Зов амока

Свежесть морозного утра проникала под одежду и, касаясь тела, запускала по коже бодрящие мурашки. Кэли куталась в куртку и пристально наблюдала за Двэйном, который в очередной раз проигнорировал потребность организма во сне и, урвав лишь пару часов отдыха, тренировался. Она скользила небольшим точильным камнем по лезвию и не отрывала взгляда от кончиков пальцев, из которых сочились тончайшие витки тумана и, почти без участия разума носителя, закручивались в замысловатой рисунок. Двэйн время от времени шевелил ладонью, меняя узор, но в остальном создавалось впечатление, что ему вовсе не приходится прикладывать усилий. Он читал ее дневник, перелистывая страницу за страницей, и, вопреки всему, что Кэли видела ранее, ему удавалось контролировать темную магию практически без вмешательства разума. Как бы упряма ни была, она не могла не признать, что он делает громадные успехи. В вопросах освоения умений амока он шел вперед семимильными шагами, и, если все продолжится так и дальше, он нагонит ее по навыкам гораздо быстрее, чем она рассчитывала. Лицезрение того, как просто Двэйну удается адаптировать зло под себя, одновременно воспаряло надежду и заставляло вновь и вновь сомневаться. С одной стороны, предположения о его возможном классе укоренялись, а с другой — Кэли все больше опасалась того, что может ошибаться. Если она ошибается, она стремительно подводит под гильотину не только самого Двэйна, но и те крохи человечества, которые пока держатся за выживание. Что произойдет, если контроль перестанет быть его сильной стороной? Сложно предположить. Кэли все еще ни разу не видела его в бою — в настоящем сражении, когда адреналин зашкаливает, вытесняя из головы здравый смысл. Только в такой ситуации можно точно определить, насколько Двэйн способен контролировать магию, но он еще не готов к прямому противостоянию. Она убьет его, даже если очень постарается дозировать силы. Кэли прищурилась, внимательнее следя за магией. Двэйн разместился на земле достаточно далеко от того двухэтажного здания, на крыше которого они с Ноа коротали утро, и ей приходилось напрягать зрение, чтобы рассмотреть его ладони. Но нарушать его личное пространство в свете последних событий казалось чем-то противоестественным, да и отсутствие возможности наблюдать за переплетением вен, перекатывающихся под кожей при каждом мимолетном движении, позволяло не отвлекаться от главного. Вопреки большому расстоянию, скользкие мысли завели к танцу воображения. Перед глазами возникли отточенные до автоматизма движения, а слуха почти натурально коснулись тихие успокаивающие звуки — большой палец давит на указательный, извлекая щелчок, следом на средний, безымянный и мизинец. Фаланги сгибаются, демонстрируя острые, обтянутые тонкой кожей костяшки, вид которых хочется впитать в себя и выжечь на внутренней стороне век. Кэли всегда любила смотреть на красивые мужские руки. С самого детства. Кажется, с первого дня, как начала себя осознавать. Со смерти ее отца прошло больше пятнадцати лет, и иногда она могла забывать черты его лица, но никогда — руки. В детстве по ночам она часами сидела в кресле рядом с папой и, сложив ладони на его рабочем столе и опустив на них голову, наблюдала за техничным порханием пальцев по клавиатуре. В голубоватом свечении яркие большие татуировки, не сокрытые от внимательных глаз рукавами футболки, причудливо танцевали, завораживая. Опустив веки, Кэли до сих пор могла воспроизвести в памяти убаюкивающие щелчки клавиш, легкие касания костяшек к щеке и заговорщицкий шепот: Ты снова уснула, котенок. Кэли впервые взяла в руки карандаш именно из-за татуировок отца. Яркие узоры, подчеркивающие набухшие от галлонов кофеина вены, ее гипнотизировали. В детстве она могла часами смотреть на изящный танец языков пламени, стараться услышать бриз океана на другой руке и пытаться понять, о чем могут разговаривать мужчина и женщина, изображенные на разных плечах. Такие моменты всегда были их временем. Отец часто отлучался по работе, проводя целые недели за пределами выбранного ими дома, и, когда ему удавалось остаться с семьей, Кэли не пропускала ни единой ночи, прибегая в его кабинет сразу, как мама засыпала. Эстер этого не одобряла, вечно ворча о том, что дочь слишком сильно привязана к отцу, но для нее на мужчине всегда была закольцована вся жизнь. Кэли не могла с точной уверенностью сказать, что такое впечатление не появилось позже, спустя какое-то время после его смерти. Может, в детстве это ощущалось как-то иначе, но сейчас она всегда думала о нем с невыносимой тоской, которая почти буквально ломала ребра и вынимала душу, заставляя задыхаться протухшей смертью вонью. Кэли отдала бы все, что когда-либо имела, лишь бы никогда не видеть того, на что идет отец ради ее спасения. Не сомневаясь она рискнула бы жизнью, если бы это позволило его последним словам никогда не срываться с окровавленных губ. Она принесла бы судьбе столько жертв, сколько та запросит, если бы из ее памяти стерли все, кроме его улыбки и крепких рук, в кольце которых ее никогда ничего не страшило. Позже были другие руки. Множество эстетически привлекательных рук, которые напоминали об утраченных чувствах стабильности и уверенности в завтрашнем дне. Кэли любила их рисовать, отражая каждый изгиб тонких длинных пальцев и острых костяшек; касаться холодной кожи, прощупывая сухожилия; скользить губами по венам, царапая зубами; посасывать давящие на язык подушечки и выгибаться под хлесткими захватами, оставляющими на коже синяки отпечатков. Кэли тряхнула головой и, мысленно взвыв, посмотрела на кинжал, усерднее начав заострять лезвие наждаком. Четыре года назад, замечая, насколько эстетичными руками наградила Двэйна подлая Судьба, она проклинала ее чувство юмора. Кэли бесило в нем почти все. Она ненавидела его внешность, напоминающую слишком много всего плохого. Она терпеть не могла звучание его голоса. Ее каждый раз трясло от его присутствия в одном с ней помещении. Но она не могла отвести взгляд от тонких пальцев, изящно обхватывающих древко палочки или зарывающихся в тусклые волосы его девушки. Однако если раньше Кэли легко абстрагировалась, всего лишь наложив на восприятие страх от вида его глаз, то сейчас гипнотическое притяжение обострилось. Она слишком часто отвлекалась, забывая об окружающем мире. Это становилось проблемой. — Черт, эта дрянь слишком вкусная, — блаженно простонала Ноа. Кэли резко взметнула голову, громко скандируя мысленную благодарность за возможность переключиться. Посмотрев на сидящую напротив девушку, уплетающую раздобытые прошлым вечером в полуразрушенном магазине чипсы, она потянула уголки губ вверх. — Лорелей говорила, что эта дрянь приводит к язве, — пытаясь звучать поучительно и не сорваться на смех, заявила Кэли. Но предательский смешок все же вырвался. Наблюдать за тем, как Ноа познает окружающий мир по остаткам того, что от него осталось, всегда было забавно. Тоскливо, конечно, но все же забавно. Невольно Кэли вспомнила о том, как Ноа впервые попробовала шоколад. Убитая горем девчонка, потерявшая всю свою семью и оказавшаяся в мире, который никогда не видела, смотрела на нее счастливыми глазами и стирала слезы, посасывая плитку горького лакомства. Кэли часто задумывалась о том, каким можно назвать детство Ноа, но, даже когда та позволила ей пережить основные эмоции ее жизни, так и не смогла до конца этого понять. Все, что та чувствовала до конца света, — это бесконечная, всепоглощающая пустота. Если свою судьбу Кэли могла сравнить с выжженной пустыней, по которой она ходила, утопая ступнями в пепле прошлого и вдыхая запах разложившихся близких, то путь Ноа напоминал вакуум. В нем не было ничего, кроме обязанности причинить боль ради того, чтобы заслужить право на еще один день безрадостного существования. — Лорелей — это же та тетка… — Ноа сдвинула брови, видимо пытаясь припомнить, когда это имя упоминалось. — Та великолепная женщина, которая родила моего отца, да, — кивнула Кэли. — Ты же терпеть ее не могла, — полувопросительно произнесла Ноа, погружая ладонь в пачку. — Имя-то какое вычурное. Выудив очередной ломтик пережаренного картофеля, она с упоением опустила его в рот. Протянула упаковку Кэли, но та пробормотала отказ, продолжая перетирать лезвие в стружку. — Прадед фанател от Гейне, — заметив вопросительный взгляд, Кэли покачала головой, не став углубляться в тему выбора имени ее бабки. — То, что она не переносила маму и считала ее потомком Ландрю, не мешает мне ее здраво оценивать. Без своих религиозных закидонов она была очень умной, целеустремленной, сильной и папу любила безумно. — Чем ей твоя мать не угодила? — Своим существованием, — фыркнула Кэли. — Думаю, ее одобрения не заслужила бы ни одна сблизившаяся с отцом женщина. Больно странная тетка, — она нахмурилась, отгоняя от себя воспоминания о родственнице, которая всегда смотрела на нее с долей брезгливости. Отвратительная дама. — Но в конечном итоге она все же оказалась права. — В чем? — В том, что мы разрушили его жизнь, — псевдоравнодушно ответила Кэли, пожав плечами. — Глупости, — строго произнесла Ноа, а затем, нахмурившись, пристально посмотрела ей в глаза. — С Двэйном то же самое? Кэли едва сдержалась от ругательства. Она знала, что тема поднимется. Она предвидела это, понимая, что Ноа будет упорно копаться в этой грязи, пока не доберется до того, что не удается интерпретировать прикосновением ладоней. Она и так слишком долго терпела, накапливая растущую злость и срывая ее на единственном, до кого пока могла добраться. На Кее. — В каком смысле? — все же попыталась Кэли изобразить непонимание, тщетно надеясь на то, что Ноа позволит ей еще пару дней повариться в одиночном котле. — Ты тоже его здраво оцениваешь вопреки вашим отношениям? — на вскинутые в фальшивом удивлении брови Ноа показательно закатила глаза. — Ты постоянно за ним наблюдаешь. Твой игнор, конечно, высший класс, но в твоей голове слишком много его. — Я его не игнорирую, — почти искренне возмутилась Кэли. — Да ну? — та сардонически улыбнулась. — Ну, может, самую малость, — Кэли неловко пожала плечами, уведя взгляд на кинжал. Она чувствовала, как накаляется воздух. Ноа всегда было бесполезно врать. Какой бы виртуозной лгуньей она со временем ни стала, обмануть эмпата, способного препарировать каждую эмоцию, просто невозможно. Пытаться обвести вокруг пальца человека, который пожертвует всем ради ее спокойного состояния, тем более бесполезно. — Я никак не могу понять, что он за человек, — тихо проговорила Кэли и посмотрела на Двэйна. В этот момент он захлопнул дневник и уставился вдаль, а витки тумана на его ладони потемнели. Интересно, что за день ему попался? — Не могу определиться, чем от него пахнет. — От каждого из нас несет грязью и пеплом, — хохотнула Ноа и вновь захрустела упаковкой, довольная, что ей все же начали говорить правду. — Нет, не такой запах, — Кэли нахмурилась, вновь ловя себя на желании скоситься на его руки. Усилием она отвлеклась на потемневшее тучами небо и продолжила, перейдя на шепот: — Тот, о котором говорила мама. — С каких пор тебя это интересует? — насторожилась Ноа, так и не донеся лакомство до рта. Кэли перевела на нее выразительный взгляд и скривила губы в усмешке. — С тех самых, как решила возложить на него миссию по спасению мира? — риторически спросила она, не удержав язвительного тона. — Не считаешь, что перед тем, как сделать из него монстра, нужно понять, на что этот монстр потом окажется способен? Ноа задержалась на мгновение, следом все же опустив снек в рот. Она медленно жевала, пристально смотря Кэли в глаза. Ища подвох на дне ее зрачков. — И чем от него пахнет? — вновь заговорила она через минуту напряженного молчания. — Обычно я чувствую такую смесь, что не могу выделить ни одного конкретного тона, но иногда… — Кэли отложила наждак и потерла большим пальцем остальные, словно запах, о котором она говорила, течет по воздуху и его можно интерпретировать просто пощупав. — Знаешь такое четкое ощущение безопасности? Когда ты оказываешься в убежище, в котором тебе ничего не страшно. Ты вдыхаешь запах, прикрываешь глаза и понимаешь, что все будет хорошо. Я всегда думала, что он копия своего отца, но иногда он до ужаса напоминает моего. Это чувствовалось редко. В моменты, когда Двэйн забывал, что ему жизненно необходимо быть придурком. Когда погружался в себя, смотрел куда-то за горизонт и размышлял о чем-то, без сомнения, глобальном и трагичном. Когда разговаривал с Гленис. Особенно когда разговаривал с Гленис. Чем больше они проводили времени рядом, тем реже Кэли видела в его глазах отца. Иногда ужасающий образ возвращался. В некоторые минуты, когда, возможно, она перегибала палку, призрак ее кошмара пропитывал синюю радужку холодным ядом. Но… Впечатление перебивалось, когда Двэйн переставал прятаться за сотканной изо льда защитной броней. Когда им удавалось на краткое время задвинуть личное, уделив внимание важному, он становился кем-то совершенно незнакомым. А когда ей необходимо было почувствовать тепло его кожи под кончиками пальцев… — От него пахнет безопасностью и тишиной, — отрывистым шепотом закончила она, прикрыв глаза. — О, нет-нет, даже не думай об этом, — тут же запаниковала Ноа, отбросив пачку, и, пересев на колени, подползла вплотную. Она вытянула кинжал из ее рук и, положив его рядом, надавила на подбородок. — Посмотри на меня. Кэли подняла голову, поддавшись импульсу и требовательному тону, и Ноа, сбросив перчатки, обхватила ее лицо ладонями. — Не переживай, все под контролем, — мягко улыбнулась она, но та не среагировала, продолжая копаться в ее эмоциях. Кэли почувствовала привычное замедление течения мыслей и позволила пробраться глубже, зная, что Ноа все равно не ощутит всей глобальности катастрофы. Прошлым вечером она полностью опустошила ее эмоциональный фон, и любые переживания, которые накатывали при обсуждении темы, слишком быстро притуплялись, почти сразу угасая. Если бы не причина, из-за которой в последние недели Кэли чрезвычайно часто принуждала Ноа превращать ее в почти-зомби, этот процесс не казался бы настолько отчаянным решением. Они делали это и раньше, когда эмоции зашкаливали, но с такой регулярной периодичностью — никогда. Это не походило на очищение, которое ослабляло амока. Кэли слишком нужны были ее способности, чтобы обеспечить людям безопасность, и в большинстве случаев, если речь не шла о боевой ситуации, они с Ноа предпочитали воздействовать на носителя, отрубая то, что позволяло злу слишком сильно влиять. Она просто забирала те переживания, которые они считали опасными, и выставляла блоки, на некоторое время не позволяющие погрязнуть в ярости. Этого хватало, чтобы поддерживать условную стабильность и не тонуть в том состоянии, которое стало обыденным в последние месяцы содержания в Склепе. Но сейчас вернулось то, что происходило в стеклянных стенах. Кэли не предвидела, что присутствие рядом сильного меченого будет ломать эти блоки буквально за десяток часов. Она совершенно забыла, как соперничество давит на рассудок. В Склепе под конец все меченые за себя почти не отвечали, сдавшись во власть ярости. Постоянная темная аура, сотни амоков, которых непрерывно хотелось поработить, и шесть непримиримых соперников, ежедневно пытающихся друг друга прикончить… В те месяцы Кэли почти себя не осознавала. Она помнила последние недели исключительно по записям в своем дневнике и из-за фантомного запаха крови, преследующего по ночам. Сейчас происходило почти то же самое. Она не предсказала, что всего один меченый может так сильно влиять. Но Кэли не предвидела и то, что она внезапно бросит ее разбираться с проблемой один на один. — Ты начинаешь ему симпатизировать, — ошарашенно выпалила Ноа. — Не в том смысле, — взвилась Кэли, не желая слушать бредовые предположения. Ей хватало Кея, который уже не раз проезжался по абсурдным фактам. — Я и не имела в виду тот самый смысл, — успокаивающе произнесла Ноа, поглаживая ее по щекам. С этим Кэли не стала спорить. Если сравнивать то, что она думала о Двэйне раньше и к чему пришла сейчас, то смену беспрекословного неприятия легким раздражением вполне можно было посчитать симпатией. Она редко признавала свои ошибки, но даже она не могла не отметить, что он совершенно не такой, каким представлялся ей в прошлом. Она ценила его упорство и недюжинные усилия, которые он прикладывал, чтобы выносить ее придирки. Единственное, с чем она точно не стала бы спорить, так это с тем, что она крайне неприятный человек и необходимо очень стараться, чтобы ее выносить. До недавнего времени Двэйн справлялся с этой ношей превосходно. Она все еще считала его кретином, но… она никак не могла перестать думать о тишине, с которой он теперь прочно ассоциировался. — Черт, она использует против тебя твои же слабости, — отчаянно прошептала Ноа. — А то я не знаю, — огрызнулась Кэли. — Не волнуйся, я в курсе, как это работает. Она видела, как голоса побеждают, «одаривая» носителей тем, что они желают больше всего. На ее глазах слишком многие сдались и потеряли себя, поддавшись. Маркус, Эл, Джейн, Джастин… Каждый из них прошел через это. Слабость накидывала цепи на шеи и тянула за собой. Звенья поводка впивались в кожу, драли до ошметков, и чем дольше они сопротивлялись, тем глубже становились борозды. Кэли чувствовала это и на себе, но тогда она лучше других справлялась с соблазнами. Почти до самого конца. Все остальные сдались. Однажды каждый из них позволил себе насладиться, и, стоило им на секунду, на кратчайший миг расслабиться, они уже не смогли вернуться. Они пошли на поводу слабости, добровольно следуя за зовом, как послушные оголодавшие щенки, которых приманивают ароматом падали на кости. Делали шажок за шажком к пропасти, становясь смелее. Погружались в свои слабости глубже, все громче скуля от удовольствия. Они были счастливы ровно до того момента, как каждый из них приблизился к обрыву и, шагнув вперед, позволил цепи стать петлей. Думать о Двэйне и тишине, ставить эти два слова в одно предложение приравнивалось к очень рискованному ходу, практически самоубийству. Воспринимать его как нечто большее, чем просто вынужденного союзника, олицетворять его со способом получить желаемое, забывая о том, что когда-то он выступал в качестве самого ненавистного образа, было так же опасно, как подкуривать на заправке. Из огнемета. Когда Двэйн смог создать туман самостоятельно, Кэли едва не оглохла от паники голосов, но все внутреннее беснование перекрыло безмерное облегчение. Она чувствовала, что Двэйн тоже получает что-то, чего ему отчаянно не хватает, и почти видела, как они оба погружаются в пучину чего-то очень страшного, из которого, прояви каждый из них слабину, никогда не смогут выбраться. Избавиться от того, что облизывает выдержку и постоянно соблазняется, было освобождающе. Даже если сейчас Кэли безумно скучала по этому ощущению. Она до горьких слез мечтала вновь утонуть в тишине. — Иди сюда, — Ноа передвинулась и уселась сбоку. Положив руку на плечо Кэли, она притянула ее к себе и прижалась щекой к ее щеке. Почувствовав скованность, она тихо усмехнулась и прошептала: — Терпи. Через минуту снова начнешь ненавидеть обнимашки. — Я их не ненавижу, — возразила Кэли, усаживаясь поудобнее. — Я просто их не понимаю. — Ты постоянно обнимаешься с Мией, — пожурила Ноа, легко щелкнув пальцем по ее носу. — Это другое, — Кэли поморщилась и демонстративно почесала кончик тыльной стороной ладони. — Она ребенок. — Ты тоже ребенок, — мягко пробормотала та. — Меня мама тоже редко обнимала. — Не надо, — предостерегающе одернула Кэли. — Знаю, — тяжело вздохнула Ноа, не став развивать болезненную тему. Она отлично понимала, насколько Кэли неприятно разговаривать об Эстер. Кэли любила свою мать. Так, как в принципе могла любить. Эстер была не самым приятным человеком. По ее крови текло слишком много эгоизма, который в ней взращивали родители, считающие их род исключительным. Она стала точным отражением того, чем всегда выделялись Арманы, — строгая, властная, самовлюбленная. Гордячка, считающая, что весь мир должен стоять перед ней на коленях. Но Кэли с отцом видели в ней то немногое хорошее, что она не показывала другим. Эстер бывала мягкой. Она жизнерадостно улыбалась, укрывая теплыми объятиями близких от любых невзгод. Пока главный мужчина жизни их обеих не погиб, их семья, за исключением странностей из-за преступной деятельности отца, могла считаться почти образцовой. Эстер обожала дочь, рождение которой из-за ее происхождения считала чудом, подаренным ей судьбой за правильные решения. В детстве Кэли видела в матери одного из добрейших людей во всем мире. Уже позже, повзрослев, она смогла оценить ее так, как женщина того заслуживала. Тогда у нее получилось смириться со смертью, которая стала логичным исходом. Наказанием за то, что однажды, решив себя обезопасить, Эстер подвергла тысячи свободных угрозе вымирания, отобрав у них то, что обеспечивало их скрытную жизнь. Магия воздала ей по заслугам, выделив всего десять с небольшим лет на счастье. Сейчас Кэли считала, что ее мать не могла закончить иначе. Если бы Эстер просто сбежала, не прихватив с собой главный артефакт свободных и не наградив старшего Двэйна страшным проклятьем, быть может, он не стал бы ее преследовать. Может, его древняя влюбленность, которая отягощала Эстер чуть ли не с младенчества, выступи она единственной причиной, не привела бы его однажды на порог их дома. Может, он смог бы смириться с нарушением договора между их семьями, не опустившись до ужаснейшей мести. Может, на ладонях их родов не осело бы столько напрасно пролитой крови. Холодным рассудком Кэли все это понимала, но это не помогало забыть о годах, которые они прожили с матерью уже после смерти отца. Это не стирало из памяти то, как Эстер паниковала от нужды ребенка в близости и, делая над собой усилие, заставляла себя ее обнимать трясущимися ладонями. Это не мешало вновь и вновь звучать вопросу, который со дня самоубийства матери Кэли постоянно себе задавала: почему Эстер так и не попыталась жить дальше ради нее, а предпочла замкнуться в себе и медленно сгореть в утрате, которая принадлежала не ей одной? — Она молчит? — отвлекла ее Ноа от горьких воспоминаний, приложив ладонь к ее солнечному сплетению. — Молчит, — подтвердила Кэли, что главная проблема, с которой они столкнулись, все еще никуда не исчезла. — Стоит мне прикоснуться к Двэйну, как она затыкает всех остальных тоже, но в остальное время ее будто нет. Только иногда подло хихикает, когда я совсем с ума схожу. — Ничего не понимаю, — вздохнула Ноа, и она согласно кивнула. Стоило им отойти от лагеря на достаточное расстояние и начать тренировать Двэйна, как ее главный голос свихнулся. Просил, чтобы Кэли держалась к парню ближе. Даже не просил. Требовал. Но игнорирование никогда не становилось проблемой, и тогда тот… обиделся? Главный голос исчез. Перестал разговаривать вообще. Словно бесследно испарился, появляясь только тогда, когда волей долга Кэли необходимо было коснуться Двэйна. Тогда он затыкал всех остальных и позволял насладиться тишиной на краткий миг, после снова пропадая. Кэли радовалась бы отсутствию постоянных раздражающих бесед, если бы остальные голоса не начали выходить из-под контроля. Тех не завораживало зло Двэйна. Их к нему не тянуло. Они его боялись и реагировали агрессивно, усиливая и без того беспрерывно циркулирующую по сосудам ярость от предвкушения встречи с Марисой. Они подстегивали бешенство, и по вечерам Кэли практически теряла контроль, принуждая Ноа вновь и вновь забирать часть этих эмоций. С каждым днем приходилось забирать все больше, и в последние Ноа буквально опустошала ее как сосуд, не оставляя ничего, кроме усталости и спокойствия. Голоса становились бессильны, не находя того, на что могли повлиять, но этого не хватало надолго. Утром Кэли чувствовала себя нормально, но все начиналось по новой каждый день. К вечеру ее накрывал страх от темноты ауры находящегося рядом меченого, который тут же сменялся защитной агрессией и требованиями попытаться его уничтожить. Еще никогда Кэли не чувствовала себя настолько взрывоопасной. — Ты все еще наказываешь Кея? — заговорила она, вновь беря в руки точильный камень, когда Ноа все же отпустила ее из кокона своих объятий. Та ничего не ответила, насупившись. — Он не виноват в том, что мы с Двэйном цепляемся друг к другу. Мы всегда это делали. — Раньше тебя это не обижало, — грубо рявкнула Ноа, скользнув взглядом в сторону обсуждаемого человека. — Может, прикончим его? — Кого прикончим-то, Кея? — сыронизировала Кэли, но Ноа не обратила внимания на насмешливый тон, инстинктивно опустив ладонь на один из своих ножей. — Да что он тебе покоя не дает? — Мне не нравится, как он к тебе относится, — процедила та, поглаживая посеребренную рукоять лезвия. — Будто я не сделала ничего такого, чтобы вызвать к себе такое отношение, — скептически пробормотала Кэли, вновь начиная точить кинжал. Против воли вернулась часть противоестественной обиды. Перед глазами вновь воскресло всколыхнувшее синеву в глазах торжество и провокация в демонстрации кольца. Кэли не обратила бы на это внимания. Приняла бы, если бы Двэйн был честен. Но попытка задеть отчетливо читалась на его лице. А Кэли-то надеялась, что они пришли к какому-то компромиссу. Однако глупо было рассчитывать, что один из них рано или поздно не вернется к этой теме. Слишком много между ними встало противоречий, которые невозможно искоренить, просто заключив перемирие. Кэли совершила достаточно неправильных поступков и сказала чрезвычайно много разрушающих любые отношения слов для того, чтобы Двэйн мог просто об этом забыть. Она отнеслась бы к этому нормально. С пониманием. Может, даже ответила бы тем же. Если бы это произошло раньше. Произошло еще до того, как она убедила себя по-настоящему попробовать ради общего блага. Кэли даже попыталась быть милой. Она паршиво с этим справлялась и двигалась вслепую, часто огрызаясь и придираясь, но и такой небольшой шажок навстречу стоил немалых усилий. В ее видении мира подобное приравнивалось к прыжку с парашютом для человека, который панически боится высоты. Наверное, только поэтому вид кольца стал настолько неприятным. Она слишком редко ради кого-то переступала через себя, и впервые тот, кому удалось добиться подобного расположения, хлестнул ее по лицу свидетельством того, что сделала она это совершенно напрасно. Неоцененный жест перемирия — вполне закономерная реакция. А вот то, что ее это зацепило, стало неожиданностью. — Смирись с тем, что обычно я не нравлюсь людям, — пожала Кэли плечами. — В общем-то, я не особо стараюсь изменить эту аксиому. — Он проблема, — упрямо пробурчала Ноа. — Мы любим проблемы, — ответила Кэли и, проведя наждаком по лезвию слишком сильно, поморщилась от раздражающего визга стали. — Мы их решаем, — возразила Ноа. — Посмотри на него, — не глядя, Кэли дернула головой в сторону Двэйна. — У него огромный потенциал. Он пользуется двумя палочками так же, как и Маркус. Если он сможет управляться с туманом так же феерично, но при этом будет себя контролировать… — Он кретин, — прервала ее та. — Психопатка с неконтролируемой агрессией, социопат без тормозов и мясник без капли сострадания… — с ухмылкой проговорила Кэли, вскинув брови. — Мне продолжать? — Не называй меня мясником, — вновь насупившись, Ноа скрестила руки на груди и поджала губы, уставившись на свои колени. — Звучит же, — мягко сказала Кэли и, качнувшись, легко толкнула ее плечом. — Просто доверься мне. Однажды либо он спасет мир, либо ты скажешь: «Я же говорила». — Если я еще смогу к тому моменту разговаривать, — сухо пробормотала Ноа. — Побольше оптимизма, — Кэли посмотрела на нее, ласково улыбнувшись. — Все будет хорошо. — Мне не нравится, что ему удалось тебя задеть, — заупрямилась Ноа, когда их взгляды пересеклись. — Ты начинаешь ему симпатизировать. — Не в том смысле, — напомнила Кэли. Раздался тяжелый вздох, и Ноа вновь уставилась на Двэйна, поглаживая рукоять ножа на левом бедре. — Может, это и хуже всего, — едва слышно пробубнила она. Кэли не стала говорить о том, что все под контролем и больше таких ошибок она себе не позволит. Она успела ненадолго абстрагироваться от связывающего их прошлого, но ей отлично напомнили о том, что делать этого не следует. Кэли умела оставаться непредвзятой и жертвовать личным ради долга, но также отточенно она умела запоминать провалы. Больше она не позволит себе забыть о том, что все, что она должна, — сделать все от нее зависящее для спасения мира. Для этого быть вежливой и тем более разговаривать чаще, чем того требуют обстоятельства, совсем необязательно.

* * *

— Есть в этом что-то завораживающее, — прошептала Гленис, наблюдая за едва различимыми в сумраке витками тумана, выходящего из кончиков пальцев Лекса и перемещающего сплавленные друг с другом помолвочные кольца из белого золота. То, чем он на самом деле дорожил больше всего в жизни. Единственное, что осталось помимо ее палочки, для восстановления целостности которой он рисковал собой, использовав такой уровень магии, на который всегда считал себя неспособным. — М? — издал условно вопросительный звук Лекс, отвлекшись от дневника Арман и посмотрев на привалившуюся к его плечу девушку. — Это, — она указала пальцем на то, что он делал. — Я никогда не понимала, почему в худшие моменты ты оставляешь на Майлзе ожоги. Сейчас все стало очевидным. — Очевидным, да, — Лекс крутанул запястьем, отчего сплав пролетел по кривой траектории, изменив привычной круговой, которой он придерживался, отвлекаясь на что-то другое и управляя волшебством лишь обрывками целенаправленных мыслей. Он на мгновение скользнул взглядом по все еще держащейся за свой бойкот Арман, и на доли секунды его вновь отравила пропитавшая недели назад воздух горечь. Но ему удалось быстро абстрагироваться, сконцентрировавшись на удовлетворении собственными успехами. Так становилось легче не винить себя в постепенном накале обстановки. Ноа с каждым днем все яростнее на него смотрела, Арман все меньше разговаривала, а Кей все тяжелее вздыхал. Майлз и Гленис наблюдали, не вмешиваясь и дожидаясь того, когда все разрешится само собой. Лекс почти успешно смог отвлечься от девушки, раньше противоестественно выкрашивающей его будни в яркие краски, и уделил внимание магии, пытаясь прочувствовать ее лучше. И ему удавалось. Если тогда, когда Арман выпускала сидящую внутри него тьму, он просто ощущал практически неуловимое облегчение, ускользающее сквозь пальцы до того, как он успел его полностью вкусить, то стоило ему сделать это самостоятельно, и он… Лекс так и не смог облачить это ощущение в конкретные слова. С него будто свалилась тяжесть целого мира. Снизойдя до более подробного, чем обычно, ответа, Арман сказала, что это потому, что он запирал в себе давящие изнутри силы. Поведала, что с ней было так же, но предупредила, чтобы он этим не упивался, потому что это чревато. Позже запретила ему пользоваться палочкой, распорядившись, чтобы он учился применять элементарную магию так, как это делали древние волшебники. Руками. Когда он выразительно посмотрел на ее палочку, которую Арман хоть и не пускала в ход по назначению, но всегда носила с собой, она снисходительно усмехнулась и пояснила, что в ее случае ограничитель спасает окружающих, потому что она владеет этим навыком виртуозно и слишком плохо его контролирует. И дополнила, что его заключение о том, что амоки не чувствуют магию меченых, ошибочно. Они не реагируют только на выходящие из палочки потоки. По ее предположениям, потому, что воспринимают их как волшебство слабого амока и борьба просто не вызывает интереса. Но настоящая магия — телесная — привлекает гораздо больше внимания амоков, и те всегда пытаются оценить перспективы возможного сражения. Однако в их случае, почувствуй сущности магию одного из них во всю ее мощь, а не притупленную палочкой, самой вероятной реакцией станет отступление, что дает их группе хоть какое-то преимущество в случае непредвиденной ситуации, раз уж теперь их двое. После сказанных слов она на несколько мгновений зависла, помрачнев. А затем вновь перестала с ним разговаривать. — Как думаешь, как ей удалось прийти к этому? — отвлекла его от мыслей Гленис, и Лекс резко перевел на нее непонимающий взгляд, не сразу уловив посыл. — То, что нужно отказаться от палочки и перейти к подобному способу колдовать. Ей никто не мог на это намекнуть. Она пришла к этому сама. — Когда дочитаю до этого момента, обязательно расскажу, — он качнул зажатым в другой руке дневником. — Не думаю, что она хорошо отреагирует, если ты пустишь кого-то еще в ее боль, — Гленис вновь прижалась щекой к его плечу, поерзав для удобства. — Попытайся поставить себя на ее место. Когда ты был по-настоящему честным с кем-то? Ты даже нам не все говоришь, а для нее мы чужаки. Представь, насколько сложно открыться тому, кого не знаешь. Для Кэли такое доверие — нонсенс. Она уже дала тебе то, до чего даже нас никогда не допускала. Ты бы смог так поступить? — Те, кому она доверяет, в опасности, — сухо произнес Лекс, понизив голос так, чтобы сидящие в трех футах от них Арман и Ноа точно не услышали. Гленис отодвинулась и посмотрела на него, широко распахнув веки. Он ответил на прямой взгляд, вскинув бровь и как бы говоря: «Я не прав?». Та нахмурилась и тяжело вздохнула. — Ты ничего о ней не знаешь, — тихо произнесла она. — На тебе не лежит ни одной клятвы? — язвительно спросил Лекс. — Лежит, — кивнула Гленис. — Три. Но они несущественные. Ты посмеялся бы, узнай, что я не могу о ней рассказать. Если ты считаешь, что этот дар ее предков полезен, ты очень сильно ошибаешься. Для Кэли это наказание. — Неужели? — презрительно хмыкнул он. Гленис посмотрела на Арман, задержалась на несколько мгновений и снова повернулась к нему. Через секунду она опять кивнула, но уже самой себе. — Если она узнает, что я тебе рассказала, никогда не простит, — пробормотала Гленис. — Но я готова рискнуть. Ты должен увидеть хотя бы часть правды. Кэли это не контролирует. Арманам всегда необходимо выполнить кучу условий, позволяющих обойти обязательность согласия от дающего клятву, но ее этому не научили. Ее мать на самом деле была не в себе и почти не помогала Кэли с магией, только с азами. Все остальное она осваивала сама и так и не разобралась, как действуют клятвы. Она накладывает их случайно. — Это невозможно, — на грани шепота произнес Лекс, но даже тихим голос выдал удивление. Эта магия была слишком серьезной. Одной из самых сложнейших. Как кто-то мог использовать ее просто по наитию? — Ты бы удивился, узнай ты больше, — пробубнила Гленис, разжигая еще больший интерес, но тут же выпалила: — Прости, больше я ничего тебе не расскажу. Дело не только в обещании, которое я дала Кэли, — некоторые вещи я не могу говорить непосвященным. — Арман? — Нет, — покачала головой та. — Некоторые факты пересекаются с моими врожденными ограничителями. Да даже если бы я могла, не стала. Я не та, кто имеет право об этом говорить. Но ты все же попытайся посмотреть на нее не как на потомка самого темного рода в истории. Не как на союзника, который тебе не особо нравится, и не на обидчика, который когда-то давно над тобой издевался. Посмотри на нее, как на обычного человека. Она изломанная жизнью девчонка, а не чудовище. — Я не хочу, — перейдя на ожесточенный тон, отрезал Лекс. Лжец. Он прикрыл глаза, едва сдержав себя от того, чтобы вслух не послать «внутренний» голос, который в последнее время слишком часто тыкал в то, насколько ему на самом деле хочется сорвать с Арман все напускное и понять, что она за человек. Содрать когтями всю защиту и заставить хоть раз быть полностью честной. Когда Лекс отвлекался от нового, незнакомого ему вида магии, вина возвращалась, прихватывая с собой бессильную злобу и граничащий с помешательством интерес. — Мне пора, — прошептала Гленис, завидев приближающегося Кея, которого она должна сменить на границе очерченной ими для наблюдения территории. — Поспи, у тебя осталось всего два часа. Ты не можешь все время забивать на отдых. Лекс натянуто улыбнулся и, когда девушка поднялась, повел плечами, затекшими от долгого контакта со стволом дерева, под которым они сидели, остановившись на привал недалеко в чаще встреченного им по пути леса. Стоило Гленис отдалиться, он вновь посмотрел на Арман, греющую руки над небольшим костром, и опустил взгляд в ее дневник, окунаясь во внутренний мир человека, которым она была раньше. Который нравился ему сильнее с каждым прочитанным днем. Я не могу не смеяться от иронии происходящего. Я никогда не могла похвастаться доверием, но доверилась тому, кто действительно оказался предателем. Однажды именно я ему сказала, что эмоции подпитывают волшебный фон. Я поведала ему о том, насколько сильнее становится темная магия, когда негатив зашкаливает, и теперь он использует эту информацию против меня. Со мной они выбрали звук. Остальные рассказывают жуткие вещи о воде, электрическом токе, холоде… Для меня выбрали звук. Этот визг невыносим. Как бы сильно я ни затыкала уши, это не помогает. Я не могу спрятаться. Это больно и так громко, что из моих ушей почти постоянно сочится кровь. Но они все равно не останавливаются. Нас все еще держат раздельно, но мы общаемся хотя бы друг с другом. Это не дает нам окончательно отчаяться перед страхом неизвестности. Наша магия становится сильнее. Вчера Джейн смогла выплеснуть ее без использования палочки. Она говорит, что не поняла, как это произошло. Это случилось неожиданно, но отреагировал каждый из нас. Оказалось, что все мы теперь на это способны. Кто бы мог подумать, что современные волшебники могут колдовать, как маги прошлого. Хотя никто из нас не может считаться обычным рядовым магом. Сейчас по уровню силы мы действительно похожи на тех, кто когда-то управлял миром, но, в отличие от них, мы не можем это контролировать. Когда Джейн ударила, щит возник быстрее, чем я о нем подумала. Вряд ли он исходил от меня в полном понимании этого значения. Но, быть может, это можно научиться контролировать? Голоса становятся громче. Особенно главный. Она часто озвучивает мои мысли, но за правду помогает держаться то, что она зациклена на одной фразе: «Вы сами выбрали то, что с вами происходит». Пусть я с этим согласна, я в жизни не признаю этого вслух. Кажется, она тоже ненавидит Лукаса. Я напала на него сегодня, увидев впервые со дня получения меток. Не уверена, что это было мое собственное решение. Скорее, наше общее. Меня остановили. Они что-то сделали с шокерами — теперь от них остаются ожоги, но я не почувствовала повышения мощности. Увидев следы на спине, Маркус сказал, что это из-за него. Несколько дней назад он вообще не заметил тока, когда его пытались успокоить. Он хвалился, что сломал одному из охранников руку. Он говорил об этом с улыбкой, и я ощутила себя чуть счастливее. Меня пугает то, что с нами происходит. Я не знаю, во что мы превратимся дальше. Маркус вновь заговорил о побеге, но сейчас он хочет уйти, отомстив за нашу боль. Он становится жестоким. Все меняется слишком быстро. От нас остается все меньше нас слишком быстро. Скоро выключат свет, но нужно записать еще кое-что. Я начинаю забывать свои ощущения в некоторые моменты, но я должна помнить, иначе мне больше не за что будет держаться. Я должна запомнить эту девушку. Может, мы больше никогда не встретимся. Сегодня я увидела того, кто отвечает за барьеры. Об этих волшебниках ходило много слухов, но никто никогда не говорил, насколько они необычные. Она очень молода. Очень красивая, но при этом невозможно холодная. Она не проронила ни слова, когда ее запустили в клетку после того, как выключили звук. Не думаю, что она согласилась на это добровольно — не выглядела заинтересованной. Возможно, они не состоят в сговоре с теми, кто нас предал. Может, они такие же пленники? Вместе с ней не стали заходить охранники, видимо, она в состоянии за себя постоять. Или на фоне моей значимости ее не жалко. Она села передо мной на колени и прислонила руки к моим щекам. Ее глаза… Пока она трогала меня, они мерцали. Такой красивый цвет. В голове было странное чувство, словно мысли замедлили течение. А потом по ее щекам потекли слезы. Когда она уходила, я спросила ее имя. Не уверена, что расслышала правильно, она ответила очень тихо. Кажется, ее зовут Ноа. Лекс поднял взгляд и посмотрел на упомянутую. Он успел прочитать за эти дни не так много, часто просто не находя в себе сил сделать что-то, кроме как отрубиться в часы привала. В иные дни он ограничивался небольшим потоком информации, потому что переварить все, что писала Арман, прочитав это залпом… Как они вынесли год такой жизни? До этой записи ни Кей, ни Ноа не появлялись на листах, но, невнимательно просматривая следующие страницы, Лекс улавливал их присутствие дальше. Однако старался не особо вникать в «будущее», боясь упустить нить того, что происходило с Арман за тот год. Соблюдение хронологической последовательности казалось очень важным. И вот он добрался до того момента, когда Арман познакомилась с Ноа. Это не было чем-то жизнеутверждающим. Такое же тоскливое, как и все, что она писала. Лекс предчувствовал, что дальше станет еще хуже, потому что Кей уже намекнул на то, что именно делала с ней Ноа. Он поморщился от очередного шепотка сочувствия. Случайно встретившиеся в аду девчонки, столкнувшиеся слишком рано с жестокостью мира. Каким-то образом умудрившиеся довериться друг другу тогда, когда их предали все, кто их окружал. Лекс не мог даже представить, что переживала Арман, проходя через свои худшие воспоминания снова и снова, но еще сложнее оказалось представить то, как это отражалось на Ноа. Она ведь должна видеть внутренний мир не просто со стороны, как это делал Лекс, а буквально проживать его на себе. Если, конечно, он правильно понимал, как действуют способности Ноа. Выдержать столько чужой боли смог бы только очень закаленный страданиями человек. Совсем не странно, что она постоянно носила перчатки, не желая ни к кому прикасаться без необходимости. Окажись Лекс на ее месте — заперся бы в бункере и ни с кем никогда не контактировал. Своей боли достаточно, чтобы рисковать ощутить еще и чужую. Тем более такую, как пережила Арман. Но в некоторых случаях Ноа по собственной воле прикасалась к своим друзьям. Как сейчас. Она сидела у костра, мягким взглядом скользя по лицу положившего голову на ее колени Кея, и легко массировала его волосы, пропуская взъерошенные пряди сквозь пальцы. На губах парня застыла блаженная улыбка, совершенно для него не характерная. Настоящая. Они помирились пару дней назад, и это хоть немного ослабило грызущую до костей совесть. Стало меньше напоминаний о том, что Лекс переступил черту, которую пересекать не следовало. То, что разворачивалось сейчас перед его глазами, во многом объяснило привязанность Кея к девушке. Лекс, утрать он способность чувствовать что-то хорошее, скорее всего, также стремился бы получить хотя бы иллюзию потерянного от другого. На самом деле он ведь уже это делал. Касаясь Арман. Лекс наслаждался этим, трусливо оправдывая себя тем, что это принадлежит не ему. Трусливо убеждая себя в том, что это никак не навредит. Трусливо уверяя себя в том, что разлад между ними нисколько его не трогает. Трусливо отбрасывая от себя ежедневное скребущее изнутри о ребра напоминание о том, что иногда ему хочется утратить возможность выпускать туман самостоятельно, чтобы снова ощутить ее кожу под кончиками пальцев. Каждый день, вообще-то. Из очередных размышлений его с мясом выдрали ударная волна чужого гнева, выбившая из легких весь воздух, и вспыхнувший огонь, заставивший встрепенуться всех, оставшихся в лесу на привале. Лекс медленно повернулся к Арман, и его веки в ужасе распахнулись. Ее ладони были объяты огнем, а сама девушка завороженно пялилась на языки пламени, выросшие не менее чем в три раза. Ноа быстро поднялась и, подойдя к ней сзади, обхватила ее запястья, не боясь обжечься. Зашептав ей на ухо, она надавила на ее руки, и спустя несколько длившихся в мучительном ожидании бесконечных мгновений Арман опомнилась и отпрянула от костра, который тут же осел, приняв прежнюю форму. Ноа помогла ей подняться и, многозначительно посмотрев на Кея, утянула подругу за собой в чащу леса. Стоило им скрыться, как Лекс метнул в того взгляд, дожидаясь объяснений. — Не паникуй, — беззаботно пропел тот, усаживаясь на поваленный ствол дерева. — Все под контролем. — Не корми меня этой чушью, — процедил Лекс, все еще ощущая злость Арман, которую при желании мог соскрести ногтями со своей кожи. — Если она сбрендила, я должен это знать. Он только сейчас понял, что каждый вечер на какое-то время Арман и Ноа пропадали из виду. Раньше он не обращал внимания на то, что это закономерно. Что с ней происходит? Лекс посмотрел в сторону, в которой скрылись девушки, но на периферии уловил движение. Повернувшись, он заметил, как Кей мерно покачивает палочку, упрямо поджав губы. — Только попробуй, — прозвучало очень грубым предупреждением. — Не лезь не в свое дело, и, возможно, мы еще сможем поладить. Тронешься с места, и мы обязательно узнаем, можешь ли ты все еще считаться самым талантливым боевым магом своего поколения, — он перекрутил палочку между пальцами. — Хочешь проверить, кто сильнее: ты, едва начавший осваивать новые навыки, и твои друзья, которые сейчас слишком далеко, чтобы добраться вовремя, или я, не боящийся подохнуть в процессе, Ноа, которая может убить каждого из вас за пару секунд, и Кэли, которая сбрендила? Лекс зашипел, когда туман, который все еще обволакивал запястье, потемнел, на секунду обжигая его кожу. Сжав кулак, он поймал упавший в ладонь сплав и удалил все остатки темной магии. — У нас все под контролем, и, если ты не влезешь, все останутся счастливы, — продолжил Кей, выделяя каждое слово так, словно разговаривал с альтернативно одаренным. — Не лезь туда, в чем не разбираешься. Не усугубляй. Он поднялся и, не проронив больше ни звука, скрылся вслед за удалившимися девушками. Нахмурившись, Лекс проводил его взглядом, а следом вздрогнул, ощутив, как каждое его сухожилие натянулось, словно перед броском, стоило откуда-то из чащи донестись злости, выросшей в несколько раз относительно того, что он чувствовал до этого. А затем его накрыла эйфория спокойствия, тоже исходящая не от него.

* * *

— Темнее, — потребовала Кэли, наблюдая за туманом Двэйна, который тот перемещал по кончикам пальцев, медленно вращая рукой. Она почувствовала, как витающая вокруг ярость стала еще на долю сильнее, и тьма сгустилась, однако все еще недостаточно для перехода на следующую стадию. Ей требовалось, чтобы оттенок хоть немного приблизился к ее, только тогда удастся оценить, начнут ли туманы сражаться тогда, когда агрессия амоков выровняется на один уровень. Но сколько бы они ни пытались, цвет все еще оставался значительно светлее. С того дня, как она спалила себе пальцы о практически черный туман, тот больше никогда не приближался к нужному оттенку несмотря на то, что Кэли чувствовала, как уровень агрессии Двэйна в некоторые моменты критично зашкаливает. Она не знала, как подобное вообще возможно и какого черта с ним творится. Он делал огромные успехи, за жалкие недели освоив то, на что ей в свое время потребовалось больше двух месяцев, но нужного цвета добиться все равно не получалось. Он будто не хотел ей вредить по-настоящему. Кэли злилась, не находя сил удерживать в себе недовольство провалами и нездоровое отвращение к тому, что им вновь необходимо по-настоящему общаться. В последние несколько дней Ноа не удавалось избавить ее от раздирающих эмоций, которые перестали поддаваться контролю, и Кэли едва сдерживалась, чтобы не вгрызться Двэйну в глотку. Но стоило ему потерять терпение и приблизиться к ней на расстояние нескольких дюймов, чтобы процедить недовольства прямо в лицо, как ее окатывал такой первобытный страх, что она отшатывалась сама, теряя весь энтузиазм к борьбе. Двэйн становился могущественнее, и ее слабые голоса реагировали неадекватно, стремясь сбежать подальше и запуская в кровь столько бесконтрольной защитной ярости, что Кэли тонула в ней, задыхаясь. А главный голос по-прежнему демонстрировал детские обиды, отдав ее мозг на растерзание. Двэйн становился могущественнее, а Кэли стремительно летела в пропасть безумия, вырывая себе ногти с корнем при любой попытке затормозить, вцепившись в хрупкие границы здравомыслия. — Еще темнее, — вновь потребовала Кэли, выпустив на мгновение свой туман, который на контрасте со светлым все еще казался почти черным. — Ты можешь постараться? — раздраженно рявкнула она, рывком руки пряча магию. — Ты можешь перестать быть злобной сукой и понять своим ограниченным мозгом, что я не могу? — в тон ей отчеканил Двэйн. — Можешь, — она подняла на него гневный взгляд. — Ты не хочешь. Какого хрена с тобой творится? Двэйн выдохнул сквозь зубы и сжал кулак, уничтожая туман. Практически натурально вспоров мозг фонящей от него яростью, он жутко ухмыльнулся. — Мне доставляет удовольствие смотреть, как ты бесишься, — язвительно выплюнул он, сделав к ней шаг. — Как и то, что ты не говоришь ни хера дельного, требуя от меня непонятно чего. Кэли попыталась привычно отшатнуться, но Двэйн перехватил ее под локоть, не позволяя в очередной раз сбежать. Она мотнула головой, краем глаза заметив стоящую поодаль Ноа, и вновь посмотрела вперед. — Не смей, — предупредила она, дернув рукой, но хватка была слишком крепка, чтобы она смогла вырваться, не прибегая к силам амока. — Или что? В очередной раз сделаешь вид, что меня не существует? — рявкнул Двэйн. Пробежавшись взглядом по ее лицу, он заговорил немного спокойнее: — Мне жаль, ладно? Мне не следовало этого делать. Дыхание перехватило с такой силой, будто ее ударило словами прямо в солнечное сплетение. Несмотря на кипящий от злости воздух, в глазах Двэйна отражалась немая просьба отпустить, и на секунду, на жалкое мгновение ей действительно захотелось это сделать. Но затем Кэли вспомнила, насколько непривычно чувствовала себя в тот момент. Насколько ее ошарашило тем, что она уже успела проникнуться настолько, что приняла невинную провокацию слишком близко к сердцу. Перед глазами встали знакомые лица, черты на которых стирались, превращаясь в злобные. До каждой мелочи воскресла память о том, насколько просто люди теряли себя. Она сузила глаза и потянула руку на себя, но Двэйн не отпустил. — Ты боишься, — прозвучало утверждением. — Почему ты меня боишься? — Пусти. Кэли вновь попыталась вырваться, но пальцы на ее локте сжались сильнее, а подкорку зачесало от неосознанного приказа, который просачивался через ауру человека, совершенно не понимающего, что делает. Она чувствовала подобное раньше, когда Маркус задался целью на нее повлиять, но еще никогда ей не приходилось прикладывать усилий, чтобы подавить порыв прислушаться. Твою ж мать, шанс действительно есть. — Я рассказала тебе более чем достаточно, — настояла Кэли, стараясь не выдать свое осознание и с неудовольствием отмечая, что голос опустился до жалкого. Свободной рукой Двэйн обхватил ее голое запястье, окончательно теряя терпение. Кэли на несколько секунд забыла дышать, отвыкнув за последние дни от тишины. Она вновь не слышала ничего, кроме собственных мыслей, которые стали еще ядовитее из-за того, что Двэйн все же на это пошел. Никогда прежде он не позволял себе попытаться выбить из нее ответ подобным образом. — Злость, страх, волнение, предвкушение, — четко выделяя каждое слово, перечислил Двэйн. — Что еще? — Тишина, доволен? — сдалась Кэли, не выдержав приказывающей атаки на свой мозг, которая, усилившись прикосновением, не шла ни в какое сравнение с тем требованием, что отражалось в его глазах. — Впервые за три года мои несмолкающие ни на минуту голоса молчат. Я могу сконцентрироваться на своих мыслях и счастлива так сильно, как никогда в своей жизни не была. Выкрикнув последнее, она подалась вперед, и теперь уже Двэйн инстинктивно отшатнулся, но все равно продолжил сжимать ее ладонь. Она едва сдержалась от того, чтобы не выпалить, что в такие секунды ей по-настоящему кажется, что она свободна. Что нет никакого долга, а возможности бесконечны. Что ее жизнь не ограничена отмеренными ей считанными днями. — Но хуже всего твой восторг. Я знаю, что она предлагает тебе что-то, в чем ты нуждаешься. Каждый раз она дает тебе иллюзию, и ты с удовольствием позволяешь ей добиться желаемого. Вот только я не ты. Я убила бы за тишину и возможность почувствовать себя собой, но я никогда не позволю злу добиться своих целей только ради удовольствия. Я знаю, к чему это приводит. Я видела, что происходит с людьми, которые поддаются. Кэли обхватила его ладонь свободной рукой и, выпустив туман, обожгла кожу. Двэйн скривился и, отпустив ее запястье, отступил, и Кэли с некоторой долей удовлетворения посмотрела на оставшийся от ее пальцев ожог. Она стиснула зубы, стараясь не обращать внимания на то, что на контрасте с полным молчанием, приятным до дрожи и сгибающим весь самоконтроль, возобновление бормотания стало не просто невыносимым. Хотелось разрыдаться в голос и молить о том, чтобы оно никогда не возвращалось. —Я… — Заткнись, — грубо оборвала она реплику, пытаясь не выдать полный крах своего эмоционального состояния. — Сделаешь так еще раз, и я не стану сдерживать силы. Клянусь, я убью тебя, если ты снова ко мне прикоснешься. Заметив, как его рот в очередной раз приоткрывается в попытке задать вопросы, на которые она не могла ответить, или извиниться, или черт его знает, что еще, она резко отвернулась и последовала к Ноа, наблюдающей за диалогом с опущенной на клинок ладонью. Та не выпускала Кэли из вида каждый раз, когда она оказывалась в непосредственной близости к Двэйну. Каждый их контакт нес в себе непредсказуемые даже для них последствия, а сегодня он так вовсе забыл о любой осторожности, словно не понимал весь масштаб катастрофы. Кретин. Подойдя к Ноа, Кэли покачала головой на ее вопросительный взгляд, двинувшись дальше. Отойдя на расстояние, достаточное для того, чтобы их никто не мог услышать, она остановилась. — Что это было? — выпалила Ноа. — Разногласия, — процедила Кэли. — Ему не нравится, что я не желаю с ним разговаривать. — Какой ранимый, — язвительно фыркнула Ноа. — Бесполезно? — Абсолютно, — вздохнула она. — Туман становится чуть темнее изо дня в день, но этого все еще недостаточно. Я не понимаю, что с ним происходит. Его трусит от ярости, но цвет все еще как у новопомеченного. Это невозможно. — У меня есть одна идея, — осторожно пробормотала Ноа, и Кэли сдвинула брови, дожидаясь продолжения. Но та замолчала, задумчиво покусывая губу, словно боялась произнести размышления вслух. — Что ты не рассказала? Что еще ты видела, когда его очищала? — грубо спросила Кэли, понимая, что не зря она тогда насторожилась ее реакцией. Ноа узнала что-то выходящее за рамки адекватного восприятия. — Почти ничего, — покачала головой та. — Но я чувствовала очень многое. В его жизни был период, который практически выжег его ненавистью к миру дотла, но он почти не помнит те дни, словно… Как это Лукас называл? — Диссоциация? — подсказала Кэли. — Точно, — Ноа уверенно кивнула. — Он не позволяет себе проживать те воспоминания. Блокирует их от своего восприятия. — Раньше для тебя это не было проблемой. — Это меня и смущает. Я видела какие-то мутные обрывки и чувствовала отголоски эмоций. Он словно вышвыривает меня из этого периода своей жизни, но даже то, что я успела увидеть… — она тяжело вздохнула. — Я никогда не сталкивалась с таким уровнем ненависти и боли, даже у тебя. И если ему удается прятать это от себя, от меня, он может… — Прятать это от амока и не позволять магии этим питаться? — с сомнением договорила за нее Кэли. — Никогда с таким не сталкивалась. — Я подумала… — Ноа сделала несколько шагов из стороны в сторону, беспокойно теребя кончики высоко забранных в хвост волос. — Амок становится сильнее от эмоций носителя, но его амок сильный изначально. Задатки у Двэйна отличные. По всем правилам его тьма за полтора года должна была вырасти в геометрической прогрессии, но она просто сильная. Помнишь, что вернуло тебя в Нью-Йорке? — Фил, — пробормотала Кэли, не желая окунаться в эту часть своего прошлого, но воспоминания все равно замелькали перед глазами калейдоскопом. Она вновь услышала жуткий смех десятка тварей, которые превратили окраины Нью-Йорка в угодья для охоты на людей. Она опять почувствовала запах их сгоревших тел. — Ты снесла три квартала, но смогла остановиться, когда увидела его, — продолжила Ноа препарировать один из самых жутких дней последнего года. — Что, если тут что-то вроде этого, но наоборот? — Не понимаю, — нахмурилась Кэли. — Ты смогла ее подчинить, чтобы предотвратить его смерть, — пояснила Ноа. — Что, если Двэйн тоже подчиняет свое зло, не позволяя ему добраться до тех воспоминаний, которые могут его уничтожить? Сильный стрессовый фактор, который не усиливает тьму, а, напротив, ее ослабляет. — Он все равно оказывался на грани, — возразила Кэли. — Мы давно думаем о психосоматике, но если он может дозировать влияние, то не должен доходить до этой стадии. — Знаю, — вздохнула Ноа. — Может, он сопротивляется до тех пор, пока амок не достигает нужного уровня, а потом сдается, не пытаясь победить тогда, когда его начинают насиловать этими воспоминаниями? Просто перескакивает стадию настоящей борьбы, которая у всех остальных проходит в затемнении тумана. Не знаю, паникует или настолько сильно хочет спрятать те воспоминания от себя, что перспектива обращения воспринимается лучшим из зол. Потом кристалл отрезает его, и все по новой. — Его агрессия практически неконтролируема, — вновь попыталась возразить Кэли. — Он сам по себе такой. Он либо не дает себе ничего чувствовать, либо с головой погружается в злобу, закрывая ей все остальное. Он черпает из нее силы. Если бы амок влиял на весь потенциал, Двэйн шагал бы вперед по трупам. Я почему-то уверена, что то, от чего он себя изолировал, гораздо хуже обращения. В его восприятии. — Что может быть хуже обращения? Ноа вытянула ладонь и вопросительно вскинула бровь. Кэли замешкалась на долю секунды, решая, нужно ли ей узнавать что-то настолько личное, но нашла оправдание нарушению своих запретов очень быстро. Стоило ей коснуться кожи Ноа, как она едва сдержала поднимающийся по горлу крик от волны несдержанной, граничащей с безумием боли. Однажды Кэли пытали тридцать шесть часов кряду. Напоминанием об этом дне остались шрамы на животе. Мариса смаковала удовольствие, погружая нож и обагряя его свежей кровью, а следом отстранялась и дожидалась момента, когда перестанут раздаваться крики. Потом все повторяла, с холодным интересом наблюдая за слезами Кэли и выворачивающимися запястьями, пытающимися избавиться от врезавшихся в кожу цепей. Когда Кэли сорвала голос и хрипела, больше не в силах кричать, Мариса замедлилась. Она следила за тем, как зло сращивало раны, и, как только они рубцевались тонким слоем уродливо-морщинистого эпителия, вновь обновляла разрезы. Это были одни из худших дней в жизни Кэли, оставшиеся навсегда в ее памяти очередным из обширного спектра ее кошмаров. И эта боль очень походила на то, что сейчас передавала ей Ноа. Кэли понимала, что это — не физическое чувство, но оно ощущалось именно так. Словно она нырнула с головой в водоем, наполненный наточенными острыми кинжалами, по мере погружения сильнее втыкающимися в тело. Она отшатнулась, прерывая контакт, и глубоко задышала, согнувшись. Но она все равно не смогла протолкнуть в легкие ни глотка кислорода. Упав на колени, она уперлась ладонями в землю и откашляла поднявшуюся по горлу желчь. Кэли сглотнула, морщась от обжигающего пищевод привкуса. — Охренеть, да? — спросила Ноа, присев на корточки. — Извини, не получилось снизить. Ты в порядке? — Переживу, — прохрипела Кэли и вновь откашлялась. Посмотрев на подругу исподлобья, она сплюнула желчь и поморщилась.— Почему ты молчала? — Его эмоции опасны для твоих. — Это все? — Нет, — покачала головой Ноа. — Но остальное тебе нельзя чувствовать. Очень похоже на твою ненависть к себе. Ты и так сейчас держишься на честном слове, пока твоя главная мадам выеживается. — Знаю. — Что будем делать? — Ноа поднялась и, облачив руку в перчатку, протянула ее к Кэли. — Без понятия, — Кэли встала с ее помощью и отряхнула брюки от грязи и опавшей листвы. — Я ничего не могу с ними сделать. Я беспомощна. Последнее слово, произнесенное немного истеричным визгливым тоном, разнеслось по лесу эхом, припечатывая сказанное к каждому стволу дерева. Беспомощна. Чертовски сильна и при этом абсолютно беспомощна.