***
Новость о переезде была очень неожиданной для Феликса. Ему сказали об этом за неделю до отъезда. В тот вечер он сильно поругался с родителями и не желал их даже видеть. Ведь настолько обесценить желания, мольбы о разговоре и саму жизнь своего ребёнка могут только очень бесчувственные люди. Всё казалось страшным сном, когда он попрощался с друзьями и своим университетом, когда родители выставили дом на продажу, поспешно собрали вещи и перетащили мебель в грузовики. Всё казалось страшным сном, когда его родители прятали кучу бумаг, стоило Феликсу войти в комнату, и часто перешёптывались до самого отъезда. Казалось страшным сном то, что всю дорогу они ехали молча и даже не смотрели на сына. И как только он подошёл к дому, то понял, что его страшный сон ещё не закончился. Он только начался. Его вырвали из жизни и кинули на дорогу безызвестности, словно слепого котёнка, который только родился. Ощущал он себя примерно так же: ничего не видел, не понимал, никто не обращал на него внимания. Он просил объяснений, просил поговорить с ним, но в ответ от своей мамы получал лишь: «Нам всем нужно отдохнуть». Ему нужен был не отдых, а объяснение всей ситуации. Всю неделю юноша либо не общался с родителями от слова совсем, либо устраивал бойкоты и ничего не ел пару дней, отчего его тело потеряло много лишней воды и он немного схуднул, либо кричал и пытался вывести родителей на эмоции. В какой-то момент Феликс увидел слёзы мамы и услышал просьбу о том, чтобы он доверился им и ничего не спрашивал. Чтобы просто доверил свою жизнь родителям и поехал с ними в деревню. В словах мамы было отчаяние, и голос дрожал от плача. Стоя около столешницы, женщина рухнула перед ним на колени. ― Сыночек, прошу, послушай меня, пожалуйста, ― всё её лицо было залито слезами, а глаза были красными от лопнувших капилляров вследствие волнения и стресса. ― Мы не хотим вредить тебе. Мы видим и понимаем, что с тобой сейчас происходит, но, пожалуйста, я прошу тебя, перестань причинять нам боль. Не будь таким же эгоистом, как и мы с твоим отцом. Мы причинили тебе боль тем, что вырвали из твоей привычной жизни без всяких объяснений, но, пожалуйста, доверься нам в последний раз и будь мягче. Помоги нам покинуть родной дом с тёплыми воспоминаниями и любовью. Сейчас мы не можем объяснить причин, но, обещаю, позже мы обязательно всё расскажем. Мама сидела на полу и вытирала слёзы рукавом свитера: её руки трясло от страха и горечи из-за причинения родному ребёнку сильной боли. Феликс никогда не мог смотреть на то, как плачет мама. Он был готов разорвать всех и вся, когда видел её слёзы, но в этот раз, понимая, что причинил ей боль именно он, был готов разрывать уже себя. Феликс был расстроен, но слёзы и слова мамы заставили его довериться и спустить свою ненависть и злость на «нет». Подойдя к женщине и аккуратно приобняв её, он сказал, что не будет больше их мучить и расстраивать, что ему очень непонятна эта ситуация, но раз им с папой кажется, что такой поступок является верным, то просто отпустит свою старую жизнь и поверит родителям. Так просто, конечно, отпустить её не удастся, но он очень постарается.***
― Феликс, в каких фильмах ужасов ты видел такие дома? ― женщина подошла к стоящему парню, тепло улыбнулась, положила руку ему на плечо и, погладив его большим пальцем, пошла к входной двери. ― Ну да, мам, в фильмах ужасов никогда нет старых особняков, которые достаются либо в наследство, либо продаются по цене самой дешёвой конфеты из ларька, ― Феликс говорил уже сам с собой, ведь оба родителя к этому моменту уже находились в помещении, а он остался на улице в гордом одиночестве, продолжая рассматривать дом. Но точно ли он был один? Дом действительно отдавал чем-то странным и пугающим: весь подранный и искорёженный, окна старые, на стёклах местами виднелись трещины, а косяки прогнившие. Видно, что ему плохо. Видно, что он устал. Во дворе стояли качели, которые уже покрылись ржавчиной от долгих лет пребывания на этом свете, рядом находилась маленькая песочница, края которой были засажены клубами плесени и насекомых. Забор не выглядел безопасным: низкие деревяшки, прикреплённые друг к другу заколоченными наспех гвоздями, будто молили о том, чтобы их расцепили и, наконец, отпустили в иной мир. Слишком много они повидали за годы своей жизни и жизни этого дома. Феликс решил обойти особняк: держа руки в карманах, он медленно переносил ноги по газону, трава которого росла лишь кусками или проплешинами. За самим зданием его не ждало ничего интересного, ведь там, практически вплотную, на дом смотрели деревяшки всё того же забора, а может и более старые, чем перед домом. Они были определённо старше Феликса, а может, даже старше и его родителей. Единственное, что было на заднем дворе — множество деревьев разных пород: яблони, клён, вишня, — и некоторые кустарники. Ни на одном из растений не было плодов, даже опавших, лишь пожелтевшие или местами зелёные листья. Приближалась осень и отсутствие плодов на деревьях объяснить можно, но они же должны были хотя бы осыпаться на землю. Разве нет? Кроме основной зелени его взор зацепили скрюченные засохшие кустарники и деревья, находящиеся поодаль. «Вы всё-таки сбежали отсюда», ― пронеслось у Феликса в голове при виде этой печальной картины. Что ему показалось странным: прошлая живность была только около какого-то заброшенного домика. То ли это была летняя кухня, то ли сарай, то ли просто построенное помещение для украшения двора, — неизвестно. Возможно, несколько лет назад помещение действительно украшало этот чудный двор, но сейчас оно словно смотрело на Феликса с грустью в глазах, которыми парень представил побитые окна, и с печальной улыбкой на месте подранной деревянной двери. Жилище выглядело печальным и разбитым. Разбитость проявлялась не во внешнем, а во внутреннем виде: словно оно повидало столько всего, о чём даже думать страшно. О чём даже если попросишь ― не расскажет, ведь старые раны вскроются, а из щелей в стенах и двери потекут слёзы вперемешку с кровью от воспоминаний ужаса, который здесь случился. Именно поэтому Феликс, мысленно посочувствовав халупке, не решился туда зайти. Юноша сам не понимал: он не шёл туда из-за страха или потому что не хотел вторгаться в личное пространство и нарушать границы, которые и так были побиты временем и болью. Он просто не хотел причинить этому месту новую боль, от которой домик просто рухнет, не выдержав такого груза печали, разочарования в человеческих душах и обесценивания собственной деревянной печально-прекрасной жизни. Тяжело вздохнув, парень медленно развернулся и пошёл к входной двери. Ничего нового и интересного во дворе он уже не найдёт. Аккуратно приоткрыв тяжёлую дверь, которая, на удивление, была поставлена совсем недавно, юноша выдохнул, ведь на душе стало легче оттого, что в дом точно не проникнут воры или зверьё, которое обитает в лесу. Как только Феликс просунул голову внутрь дома, ноздри сразу же окутал запах прогнившего дерева, пыли, старости и словно… Смерти. Феликс, не став снимать ботинки, медленно ступил на пол, и уши сразу же прорезал скрип дерева под ногами, отчего Ли нахмурил брови и стиснул зубы. Но как только мальчишка стал медленно «скользить» глазами по дому, он понял, что представленная картина начинает разочаровывать его с каждой секундой всё больше и больше. Здесь было намного хуже, чем на улице. Но почему-то здесь он не ощущал той же печали, которая исходила от маленького домика. Здесь чувствовался запах алчности, злости, горя, и не было ни одного приятного аромата и ощущения. Словно дом был построен не из дерева, а из всех отрицательных эмоций, которые существуют в этом мире. Юноша понял, что дом ему не нравится не из-за внешнего вида: он не нравится ему из-за того, что Феликс начинает испытывать жалость к неодушевлённому. Но точно ли он был неодушевлённым? Прямо напротив него и, соответственно, входной двери, на полу сидели родители около журнального столика, который привезли из их старого дома. Зал был не особо большим, но в нём почему-то было очень неуютно, словно висящие полки, старое потёртое зеркало и часть лестницы, которая вела на второй этаж, очень давили на мальчишку своим отчаянием и злостью. Словно они гнали семью Ли подальше отсюда. Возможно, весь дом и его жильцы в виде мебели, ковров, зеркал и статуэток хотели наконец-то остаться одни. Хотели покоя и печальной тихой смерти без людей. Они устали от них. Пройдя немного влево, Феликс увидел кухню с окнами в пол: всё было таким же старым, но свет, который исходил от солнца через грязные стёкла, словно давал этой комнатке немного больше жизни, чем другим. Двери на кухню не было, вход украшала арка, войдя в которую справа от себя можно было увидеть пыльную столешницу, которую сдавливали горы коробок с посудой. Они стирали эту пыль и не думали о том, что, возможно, именно она грела столешницу в холодные времена, окутывая своей поддержкой и теплом. ― Ауч! ― вдруг вскрикивает Феликс, почувствовав резкую боль в щиколотке: опустив голову и взглянув на виновника своей боли, он видит ящик с инструментами, который поставил отец для того, чтобы всё здесь починить. Нужна ли эта починка жильцам кухни? Никто у них не спросил. Никто не спросил и о том: комфортно ли им греться под пылью? Под засохшими где-то в глубине пола слезами и кровью? Под лучами солнца, которые проходили обрывисто из-за подтёков, плесени и грязи на стёклах двух больших окон? Под звенящую песнь жучков, которых они впустили к себе, ведь те тоже были жертвами насилия людей? А также греться под красоту стрекоз, бабочек и мотыльков? Никто об этом у них не спросил. Глупые люди снова решили всё сделать по-своему. По-эгоистичному. Рядом с ящиком с инструментами он замечает пилу, шуруповёрт и саморезы, которые хранились кучкой в картонной коробочке. Подняв взгляд обратно, рядом со столешницей Феликс видит плиту, которую родители купили буквально месяц назад. «Столешницу разрежут и грубо втиснут в неё нового жильца», ― думает юноша, тихо вздыхая. У самого окна он видит холодильник, который был из новой серии компании, в которой работал отец. Мистеру Ли подарили его в качестве дополнения к премии за хорошую работу. Холодильник был в виде шкафа и определённо не вписывался в антураж всех стареньких вещей, которые будто с обидой смотрели на новых жильцов и не собирались их принимать. Открыв одну из металлических дверей, в «душе» холодильника Феликс видит пустоту, ведь еду сюда ещё не клали, но на нижней полке замечает пакетик, в котором друг на друге были сложены магнитики, цепляющиеся к своему другу. Они хорошо проводили время вместе, отчего и согласились посидеть в нём какое-то время, пока их не вернут обратно наружу, повесив на дверцы. Взяв пакетик, юноша аккуратно разворачивает его и начинает доставать магнитики один за другим, вешая малышей к своему старшему брату, будто возвращая тех в семью. Честно говоря, Феликс никогда не замечал, какие магниты родители вешают на холодильник, но сейчас его мозг был настроен на осмотр абсолютно всего, отчего под раздачу попали и эти малыши. «О, это родители привезли из Нью-Йорка, когда мама поехала на выставку своих картин. А тут я маленький плещусь в бассейне! Фото можно ставить даже на магнитики? Удивительно… Тут цветы, тут герои детских мультиков, а здесь… Я и…», ― Феликс, сведя брови к переносице, задумывается и начинает копаться в своей памяти, пытаясь вспомнить пожилого мужчину, который обнимал его на фото. Поняв, что, по логике, этот мужчина являлся его дедушкой, Феликс начинает возвращать старшему брату его малышей в хаотичном порядке. Закончив с этим делом, юноша разворачивается к входу и вновь идёт к нему, желая начать осматривать комнату с того же места, но идя мыслями и взглядом по другой стороне. Слева на него смотрел стол, который очень напоминал барную стойку: он, видимо, был самым боевым парнем из жильцов, потому что выдержать прибитые ржавыми гвоздями железные окантовки сможет не каждый. Также на самом столе был пепел, который обнимала та же пыль, являющаяся для всех словно пушистым тёплым одеялом. Как только Феликс присматривается к серым частичкам, на его взор бросаются круглые «шрамы» стойки: «Тушили сигареты. Как грубо. Могу я извиниться вместо тех, кто творил с тобой это чудовищное и бесчеловечное действие, не думая о том, что тебе могло быть больно?». Барная стойка была недлинной, так что, обойдя её и переступив через злосчастный ящик с инструментами, парень замечает широкий стол, вокруг которого стояло шесть стульев: дети притирались к своей маме так сильно, будто бились в испуге при виде незнакомых людей. Стол, пыль и насекомые защищали деревянные стулья от неожиданных гостей: у всех была словно психологическая травма из-за чудовищных действий, которые совершали люди рядом с ними, отчего мама-стол всеми силами пыталась загнать под своё крыло шестеро маленьких детишек и уберечь от новой беды. Сестра-пыль и друзья-насекомые очень старались помочь ей в этом. Но, к сожалению, не помогал лишь солнечный свет: через второе, более чистое окно, он светил на эту маленькую и избитую воспоминаниями семью, показывая все их шрамы, кровоподтёки, слёзы, синяки и, тем самым, привлекая к ней больше внимания. Навесных полочек не было: видимо, они не смогли пережить того, что здесь происходило, отчего разбились вдребезги, рухнув на свою старшую сестру-столешницу, причиняя ей новую боль. Возможно, они не смогли выдержать сильных ударов своих же маленьких дверец, криков, издевательств, слёз добрых людей и всех жильцов кухни. Не смогли выдержать криков о помощи своей сестры, которая была для них поддержкой снизу: она спасла их даже во время падения, отчего смерть показалась немного мягче и спокойнее, ведь их приняла в свои последние и такие родные объятия старшая сестра. Как только Феликс окончил осмотр кухни и вышел — все разом выдохнули. Но, если говорить точнее: мама-стол выдохнула оттого, что её детей не тронули, и поблагодарила доброго мальчика, который не забрал от неё её тёплое одеяло. Барная стойка начала переживать за мальчика, ведь от него исходил особый запах нежности, любви и чистого сердца. Она боялась, что с ним случится то же самое, что случилось здесь около пятидесяти лет назад. И лишь столешница не думала о мальчике хорошо: она была рада его уходу и презрительно осматривала двух новых жильцов, морально готовясь к тому, что скоро её изувечат и разделят на две части, подселяя рядом маленькую молодую плиту и её старшего металлического брата с цветными малышами. Пройдя обратно в зал и став на прежнее место у входа в дом, Феликс решает начать осматривать комнаты так же с самого начала: повернув голову влево, он видит пыльные свёртки ковров, которые прижимались друг к другу и тихо молили о пощаде, плакали и тряслись от каждого шага человека. Справа от них была дверь, но не деревянная: видимо, она решила поддержать подругу-столешницу и уйти вместе с её братьями. Когда юноша отворил дверь, на него вылетел рой жучков, что сразу закружил около лица, будто пытаясь прогнать того из ненавистной спальни, в которую они не хотели кого-либо впускать: в ней жил очень страшный человек, и жучки пытались увести Феликса подальше, чтобы не показывать ребёнку то, чего успели насмотреться сами, пока тихо сидели на люстрах или полочках во время всех действий, которые здесь происходили. Они боялись хозяина комнаты, но, живя в его спальне, старались защищать жильцов этого дома. Как живых, так и неживых. И ещё раз неживых. Понимайте, как хотите, но неживых жильцов здесь было больше, чем кажется на первый взгляд. Пройдя в небольшую комнату, перед собой юноша видит двуспальную кровать: не было матраса, покрывала, простыней, подушек и вообще всего того, что должно находиться на кровати. Она состояла лишь из каркаса и деревянной спинки, и держали эту тяжёлую ношу четыре деревянных ножки: они были такими маленькими, хрупкими и с побитыми углами. А также когда-то давно их расписали охотничьим ножом какие-то люди: надписи было не прочесть, но всю боль, которую ножки получали при каждом порезе, можно было ощутить на очень большом расстоянии, даже не склоняясь к ним. Тяжёлую ношу они несли не из-за увесистого каркаса и толстой деревянной спинки, а из-за того, что каждую ночь приходилось держать на себе очень злого и беспощадного человека. Им казалось, что давил на всю кровать вовсе не вес тела мужчины, а его тёмная душа. По обеим сторонам от кровати находились маленькие квадратные тумбочки, одна из которых выглядела хуже. «Видимо, ею пользовались чаще». Феликс был прав: тумбой слева пользовались чаще, ведь она стояла с той стороны кровати, на которой мужчина спал в полном одиночестве. Она была более истерзана, но её взгляд был намного теплее, чем у второй тумбы: словно муж смотрел на свою жену с облегчением, ведь она не терпела всех тех мучений, что испытывал он каждый день, а она корила себя за то, что никак не могла ему помочь. Лишь молча смотрела во время истязаний и мучений любимого. Слыша его крики, видя кровь и слёзы ― она ничего не могла поделать. Прямо над кроватью находилось одно окно, стёкла которого были пропитаны запахом сигарет, алкоголя, страха и боли. То было полностью покрыто грязью, но и это, наверное, даже хорошо: не было возможности впустить свет в комнату, при этом не вводя малышей и молодожёнов в ещё больший ужас от увиденного. Пусть они лучше представляют себе этот ужас в темноте, чем увидят его при свете дня и испугаются ещё больше. Справа от входной двери стоял туалетный столик с овальным зеркалом: ножки столика шатались, еле держась. А зеркало всю жизнь просмотрело на своего возлюбленного, который находился напротив: шкаф с одеждой. Он всегда смотрел на любимую, но мог видеть в отражении только себя. Он чувствовал её любовь, но кроме округлой формы и собственного отражения не мог увидеть ничего другого. Не мог подойти, обнять и сказать, что когда-нибудь всё будет хорошо. Как только парень вошёл в комнату, все жильцы обратили на него своё внимание и посмотрели с испугом: они не хотели, чтобы такой маленький ребёнок — чистый душой и сердцем — находился в этом суровом месте. Они-то уже привыкли, но пускать сюда кого-то ещё наотрез отказывались. К их счастью, юноша не задержался в комнате и вышел наружу, не забыв прикрыть дверь, отчего получил безмолвные благодарности. Пройдя снова к входной двери, Феликс двигается в правую сторону дома, где видит маленький коридорчик и одну единственную дверь, за которой находилась ванная комната. В коридорчике не горела лампочка, а точнее: она была разбита, оставаясь лежать кусочками в навесной люстре на стене. Иногда двери, которая вела в ванную комнату, казалось, что её лучшая подруга просто лопнула самостоятельно, не выдержав напора от хозяина, и бросила её справляться со всем этим ужасом самой. Приоткрыв деревянную дверь, юноша проходит в комнату: разбитая плитка-малышка, на которой не было большинства кусочков, смотрела на него с детской радостью в глазках. Она всегда доверяла людям и принимала на себя все их тяжёлые шаги, тела, кровь, рвоту и слёзы. Ею просто пользовались, но она всё равно доверяла людям, демонстрируя им печально-радостную улыбку. Её ярко-синий давно превратился в какой-то непонятный цвет и с первого раза было сложно его определить: где-то были красные подтёки, отчего она была местами фиолетовой, где-то из-за чистых слёз проявлялся голубой цвет, а где-то и вовсе не было кусочков, отчего виднелся серый бетон. Но плитка не расстраивалась: она просто улыбалась и радовалась новым нарядам. А вот над ней нависала мама, в которой происходило чёрт-те что за годы её жизни: она не показывала это своему ребёнку, но всю ванну украшали красные подтёки, а её края были покрыты царапинами, оставшимися от ногтей. «Надеюсь, это краска или ржавчина». Её старший брат, в который испражнялись чаще изо рта, чем из других отверстий человеческого тела, смотрел с грустью на племянницу и сестру, которая не хотела, чтобы мальчик подходил к ней и стыдил за то, что она позволила творить в себе такое. Но также, ко всему прочему, унитаз смотрел на себя в зеркало, находящееся слева от двери: он видел этот покорёженный вид, мерзкий цвет, чувствовал запах и помнил всё, что в него выходило из людей. Выходило это определённо не из-за еды. А зеркало, в свою очередь, было очень молчаливым и скромным: оно скрывало всю моральную боль и подавляло её, поэтому, больше не в силах держать всё внутри, сломалось физически. На его стекле была широкая трещина, из-за которой спокойно мог отколоться один или два кусочка; и всем жильцам ванной комнаты казалось: если бы кусочек и отлетел от зеркала, оно бы даже этого не почувствовало. Выйдя из комнаты, слева от себя Феликс замечает стену, края которой доходили только до его головы: это была лестница, ведущая на второй этаж и в три оставшихся комнаты. Пока юноша поднимался по лестнице, каждая половица скрипела, крича от боли и страха. Она помнила, кого по ней поднимали и грубо сталкивали, она чувствовала все тяжёлые шаги и стук тел, которые бились о каждую сестру по очереди, иногда перепрыгивая через одну. Поднявшись на второй этаж, Феликс видит три двери: две в начале коридора, находящиеся друг напротив друга, и третью в конце, которая смотрела на него слишком укоризненно. Первые две двери, словно два брата, смотрели друг на друга и корчили рожицы, показывая свои избитые щели в деревянных отверстиях и будто сражаясь за то, чьи царапины и шрамы краше и страшнее. Их подруга смотрела на юного парня и буквально молила уйти со второго этажа. А лучше вообще из этого дома. Она пыталась отпугнуть своим видом юнца, но тот, будто бросая вызов, лишь медленно подходил к ней. Открыв дверь, Феликс видит вторую ванную комнату: из-за небольшого окошка она была немного светлее, чем первая. Какие ещё были отличия? Тут стояла сестра ванны ― душевая кабинка, а также висела наполовину сорванная шторка. Именно сорванная, а не снятая. Из-за этого часть кабинки была оголена, что, на самом деле, очень сильно смущало девушку. А шторка, её лучший друг, всегда прикрывал юную особу, пока в ней происходил невообразимый ужас: он не показывал этих уродств младшенькому, чтобы не травмировать и без того пошатанную психику. Унитаз был чище, чем на первом этаже, но он всё равно не ощущал себя спокойно в этом доме. Тоже успел натерпеться. Феликс просто стоял и разглядывал душевую кабинку, стоящую слева, унитаз, находящийся справа, маленькое окошко напротив и зеркальце, которое было не только меньше своего брата с первого этажа, но и разрисованное акварельными красками. Оно висело слева от кабинки и старалось радовать своих старших ярким солнышком, цветочками и звёздочками, которые красовались на нём долгие годы. Ли, прикрыв дверь, двигается к двум враждующим братьям: подойдя к двери, находящейся справа, юноша тянет ручку вниз, но та не поддаётся. Решив, что это вход на чердак, парень спокойно разворачивается и приоткрывает последнюю дверь. Как только Феликс входит в помещение, в нос сразу же ударяет запах ужаса, истязаний и мучений. Всё было в пыли, грязи и мусоре. Всё было на своих местах. Жильцы этой комнаты давно сдружились и жили спокойно. Стоя у входа, справа от себя юноша видит зеркало, часть которого накрывал чёрный кусок ткани, и как только Феликс подходит ближе и снимает смертельное одеяло, на него сразу бросает грозный взгляд трещина, похожая на паутину. Казалось, словно кто-то ударил по стеклу кулаком или запустил в него что-то тяжёлое. Повернувшись, слева парень видит небольшую прямоугольную тумбу, высота которой доходила ему примерно до талии: она запрещала мальчику открывать свои ящики и начинать ворошить прошлое. Она защищала своих детей и никому не разрешала снова выдвигать и задвигать три маленьких ребёнка, которые и так натерпелись слишком многого. Напротив, ближе к левому краю, было широкое окно с красными подтёками и плесенью в углах. Перед самим окном находилась двуспальная кровать, которая была истерзана ещё больше, чем её мать, находящаяся на первом этаже. Мама каждую ночь слышала крики о помощи, вопли и слёзы отчаяния своего сына, но никак и ничем не могла помочь, отчего груз падал с ещё большей силой на четыре маленькие ножки. Удивительно, но кровать была застелена: грязное покрывало с динозавриками укрывало собой постельное бельё и подушки небесного оттенка с рисунками разноцветных звёзд и метеоритов. Динозаврики прятали своих убийц в прошлом и теперь защищали их от людей, которые причинили им намного больше страданий, чем простое внезапное убийство. Правда, к их сожалению, они не могли защитить ещё одного жильца из-за его частых отказов от предложения о помощи. На всё это печально смотрел тёмный деревянный шкаф, который стоял в правом углу: никто и нигде в этом доме не хранил столько секретов, сколько этот жилец. Являясь самым старшим, он не показывал младшим свою боль и каждый раз приказывал отворачиваться, когда понимал, что скоро начнётся очередной ужас. Феликс, прикрыв дверь комнаты, уходит на первый этаж к родителям, которые всё ещё осматривали бумаги, касающиеся нового дома, их работы и всего остального. ― Мам, пап, я всё осмотрел, ― юноша присаживается в позу лотоса на маленький ковёр, который они привезли из старого дома. Не рисковал садиться на какую-то мебель, а особенно ― на диван, стоящий позади родителей. Когда-то яркий цвет зелени перерос в болотный, а сам диван стал похож на искорёженное, побитое и истерзанное месиво. Садиться на него было страшно не из-за вида, хотя он тоже не придавал уверенности: большим страхом отдавало из-за печали и слёз в глазах-пуговках, которые даже не выражали улыбку. Он просто был сломлен и пуст, в принципе, как и все жильцы дома, но, являясь прямолинейным, ― не лицемерил и не скрывал свою боль. ― И как тебе? ― улыбается отец, продолжая перебирать бумаги. ― Я… Я даже не знаю… ― слух всех жильцов двух этажей был направлен к голосу Феликса. ― Мне почему-то кажется, что зря мы переехали… ― Феликс, мы же обсуждали это, ― мама смотрит на него с разочарованием и небольшим страхом. Она боится, что только ушедшие истерики и злость сына начнутся вновь и опадут на них с мужем сильной пеленой слёз, голодовок, криков и ненависти. ― Нет, мам, я не об этом, ― Ли задумывается и снова осматривает жильцов, которые смотрят в ответ с надеждой в глазах. ― Я имею в виду: нам не стоило трогать этот дом. В нём словно есть что-то большее, чем нам всем кажется. Словно этот дом пережил что-то, чего объяснить нельзя. Будто у него есть душа, как и у каждой вещицы в доме, да даже у той пристройки на улице. Я не думаю, что было рационально переезжать именно сюда. Не думаю, что закончится это чем-то хорошим… ― Феликс замолкает и опускает взгляд на половицы, которые смотрели на него с большой благодарностью за его слова и чувства. Жильцам он определённо понравился. Пока Феликс смотрел на улыбающиеся щёлки в полу, к сожалению, он не увидел, как родители в страхе переглянулись: отец аккуратно подсунул какой-то из листов, лежащих на столе, в самый низ и поджал губы, а мама просто растерянно и печально смотрела на сына, и на её глаза наворачивались слёзы, которые женщина пыталась спрятать, опуская голову. Семья просидела за столиком до одиннадцати ночи, обсуждая ремонт дома. Точнее: обсуждали родители, а Феликс молчал, ведь его до сих пор смущало то, что дом собираются менять. Они успели заказать еду и покушать, но, при получении заказа, юноша заметил слегка странное поведение курьера: мужчина посмотрел сначала на дом, потом перевёл взгляд на мальчика, покачал головой и, тяжело вздохнув, вернулся к машине, которую выдала ему компания для доставки еды. Феликса, конечно, смутила реакция курьера, но больше его удивило то, что в этой деревне нашёлся ресторан с доставкой.***
Alx Beats — Everything Would Be Fine Днём Феликс проснулся в машине: родители не позволили ему спать в доме, так как там было слишком грязно и пыльно, но сами не легли отдыхать, всю ночь убирая дом и всё вычищая. Стирали серое одеяло пыли, отчего все жильцы ёжились от холода и страха. Мыли мебель, заливая химическими средствами их раны, которые заползали в щели, обжигая и возобновляя их боль. Родители не стали заказывать новую мебель без сына, решив, что если они живут тут вместе, то и делать должны всё вместе. Жильцам совершенно не понравилось то, что натворили с их домом. Они были злы и расстроены. Дети безмолвно плакали, пока жучков выгоняли дихлофосом в иной мир, а бабочек и стрекоз выпускали на волю. Хотя на воле они были как в клетке. Их волей был дом и друзья. Никому из жильцов не понравилась дискриминация того, что маленьких и некрасивых жучков просто убили, а красивых существ выпустили в мир. Это убивало всех ещё сильнее. Когда промывали ковры после чистки, то вместе с кровью и проточной водой с них стекали слёзы прошлого. Больше всех родители Феликса расстроили старый шкаф на втором этаже, ведь когда он видел, что динозавриков со звёздами и метеоритами спускали в мусорный пакет, то дверца невольно скрипнула, выпуская весь вопль боли и слёз, прося, чтобы его младшеньких не выбрасывали на улицу. Весь дом был убран и опечален. Зайдя в помещение, Феликс больше не чувствовал запаха пыли, металла и чего-то, что очень воняло из дивана: приятно пахло средствами, которые перебивали запах и чувства тех, кто злился на его родителей. Перебивали запах громких криков от затекания химических средств в раны, от прощания с младшенькими, насекомыми и серым одеялом. Теперь было ещё больше боли, которая буквально сжирала Феликса. Ему было невероятно неуютно. Пройдя на кухню, юноша осматривает уже чистые полы, столешницу и стол. Видит плиту, которая уже стала частью гарнитуры, и с печалью смотрит на девушку, которую разрезали на две части ради новенького жильца. «Вас снова поломали. Снова поступили эгоистично. Снова не позаботились о вас и ваших чувствах. Простите меня, пожалуйста, мне нужно было просить больше и усерднее. Простите, кто больше сюда не вернётся. Простите меня». Феликс опускает голову и шумно выдыхает. ― Ликси! Привет! Долго же ты спал. Уже целых три часа дня! ― мама радостно подбегает к сыну и обнимает его, притягивая к себе и кладя ладонь на светлые и немного взъерошенные волосы. ― Ну как тебе? ― женщина отходит и проводит рукой, демонстрируя новые «окрестности». ― Мы с папой старались. Феликс понимает, что эти старания были напрасны, но не решается сказать об этом, потому что знает: на него снова посмотрят, как на глупца, который считает неодушевлённые вещи ― жильцами с широкой и истерзанной душой. ― Вы большие молодцы! Теперь кухня нравится мне намного больше! ― лжёт, натягивая улыбку. ― Ну, я пойду к себе в комнату, нужно вещи разобрать. Я же могу занять ту, которая на втором этаже? ― юноша хочет поскорее сбежать от родителей и не скрывать своих эмоций, как делает это сейчас. ― Да, конечно. Только одну комнату мы не смогли открыть: наверное, вход на чердак, ― спокойным голосом отвечает отец, пока чинит слив раковины. Её Феликс заметил только сейчас: она пряталась на столешнице под тёмной тряпочкой. Самая скромная из всех. Но сейчас, решив отодвинуть скромность на второй план, она вопила во всё горло, оглушая жильцов, пока её внутренности выворачивали наизнанку. Слегка кивнув, юноша быстрым шагом направляется на второй этаж, прихватывая чемодан, который стоял у входа ещё со вчерашнего дня. Войдя в свою новую комнату, он видит ту же чистоту, что и во всём доме: теперь тут не было даже и следа от чего-то пугающего. Все души скрыли в себе боль и страх. Они больше не демонстрировали свою печаль в виде крови, пыли, шрамов и слёз. Теперь они показывали красивую оболочку, разбиваясь внутри с каждой секундой всё сильнее. Феликс перебирал свои вещи, раскладывая что-то в старый шкаф, а что-то — в ящики-малышки. Постель уже была заправлена, и теперь на ней располагались новые жильцы в виде бежевого покрывала и белого постельного белья. До самой ночи парень просидел у себя, отказавшись от ужина: его что-то тревожило, хотя он сам не понимал — что. Что-то было не так. Словно на него смотрели тысячи осуждающих глаз, отчего он, сам того не осознавая, извинялся раз за разом, когда трогал какую-то мебель или не свою вещь. Юноша сходил в чистую душевую кабинку, где, соответственно, принял душ, а также заметил, что на юной девушке висела уже новая небесно-голубая шторка. Всё было чисто и убрано, отчего Ли спокойно щеголял голым по ванной комнате, смущая своим видом всех жильцов. Вернувшись обратно к себе, он стянул футболку и, оставаясь в одном белье, улёгся на чистое постельное. Укрывшись одеялом, блондин посмотрел в окно, замечая на тёмном небе полную луну. «Что-то случится. Полная луна ― не всегда к добру». 3:00 Феликс распахивает глаза и смотрит в потолок. Он не понимает: почему так резко очнулся и что случилось? В первые секунды ему показалось, что пора вставать в университет, отчего быстро схватил часы и взглянул на короткую стрелку, но, осознав, что никакого университета уже нет, парень просто выдохнул и откинулся обратно на подушку. Резкое пробуждение, конечно, заставило его поволноваться, но особого внимания он этому всё равно не придал. «Из-за стресса, наверное». Но пробуждение не волновало ровно до того момента, пока он не почувствовал холодок на своём правом плече: такой секундный и слабый, который даже уловить невозможно, если шевелиться или чем-то заниматься, — но сейчас Феликс не шевелился, отчего чётко смог его прочувствовать. Списав это на сквозняк с какой-нибудь щели, ведь ночами уже не тепло, как летом, он устало прикрывает глаза, всё ещё лежа на спине. Не пролежав спокойно и минуты, юноша чувствует, как на плечи опадает что-то тяжёлое и холодное, и как это «что-то» грубо сжимает нежную кожу и вдавливает его в кровать. Резко открыв глаза, перед собой Феликс видит искорёженное лицо с чёрными глазами и чересчур широкой улыбкой, словно щёки того разрезали и оголили все зубы. Это «что-то» нависало над юношей, стараясь причинить ему как можно больше боли и вселить как можно больше животного страха. — Зачем вы пришли к нам в дом?