заволакивает его глаза кровавой дымкой. Ему жаль его бедного ангела, обречённого расплачиваться за их ошибку в одиночку. Это несправедливо, Создатель так жесток! Зачем он создал души, способные полюбить друг друга, если за это приходится искупать вину? Пусть бы это был Намджун, на его теле проступали бы белые цветы, жгли бы его грубую кожу серебряными иглами, а он бы вырезал их, ведь к боли он привык. Демон бы вытерпел что угодно, лишь бы его ангел прекратил страдать.       — Эй, ты чего? — с губ ангела срывается недовольный стон, когда его ставят на ноги.       — Прости меня, — демон опускается перед ним на колени, придерживает за бёдра и нежно целует в чёрную отметину над пупком.       — За что? — не понимает Джин такой перемены: всё же было хорошо, ему всё нравилось. Не было боли, лишь наслаждение в каждом движении, в каждом касании.       — Прости, — Намджун поднимается с колен и целует другую отметину в районе сердца. — За то, что не могу по-другому. За то, что люблю тебя.       — За такое не просят прощения…       — За такое, — демон с грустной ухмылкой указывает на поражённую чёрным кожу. — Просят.       — Ах, это, — Джин уже и забыл, зачем пришёл сегодня в грот. — Да, нужно их убрать, — ангел поворачивается в поисках кинжала и поднимет оружие с пола, намереваясь продолжить начатое. — Я сейчас, подожди немного.       — Что ты… Нет! — Намджун уже не знает, на кого сильнее злится: на себя или на это самоуверенное лучистое существо, что на его глазах готово продолжить ужасную пытку.       Кинжал за долю секунды притягивается в руки демона, и если бы ангел был более собран, то не позволил бы этому случиться. Намджун перехватывает рукоять удобнее и неожиданно для Джина полосует себя по открытой коже груди, отчего у обоих вырывается болезненных вздох, хотя у Джина это больше походило на крик.       — Ты что творишь!       — Как жжётся, — демон морщится, смотря на рану, которая обильно сочится иссиня-чёрной кровью, но постепенно затягивается.       — Конечно, жжётся! Зачем ты себя калечишь?       — Ещё и силы порядком отнимает, ты тоже это чувствуешь?       — Д… да, — на глазах ангела выступают слёзы: смотреть на то, как любимый ранит себя, смотреть на его боль намного тяжелее, чем испытывать самому.       — Теперь ты понимаешь? — демон проводит ещё одну полосу на своём животе, морщась от боли.       — Я понял! Понял! Прекрати уже, пожалуйста, хватит!       — Не мучай меня больше, рассвет души моей.       — Но это всё равно придётся сделать, ты же это знаешь, да? Мне нельзя просто остаться здесь с тобой, как бы я ни хотел… И пусть я превращусь в чёрное нечто, если отметины не убрать, и пусть мне придётся вырвать все перья, я не могу…       — Но я смогу найти средство: что-то должно помочь! Я найду, поверь мне.       — Не сейчас, — Джин понуро опускает голову. — Собрание Совета пройдёт через две луны. Я должен быть там, и ты, кстати, тоже. Поэтому, как бы ни было больно, я должен сделать это сейчас. И мне, — ангел медленно поворачивается спиной, являя новые отметины, — нужна твоя помощь. После этого я буду не в силах что-либо сделать. Закончи со спиной: всё я накидкой не прикрою, — демон опускает руку с кинжалом и отворачивает в сторону голову, нервно вздыхая. Его грудная клетка клокочет невысказанными ругательствами в сторону Небес, но кто его услышит. — Пожалуйста, Намджун…       Демону хочется надрывно завыть, ворваться в Совет и каждому всадить кинжал в сердце, подняться к Создателю и спросить, за что его ангелу столько страданий. И пусть за это его низвергнут в огненную пучину, вырвут крылья — что угодно, но ответ: «За любовь к тебе» — уже сейчас кривыми рубцами на сердце вырезан.       — Я сделаю это. И спину.       — Хорошо, — с облегчением выдыхает Джин, на его лице сияет улыбка, хоть и страшно до жути.       — Хорошо, — Намджун всем корпусом разворачивается к беззащитному ангелу, сжимает рукоять, наполняя кинжал своей энергией, смотрит в любимые глаза и не может заставить себя улыбнуться в ответ. — Ты готов? Насчёт три, — в ответ уверенный кивок.       — Я люблю тебя.       — Один, два…       Джин не слышит конца отсчёта: Намджун за доли секунды делает несколько разрезов в нужных местах, и на тело ангела обрушивается жгучая, невообразимая боль, ноги отказываются держать, а лёгкие сокращаться. Джин падает вперёд, не в силах больше оставаться в своём уме, его подхватывают сильные руки, из груди вырываются сдавленные рыдания, не сдерживаемые более ничем слёзы льются потоком. Намджун сцеловывает их, шепчет что-то невнятное, кажется, тоже плачет.       «Интересно: у демонов слёзы тоже чёрные или, как у ангелов и людей, прозрачные? А, может, красные или…» — последняя мысль покидает разум ангела, его глаза закрываются, а сердце пропускает удар. Остаётся только тишина и белый свет, а Джин хочет во тьму, хочет в его объятия, хочет, чтобы ничего не существовало, чтобы только он и Намджун в этом гроте. Навечно.       Демон обнимает бледное, будто прозрачное тело своего ангела, нежно гладит по шёлковым волосам, смотрит на то, как чёрное перемешивается с золотым, на свою кожу, что тоже теперь окрашена в этот грязно-блестящий цвет, и не может сдержать слёз.       — Мой мальчик, — приговаривает он, вытирая слёзы с бледного лица своей шершавой ладонью. — Такой сильный, такой красивый, — целует в приоткрытые губы, как в последний раз, обнимает крепко и нежно, как будто сейчас ворвётся нечто и заберёт хрупкое тело, кажущееся сейчас безжизненным. — Мой.       Намджун ждёт, когда раны ангела затянутся, поднимает его на руки и относит на расправленную кровать, бережно опуская на живот неподвижное тело. Он откидывает подушку, чтобы Джину было удобней, проводит ладонью по волосам, успокаивая, убирает мешающиеся прядки. Чёрная энергия сочится из его пальцев, забирается в волосы, нежно, как и её хозяин, проникает в сознание ангела, окутывая беспокойный сон тёплой мягкой тьмой, как тот и хотел.       Демон забирается на кровать, перекидывает ногу через чужое бедро и таким образом садится, чтобы открыть себе обзор на несчастную спину. Поражённых участков немного, и можно будет так же быстро управиться. Намджун материализует кинжал и уже заносит его над беззащитным телом, но вместо пореза целует под лопаткой. Рука демона дрожит и опускается, откладывая оружие. Он ещё успеет принести эту боль, у них ещё достаточно времени вместе, а пока Джину нужно отдохнуть. Демон целует, гладит, обнимает, а Джин во сне улыбается. Намджун тоже улыбается сквозь слёзы и укладывается аккуратно сверху, оставляя последний поцелуй за ухом, и шепчет:       — Я люблю тебя.       Через две луны демон будет вершить судьбы людей, восседая в Великом Совете, как и его собратья, будет с раздражением огрызаться на каждое слово со стороны фракции ангелов и ловить их надменные взгляды на себе. Но один будет направлен именно к нему, и во взгляде этом будет что-то ещё. Что-то, что люди называют нежностью. И демон найдёт для своего ангела лекарство, и ближайшую вечность проведёт с ним в этом гроте. А если нечто посмеет забрать ангела раньше срока, демон сдержит своё обещание, данное самому себе: он завоет так, что небеса сорвутся на землю, ворвётся в Совет и всадит каждому из надменных ублюдков, диктующих абсурдные правила, кинжал в сердце, поднимется к Создателю и спросит, за что его ангелу столько страданий. И пусть за это его низвергнут в огненную пучину, разорвут на части — что угодно, но сердце они забрать не смогут. Ведь сердце демона навеки принадлежит Ему.