Martin Phipps — Black Widow
Над Феликсом сидело нечто: оно упиралось в парня своими тощими руками и впивалось чёрными когтями в хрупкие плечи, оставляя следы и кровоподтёки. Что-то, что было похоже на ноги ― не касалось Ли. Почему было похоже? Они не выглядели естественно для человеческих: были слишком длинными, тощими и на ступнях заострялись в тёмные конусы. Одна «нога» стояла на полу, а вторая — на подоконнике, находящемся справа от чудовища: колени были согнуты, отчего ему было легче наклоняться к жертве и нежеланному гостю. В чёрных пустых глазах выражались страх, ненависть, злость, одиночество, а также — боль: в этих глазах боли было больше, чем во всех жильцах, находящихся на кухне, спальнях и ванных комнатах вместе взятых.
На нём надета белая потрёпанная рубашка, края которой были словно истерзаны и свисали кусками. Ткань на одежде в плечевом отделе, как и сами худощавые плечи чудовища, была разодрана: из худой, холодной и безжизненной плоти ранее, лет так пятьдесят назад, сочилась кровь, которая теперь была тёмно-бордового цвета с примесью пыли и грязи в самих ранах. Жидкость когда-то давно залила белоснежную ткань и теперь красовалась на ней тёмными засохшими пятнами. Каких-то пуговиц не было, а какие-то просто были не застёгнуты. На чёрных брюках картина была не лучше: ткань, покрывающая колени и бёдра, была разорвана и испачкана чем-то непонятным. Скорее всего ― кровью. Истерзанный временем ремень беспощадно сжимал бедренные кости, оставляя на них отметины. Эта боль уже не чувствовалась, ведь чудовище уже сроднилось со своим костюмом, и он был для него словно второй кожей. Именно этот костюм когда-то давно сопровождал хозяина и себя в последний путь.
Оно рассматривало большие глаза, освещаемые луной: видело этот напуганный до ужаса взгляд и пелену слёз, покрывающую очи шоколадного цвета. Видело, как со лба течёт пот, а губы приоткрыты в немом крике. Чудовище улыбнула эта картина, отчего оно растянуло свою и без того большую улыбку ещё шире. Феликсу не показалось: щёки и вправду были разрезаны. Вероятнее всего, чтобы его улыбка всегда сверкала, и он озарял ею всех и вся. Сквозь боль, слёзы и разочарование.
― Ты ответишь? ― чудовище стискивает острые зубы и придвигается ближе к лицу парня, вжимая того в кровать сильнее своими руками.
Феликс в это время находился в самом настоящем шоке: он не мог сдвинуться с места и что-то сказать. От увиденного его окутывал ужас, окутывала боль в плечах и окутывал страх в голове. Он не мог оторвать взгляда от тёмных бездушных глаз: они были такими пугающими, но в них было просто невозможно не смотреть. Словно тёмные очи выпустили нити из себя прямо в глаза Феликса и заставили смотреть им в лицо. Заставили смотреть в глаза ужасу и сожалеть о том, что они вторглись в личное пространство всех жильцов и начали наводить тут свои порядки без спроса.
― Я чувс-ствую каждым поз-звонком твой укориз-зненный вз-згляд.
Нити отпустили шоколадные очи и посмотрели через левое плечо назад. Оно повернуло голову, демонстрируя длину разреза на лице, а лунный свет озарил зубы, которые располагались в глубине рта, являясь жевательными. Чудовище говорило словно само с собой, но смотрело куда-то назад. Сзади стоял только шкаф с одеждой.
― Ты с-ерьёз-зно с-сейчас-с ругаешь меня? Уволь. Ты с-сам с-себя видишь? Ваше с-серое одеяло з-забрали, с-стирая его с-с этого с-света в одно движение. Твоих друз-зей — этих чёртовых диноз-завров с-с глупыми з-звёз-здами выкинули на помойку, которые с-скоро окончательно умрут с-с воплями и криками оттого, что будут гореть з-заживо! Нашу подругу раз-зрез-зали и вс-ставили туда ещё одного нежеланного гос-стя. У другой моей близ-зкой подруги отобрали её з-защитника и повес-сили шторку с-с мерз-зко-голубым цветом, которая прикрывает теперь голое тело парня, пока он плещется в душевой. В тебя з-зас-сунули кучу чужих вещей, и теперь тебе приходитс-ся хранить их в с-своей душе, которая так долго пус-стовала и отдыхала. Эти грёбаные вещи заняли моё мес-сто для с-сна!
Оно снова медленно повернуло голову к Феликсу, чем ужаснуло его ещё больше: на лице «сияла» та же улыбка, но в глазах были ненависть, злость и смерть. Да, именно смерть Феликс увидел в чёрных бездонных глазах.
― Они з-забрали у нас-с вс-сё.
Чудовище хоть и говорило с другом, но яростно смотрело именно на парня, продолжая сжимать его плечи: синяки и глубокие раны точно останутся.
― Как они з-забрали у нас-с вс-сё, так и я отберу вс-сё у них. До конца. Даже их жизни.
Оно приблизилось к лицу Феликса, опаляя его холодным дыханием и выпуская изо рта запах металла, злости и ужаса, и злобно посмотрело. Феликс наконец-то смог пересилить себя и сильно зажмурил глаза, из которых сразу же хлынули слёзы и потекли по вискам. Кадык задёргался, дыхание участилось, грудь начала быстро вздыматься, а тело — дрожать. Юноша был готов буквально реветь от ужаса, который сейчас испытывал. Он не понимал, что происходит. Не понимал, что сделал не так. Это сон? Реальность? Что это, чёрт его дери, такое? Он был готов раствориться среди белоснежных простыней или провалиться под землю. Был готов сделать всё что угодно, лишь бы этот кошмар закончился. Конечно, к счастью, Феликс пока что не знал, что под землёй его ждало бы намного больше ранее живших здесь жильцов.
Юноша с силой жмурил глаза, сжимал челюсти, кулаки, молился всем Богам и пытался проснуться. Он боялся открывать глаза, боялся шевелиться, боялся делать хоть что-то. Феликс просто надеялся, что если попробует игнорировать этот кошмар и не поддаваться панике, то жуткий сон или что-то, что похоже на него скоро закончится. Неожиданно он чувствует, как груз сходит с плеч, запах пропадает, а перед закрытыми глазами стоит уже не кромешная темнота. Блондин медленно открывает глаза и сквозь тонкую щель видит, что шкаф и окно начинает покрывать свет солнечных лучей. Наступило утро. Оказывается, чудовище находилось в комнате не десять минут, как показалось Феликсу: оно находилось в помещении добрых четыре или пять часов. Целых двести сорок или триста минут ужаса пролетели как десять или пятнадцать. Они успели посадить в сердце юноши ростки страха, сомнений и сожаления, которые позже вырастут в величавые дубы кошмара, слома личности и смерти.
Феликс резко вскакивает с кровати, принимая сидячее положение: он с ужасом смотрит перед собой на белоснежные простыни и обрывисто дышит, приоткрывая рот и подрагивая всем телом. Сердце юнца буквально выпрыгивает из груди, больно обиваясь о рёбра и грудную клетку. Пот льётся рекой по всему телу, отчего на подушке и части простыни, которая находилась под спиной, образовываются мокрые пятна. Пальцы слабо содрогаются, мышцы на всём теле напрягаются, не давая расслабиться, а перед глазами всё та же пелена слёз, проказно не дающая развидеть хоть что-то перед собой в чёткой картинке. Парень медленно прижимает колени к себе и в страхе начинает осматривать комнату, которая явно не была рада его присутствию. Феликс словно каждой частичкой души и тела ощущал то, что гость он тут нежеланный. Чувствовал от каждого жильца презрительный и осуждающий взгляд. Пусть сон, пусть кошмар, но глупый мозг начинал одушевлять неодушевлённые вещи, заставляя парня ужасаться ещё больше.
«Простите! Простите меня, пожалуйста! Я не знал… Ничего не знал!».
Из глаз хлынули слёзы, и Феликс, дав себе волю, заплакал, утыкаясь носом в колени. Пусть это был стресс, пусть этот кошмар всего лишь выдумки головы, но страх, который испытывал юноша, нельзя было передать словами. Он просто поддался играм головы и поверил в то, что здесь и вправду кто-то живёт; поверил, что они с родителями заняли чьё-то место, и поверил, что на них действительно кто-то зол, отчего не сдержался, заплакал и начал извиняться. Было плевать, перед кем он извиняется, было плевать, что извиняться-то и не перед кем, главное — дать волю эмоциям и успокоить свой организм.
Есть одно выражение: «После бури всегда наступает затишье».
Так вот тут оно не наступило: затишье поменялось местами с бурей, отчего после тихого плача, из самого сердца Феликса вырвался дикий рёв, оглушающий жильцов всего дома. Он рыдал во всё горло, руки сжимали простынь, а позже — волосы; тело трусило, словно от сильного мороза, гортань болела, а голова была готова взорваться. Каждая фибра души плакала вместе с хозяином от пережитого ужаса, а артерии поддерживали сердце, чтобы то не лопнуло от страха и сильных эмоций. Они словно говорили быстро бьющемуся маленькому сердечку, сил которого уже не хватало держать как себя, так и весь организм: «Маленькое наше, успокойся, пожалуйста, это скоро пройдёт. Это всего лишь кошмар, всего лишь сон. Всё хорошо, солнышко. Потерпи немножко, не останавливайся, мы все вместе переживём это, и всё будет хорошо».
Красная плоть словно не слышала всей поддержки и нервно дёргалась в конвульсиях, не пуская достаточно кислорода к организму, отчего Ли начал задыхаться и плакать ещё сильнее.
― Феликс!
Мама с папой пулей залетают в комнату и подбегают к сыну: отец, стараясь держаться и не впадать в панику, как это делает сейчас его жена, быстро, но осторожно начинает осматривать ребёнка, а женщина нежно обнимает и гладит юношу по голове, пока тот плачет ей в плечо.
Почему отец ничего не нашёл? Почему не нашёл отметин, крови и ран? До прихода родителей, пока Феликс плакал и пытался успокоиться, он зарылся в одеяло и укрылся им с ног до головы, считая, что белоснежная пелена спасёт его от тёмных жителей. Точнее: жителя. И именно поэтому, когда родители вбежали в спальню, они увидели лишь покрасневшее от страха и слёз лицо, которое торчало из «укрытия». Белоснежное одеяло не пропустило кровь Ли на свет, оставляя в себе эту грязь и страх, потому что изнутри было забито пухом, который создавал толстый слой. Именно из-за этого слоя кровь осталась лишь на Феликсе и с внутренней стороны ткани.
За ночь одеяло смогло подружиться со шкафом: он не рассказал новому жильцу о том, что происходило в этом доме, но предупредил, что этот мальчик слишком чист и невинен для этой комнаты, и именно поэтому его стоит защищать от неприятностей. Конечно, одеяло не смогло защитить его от чудовища, но зато сейчас укрывало все его раны и не показывало родителям, чтобы Феликса не донимали вопросами, ответа на которые он не знает. И даже если ответы есть ― ему просто-напросто не поверят.
Одеяло старалось не отпускать мальчика, когда того обнимали, чтобы не подвергать его опасности. Оно пыталось хоть как-то загладить свою вину перед хозяином.
― Сынок, что случилось? — мама кладёт руки на лицо Феликса, выражение которого не передавало ничего, кроме страха и паники.
Юноша, продолжая плакать, сжимал одной рукой свои плечи, а второй — сильнее натягивал одеяло: оно, охотно поддаваясь, помогало хозяину и не спадало с хрупких плеч.
Ли ничего не отвечал и продолжал плакать, пока лежал у женщины на плече и смотрел на колени отца, который сидел рядом и гладил ногу сына через ткань. Родители поняли, что донимать юношу вопросами бесполезно, отчего они просто молча сидели рядом и ждали, пока тот придёт в себя.
Спустя двадцать минут сердце, наконец, начало отвечать организму на слова поддержки и понемногу успокаивалось: кислорода становилось больше, дыхание восстанавливалось, тело переставало трусить, ноги и руки отходили от окоченения, а слёзы прекращали капать. Феликс успокаивался.
Отстранившись от плеча женщины, он глубоко вдыхает и шумно выдыхает. Просидев молча ещё около пяти минут, мальчик, наконец, поднимает голову и смотрит на обеспокоенных родителей.
― Простите, ― Феликс сам не понимает: извиняется он перед родителями или перед жильцами. Его голова забита до самых краёв, но одновременно безжизненно пуста. Всё, словно в тумане: юноша находится в прострации, но всё равно пытается делать вид, что ему легче. Делает он этот «вид» для родителей или для себя ― неизвестно. ― Мне приснился очень страшный и реалистичный сон. Простите, я не хотел вас пугать, но просто не смог сдержаться. Такое произошло впервые.
Рука отца осторожно ложится на ладонь рядом сидящей жены, и мужчина тяжело вздыхает. Феликс видит эти действия, чувствует напряжение, ощущает, что что-то не так, и понимает, что ему хоть и верят, ну, или делают вид, но если он скажет что-то ещё, то сделает только хуже. Вроде, хуже быть уже не может, но он определённо это сделает. Блондин видит, что с родителями что-то не так: их действия, вздохи, взгляды ― всё не такое, как обычно. Они что-то знают и скрывают, но Феликсу уже не интересно: после пережитого пару часов назад он понимает, что узнавать что-то новое и определённо нехорошее пока не готов. Юноша решает соврать родителям, и даже его совесть соглашается на эту ложь. Она буквально сама говорит ему: «Малыш, если они лгут тебе, то ты можешь сделать то же самое. Это не будет местью, просто ты повторишь их действия. Но именно с твоей стороны ― это будет ложь во благо».
― Было что-то ещё?
Вопрос, заданный из уст отца, будто придавливает и так побитого и маленького Феликса.
― Нет. Я не помню, что снилось. Просто что-то очень страшное. Возможно, я плакал ещё из-за стресса, который испытал от переезда. Видимо, все чувства разом вырвались наружу и решили на меня накинуться. Всё уже хорошо, вы можете идти. Я скоро спущусь на завтрак.
Феликс мягко улыбается. Точнее: с силой выдавливает эту улыбку. Ему всё ещё страшно, боль пронзает душу и тело, плечи невыносимо горят, но он всё равно пытается держаться и лжёт, чтобы поскорее выпроводить родителей.
Старшие, обеспокоенно посмотрев на сына, молча выходят из комнаты, а Ли, в свою очередь, выдыхает и спускает с себя «укрытие». Вид, открывшийся перед юношей, сильно его ужасает: вся внутренняя сторона белоснежного одеяла была тёмно-красного цвета и расходилась в довольно большом диаметре. Отбросив ткань в сторону, Феликс быстро подскакивает с кровати и бежит в ванную комнату, желая оглядеть себя в разрисованном акварельными красками зеркале.
Christian Reindl, Lucie Paradis — Cernunnos
Как только он входит в комнату, его взгляд сразу же устремляется на душевую кабинку и небесно-голубую шторку, которая прижималась к девушке слишком сильно. Он помнит, что чудовище упоминало об этом, но понимает, что это были всего лишь бредни мозга. Поэтому, обеспокоенно оглядев их двоих, не предпринимает каких-либо действий, чем очень сильно обижает девушку.
Всё это казалось до ужаса странным и необъяснимым. Это же был чёртов сон, тогда почему тело болит, есть кровь и раны? Почему чудовище было всего лишь выдумкой, но из-за его слов хотелось обращать внимание на жильцов и делать из них что-то живое? Почему из-за каких-то сказок Ли чувствовал, будто находится в комнате не один, а ещё, более того, чувствовал укоризненные и обиженные взгляды? Конечно, сказки сказками, но жильцы действительно злились и обижались. Для них ничего не было сном. Для них всё было наяву, и это приносило им дикий дискомфорт. Да, они были на эмоциях. Да, были расстроены и злы. Но стоило им взглянуть на тело Феликса, то все разом ужаснулись и поняли, что сейчас их обида будет не к месту. Сейчас они должны извиниться перед юношей за своего хозяина. И они безошибочно знали, что сделал это именно он.
На самом деле, Феликс потихоньку начинал нравиться жильцам: они чувствовали в нём что-то родное и близкое. Им нравился характер мальчика, проявляющийся в заботе и понимающих мыслях, которые они слышали. Нравилась его чистая душа, которая хоть немного освещала их дом своей любовью. И, ко всему прочему, сегодня утром они поняли, что их души с Феликсом родны не только из-за нежного характера и любви. Сегодня утром они увидели другую сторону мальчика: растерянность, испуг и истерзанность хозяином. И после того, как они смогли найти в мальчике вторую, тёмную сторону своей души, поняли, что именно он и никто другой очень хорошо впишется в их побитую, но сплочённую семью.
Его тоже начинают безжалостно ломать и убивать.
Феликс медленно подходит к зеркалу, смотрит в отражение и ужасается, видя окровавленные плечи, в которых образовалось восемь ран, покрывающихся тёмными синяками. Царапины были очень глубокими. Где-то кровь до сих пор медленно скатывалась по молочной коже, захватывая каждый рельеф, выступающую кость или выемку, а где-то — была уже засохшей и красовалась тёмно-красными линиями на теле парня, доходя примерно до пупка.
«Что произошло?.. Какого чёрта случилось? Что… Что это? Это был сон! Чудовища нет! Это… Это галлюцинации? Тогда почему так болит? Что с этим местом? Что теперь со мной?».
Феликс вновь начинал впадать в панику. Он продолжал задавать себе десятки вопросов, но ответа не получал даже на один. Ведь изначально он подумал, да и думал до сих пор, что это был обычный страшный сон вследствие стресса и его печальных мыслей и чувств о доме, которые он испытывал вчера, осматривая помещение. Считал, что его фантазия слишком разыгралась из-за переживаний и печальной безмолвной истории дома. Считал, что плечи болели из-за душевной боли и страха. Думал, что во сне к нему правда прикасались, точнее, вероятнее всего, он сам прикасался к себе и делал больно, отчего, проснувшись, придумал какое-то чудовище. Это казалось обычной психосоматикой и ничем более.
Его испугало то, что всё являлось не сном, и раны действительно были настоящими. Всё было настоящим: боль, кровь, страх и паника. Жильцы тоже настоящие? Они тоже живые? А чудовище? Если да, то что оно такое и откуда взялось?
«Что или кто же это тогда был? О каких друзьях он говорил? Кому мы сделали плохо? Что оно такое?».
Дом начинал пугать, и не на шутку. Феликсу было страшно находиться в каждой комнате: все смотрели, все злились, все ругались, все жаловались. Оно злилось, оно истязало тело и душу. Казалось, что если ты не умрёшь от лап чудовища, то умрёшь из-за чёртовых мыслей, которые просто сведут тебя с ума.
На самом деле, юноша никогда не выбирал сторону: призраки есть или их нет. Мысли парня на этот счёт всегда находились где-то посередине. Но, находясь в этом доме, пришлось сместиться на сторону, где призраки всё-таки есть. Феликс был не глупым парнем и понимал, что раз уж родители приняли решение остаться тут, то в таком случае он просто попробует сжиться со всеми жильцами и, может быть, вот таким своим поступком задобрит хозяина, и тот перестанет его пугать.
Был-то не глупым, и описать подобные действия легко. А кто опишет душу? Кто скажет, как ему страшно и больно? Где родители обманывают, где чудовище пугает, где мебель живая. Как обходить эти пункты и пытаться сродниться с тем, чего даже не понимаешь? Как вот так просто перейти с мысли: «Да, я верю в призраков». На мысль и понимание: «Да, теперь я живу с настоящим призраком»?. Ты же не сможешь этого сделать, не пожертвовав чем-то своим. «Чем-то» — психикой, личностью и разумом.
Хочешь жить в несуществующем мире? Стань чем-то несуществующим.
«Что здесь происходит? Жильцы? Чем мы не угодили настоящим жильцам? Я не смогу заставить родителей уехать отсюда, если начну портить что-то в доме и закатывать истерики. Ведь если испорчу хоть частичку дома, если сотру хоть одну пылинку без их разрешения ― дом просто прихлопнет меня в ответ. Тут помогут либо долгие разговоры и обсуждения, либо попытки сжиться со всеми, находясь в мире и порядке, но… Чёрт… Какие долгие разговоры? Какие обсуждения? Родители уже начали портить здесь всё. Начали создавать что-то своё, наседая на хозяев. Они уже запустили эту бомбу замедленного действия, которая взорвётся только в нас троих. Что же делать? Что делать…».
Так как Феликс вынужденно бросил свой старый университет и в новый, где он будет учиться на заочной форме обучения, его пока что не определили, то он мог спокойно отдыхать и наслаждаться одиночеством, не думая об учёбе. Что он решил для себя? Просто наслаждаться бездельничеством и своими увлечениями нельзя. Нужно влиться в этот беспорядок. Стать одним из жильцов. Нужно сохранить свою жизнь. И теперь, раз мысли Ли не занимает учёба, то их займёт знакомство и дружба с домом.
Феликс медленно подходит к раковине, находящейся под зеркалом и, закрыв глаза, чтобы не видеть детского вопросительного взгляда напротив, начинает промывать раны и смывать с себя кровь. Шумно шипя и жмуря глаза, юноша осторожно касается каждой царапины, стараясь хорошо её промыть. Новая ярко-жёлтая мочалка теперь пестрит красными отметинами. Раковина снова принимает на себя чужую кровь и строго следит за тем, чтобы малышка-зеркало не смотрело на этот ужас. Когда-то давно они предостаточно насмотрелись и настрадались, отчего теперь запрещали малышам смотреть на подобное вновь. Грубоватая ткань проходится по каждой отметине, оставленной чудовищем, впитывает в себя алую жидкость и смывает хотя бы часть произошедшего ужаса. Хотя бы так. Хотя бы что-то.
Проведя в ванной комнате около десяти минут, юноша выходит, прикрывая за собой дверь, и быстрым шагом направляется к себе, а точнее: в гости к жильцам. Ему нужно обработать и заклеить раны, нужно их скрыть, а также посодействовать скорому заживлению. Но, на самом деле, обработка и латание ран, при которых он будет чувствовать себя дискомфортно от боли, волнуют его меньше, чем то, что он собирается сделать сейчас. Войдя в комнату и шумно выдохнув, привлекая к себе внимание, парень начинает обдумывать свой будущий поступок, смотря в пол.
«Феликс, ты со всем справишься. Ну, сделаешь ты это и что? Если тут никого нет, то это будет обычный разговор с самим собой, а если есть, то он может спасти тебе жизнь. Да, не самое привычное, что тебе приходилось делать, но ничего, в жизни нужно всё попробовать. Вот. Да. Давай попробуем? Да, не самое нормально. Да, слегка, а может и не слегка странное, но… А других «но» я не придумал, отлично».
― Извините, ― Феликс прокашливается и, медленно подняв голову, осматривает каждого жильца. Последний раз шумно выдыхая, начинает свой монолог: ― Я понимаю, что мы с родителями вторглись в ваше личное пространство и перевернули всё с ног на голову, ― юноша мягко приземляется на пол, усаживается в позу лотоса и опускает взгляд: он не мог смотреть на каждого жильца одновременно во время своей речи. Это покажется неуважительным. Покажется, будто бы он, смотря только на один предмет, говорит лишь с ним, а других обделяет. Именно поэтому решил смотреть на пол, чтобы его просто слушали. ― Я вижу, что с домом что-то не так и он нам не рад. Я даже не вижу, а чувствую это. Уехать мы не можем, потому что родители скрывают от меня причину переезда, из-за чего я не могу нормально с ними поговорить. Ранее, на мои попытки сказать что-то о доме, они лишь усмехались, просто игнорировали или странно переглядывались. Из этого можно понять, что слушать о подобном они точно не станут. Знаете, нездорово ощущать себя каким-то третьим лишним: ничего не знаешь, ничего не слышишь, нигде не участвуешь. Просто наблюдаешь за двумя людьми, которые, вроде, и считают тебя близким, но всё равно имеют секреты только между собой и не рассказывают тебе. Не ручаюсь за родителей, но если говорить обо мне… Я буду стараться заботиться о доме, приносить вам любовь и спокойствие и доставлять как можно меньше дискомфорта.
Закончив свою речь, Феликс просто продолжает смотреть на пол: он не шевелится, не поднимает головы и ничего более не говорит. Просто обдумывает произошедшее и сказанное. Спустя пару минут этого молчания юноша слегка хмурится и широко улыбается: он понял, как глупо и забавно это сейчас выглядело. Вероятнее всего, ему просто хотелось выговориться, а странный вид дома напугал его, отчего мысли перемешались и вылились в то, во что вылились. После всего сказанного и обдуманного Феликс решил, что никто его не слушал, и никаких жителей тут нет. Это просто глупые фантазии, которые появились на почве стресса и плохого сна.
Улыбался, фантазировал, успокаивался и считал всё это глупостью ровно до того момента, пока не начал вставать с пола: как только юноша опёрся руками, чтобы помочь себе подняться, то сразу же почувствовал ноющую боль в плечах, которые напомнили о том, что это не чёртова шутка, и чтобы Феликс замолчал и продолжал верить.
Ли метался меж двух огней.
«Так… Феликс, думай рационально: что это может быть? Тут два варианта: либо всё происходящее реально — все жильцы и чудовище, либо… Либо у меня чёртова шизофрения! Дом просто старый и страшный, в нём нет никаких жильцов и нет чудовища. Но эти раны… Они дико смущают. Стоп, а есть ли раны вообще? Может же быть такое, что я придумал их на почве стресса и волнения? А если их и вправду нет? Одеяло лишь казалось грязным, смывал я с себя простой пот, проступивший ночью, обмывал чистое тело, и заклеивать сейчас буду свои чистые и нетронутые плечи?».
― Мне начинает это не нравиться, ― не выдержав, юноша выпускает последнюю фразу из головы, и, сдвинув брови к переносице, в страхе осматривает каждого жильца. Но, на самом деле ― это не важно: говорит он вслух или думает ― жильцы всё равно всё слышат и знают.
Феликс медленно поворачивается вправо и смотрит в разбитое зеркало: в стекольной паутине он видит свои раны и синяки, а прикоснувшись — чувствует боль. Достаточно реалистично? Определённо. Дабы помочь себе разобраться в этой неразберихе до конца, чтобы точно убедиться: сошёл он с ума или нет, — Ли вскакивает с пола и бежит к кровати.
― Какого чёрта?! ― кричит парень, смотря на белоснежное бельё без единой капли крови. Он начинает комкать его, переворачивает с ног на голову, сбрасывает на пол, чтобы найти то заветное тёмное-алое пятно, которое он видел буквально час назад. ― Та-ак, Феликс, ― Ли сглатывает подступивший ком, слегка пошатывается, аккуратно подносит трясущиеся руки к голове, хватаясь за ту, и медленно присаживается на кровать. ― Давай успокоимся и попробуем всё обдумать? Давай? Давай подумаем: почему пятно пропало с одеяла? Почему ты видел его некоторое время назад, а теперь его нет? Давай просто предположим… ― юноша сидит на краю мебели и медленно качается взад-вперёд, говоря с собой. Он чувствует себя безумцем и не понимает: что делать в этой чёртовой ситуации? ― Обдумать… Надо обдумать… А что тут думать, блин?! Какое рациональное объяснение можно этому дать? Господи, я схожу с ума. Я просто схожу с ума. У меня просто уже едет крыша из-за этого чёртового дома!
Одеяло молча лежало под пятой точкой юноши и виновато смотрело на шкаф. Оно же просто хотело помочь: оно просто стёрло с себя все «улики», чтобы его не пришлось стирать и позже получать от родителей кучу вопросов. Как же так? Глупое-глупое одеяло. Молодое ещё совсем. Не знает, как помогать хозяевам и не выдавать себя со всеми потрохами.
Никаких завтраков Ли уже не хотел; еда вообще была на последнем месте в списке того, чего хотел Феликс. Он и так успел наесться всякого дерьма, находясь в этом чёртовом доме. Блондин сидел на полу около кровати и, держась за колени, смотрел в одну точку. Мыслей не было никаких. Он уже и не знал, что думать, что делать и что говорить. Его просто измучили и очень сильно нагрузили. Вся эта ситуация просто сводила парня с ума, а ещё большей загруженности поддавало то, что Феликс не спал с трёх часов ночи, хотя сейчас было уже девять утра. Ему дико хотелось спать, но было страшно снова закрывать глаза.
Феликс просидел целый час, пытаясь не уснуть и придумать новую идею или объяснение происходящему. Не получилось ни одно, ни другое. К половине одиннадцатого утра юноша уже клевал носом в свои колени, мозг постепенно затуманивался, прекращая подавать какие-то мысли, перед глазами мутнело, а тело расслаблялось всё сильнее с каждой секундой. Медленно улёгшись в полусонном состоянии на пол, блондин уснул прямо там: спал он крепко, долго и спокойно. Целых девять часов его никто не трогал и не донимал. Не беспокоили мысли, жильцы и хозяин.
***
Crywolf — Anachronism
Юноша медленно приоткрывает глаза и чувствует, как голова «гудит», а тело болит из-за долгого нахождения на твёрдой поверхности. Закинув руку на кровать, Феликс на ощупь находит свой телефон и, разблокировав тот, видит, что сейчас уже половина девятого вечера.
― Чёрт… Как я умудрился так долго спать?
Феликса и вправду волновал этот вопрос, и он бы обязательно обдумал это тщательнее, обязательно нашёл бы объяснение и снова погрузился бы в свои мысли, но… В комнате больше не было солнечного света. Он сидел в кромешной темноте. А как Ли уже понял: в этом доме темнота ― не самый приятный друг и собеседник.
Быстро включив фонарик на телефоне, юноша подрывается с места и бежит в коридор. Выскочив наружу и прикрыв дверь, Феликс шумно выдыхает. Только спустя пару секунд он замечает, что на нём всё ещё надето лишь одно нижнее белье. Он понимает, что в таком виде спускаться на первый этаж точно не стоит: как минимум ― это некультурно, как максимум ― свои раны он не обработал и не перемотал. Конечно, не было полной уверенности в том, что они натуральны, ведь был шанс, что они лишь плод воображения, но на всякий случай всё же решил прикрыть их пластырями или бинтами.
Ли аккуратно снова приоткрывает дверь, заносит правую руку на стену и пытается наощупь найти выключатель. Когда он находит заветный источник света, то опускает переключатель вниз, отчего комнату сразу же озаряет светло-жёлтое свечение, заставляя жильцов зажмуриться. Юноша выдыхает и, смотря на лампочку, осознаёт, что раз в комнате есть свет, который можно собственноручно включить, даже когда уйдёт солнце, то он может не выключать его ночью и не встречаться вновь с темнотой и чудовищем: уголки припухлых губ тянутся вверх, а на душе становится немного легче.
Пройдя вглубь комнаты, Феликс берёт в руки рюкзак и достаёт оттуда несколько пластырей и заживляющую мазь. Усевшись на кровать и разложив перед собой все нужные вещи, блондин, взяв тюбик с мазью, выдавливает немного густой консистенции на пальцы и мягко прикладывает те к одной из ран, сразу же шумно шипя и стискивая челюсти. Он промазывал каждую рану, осторожно касаясь той пальцами: мышцы рук и плеч сжимались от боли, глаза жмурились, а зубы стискивались всё сильнее, не выпуская из гортани стон или крик. Спустя пять минут, закончив это не самое приятное дело, Ли аккуратно наклеивает по четыре больших пластыря на плечи и, встав с кровати и убрав всё обратно в рюкзак, открывает двери шкафа, желая найти какую-нибудь футболку и шорты.
***
Феликс сидит за кухонным столом вместе с отцом и ждёт, пока мама закончит готовить ужин. Папа читает какой-то журнал, иногда посмеиваясь над картинками или смешными надписями, а мама слушает музыку в наушниках, пританцовывая весёлой мелодии. Один Феликс сидит и ничего не делает: ему почему-то было неуютно сидеть на этих стульях и за этим столом и смотреть, как на плите готовят еду и ставят пустые тарелки на столешницу. В груди что-то давило, а пальцы мелко подрагивали. Было ощущение, что если всё это сейчас не прекратится, если жильцов не оставят в покое, то случится что-то страшное. Именно поэтому есть снова перехотелось, настроение ухудшилось, а раны заныли сильнее.
Мама ставит на стол большую тарелку с рисом, вокруг которой размещает маленькие блюдца с дополнительными закусками или соусами и присаживается рядом. Феликс понимает, что если и сейчас откажется от еды, то снова увидит глупые переглядки родителей и уже не сможет сдержаться, чтобы не спросить насчёт этих тайн. Его состояние и так было пошатано странными событиями, он пугал сам себя, его пугал весь дом в целом, а тут ещё и родители? Такого нервная система Феликса уж точно не выдержит.
Молча взяв чистую тарелку и наполнив её небольшим количеством риса и кимчи, Феликс лениво подковыривает ложкой немного белёсых зёрен и направляет те в рот. Аппетита как не было, так и не появилось. Стало лишь хуже. Его тошнило от еды, от её вида и запаха. Тошнило от идеально чистых тарелок, сверкающих ложек и палочек, от цвета салфеток и мисок. Мама готовила прекрасно, к её блюдам нельзя было придраться, но в данный момент еда тут была не при чём: Феликса просто воротило от всего вокруг.
― Очень вкусно! ― сын натягивает улыбку и поворачивается к маме, на что получает лёгкое смущение и тёплую улыбку в ответ. Юноша мысленно выдыхает: его маленькая ложь сработала идеально.
Съев небольшую порцию и отказавшись от десерта, блондин встаёт из-за стола и направляется к раковине, чтобы привести грязную тарелку в этот тошнотворный идеальный вид.
― Феликс, а почему съел так мало? ― мама оборачивается и обеспокоенно смотрит на сына.
― Да… Как-то не хочется больше, ― Ли водит губкой по стеклу, осаживая белоснежную пену на ту, и, не поворачиваясь, говорит с женщиной. Быстро закончив своё дело, юноша поворачивается к родителям, вновь мягко улыбается и уходит к себе.
Вчерашнего энтузиазма бежать на второй этаж в припрыжку у Ли нет: он молча плетётся по лестнице, придавливая каждую ступеньку, которая корчится от боли из-за веса, ложащегося на неё.
Пройдя в комнату и прикрыв за собой дверь, он медленно пробегается взглядом по каждому жильцу и, не найдя чего-то странного или пугающего, подходит к кровати, начиная заправлять ту. Феликс любит порядок и чистоту: его воротит даже от пустой чашки на столе, фантика на полу или не заправленной кровати. Хотя, в данный момент, его воротило от чистого одеяла, на котором не было ни капли крови, от своих нездоровых мыслей, от еды и кухни, от наступившей ночи и от всего дома в целом. Воротило, конечно, от всего, но из этого большого списка исправить сейчас он мог лишь одно: заправить кровать. Хотя бы на одну вещь он перестанет отпускать гневные мысли и одаривать недовольным взглядом.
Комната, да и в принципе сам дом были новыми, отчего Феликс просто не знал, чем можно себя занять. Книги? Слишком поздно. Хобби? Нет солнечного света. Других развлечений у юноши не было, отчего от безысходности пришлось достать смартфон. Не было желания заходить в социальные сети и отвечать друзьям. Не было желания смотреть чьи-то новые публикации, смешные видео, картинки или уж тем более публиковать что-то самому. Как бы эгоистично это ни звучало, но сейчас было не до этого всего.
Феликс долго копался в телефоне, просто листая меню, просматривая старые фото или удаляя ненужные приложения, и совсем не заметил, как свет в помещении погас, а темнота окутала его хрупкие плечи.
Глаза начали болеть из-за слишком яркого освещения: вроде, обычно такого не было. Обычно свет светил со всех сторон и не напрягал зрение настолько сильно.
Подняв голову и поняв, что свет действительно идёт лишь от экрана смартфона, Ли медленно перемещает взгляд на потолок и видит, что лампочка не горит. Это могло быть обычное замыкание или могло просто выбить пробки: обычное явление в старых домах, которому даже удивляться не стоит. Но в свете последних событий Феликса словно на автомате кидает в холод, и по спине бегут мурашки от наседающей темноты. Ли замирает. Медленно положив телефон рядом с бедром, он смотрит на кровать, позже — на напротив стоящий шкаф, а уже потом начинает прислушиваться, ожидая какой-нибудь шорох или звук. Звук появился, шорох ― нет. Тихо скрипнули петли двери.
― Феликс? Не спишь? ― дверь приоткрывается, и оттуда высовывается голова мужчины.
― Чёрт! Пап! Напугал… ― юноша, чуть ли не подпрыгнув на месте, резко поворачивает голову направо, осматривая неожиданного гостя.
Сказал он, конечно, намного меньше, чем ему хотелось бы, но он всё же был рад, что смог удержать язык за зубами. За то время, пока скрип заполнял собой комнату, пробегая по каждому жильцу и доходя до ушей Ли, блондин успел напридумывать себе кучу всего, покрыться мурашками ещё больше и почувствовать, как сердце начало буквально выпрыгивать из грудной клетки. В голове метались лишь пугающие и негативные мысли, со лба стекала капля пота, а руки начало потряхивать. Благо, из-за темноты папа этого не увидел.
― Прости. Я хотел сказать, что тут проводка старая, и риэлтор предупредил нас о том, что после полуночи свет во всём доме выключается. Мастера пытались разобраться с этой проблемой, но у них не вышло, поэтому оставили всё, как есть. Забыл сказать за ужином. Ладно, я не буду мешать, пойду спать. Ты тоже не засиживайся.
Голова ныряет наружу, а дверь снова испускает скрип. Скрип не был приятной мелодией на высокой тональности — это был язвительный, громкий и устрашающий смех, говорящий о том, что наконец-то жильцы смогут поквитаться с Феликсом за его мысли о доме и за то, что он не верит в них.
Ли ничего не смог ответить отцу: не смог сказать слово, издать звук, кивнуть головой или помахать рукой. Он просто молча и с ужасом в глазах смотрел, как закрывается дверь, погружая комнату в кромешную темноту.
Луна снова появилась — она была неким зрителем, читателем или слушателем истории дома. Истории жильцов и чудовища. А теперь и истории Феликса. Только благодаря собственному освещению она могла видеть, что происходит за пыльным окном, отчего и сегодня пришла, желая прочесть новую главу. Свет был белым, ярким, с примесью блеска и волшебства. Но это не означало, что и глава будет волшебной. Феликс решил, что если сейчас выключит телефон, сунет тот под подушку, накроется одеялом с головой, крепко зажмурит глаза и попытается уснуть, то ночь пройдёт спокойно и быстро. Он действительно так думал. Действительно верил. Но верил ровно до того момента, пока не услышал тихое и шипящее:
― Фе-е-е-ли-и-икс-с-с, ― парень вздрагивает, расширяет глаза и начинает медленно вести взглядом по комнате. Но спустя пару секунд своих поисков понимает, что если сейчас действительно найдёт здесь что-то или кого-то, то испугается ещё больше: юноша жмурит глаза, сидя на пятой точке, прижимается спиной к подоконнику, поджимает колени и тянет рядом лежащее одеяло на себя, накрываясь им до самой шеи. ― У тебя крас-сивое имя. К с-сожалению, крас-сивое в тебе только оно, ― Ли начинает дрожать сильнее, сжимая тонкими пальцами ткань. Он понимает, что его разум начинает играть с ним в глупые и несмешные игры. Понимает, но всё же поддаётся этим самым играм, пуская солёные дорожки из шоколадных очей и вжимая в дерево позвонки до изнывающей боли.
Сидя с закрытыми глазами, сжимая пальцы до боли и тяжело дыша, юноша чувствует, как на губы опадает слабый холодок. Феликс помнит этот холод и помнит запах металла, коим его снова решают одарить. Именно поэтому он не открывает глаза, а, наоборот, лишь сильнее жмурится.
― Это сон. Просто сон. Глупый сон. Проснись, Феликс! Хватит. Пожалуйста, перестань издеваться над собой. Проснись, пожалуйста, ― юноша тараторит, словно в бреду, нервно мотает головой и пропускает всё больше солёных дорожек.
Перед шкафом представала невероятно печальная картина: он с грустью смотрел на то, как невинный мальчик вжимал позвонки в подоконник, дрожал, плакал и что-то шептал. Он боялся открыть глаза, боялся пошевелиться, а перед ним, практически вплотную, сидел их хозяин: он снова улыбался, снова вертел головой в стороны, рассматривая мальца, и эта улыбка означала только то, что сейчас снова начнутся издёвки и запугивания.
― Никакой это не с-сон. Пос-смотри на меня. Открой с-свои глаз-за и пос-смотри в мои. Улыбнис-сь мне в ответ, Фе-е-ли-икс-с, ― чудовище двигается ещё ближе к лицу юноши, и они оказываются буквально в паре сантиметров друг от друга: один безжалостно наседает, играясь и веселясь, а второй дрожит и плачет, осаживая хрустальные слёзы на миниатюрном лице, веснушки которого начинали купаться в солёном океане.
― Нет-нет-нет. Пожалуйста, хватит. Прошу, остановитесь. Кто бы это ни был: я или кто-то ещё, — остановитесь, пожалуйста. Я не хочу. Не могу. Мне страшно. Хватит, пожалуйста, ― слёзы начинают выделяться всё обильнее и скатываются по скулам, позже стекая по подбородку и попадая в ямочку меж ключиц.
― Я приказал тебе посмотреть на меня! ― голос становится грубее, шепелявость пропадает, и звучание начинает перерастать из человеческого во что-то действительно чудовищное и несуществующее. Словно сидящий внутри демон взял под контроль голос хозяина и начал впускать в него нотки скрипа, ярости и ужаса, моментами повышая или понижая тональность.
Ли дёргается и в панике распахивает глаза, снова лицезрея перед собой эту мерзкую и искорёженную морду. Блондин начинает уводить голову назад и вжимается в подоконник ещё сильнее. Казалось бы: сильнее уже некуда. Некуда, но если раздробить пару позвонков и вжать дерево меж рёбер, то немножко места всё же появится. Было страшно. Было больно. Но как не старайся: Феликс просто не может оторвать взгляда от чёрной бездны, поглощающей его хрустальные слёзы.
― Какой пос-слушный мальчик. Умниц-ца. З-за такой пос-ступок с-сегодня я не буду тебя бить, ― шкаф тихо скрипит дверцей, испуская печальный вздох:
эти слова принадлежали не хозяину. Когда-то они принадлежали другому человеку. ― Чего же ты такой непос-слушный, Фели-икс-с? ― голос снова походит на человеческий. ― Почему каждый раз-з мне приходитс-ся наблюдать, как отвратительно ты ведёшь с-себя по отношению к нашему дому? Почему с-сначала из-звинялся перед комнатой, а потом начал выливать мерз-зкую брань в её с-сторону? Ты глупец-ц. Прос-сто глупец-ц, которого такие же непос-слушные жильц-цы пытаютс-ся з-защитить от меня, ― Феликс молчит и не понимает слов чудовища. ― З-знаешь, Фели-икс-с, мне с-совершенно не нравитс-ся твоё поведение. Ты ведёшь с-себя очень с-странно: либо говоришь хорошие с-слова, но только жильц-цам или с-себе, либо ос-скорбляешь их и нарушаешь личное прос-странс-ство, либо молчишь, когда я говорю с-с тобой. Это очень неуважительно.
Ли всё ещё молчит. Страх не уходит, дрожь и слёзы — тоже, но теперь его организм охватывает ещё одно состояние: интерес. Ему до ужаса страшно, но что-то сидящее внутри буквально заставляло рассматривать каждую истерзанную частичку на лице чудовища, каждый разрез, зубы и шрамы. Заставляло смотреть в бездонные глаза, в которых даже блеск луны не отражался.
― З-значит так: либо ты с-сейчас-с начнёшь говорить с-со мной, либо я ис-стяз-заю тебя до с-смерти. Ну, хотя нас-счёт второго я не уверен, ― оно скалится сильнее. ― Ис-стяз-заю я в любом с-случае, но з-завис-сит лишь от тебя: с-сделаю я это с-сейчас-с или поз-зже.
Теперь на первое место встаёт страх и самосохранение, двигая интерес куда-то в сторону. Феликсу уже плевать на то, что он плакал из-за своих же кошмаров, что дрожал из-за своих выдумок, что вжимался в подоконник, причиняя себе боль, а перед ним никого даже и не было. Было плевать, если начнёт говорить сам с собой и казаться настоящим шизофреником. На всё в этот момент было плевать. Главное: спасти свою жизнь. Пусть даже и от самого себя.
― Х-хорошо, ― начинает отвечать юноша, запинаясь. ― Я буду г-говорить с-с тобой… То есть, с вами, н-но можно я отс-сяду? Мне просто… Пр-росто… ― Феликс опускает заплаканные глаза.
― Тебе с-страшно? Я рад! Мне нравитс-ся с-страх. Люблю, когда меня боятс-ся, ― улыбка натягивается сильнее. От собственного превосходства и радости оно задирает голову, продолжая усмехаться. ― А ты перес-стань с-снова прожигать меня вз-зглядом, ― чудовище медленно поворачивает голову направо и смотрит на шкаф. ― Тебе ничего плохого я не с-сделал, так что прекрати.
Резко отскочив от Феликса, оно пересаживается, точнее: переползает на пол, таща за собой длинные руки и ноги, — и смотрит на юношу. Ли, шипя и стискивая зубы, забирает свои позвонки у подоконника и двигается к подушке. Опёршись на неё спиной, юноша чувствует мягкость и расслабленно выдыхает. Снова поджав колени и натянув на себя одеяло, Феликс медленно поднимает голову и устремляет взгляд на шкаф. Он смотрит на него не из-за одностороннего странного диалога, который произошёл у них с чудовищем пару секунд назад: Феликс просто не хочет смотреть на то, что сидит на полу.
― Давно я с-с кем-то не общался. Давай поболтаем, Фели-икс-с?
― Д-давайте, ― Ли притягивает колени ближе, сжимая пальцами нежную кожу и оставляя на той следы от ногтей.
― У тебя ес-сть вопрос-сы?
Конечно. Конечно, у Феликса было миллион вопросов! Но также он понимал: ему не ответят ни на один из них. Он знал, что это лишь в его голове и, соответственно, задав вопрос, ему самому же придётся на него отвечать. А ответить на подобное Феликсу нечего.
― Вы говорили, ч-что я вторгаюсь в личн-ное прос-странство. Ч-что вы имели в виду?
― Ах, это… ― улыбка пропадает с лица. Нет, конечно, она всё ещё находилась на изуродованной морде, но по бездонным было глазам заметно, что чудовище как-то задел этот вопрос, выбивая из него всё веселье и задор. ― С-сегодня ты полез-з к моему другу в душу, чтобы дос-стать с-свою вещь. Чёрную такую, маленькую. Точнее: вещиц-цы было даже две. Ты не пос-стучал перед тем, как открыть дверц-цы моего друга, чем с-смутил его очень с-сильно.
― П-простите, пожалуйста. Я не знал, что нужно стучать. Простите меня, ― на втором извинении Феликс выпрямляется и кланяется напротив стоящему шкафу. Он понимает, что сейчас происходит беспросветный бред сумасшедшего, но жизнь и остатки нервов всё-таки дороже.
― Умниц-ца. Пос-слушный мальчик. На с-сегодня вопрос-сов дос-статочно. Моя очередь: с-сегодня утром ты говорил, что не з-знаешь, почему вы приехали в наш дом. Так ли это на с-самом деле? ― оно склоняет голову немного вбок, прожигая взглядом юношу.
― Д-да. Я правда не знаю, почему мы оказались тут. Р-родители мне не говорят.
― Х-хорошо-о. Ладно, Фе-еликс-с, мне пора уходить.
― Я могу ч-что-то для вас сделать? Для всех вас? ― Ли старается сказать и сделать всё, что в его силах, чтобы наладить отношения с головой. Чтобы она сжалилась к мальчику, перестала подбрасывать бредовые видения и больше не заставляла говорить с собой. Он был на сто процентов уверен, что находился в комнате один.
― Да-а. Относ-сис-сь к моим друз-зьям более уважительно: говори с-с ними и с-спрашивай раз-зрешения перед тем, как что-то с-сделать. Жди, пока его не получишь. Ты поймёшь, когда будет можно. Ес-сли не поймёшь, з-значит — нельз-зя. Я буду приходить каждую ночь и проверять тебя. С-смотреть з-за тем, как ты с-себя ведёшь, и с-спрашивать у жильц-цов, как вёл ты с-себя с-с ними.
Не получив ответа, чудовище вскакивает на конечности и прыгает к Феликсу, отчего тот резко зажмуривает глаза, сильно дёргаясь и ударяясь головой о стену. Как только юноша открывает их снова, то рядом уже никого нет.
