Секрет Бессмертия

Задавались ли вы когда-то сырой и тёмной ночью таким простым насущным вопросом, как «А всё ли я знаю?» Знаю ли я, что произойдёт сегодня? А что будет завтра? Вдруг всё это лишь иллюзия? А если за моей спиной происходит то, о чём я даже не догадываюсь? А что, если буквально в моём доме происходят вещи, о которых я никогда бы и не догадывался? Что, если люди которым я доверяю скрывают от меня ужасные тайны? Эти вопросы — проблемы подростков и некоторых взрослых, но никак не детей, ведь так мы все считаем? Слишком много вопросов всегда крутится в наших забитых чепухой самоварах, что с каждым словом сгорает всё больше, что даже самый крепкий метал из которого они сделаны плавится под таким напором. И казалось бы, кому из обычных детей нужны эти сотни вопросов при беззаботном милом детстве. Хоть дождь, хоть снег, хоть палящее солнце, дети всегда думают сегодняшним днём, не задумываясь что было и что будет дальше. Но всему есть исключение. Скорее всего все хоть когда-то слышали термин «умный ребёнок». Умный ребёнок всегда тих как рыба в море, спокоен как лёгкий летний ветерок. Он всегда способен рассудить ситуацию в любом случае, не задавая при этом лишних вопросов. Умные дети редкость, но не исключение. *** Осаму всегда был отцовским солнышком и маминой маленькой копией, что улыбался так же ярко как и рыжая женщина. Воспитывался всегда аккуратным ребёнком, был заинтересован во многих занятиях, правда непоседа из-за детской гиперактивности, но красивые карие глазки быстро сгоняли с мальчика все его провинности. Капризный немного иногда, но это свойственно для ребёнка, поэтому эта черта также списывалась с его тонкой ребяческой натуры. Огромные заинтересованные во всём окружающем глаза частенько сменялись на недовольные чем-то, а то и вовсе холодные по отношению к кому-то. Такое, как проявление лишних эмоций мальчик и сам откидывал, видя на примерах других людей то, что в большинстве случаев — мягкотелость жизнь сильно карала, кнутом проходясь по самым больным ранам. А чутко анализирующему всех и каждого мальчику этого не нужно было. Всегда друзья мамы и папы будут его звать умным заинтересованным мальчиком, маленькой серьёзной непоседой или просто родительской булочкой, нежно трепля по кудрявым и почти чёрным волосам. И вот, сейчас ему шесть с половиной, и вы только представьте насколько обидно маленькому мальчику, когда ему запрещают куда-то пойти. И ладно бы это была какая-то территория улицы, может, заброшенная постройка или тот же самый тёмный переулок, но нет! Запрещено ходить в свой же подвал, где ты раньше делал что только мог себе возомнить. Казалось бы, что может быть в обычном, ни чем не выделяющемся подвале? Но разве мы можем знать все тайны своего же дома, верно? Только один человек знал, что скрывается в этом сыром не благоговейном месте. Медицинская стерильность и небольшая пропитанность хлорным запахом пряталась под люком подвала и железными дверьми. Множество полок с колбами формалина в которых была всякая всячина, начиная от глаз, заканчивая руками и другими органами. Полки с книгами и растворами, с кучей отполированных и вымытых до блеска приборов, наборы шприцов и как заключительный элемент — близь двадцати людских колб с телами разных особей, что больше никогда не смогут вздохнуть полной грудью, и самое главное. Тело возлюбленной до безумия женщины. На прекрасной кровати под прозрачной стеклянной крышкой с трубками, что проводили специальный газ и раствор, лежала Озаки Коё — мать чудесного мальчика и жена обезумевшего врача. Вы возможно спросите, что же это за чертовщина? Это, хоть и внешне не совсем выглядит как лаборатории из тех самых страшных фильмов что уже стали классикой своего жанра, но она что ни на есть настоящая пыточная для тех людей, что не по своей воле попали в этот маленький для них ад. Это не те показываемые в ужасах кинотеатров лаборатории, облитые лужами крови, со стенами с которых из-за старости и сырости слезает вся облицовка, под которой зацветший бетон. Не те, которые провоняли гнилью и спиртом, и не те, где на залитой кровью кушетке покоится расчленённое тело какого-то второстепенного героя. *** Всё началось больше чем полтора назад, как раз примерно с момента годовщины. Мужчина, у которого уже прошло меньше чем месяц после смерти так безумно возлюбленной жены по сей день не мог найти себе покоя, в каждой вещи видя след своей потухшей частички сердца. Куда бы Мори не взглянул будь то обычный камин, что зимой разгорался в их семье пламенем эмоций из-за частых посиделок у костра, или простая кухонная утварь, что так тщательно выбиралась женой во время их первого новоселья — всё напоминало о ней. То, как он тёплыми вечерами вместе с малюткой сыном заплетали её медные косы в пышные причёски, после чего мама любовалась произведениями своих взрослого и поменьше деточек, довольно улыбаясь и целуя обеих в щёчки, или то, как тихими летними ночами они катались по всё ещё живому от дневной суеты городу, а потом останавливались у реки и смотрели на бурную водную гладь, в которой быстрым потоком отражалась яркая Луна, тысячи звёзд и такое же не меренное количество фонарей никак не выходили из головы Огая, сыпля песчинки соли на швы ран, что медленно просачивались внутрь нитей и разжигали плоть до болевого шока. Без жены было больно. Без жены было не выносимо. Её хотелось вернуть. И вот, спустя месяц после похорон Мори стал медленно сходить с ума по причине своего мёртвого воздыхания, видя миражи с зовущей его к себе женщиной. Как бы сильно он не сопротивлялся своим искусным видениям, они не покидали его голову ни на минуту в течении считанных часов, а затем растворялись так же, как и приходили. И однажды мужчина понял неприятную для себя вещь. Больше всего эти скорбные видения появлялись в присутствии его сына. Его маленького лучика солнца, что на протяжении этого чёртового месяца держал его в своих маленьких руках, не давая что-то с собой сделать, потому что с кем тогда останется его маленькое счастье? В чьи лапы он попадёт если не станет его отца? Что с ним сделают и кого из него слепят в том жалком приюте, в который он мог бы попасть? Вопросы, вопросы и уйма вопросов, что уже так замучили не молодую голову. Озаки являлась ему во снах и мерещилась вместо сына, что безумно пугало врача. Он понимал всю серьёзность ситуации, но не решался что-то с этим делать из-за страха осуждения. Страха, что больше никто не будет его как либо воспринимать из-за таких видений, что в принципе уже считается пороком для общества. А Дазай, такой маленький и красивый мальчик так похож на свою маму, что Мори даже не удивлялся, почему именно при нём всё это начинается снова и снова. И, не смотря на это, он не мог ненавидеть или обвинять в чём-то своего сына. Он его любил. И решил с этим что-то делать. И, возможно, это было не самое разумное в его жизни решение, он сделал это. Он решил бросить все силы на выведения формулы, что воскресит полёглую женщину и вернёт её в этот бренный мир. Каким бы кощунством по отношению к усопшим это ни было — Огай выкопал так старательно выбиравшийся им же деревянный гроб. Обустроив заранее под свою леди место, осторожно положив её тело на бархатистую подушку, Мори сдувал с неё любые пылинки перед тем закрыть свою Белоснежку от мира сего стеклянным куполом и подключить трубки с газом. Лицо снежной бледноты отдавало лёгкой синевой и зеленоватым оттенком, но от этого ласковое прозвище не изменилось. Всё равно женщину хотел поцеловать, дабы она, подобно героине сказки наконец восстала от вечного сна. Хотелось вновь провести по нежным, мягким рыжим локонам, что немного завивались в его руках. Хотелось вновь услышать тихий смех и увидеть лучезарную улыбку на прекрасном румяном лице. И мужчина поклялся, что сделает всё возможное ради того, чтоб осуществить это в реальность вновь. Правда вот, Огаю было слишком сложно поднять даже не руку, иглу с каким-либо препаратом по отношению к своей такой прекрасной, но бездыханной жене. Тогда он начал искать другие выходы, ведь тестировать нужно было всё и по максимуму, а уродовать такое идеальное тело совсем не хотелось. Именно во время этих раздумий к нему пришло озарение. Он врач. Чёртов, мать его, врач. Точно! Если сил нет на то, чтобы делать что-то с телом своей любимой, что мешает сделать это с телом другого человека? Да, это нарушало любые моральные кодексы, но он был готов на всё. Вплоть до того чтоб убить, не смотря на все клятвы дающиеся при выдаче медицинского диплома и все принципы какого-либо другого врача. И именно тогда, в тот чёртов вечер он сделал то, после чего послал эту затею к чертям собачьим из-за запара и гемора. Он, уложив маленького сыночка спать, перед этим прочитав ему его любимую сказочку и поцеловав после этого в лобик стал собираться. Перчатки, маска, что-то потяжелее, нож на всякий, подстрахованный случай, мешок и крайними мерами водка. Отличный набор, соглашусь. Собрав вещи он закинул их на переднее сидение машины и сел за водительское, проворачивая ключ зажигания и отправляясь в путь. Сейчас его целью было найти какого-либо бездомного человека, коих в закоулках городской окрестности было не так уж и мало. Главное чтоб не чёрного как ночь или синего как ясное небо от влитой в себя палёной выпивки, ибо тогда весь эксперимент можно слать куда подальше. Ночные улички завораживали своей оживлённостью. И нет, совсем не такой как при свете солнца, когда как, к примеру, в час пик никуда не сунешься от того, насколько дороги, общественный транспорт или те же самые обычные заведения по типу кафе или ресторанов забиты, на подобие консерв в банке где спокойно не выдохнешь, совсем нет. Это была скорее тихая оживлённость со своими нюансами в виде мерцающих с большинства окон огней и вывесок всяких разных аптек, клубов, баров и прочего круглосуточного стаффа. Оживлённость на улицах от мимо проходящей компашки не совсем трезвых студентов, обычных прохожих людей коих задолбала ежедневная суета, ведь ночью можно так хорошо расслабить свою голову, и тех нескольких машин что возвращаются с любимыми с какого-то престижного события, либо обычного свидания при свечах, элегантной выпивке и всей присущей романтике. Может кто-то сейчас снуется по крышам многоэтажек вместе с друзьями дабы поглазеть на ночной пейзаж, а может кто-то как и Мори, едет в неизвестном и ему самому направлении поглядывая на мирные улицы по тихим закромам. И только тем сейчас всё равно на обстановку, кому больше некуда вернуться. Тем, кто обречён на скитания с бродячими псами и котами по холодным ночным улицам, будучи в своём маленьком мирке где-то за поворотом или под забором. У каждого свои приоритеты. Кому-то цель — выжить и выбраться с этого болота, в котором они медленно тонут без возможности выбраться, кому-то — наскребать на бутылку сотой залитой в себя выпивки, пока похмелье не съело до косточек, а кому-то — просто дожить до завтрашнего дня в целости и сохранности, борясь со смущением попросить милостыню. И в этот вечер кому-то из представителей безработных попадёт в руки(но более вероятно в грудь иль печень) повестка о краткосрочной перспективе тепла, может даже выпивки, и такой же краткосрочной по времени смерти, если эксперимент пройдёт удачно. Наконец во взор Огая, что уже вымотался ездить по ночным закоулкам окрестностей попалась миловидная женщина. Была она лет сорока, не больше. Светлые и неухоженно собранные в пучок волосы, немного потёртая кофта со штанами, старые ботинки и немного подпухший вид. Видимо, ещё одна из подряда бездомных, что льют в себя всё что видят. Ну… За то хоть вид плюс-минус вменяемый, может и получится что-то. Подъехав за поворот недалеко от сидящей с плешивым котом на руках женщины, Огай надел маску и достал из сумки, что покоилась на переднем соседнем сидении мешок и столь верное мужчине перо. По молодости оно его ещё ни разу не подвело, будучи преданным спутником в любых передрягах, коих на жопу Мори в своё время хватало с головой. Он, тихо подойдя к спящей барышне присел перед ней на корточки, без сожаления, одним единственным рывком перерезая бездомной сущности горло, пачкая маленькими капельками крови шерсть пушистого, чёрного как смоль кота. Не теряя и минуты мужчина поспешно натянул на тело мешок, закидывая его на плечо и, посмотрев напоследок в зелёные глаза близлежащего клубочка шерсти не удержался от того, чтоб взять его к себе домой. Каким бы Мори не был холодным к остальным людям, при видя взгляда кошачьих очей удержать он себя не смог. В итоге всей этой поездки выяснилось, что проба «сыворотки», что могла бы что-то сделать трупу и запустить в нём оживляющий процесс — чушь собачья, что с первого раза никак не удалась. А так же то, что малыш Осаму оказывается без ума от чёрных котов, коего, собственно, назвали Макото, выкормили, сводили к ветеринару и как следует вычистили от блох, комков шерсти, и дворовой грязи. Теперь это был по истине роскошный и чистоплотный котяра, с коим мальчик таскался везде куда лишь ходил. А кот был и не против, мурлыча у него на руках и мирно посапывая. Шли дни, на работе бывали неудачи, а на лабораторном столе оказывалось всё больше жертв. Да и не просто жертв, а тех, кто умер при операции. Но обо всём по порядку. Давний друг Огая — Оочи Фукучи, является владельцем одной подпольной организации, которая есть не совсем законной. И именно из этой организации на операционный стол Мори чаще всего попадают люди. Ну а у мужчины губа не дура. Понимая, что для своих экспериментов ему нужны люди, и не мало, он додумался создать с Фукучи контракт из-за и без того довольно большой смертности его людей. Только в контракте написано немного по-иначе, хотя тоже отчасти правдиво. Так и родился на свет уговор в котором гласится: «Каждый второй, умерший на столе этой больницы, что является членом организации Оочи, будет отправлен на органы, а 20% с пересадок будет отправлено обратно в её руки» Познакомились же они с Фукучи через одного общего друга, с которым Мори был знаком ещё до Оочи. Этот друг — Фукудзава Юкичи, работающий сейчас в гражданской полиции офицером. Сейчас у него, — как и у Фукучи, — уже седые волосы, что растекаются до плечей, и парочка морщин, что в принципе-то и не слишком заметны, если не присматриваться. Уже немного выцветшие зеленовато-серые глаза и, несмотря на всю напускную и нет серьёзность тёплая для друзей улыбка. Сильное строение тела и выносливость, что сейчас ему, будучи работником полиции, до сих пор позволяет бегать как угашенному на марафоне, что смотря на его возраст — перебежавший за сорок пять, очень хороший результат. Правда только, Огай как сейчас помнит как этот ошалелый пёс, что ещё даже до звания волка тогда не дорос, с катаной в руках мчался в борьбе с холодным азартом глаз вместе со вторым ошалелым псом что смеялся подобно безумцу, принимая битву за кровопролитную игру. У первого ещё белокурые волосы, доходящие чуть выше челюсти так и норовили залезть в глаза острыми иглами, но ветерок от движений не давал им этого сделать. Изумрудные глаза сверкали в такт рассудительным действиям, что было крайне противоречиво ребяческому запалу со стороны владельца карих глаз. Его молочно-белые волосы были как и сейчас, торча немного назад и создавая эффект какого-то дикобраза. Мори не слишком любил драки и подобную возню, поэтому всегда был лишь наблюдателем и комментатором дружеских тренировок. Каждое движение парней он помнил почти наизусть, сидя близь импровизационного ринга на лавочке и изредка поедая при этом онигири. Так же примерно в этот отрезок времени, а именно пол года назад, щелчок к огромному сокрушению психического здоровья был сделан и в сторону маленького сына. Мужчина, забываясь в своих галлюцинациях и мечтах о возвращении любимой видел её наяву в своём сыне — почти точной её копией. Те же почти красные карие глаза, та же нежная и тёплая улыбка, тот же искренний смех и еле видные ямочки на щеках. Схожая манера поведения, схожий, — будто под заказ делан, — немного курносый носик и скулы, что пока на маленьком мальчике видны не столь сильно. И в конце концов в точности тот же — живой и светящийся всеми цветами огня взгляд. Мальчик был той тонкой ниточкой что держала на себе огромную верёвку Огаевых галлюцинаций. Он был причиной множества кошмарных сновидений своего отца, хотя тот в свою очередь никогда этого не сможет признать. Мори любил своего сына, но больше не сможет полюбить его как раньше, ведь это уже не та отцовская любовь на которую надеялся маленький Осаму. Безумие иногда сильнее рассудка. И когда у мужчины умерла ещё одна особа, в которой он души не чаял, это безумие с треском разорвало всевозможные цепи что удерживали его в какой-либо узде. После этого началась какая-то баламутная каша… Всё пошло под косяк в жизни мальчика руками своего же отца. Теперь его зовут не Дазай Осаму. Теперь на свет «переродилась» Элис Ота. Огай, имея достаточно возможностей и связей решил переделать документы, и, повозившись пару месяцев таки смог одной бумажкой сменить ему пол, имя, фамилию, историю «до» и то, кем он пойдёт в будущее. Конечно, подготовка мальчишеского разума началась медленно. Сначала невзначай ронялось новое имя, правда, Огай не контролировал когда оно могло граничить с именем возлюбленной, что тоже вызывало у сына лишь страх за своего папу, что начинал бредить. Даже мальчику было это понятно, но он до последнего не хотел этого признавать. Затем в подготовке последовали небольшие коррективы в виде волос чуть по-длиньше, шорт чуть по-короче, «может, вот эти туфельки неплохо тебе подойдут?». Всё перетекало из одного в другое довольно незатейливо, стараясь не грузить шатена, но он всё равно не мог разобраться что творится с отцом. Что бы он не пытался у него разузнать — всё тщетно. Это сковывало пеленой недоразумений, но всё равно давало подчиняться старшему в его желаниях. После подошла предпоследняя часть — начались красивые платья и шёлковые парики, мечта любой девочки его возраста, но не его. Да, ему нравилось как платья выглядят на других, ему нравилось когда платья одевала мама, да и сам он его мерял пару разочков, но чтоб носить на постоянной основе… Об этом он даже подумать не мог. Конечно, атласные, шёлковые и вельветовые ткани, что были сшиты под заказ в разные одеяния каждого из цветов радуги были бы приятным подарком, если бы не щемили сердце. Как бы мальчик не хотел — он каждый раз подчинялся осторожным мужским рукам, что трепетно обволакивали нежное тело новым подарком. Парики, что тоже сделаны на заказ, интересно смотрелись в сочетании с детским личиком, но не вызывали совсем никаких чувств у его обладателя. Правду говоря, хотелось иногда разорвать платья в клочья а парики сжечь к чертям собачьим, но если это расстроит папу, маленький мальчик этого не переживёт. Он слишком за него беспокоится чтобы что-либо сопоставить в ответ. И наконец последним пунктиком перевоплощения стал поход в школу. Заветное время для многих детей, ведь это что-то такое странное, неизвестное и до жути интересное! Новые знакомства, новая обстановка, уроки, форма и рюкзак за спиной. Только вот, Осаму совсем этому не радовался. Он и сам по себе был мальчиком не слишком любившим шумные места, большие компании и походы этими компаниями куда-то в известные лишь им ебеня. Шатен больше предпочитал либо играть самому, либо проводить время с отцом. Он любил книжки что ему читал папа и те, которые он успешно научился в пять лет читать сам. Любил всякую музыку, не желая сидеть в тишине и любил чёрный чай с малиной или лимоном и мятой, что так приятно согревали какую-то маленькую частичку внутри. Именно поэтому для него школа была чем-то до сведённых искомой скул неприятным и непривычным. Там ведь столько этих… Детей. Людей. Мурашки по коже пробегали каждый раз, когда ему нежно рассказывали о предстоящем времени, стараясь не спугнуть ещё больше, пока мальчик сидел на коленках прижимаясь к отцу и просто молча слушал, стараясь не возразить отцовскому слову. Но для шатена ещё большим ударом стало то, что папа почему-то сказал говорить о себе как девочка, и называть себя тем другим именем. Почему? Ведь он Осаму, а не Элис. «Зачем мне другое имя? И почему я девчонка?» На эти вопросы не последовало ответа, лишь короткое «так нужно» и аккуратно отпущенный чмок в лоб перед сном, что откроет двери в новый день и новую ступеньку жизни семилетнего ребёнка. Утро, однако, началось не слишком красочно. Подъём в семь часов утра, сборы два часа с учётом того, что уже в девять нужно быть на линейке, и ёбаный классный руководитель, что попался классу Дазая полным гандоном. Пробуждение было сложным с учётом того, что мальчик не мог уснуть примерно до часов двух. То начиная истерики о том, что никуда он не пойдёт и вообще он на это не подписывался, то отказываясь спать, то, прооравшись, не в силах уснуть просто тупя в потолок примерно пол часа-час. Кое-как разбудив сына, отец отправил его умываться и завтракать, пока сам он перепроверял уже раз сотый за последний вечер и утро форму в которой должна появиться его «дочь», всё ли собрано в рюкзаке и не устроит ли Осаму ещё одну истерику, что всё ещё было не точно. Всё же, поев, мальчик что прикрывал ручкой зевающий рот был отлично собран. Чёрное выглаженное платьице буквально со стрелками на юбке и белоснежным фартучком, белые гольфы на тонких ножках и аккуратные чёрные туфельки на совсем чуть-чуть высокой подошве. Руки скрытые бинтами из-за нескольких неприятных инцидентов. В немного завитом в аккуратные локоны каштановом каре красовалась заколка с небольшим бантиком, что убирала чёлку с карих глаз и немного бледного по-утру личика. Сын буквально сверкал от того, насколько вид его был вылизанным до этого чертового шестого апреля. *** С того времени прошло немного лет. Сейчас мальчик в шестом классе, успев до черта сколько раз послать его и эту школу из-за своих одноклассников. За всё это время шатен ещё ни разу не проболтался о своём «прошлом», да и некому было об этом поведать. С друзьями у Осаму не сошлось ещё с самого начала. Конечно, тихая ничем не приметная деточка, с одним из самых богатеньких папиков класса, которая подойдёшь — взгляд льдом скуёт, а коньяк очей сожжёт к чертям. Его побаивались, тыкали пальцами называя «странной», распускали слухи и сплетни за немного сгорбленной отсутствием осанки спиной. Лишь кучка смельчаков могли напакостить — в рюкзак что-то подлить, подкинуть или подсыпать, как было примерно месяц назад, когда Осаму обнаружил у себя в портфеле дохлую мышь. Могли порвать тетради на глазах всего класса, пока мальчик, свыкшийся со своей участью и будучи под успокоительными склонит голову на ладонь, ироничным взглядом наблюдая за этой надоевшей рыжей макушкой. Рыженький мальчишка с голубыми, бездонно глубокими глазами, имя которому Чуя Накахара — выблядок какого-то врачишки, главный в компашке самых конченых в этом классе. Характерок хоть на стены лезь, за то на лице ничё так чёрт удался. Несмотря что он пока самый низкий из парней, за ним девчонки так и бегают, то и дело что лишь юбки успевая придерживать. Ходят конечно слушки что раз такой паренёк как он отвергает любые предложения на отношения от девочек, то на предложение от парня мог бы согласиться, но пока это лишь слухи. Хер знает что в голове этой рыжей бестии делается. Вечно немного потрёпанный вид, волосы с небольшим хвостиком и карандаш за ухом что ожидает пылящийся где-то в кармане узких джинсов клочок бумаги. Видите ли, «творец» и «о великий художник!» всея параллели. Не, он рисует конечно неплохо, даже в какой-то мере отлично, но не тогда когда дело касается пиписек на всю школьную доску или стену заднего двора. Вот пиписьки рисовать его бы ещё поучил кто, а то выходит ну не очень. То ли так нужно, то ли он не умеет при этом её имея, известно одному Всевышнему, если он конечно есть. Ещё эта рыжая мразь частенько любила дёргать каштановые длинные волосы мальчика, иногда даже привязывая их к спинке стула, что временами безумно бесило, ибо Накахара очень удобно сидел сзади него. Казалось, будто этот паразит может быть хоть чуточку нормальным вплоть до никогда, ибо даже в своей компании он был тем ещё показушником. Иногда безумно сильно хотелось его ударить, но в ответ на это тело выводило лишь какую-то усталость и чуткое смирение, что в карих глазах пылало ненавистью к таким красивым рыжим кудрям и широкой улыбке. Иногда этот огонёк слишком по-долгу засматривался на объект своих школьных терзаний и мук. Выводил этот чудик из себя просто мастерски, но… Как там говорится… От ненависти к любви один шаг, да?