Секрет Бессмертия

— Коё Озаки, готовы ли вы, — пальцы прошибает дрожь. — взять в законные мужья Мори Огая. — Да. — ломящая челюсть ухмылка расползается по лицу, граничащая с той, нежной, что показывается у женщины в экране. Телевизор выключается, а крепкие руки поправляют шёлк юбки на теле почти кукольно красивого мальчика. Эти руки способны к жизни, но примыкают к диалогам со смертью, играя на двух фронтах. Эти руки способны изувечить и окрылить, способны и нарядить и вышвырнуть. Старые, с аккуратными ногтями и немного выпуклыми венами, будто сейчас превратятся в огромные корявые, костлявые лапы зверя, что ведут острым ногтем вдоль по бедру. Усмешка не сползает с лица, а старый нос зарывается в прекрасно пахнущие волосы. Небольшие морщинки на глазах теперь стало видно ещё ближе, а, казалось бы такой тёплый взгляд сейчас граничит с безумностью сего действа. Руки тонкими пауками лезут по гладкой коже под юбку, а тельце содрогается от холода. И вот, ладонь наконец оглаживает впалый в страхе животик, а адамово яблоко на шее вновь тяжелеет, пытаясь пропустить комок в горле вязкой слюной. Ухмылка спадает с лица, а под трепетный родительский шёпот в ягодицу мягко вонзается игла, жгучая, разливающая дрожь и горечь по всему телу. Слёзы выступают на глазах, а комок не перестаёт тяжелеть когда беглые глаза жмурятся, не в силах больше смотреть на мучителя, что лишь вновь воцаряется улыбкой. — Помнишь как это было, любимая? — поддельно нежная усмешка стелется на лице мужчины, а рука слазит обратно, нежно придерживая талию. — Д-да, Ринтаро, конечно помню. — лишь кривое подобие улыбки и писклявый голос — всё что он мог выдать в ту секунду. Всё, что он последнее мог в ту секунду. *** Семья Огай была всегда показана как пример другим. Любящий отец, мудрая мать и безумной красоты малыш. Мори успешный владелец нескольких больших клиник по всей Японии, Коё — известный кутюрье, в нарядах которой даже прошлась однажды первая леди, и Дазай — искусной очаровательности мальчик, что так похож на свою мать. Но не долго длилось счастье, потому что вскоре, в один день по новостям объявят трагическую судьбу рыжеволосой барышни в автокатастрофе, а маленький мальчик содрогнётся от выпавшего с рук отца пульта. Последние силы и надежды бросят лучшие врачи которых Огай мог позволить, но всё ни по чём. Ужас сковывал все грядущие эмоции при виде бледной жены, а вены раздувались от последних частичек гнева на весь мир, пока хлопотливые ассистентки носились вокруг койки как пчёлки. Напряжённая обстановка сказывалась на лице каждого из присутствующих, но когда врачи откинули скальпели и наконец вышли к мужчине, весь мир на секунду рухнул из-под его ног. Озаки Коё скончалась 30 августа, в 23:38. День похорон был молчаливым и дождливым. Будто бы само небо оплакивало столь прекрасную женщину, над которой так больно заигралась жизнь. Ближайшие родственники и друзья молча стояли у могилы, пока деревянный гроб возгружали в кладбищенскую яму. Муж старался подавлять слёзы скорби, тихо подбадривая маленького пятилетнего сына, что сам рвётся упасть к мамочке с желанием обнять гроб крохотными ручонками в последний раз. Невозможно выдавить и слова, лишь только слёзы катятся по людским лицам, что не в силах держать себя в руках от разрывающей грусти. Все будто зачарованы, не замечая когда действо заканчивается. Уже и приходит время разъезжаться, а все так и стоят, неподвижно под проливным дождём, наблюдая на могильной плите выведенное специально под заказ почерком женщины её имя. Красивая усмешка теперь увековечена на надгробии, а глаза горят с тем же блеском что был при жизни. Только вот теперь это можно наблюдать лишь в одном месте — здесь, на кладбище. Этот момент стал переломным для обоих членов бывшей семьи. Огай стал по-немного бредить, первый раз обращаясь к мальчику под именем «Коё» когда ему было шесть. Маленький Осаму, придя с площадки никак это не принял, не поняв сначала, почему отец его встречает будто случился какой-то праздник. Затем мужчина обнял запыхавшегося ребёнка, проводя в дом, со словами «Помнишь, милая? Сегодня наша годовщина» Но всё прошло и забылось. Будние дни ни чем не предвещали беды, но что-то стало медленно меняться. Стиль общения отца, гардероб мальчика и какие-то странные моменты, когда мужчина называл мальчишку материнским именем. Всё это не давало покоя, путая. Ребёнок окончательно запутался в мыслях папы, когда увидел рыжий парик, что в точности был схож с цветом волос матери. С этого момента и начались самые большие проблемы. *** — Ах, Элис, какое чудесное платье! Ну-ка, примеряй ещё вот это! Оно так прекрасно должно подойти к твоим глазам! — отец сиял от счастья, наблюдая за девочкой блондинкой с длинными волосами в зеркале, пока она, с бинтами на руках, холодно смотрела на своё семилетнее отражение. Молнию сзади расстегнули, снимая одежду будто с маленькой фарфоровой куколки, подаренной дорогим человеком. Платье, опустившееся лёгким движением на пол в аккуратные ноги было поднято, сложено и поставлено к остальным перед зеркалом. В черёд пошло другое, льняное красное платье, отличный вариант для лета. Лёгкая ткань окутала вновь тело ребёнка, пока отец рассматривал свою «дочь». — Какая же ты красивая у меня, Элис! Глаз сложно отвести! Безэмоциональное лицо Осаму на секунду дрогнуло, тускло наблюдая себя в зеркале. Он себя проклинал. За свою безвыходность. За свою внешность. За то что родился, и то, что не хватает сил сбежать. Он ненавидел себя, но не мог ненавидеть своего отца. Он был готов терпеть другое имя, готов терпеть переодевания в девочку и парики, но главное, что отца это делало счастливым. Так ведь? Ох, у мальчика по коже дрожь проходит когда он вспоминает те жуткие дни похорон. Всё такое грустное и блёклое. Всё такое безэмоциональное и скучное без мамы. Она была ярким солнцем между врачом отцом и ребёнком - лучиком этого солнца, что пошёл в папу. Они когда-то устраивали посиделки всей семьёй, обговаривая всё, начиная работой и заканчивая тем, что начинали перемывать кости всех знакомых, и мальчик рассказывал о своих сверстниках в том числе, говоря какие они скучные. Ещё часто были дни, когда малый Осаму помогал матушке готовить, а там и папу подключали, и в итоге они ели просто изумительный ужин под ласковые разговоры, частые поцелуи в щёчку и хохотки. Мм, а блюда Коё-сан это просто что-то с чем-то. Всегда всё нежное и настолько вкусное, что от тарелки за уши оттащить практически невозможно! Осаму особенно любил мамину фирменную утку в малиновом соусе, под остренькую лапшу это просто восхитительно, великолепно! А сам процесс завораживал маленького мальчика ещё больше. То, как мама расправляется с уткой, натирает приправами, готовя при этом параллельно на всю кухню пахнущий соус можно смотреть вечно. Столько вкусных запахов соединяются воедино, пока вот, в кастрюле уже во всю кипят рисовые ниточки лапши, а миски с тарелками уже в полной боевой готовности ждут своего предназначения. Глава семейства же любил рыбу фаршированную лимонами с рисом. Мягкие кусочки нежного мяса таяли на языке в ту же секунду как ты их положил в рот, лимон отдаёт приятной кислинкой, а лицо в это время нежно искажается в улыбке, пока рука тянется к рассыпчатому и совсем слегка приправленному перцем рису, что раскрывает вкус рыбы никак лучше чего-либо другого. Особенно Огаю нравилось по приходу с работы после тяжёлого дня подходить сзади к жене, что готовила вновь какое-то однозначно вкусное блюдо, нежно проводя руками по так же усталым после рабочего дня плечам, спускаясь к талии, обвивая живот руками, а затем нежно целовать в спину, плечи, шею, за ушком. Отпуская мимолётные касания губ лёгкими поцелуями, мужчина опускался щекой на плечо, мягко поглаживая совсем небольшой животик без каких либо пошлостей, слыша в ответ ласковое «Люблю тебя, любимый», и отвечая на это поцелуем в щёчку. После смерти жены эта привычка перешла на сына. Ни дня не проходит, чтоб мужчина после работы не обнял крепкими руками сына, легонько целуя в щёчку, трепетно говоря, насколько мальчик важен для отца и насколько же он его любит, получая в ответ улыбку до ушей и ответный чмок в щёчку, после чего Дазай обнимал пришедшего папу и он, беря малыша на руки, нёс маленького Осаму кормить на кухню. Мальчик же очень любил когда отец брал его на руки, и с удовольствием повисал где-то на плече или спине, иногда зевая и, медленно засыпая прямо в руках, давая уложить себя в своей комнате, в мягкую кроватку и тёплый плед, что остаточно затягивали в сладкий сон под аккуратные поглаживания по волосам. И так бы и продолжалось, если бы не один день. Тот самый день когда мальчик пришёл с прогулки. *** — Папа! Я дома! — запыхавшийся малыш уже переобувался, а с кухни доносилось копошение, но в ту же долю секунды к мальчику вышел отец в фартуке, вытирающий руки в полотенце и нежно улыбающийся. — С возвращением, любимая. Идём, я нам ужин приготовил. Твои любимые креветки в сливочном соусе, пошли. — отец, похлопав мальчишку по плечу выглядел слишком счастливо. И… странно..? Его улыбка, будучи нежной, пробирала до косточек холодом, а мягкий взгляд, будучи ласковым, казался с другой стороны просто безумным. Это насторожило мальчика, и он приостановился — Папа? Что-то случилось? — маленький Осаму и вправду вздрогнул от такого отца, что вёл себя довольно непривычно — Ну что же ты, сегодня наша годовщина. Ты забыла, любимая? — мужская рука аккуратно коснулась детской, преподнося её к своему лицу и трепетно целуя тыльную сторону. По дому разнеслась гробовая тишина. Казалось, будто даже машины за окном перестали ездить и заглохли прямо на дороге, птицы вымерли, а ветер сбежал на другую часть планеты. — Папа? С тобой всё в порядке? — Дазай отдёрнул руку, немного смутившись со сложившейся ситуации. — Конечно моя прелесть, я счастлив! 10 лет как мы с тобой вместе, разве это не значительная дата? Идём, нужно отпраздновать. — взял мальчика на руки мужчина поцеловав его в щёчку, относя на кухню. Всё это выглядело странно для малыша. Радостный папа, ласковые прозвища, грандиозный ужин и годовщина. Он не понимал ничего, и это незнание убивало пробирая дрожью кости и череп, вгрызаясь самыми разными догадками в тучку спутанных мыслей. Мори же был в прекрасном расположении духа, неся «жену» к праздничному столу. Красивые блюда выглядели безумно аппетитно. Рис с порезанными соломкой листьями нори отдавал красивой матовостью при свете, а испечённая курица блистала кажись всеми цветами радуги. Креветки в соусе раздавали аромат на всю кухню, завораживая зрелищем медленно текущих сливок по белому, наверняка нежному мясу. Только вот всё прекрасное в одну секунду закончилось, переходя в очередной ужас. Приступ. Сердце маленького мальчика с рождения пребывает в опасном для малыша состоянии. Митральный клапан, контролирующий кровоток между желудочком и предсердием не совсем правильно работает, не герметично закрываясь в сердечке ребёнка. Пока что это мало заметно, но если не сделать операцию вовремя — нормальной жизни ему не видать. Она опасна тем, что мало кто из специалистов её рискуют проводить. Замена клапана - щепетильная и даже ювелирная работа, за которую берутся не все. Даже сам Огай боится проводить её на своём сыне, ведь это может быть крайне рискованно. Начиная тем, что новый клапан может не приняться тканями, заканчивая внутренним кровотечением и, упаси Бог, при малейшем неправильном действии летальным исходом. Именно поэтому Осаму с самого младенчества ограничен в сильных физических нагрузках, режиме питания и прочих детских активностях, коих малышу пока познать не суждено. И именно поэтому он с такого малого возраста уже на капельницах и препаратах, что ещё держат его на этом свете. Небольшое путешествие в стены так приевшейся глазам больницы не заставляет себя долго ждать, и вот, шатен уже лежит прикованным к кровати капельницей, пока рядом с ним сидит его отец. — Мори-сан! Срочно вас вызывают! Ранение в грудную клетку! — в палату на всех парах влетела взволнованная молоденькая медсестра, нервно жестикулируя и немного задыхаясь, видимо, от быстрого бега к врачу. Кажись, она проходит интернатуру. Ох, сколько же с ними проблем. — Скажи чтоб готовили приборы. Я уже иду. — холодно отрубив мужчина понял, что единственный, редкий выходной у него совсем не удастся. Поцеловав мирно спящего сына в лобик брюнет зашагал в операционную, цокая небольшими каблуками туфель по кафелю в коридоре, что раздавались в едкой тишине гулким эхом, пока другая медсестра докладывала состояние пациента. *** Нервная дрожь в руках сменяется небольшой злостью на немного взмокшем лице. Перчатки летят в сторону подноса, а все вокруг кровавой койки смирно стали на месте. Молодой парень погиб от внутреннего артериального кровотечения от пули, что задела жизненно важный сосуд. Юношу не удалось бы спасти даже при первых минутах операции, не смотря на то как старались вокруг него врач и пара медсестёр. Он был обречён. И это часто выводило из себя. Клятва Гиппократу, говорящая о максимально прилагаемых усилиях для здоровой жизни пациента, глухо ворчит где-то в сознании, напоминая, что ты утратил ещё одного человека. Человека, за которым могут тосковать. Человека, что был таким же обычным как и все в этом бренном мире. Человека, которого может бы и получилось ещё спасти, будь какое-то чудо в руках врача. — На минус первый. Найдём что с ним делать. Но этого человека уже не ждёт ничто и никто. Он один из подчинённых одного старого знакомого Огая, что видимо попал под горячую руку в какой-то местной перепалке. Ему частенько приходилось оперировать людей Фукучи, и этот солдатик не был исключением. И, дай Бог, согласно контракту с этим старым пердуном — все летальные исходы списываются с Огая, а тела переводятся на расчленение, где органы для будущих пересадок хранятся в специально оборудованной для этого лаборатории. Это не совсем законно, но этого потребуют некоторые больные. Чего больше не нужно мёртвому — нужно будет живому. Именно по такому принципу и работают половина врачей этой больницы. Только есть парочка, что не очень в восторге от всего происходящего. Вернее, совсем не в восторге от того, что все подобные схемы больницы им приходится покрывать. — Я ещё раз повторяю, это незаконно. Мы не собираемся спонсировать подпольную торговлю. — Оо нет дружочек, я тебе напомню. Ну-ка, у чьей жены сейчас работают часиками пересаженные сердце и почка, а? — Огай, это другое. Понимаешь, если это пронюхают легавые, то ни твою жопу, ни жопу твоих больниц вытянуть никто уже не сможет. — Фицджеральд, пойми меня правильно. Это жизненно необходимо большинству болеющих сложными заболеваниями. Если бы не моя «подпольная», Агата уже давно была бы метра три так под землёй, а может и ты заодно вместе с ней. — Делай что хочешь, но когда тебя запалят — за помощью не обращайся. — Да-да Скотт, я тебя понял, уже чёрт знает какой раз. Вот скажи мне, тебе самому не надоело постоянно причитать об этом? Авось пластинку заело? Блондин лишь недовольно на это фыркнул, уходя. Вслед за мужчиной колыхался подол одетого на плечи больничного халата. Скотт Фицджеральд и Агата Кристи — главные спонсоры больницы, увы, знающие о всех пересадках органов. Они — главный кошелёк всея сети больниц. Без их материальной помощи она однажды с громким треском бы загнулась. Пересадка… Пересадка. Пересадка клапана. О Иисусе… Эти мысли последние пол года заполонили голову мужчины, не давая спокойного вздоха. Они въедались острыми шипами, что ранили каждый раз, когда их пытались снять. Колючее и жгущее ожидание, посыпанное солью понимания, что без операции сыну легче не станет. Но вот он, наконец, судьбоносный день в жизни маленького мальчика и его отца. Операционная вычищена до дыр и блеска, только вот врачу она совсем не кажется чистой. Пред глазами стоят кровавые потёки на стенах, алая жидкость медленно стекает по бледно-зелёной плитке, пока мрачная комната с койкой посредине отдаёт холодом до самых мурашек. На этой белоснежной койке сейчас лежал мальчик под искусственным дыханием и наркозом, с так красиво запутанными кудряшками, расправленными по всей подушке. Иногда в подобные моменты хотелось просто закрыться от всего, к чёрту уволится с этой работы и послать всё и всех как можно дальше, но позже этого всегда приходило понимание, что если чего-то при этом не сделать — всё пойдёт по кочкам. Но он всё сделал. Операция прошла успешно. Когда измученные после операции карие глазки наконец посмотрели на сидящего у подушки отца, он был готов подняться на небеса при виде своего бледноватого, но теперь, надеемся, здорового сына. Сына с рабочим клапаном в небольшом сердечке. Такого милого, безумно красивого и умного. Его сына. Обычно многие говорят о том что врачи это ангелы, что посланы на землю дабы спасать людей своими золотыми руками, но в нашем случае эти руки многие жизни как спасли, так и погубили. Казалось, что он помог в этот раз не только мальчику, но и самому себе, ведь это чадо являлось единственной отрадой для столь грешной и грязной души. Это беззащитное дитё сейчас лежало на белой койке, будучи таким беспомощным и невинным, что хотелось защитить его от всего на свете. Эти мысли уже ставали в какой-то степени паранойей, ведь если Мори не защитит его, то кто ещё сможет это сделать? Нервно обдумывая все за и против, заботливый отец и сам погрузился в сонное царство Морфея прямо у изголовья кровати малыша. И вскоре всё вернулось на круги своя. Через месяц мальчика выписали. Через год он уже играл как обычный ребёнок, без надоедающих одышек, без капельниц и уколов. *** Жизнь врача зачастую не такая красочная как её обычно описывают в каких-то известных фильмах или культовых сериалах. Завсегда было, есть и будет, что врачебная профессия — это моря бумаг, справок, карточек больных и отчётов. И вся эта муть часто слишком сильно выматывает людей. Собственно, Мори Огай при этом не исключение. Как бы он не любил свой жизненный выбор и не был помешан на медицине — его одержимость возвращалась в двукратном размере вечной усталостью, тупизной некоторых врачей и неумелыми интернами, что только пришли после училища. Вся эта рутина безумно выматывала и часто была просто невыносимой. Но осознание того, что дома его ждёт его маленький лучик жизни приводило мужчину обратно в чувства, давая сил на новый вздох. Так же сил придавали удачи на работе. Отлично проведённые операции вдохновляли на новых и новых пациентов. Иногда так приятно наблюдать за счастливыми глазами замученных ожиданием родственников, когда их сын, дочь или супруг наконец улыбаются уголком губ, всё ещё пребывая после операции под капельницей, искусственным дыханием или дренажем. Приятно видеть, как на лице людей расцветает счастье за родных и близких, когда те после наркоза тихонько говорят «Привет». Но каким бы профессионалом ты, врач, не был бы, всегда всё может пойти не по плану. Ты не всесилен. Именно этими строчками чаще всего врач и успокаивает себя после операции с летальным исходом. Хотя это всё равно не оправдание. Можно было всё исправить, но ты просто недостаточно старался. Ты недостаточно хотел этого. Ты знал что так выйдет— Крутится в голове вновь и вновь, в то время как лицо без эмоций крепким, холодноватым голосом произносит чужим людям слова соболезнования, наблюдая за их ужасом, скорбью и слезами, что просто не могут не литься реками от факта смерти их близкого человека. Как же хочется всё исправить— — Мы.. сделали всё что смогли. — вновь эти слова на уме, что уже так позабыл о прошлой неудаче. — Мои соболезнования вам, Ясиори. Крепитесь.. — рука врача аккуратно переходит на плечо новоиспечённой вдовы, пока девушка душится слезами, что так и норовят пролиться с таких красивых карих глаз. А ведь всё могло быть хорошо, ведь так..? Нет. Несмотря на хладнокровность каждого из врачей, в такие моменты дрожь не прошибает лишь самых бесчувственных, которые знали и знают на что шли, получая такой заветный медицинский диплом. Лишь они. Лишь им всё равно на людей. Одним больше, одним меньше. Каждая смерть отдавала стуком в висках, несмотря на то что и продлевалась в силу профессии не слишком долго, ведь есть и другие пациенты. И, в конце концов, эта больница была не единой из сети Огая, чтоб так убиваться за каждым умершим. В паутине его системы можно насчитать двадцать пять современно оборудованных медицинских центров и тринадцать лучших в Японии клиник, что славятся своими врачами по всему востоку. Исключительно квалифицированные специалисты задавали сети статус с первого взгляда, а наверняка дорогие, новейшие сооружения медицинской науки оставляли в неплохом впечатлении также, как и их новые способы лечения и диагностики. Но иногда даже они дают сбой. Как и в случае одной из операций, при которой из-за отключённого света и не заработавшего резервного питания умер один важный для Огая человечек. Эта девушка всегда была небольшой отрадой от смерти жены. Всегда безумно яркая, весёлая и совсем не чуть-чуть капризная. Всегда с приятно пахнущими клубникой духами и всегда с такими ухоженными, крайне манящими себя погладить, особенно при свете на солнце золотыми волосами. Элис Ота. Чудесная девочка с европейским из-за матери именем, белоснежной до самых ушей улыбкой и детской капризой, что так умиляла взрослую девушку. Она за эти два года по чайной ложечке пыталась выедать сердце мужчины, стараясь его завоевать. И у неё уже почти получилось, если бы не опухоль мозга. Сама операция на удаление опухоли дело сложное, особенно в таком хлопотном месте, и кто ж знал, что она станет вплоть до невозможной. Огай опекал блондинку как свою вторую дочь даже не смотря на все её затеи. Он любил её как отец и друг. Она была таким солнышком во плоти, которое по случайной ошибке резерва больше не сможет распахнуть свои чистые как лёд голубые глазки. Ах, как же их хотелось увидеть вновь… — На минус первый. — снимая почти прилипшие к коже перчатки, что хотелось порвать в клочья, мужчины выдохнул, делая спокойный вдох и пытаясь отпустить всё это. В конце концов, для неё теперь будет другое предназначение. *** Возвращаясь уставшим в играющий светом в окнах дом, мужчина не знал куда себя деть от выжатого состояния, но вспоминая о его миленьком лучике все неприятности как волной снесло, оставляя после себя лишь потрёпанный вид. — Папа вернулся! — мальчик, что так сильно соскучился за всегда работающим отцом налетел на старшего почти сбивая с ног. — Малыш, как ты? — беря Осаму на руки отец был вне себя от счастья того, что он наконец смог увидеть сына, будто они разъезжались на миллионы лет и только сейчас встретились. — Папочка! А я с мальчиком познакомился! Его Анго зовут. Такой смешной, в очках ходит, представляешь! Он старше меня. Серьёзный весь, бу-бу-бука вообще. Но он умный и вроде хорошенький. А ещё меня он дураком назвал. — розовые щёчки вмиг обиженно надулись от воспоминаний, а руки легли на грудь, недовольно постукивая пальчиком. — Ничего ты не дурак, и ты это очень хорошо знаешь. — нежная отцовская улыбка враз смягчила детскую обиду, сменяя её небольшой радостью в маленьких детских глазах. — Я знаю что я умный, но он мне не верит! — щёчки вновь надуваются, а бровки недовольно хмурятся на милом личике при повторном упоминании нового знакомого. — Это временно, солнце, вот увидишь. Ещё все познают какой ты молодчина. — рука запускается в кудрявые волосы, немного их трепля и целуя нежно в лобик. — Ты грел себе что-то покушать? — мальчик ещё не очень большой, но из-за работы пришлось его уже обучать что да как у плиты делать, чтоб погреть себе кушать и при этом не обжечься. И пока маленький Дазай справляется с этим на ура. — Ну папа, ты это спрашивал меня на протяжении всего дня. — мальчик устало протянул некоторые слова, слегка недовольно от задолбавшего вопроса закатывая небольшие глазки. — И ещё раз спрошу если надо будет. Ну так что? — отец сильно волновался за рацион и образ жизни своего малыша во время его отсутствия, так как человечек ещё маленький, то поесть забудет, то натворит чего, то вообще не дай Бог загуляет и где-то пропадёт. — Да пап я кушал, ну что за расспросы то. — Хорошо, что ты кушал? — рука ложится на мягкую щёчку, нежно проводя по ней большим пальцем — Ну пап, ну суп я ел, ну я же тебе говорил до этого! Я похож на попугая? — раздражённость и доля недовольства в маленьких жилах аж забурлили, пока надутые щёчки так и не хотели сдуваться. — Мой маленький птенец. — улыбаясь с частичкой хитрости отец поцеловал сына в другую щеку. — Хочешь фильмы сегодня посмотрим? — О! О! Хочу запрос в друзья! Мне его Анго советовал! — мальчик аж засветился от того, что вновь проведёт время с отцом. Возможно даже с попкорном в домике из подушек, что уже давно как сооружён. — Может что-то другое? Сомневаюсь что этот фильм даст тебе нормально поспать, солнце. — отец, что так же наслышан о этом фильме не очень хотел, чтоб его сын потом боялся ему позвонить или вообще взять телефон в руки. — Ну папа! Я хочу именно запрос! Он такой страшный что ли? — возмущению ребёнка не было предела, в то время как глазки распахнулись, а от былого раздражения уже не осталось и следа. — Да солнышко, и я не буду его включать тебе на ночь. Да и на день тоже не буду. Рано ещё тебе ужастики. — с небольшой строгостью отчеканил старший, не намереваясь портить психику ребёнка с самого детства. — Ну и ладно! Подумаешь, тоже мне… Возмутительно! — Ты мне ещё про свободу слова упомяни, сопляк. — на лицо вернулась былая улыбка смотря на то, как в мальчишке начала разгораться детская злость — А вот упомяну! Ещё как упомяну! — не придумав ничего лучше, Осаму укусил отца за нос, как делал в детстве когда что-то ему не нравилось. Он от этой привычки по мере взросления отвыкает, но всё равно она иногда даёт о себе знать. Мальчик кусает не больно, но предупредительно. — Пиявка маленькая! — засмеявшись вместе с сыном, отец понёс его в гостиную, в коей был телевизор и уже выстроенный домик из одеял и подушек. Ложа в мягкий домик мальчика, что был уже навеселе и готов к просмотру чего-то, мужчина принялся включать настенный монитор. Но перед тем, как переключить на поисковую систему, включился канал с новостями, который Мори смотрел вчера вечером. — У Йокогамского порта за последнюю неделю насчиталось три пропавших без вести человека. Пока ведётся расследование просим жителей района максимально уменьшить количество прогулок и укоротить посещения куда-либо лишь до самых необхо— Репортаж обрывается Огаем, что наконец переключил систему телевизора и теперь уже ищет какой-то фильм в библиотеке