Голодная кицуне

Санзу всегда было комфортно в лесной местности, он не знает из-за своего ли это происхождения или чего-то другого. Помнится, в далёком детстве мужчина мечтал иметь дом глубоко в лесной чаще, подальше от людей и своего голода, что рос с каждым днём. Жаль, что детские мечты никогда не сбываются, уж точно не в случае Харучиё. Манджиро на фоне леса смотрится прекрасно и правильно, будто это его судьба — быть убитым на лесном алтаре и растерзанным лисой внутри Харучиё. Тело Сано было легким из-за сильной худобы. Санзу без труда поднял своего Короля и направился к месту, пропитанному воспоминаниями. Харучиё уж не помнит, сколько времени прошло с момента, когда он последний раз был здесь. Когда-то давно это место было для него домом. В прошлом здесь было светло, комфортно и хорошо, сейчас же всё чужое и вызывает глухое раздражение. Санзу помнит всё, от скрученного дерева до цветного камушка, хотя лучше бы всё это потонуло в омуте его памяти и никогда не всплывало. Воспоминания оставляют вкус горечи, бессильной злобы и белой тоски, Харучиё ненавидит эту смесь. Скоро они доберутся до нужного места, об этом свидетельствует огромный колючий куст с неизвестными ягодами, который Санзу отчётливо помнит. Однажды младшая сестра Харучиё провалилась в эти заросли, после этого им запретили ходить сюда. Санзу упорно прогоняет светлую память, ведь ничего этого больше нет и никогда не будет, теперь он другой. И вот, наконец, впереди показался огромный и старый пень, будто раньше здесь росло гигантское дерево, а может так и было — Харучиё не знает. Весь деревянный алтарь был украшен засохшей кровью, она дорожкой шла к земле. На поляне вокруг пня было множество костей, где-то было видно даже человеческие черепа. От этого места веяло влажностью, страхом и смертью. Санзу опустил Манджиро на алтарь. У кицуне есть древний ритуал, он существовал, чтобы освободить души людей перед их убийством, в противном случае дух мог стать опасным. Для того, чтобы душа была свободна, нужно отдать кровь человека обратно природе; считалось, что именно в ней заключены души людей. Во время обряда человека клали на землю или большой пень и вспарывали горло, потом резали вены. Главное, чтобы кровь покрывала большую часть пня или земли, обычно столько достаточно для освобождения духа. С каждым столетием голод кицунэ рос и они должны были питаться гораздо чаще. К двадцатому веку лисы ели четыре раза в месяц, а некоторые ещё больше. Ритуалом перестали пользоваться из-за неконтролируемого голода. Санзу никогда бы и не проводил чего-то подобного, но его Король заслуживает лучшего, чем просто погибнуть в тёмной подворотне Токио. Санзу вынул раскладной нож из кармана брюк и расправил его. Блестящий металл угрожающе приблизился к шее Майки. Как только острие коснулась кожи, Манджиро открыл глаза. Харучиё не ожидал подобного, но быстро собрался и расчетливым движением перерезал глотку своему Королю. Лицо Сано исказилось в гримасе боли и удивления, из раны струилась горячая кровь, заливая деревянную поверхность. Майки пытается сделать хоть глоток воздуха, но захлёбывается в собственной крови, из его глаз впервые за двенадцать лет текут слёзы, смешиваясь с багровой жидкостью. Глава «Бонтен» смотрит на Санзу широко распахнутыми глазами, хрипит и булькает, пытаясь что-то сказать. Харучиё режет вены на бледных руках Манджиро, из них рваными толчками вытекает кровавая жидкость. Глаза Сано медленно закатываются, он перестаёт издавать какие-либо звуки, дыхание остановилось. Душа освобождена. За всё время Санзу ни разу не было жаль своего Короля, даже наоборот, он был рад, что скоро настанет такая долгожданная трапеза, чувствовал нарастающий аппетит с каждой каплей кровавой массы, но ждал окончания обряда. Как только всё закончилось, Харучиё больше не мог держать себя под контролем. Из пасти Санзу рекой текла слюна, как у собаки, которая увидела мясо. Тяжёлое дыхание и рычание вырвалось из глотки. черные зрачки расширились настолько, что почти не видно было радужки, как при употреблении препаратов, плоть Манджиро и вправду была как наркотик. Харучиё в предвкушении наклонился к бледной коже, обнажая нечеловеческие клыки. Лиса с великим голодом впилась в шею трупа и с ужасающим треском вырвала кусок мяса. По языку распространяется прекрасный вкус металла и сладости. Крови заливает подбородок и дорогую, брендовую рубашку, оставляя отвратительные пятна. Харучиё блаженно закатил глаза — он так давно ждал, и от этого вкус становится ещё аппетитнее. Санзу жадно набрасывается на Майки. По поляне разносились отвратительное чавканье и хлюпанье. Лис ел и ел с удовольствием на измазанном кровью лице, пока не добрался до органов. Харучиё ковырялся руками в месиве из внутренностей, пачкая себя ещё больше, и отчаянно искал в них сердце. Для Харучиё сердце всегда было самой аппетитной частью человека, ему было интересно, насколько будет вкусным сердце его Короля. Наконец, нащупав заветный орган, лис с силой выдернул его из уже холодного трупа. Харучиё торопливо засунул орган в свою пасть и медленно съел. Как Санзу и думал — сердце Сано было вкуснее всего, что он когда-либо пробовал, был бы Харучиё в здравом уме, оставил бы такую вкуснятину на потом. Лис ел без остановки сначала мясо, потом органы. Так Санзу лишил трупа глаз и ушей, они были прекрасны на вкус, не хуже, чем сердце. Печень, почки, лёгкие были проглочены, заполняя бездонный желудок лисы. От тела почти ничего не осталось. Через плоть местами виднелись кости. Лицо Манджиро было изуродовано — без губ, носа и глаз. Кусочки плоти разбросаны повсюду. Всего несколько часов назад глава «Бонтен» был жив и даже не подозревал о скорой смерти. Многие сказали бы Харучиё спасибо за убийство такой проблемы как Манджиро Сано, но верному лису уже все равно. Санзу Харучиё убил сегодня не только Короля, но и себя, остался только лис.