* * *
— Ты с ним поговорила? Кэли отвлеклась от созерцания горящей фонарем посреди черного неба луны и посмотрела на Фила, морщась от едкого запаха табака. Тот демонстративно затянулся вновь и, выдохнув дым и растянувшись в улыбке, протянул ей полускуренную сигарету. Кэли с показательным пренебрежением цыкнула, но все же приняла переданное. Наполнив легкие горьким дымом, она прикрыла глаза, с предвкушением ожидая головокружения. Хотелось напиться до полного беспамятства. Разбавить густую кровь алкоголем и ненадолго забыть о проблемах и всем долбанном мире. Перестать безостановочно думать о том, как вернуться к нейтралитету, чтобы не похерить весь план к чертям и не начинать все сначала. На ее счастье, Двэйн до сих пор оставался рядом, молча чего-то выжидая. Она бы не удивилась, если бы, проснувшись утром, не почувствовала его присутствия, но он вроде как все же не собирался уходить, а предпочел почти весь день провести в одиночестве где-то за пределами ее ищущего взгляда, но на таком расстоянии, что она прекрасно ощущала его неловкое замешательство. Которое удивляло так же сильно, как и то, что после всего случившегося он оставил Гленис без присмотра в ее обществе. А та так вообще извинилась и выглядела настолько виноватой, что Кэли потерялась в неловких словах. Творилась полная чертовщина, и что с ней делать, совершенно не представлялось. Кэли выдохнула дым, когда легкие обожгло недостатком кислорода, и, сделав еще одну затяжку, протянула сигарету обратно. — Нет пока, — она улыбнулась от напоминающего легкое алкогольное опьянение головокружения. Хоть какое-то доступное ей редкое удовольствие. — Не знаю, как к нему подступиться. — Ты? Не можешь найти слов? — хохотнул Фил, приложив тыльную сторону ладони к ее лбу. — Нормально себя чувствуешь? Она метнула в него злобный взгляд, сбросив руку с себя, но он еще больше развеселился, откровенно рассмеявшись. — Скажи мне лучше вот что, — она поглубже закуталась в его толстовку, накинутую перед выходом на улицу. Спрятав пальцы в рукава, она подула горячим дыханием в просветы, согревая озябшую кожу. — Если сейчас он откажется пойти с нами, что ты сделаешь? — Боишься, что я все же тебя брошу и решу спровоцировать Джека? — спросил Фил весело, найдя и в этом что-то забавное. — Раздумываю, нужен ли мне новый план, — крайне серьезно ответила она. — Расслабься, — Фил щелчком отбросил окурок и, приобняв за плечи, потянул Кэли внутрь здания. — Я уже договорился, без меня вы теперь туда хрен заберетесь. Но, если он откажется, ты должна дать мне альтернативу. — Я — отличная альтернатива, — тихо пробормотала она, преодолевая преграду, прячущую проход в бункер от любопытных глаз. Спустившись, она остановилась, дожидаясь идущего следом мужчину. — Ничего страшного в этом нет. Нам все равно не обмануть маяки. — Я сказал нет, — в его голосе прозвенели стальные нотки. — Ты не расскажешь Джеку правду о себе. Максимум о том, что помечена. На этом все. Кэли тяжело вздохнула и направилась в сторону помещения, из которого раздавались веселые голоса. Преодолев порог, она прикрыла глаза ладонью, ослепленная яркими наколдованными по периметру огнями, разбавляющими тусклый оранжевый свет ламп. Привыкнув, она проследовала к столу, по пути отобрав у хохочущего Кея фляжку. — Я не пью, значит, и ты не пьешь. — Нечестно! — воскликнул Кей, театрально всплеснув руками. — Хватит с тебя и этого, — жестче произнесла Кэли и кивнула на Ноа. Он тут же предвкушающе улыбнулся, моментально забыв о небольшой перебранке, и не стал продолжать бессмысленный спор. Подойдя к столу, Кэли посмотрела на Гленис, которая стала первым подопытным в ежегодном развлечении на день рождения Ноа. Она сидела в кресле, вытянув руки на подлокотниках и прикрыв глаза. Ее щек касались ладони Ноа, и в месте контакта кожа к коже ярко светились золотистые нити. На лице Гленис застыло умиротворенное выражение, то и дело сменяющееся широкими улыбками. Кэли потянула уголок губ вверх, представляя, что именно сейчас может видеть девушка. Она в нетерпении потерла ладони друг о друга. Она жаждала этих ощущений больше, чем чего-либо другого. Полное погружение в самые счастливые моменты ее жизни, возможность ощутить родные запахи и самые дорогие сердцу вкусы, даже почувствовать прикосновения… Кэли считала, что эта способность Ноа — самое лучшее, что могла подарить миру Судьба. Это даже могло сравниться с тишиной. Жаль, что обращаться к этой способности слишком часто чревато. Счастливые воспоминания вкупе с ощущениями затягивали подобно болоту, в которое добровольно ныряешь, надеясь задохнуться. Ноа с точностью воспроизводила эмоции как для себя, так и для другого, и пару лет назад они с Кэли настолько сильно подсели на это, что проводили в таком состоянии часы, не желая возвращаться. Если бы не Кей, они так и остались бы на страницах судьбы Кэли до скончания своего жалкого существования. С того времени они позволяли себе это крайне редко. Одним из таких дней становился день рождения Ноа. Когда Фил, перебросившись парой реплик с сидящим на диване рядом с Кеем Моцартом, подошел к ней и полуприсел на стол, она отвлеклась от Гленис и вперила в него ставший серьезным взгляд. — Что ты предлагаешь? — Что-то другое, — отрезал тот. Выразительно посмотрев на ее ноги, обтянутые плотными брюками словно второй кожей, он криво ухмыльнулся. — Но тебе точно недостаточно надеть свой наряд сексуальной байкерши. У Джека хороший гарем, его этим не зацепишь. — Ладно, — Кэли вздохнула и, закатав рукава толстовки, уперлась ладонями в столешницу. — Отдадим ему MAG. — И лишим нас такого преимущества? — скептически спросил он. — Фил, эта информация стоит любых затрат, — склонившись к нему так, чтобы никто больше не стал свидетелем следующих слов, она едва слышно продолжила: — Я должна знать, прикрывает ли кто-то Марису. Мое чутье сейчас притуплено. Если я приближусь к ней без точного знания, я не смогу правильно среагировать. Предсказать, на что они сейчас способны, тем более. Фил бросил беглый взгляд в сторону Двэйна, сидящего в самом дальнем от них кресле и о чем-то тихо переговаривающегося с расположившимся рядом на стуле Майлзом, и вновь внимательно уставился на Кэли. Она кивнула. — В лучшем случае его убьют сразу, — еще тише произнесла Кэли. — В худшем? — спросил Фил. — Отыграются за меня, — без единого сомнения выпалила Кэли. Раньше у нее был хоть какой-то шанс попытаться договориться с Маркусом, но теперь из-за того, что выкидывало их с Двэйном зло чуть ли не ежедневно, испарилась и эта крохотная надежда. Кэли и до этого не особо рассчитывала на разговор, морально готовясь к тому, что встреча не закончится ничем хорошим, но сейчас она полностью убедилась, что стоит им с Маркусом оказаться в радиусе двух-трех миль друг от друга, и судьба тут же решится. Он не станет церемониться. Даже если под конец заточения в Склепе они уже не были вместе, то, что несло в их связь его зло, никуда не делось. А то, что амок Кэли в этот раз реагирует иначе, со сто процентной вероятностью его зацепит. Он сделает все, чтобы не только проучить ее за «предательство», но и отомстить тому, кто добился расположения ее тьмы. Кэли не сомневалась, что он не побрезгует самыми грязными методами. Если они пересекутся до того, как Двэйн научится себя защищать, Маркус будет убивать его долго и безжалостно. Смакуя каждую поломанную кость, наслаждаясь каждым дюймом слезающей и обугливающейся кожи, выжимая из тела кровь капля за каплей до тех пор, пока крики не сорвутся на хрипы, а единственным желанием Двэйна не станет желание умереть. И тогда Маркус начнет издеваться сильнее. — Люсинде все равно, отомстишь ты или нет. — Мне не все равно, — жестко парировала Кэли. — MAG так MAG, — смирился Фил. — Может, такие меры не понадобятся, — с налетом надежды произнесла Кэли и украдкой посмотрела на Двэйна. Он шевелил губами, что-то тихо говоря кивающему Майлзу, и, стоило ей удостоить его вниманием, споткнулся на слове. Однако через мгновение совладал с собой и продолжил говорить, подчеркнуто игнорируя ее присутствие. Кэли тихо хмыкнула и отвлеклась на мельтешение светлой палочки, которую Двэйн медленно вращал, перебирая пальцами. Увиденное напомнило что-то очень знакомое, но Кэли не смогла с ходу определить, что именно. Она сместилась взглядом к избавленным от закатанных рукавов толстовки предплечьям, на которых «красовались» застарелые драные шрамы, выглядящие так, словно руки с нажимом пропустили сквозь наручники, утяжеленные изнутри ржавыми гвоздями. Раны, оставившие эти рубцы, когда-то давно были очень глубокими. И, скорее всего, долговечными, наносимыми вновь и вновь, изо дня в день. Кэли очень хорошо знала, как именно нужно травмировать кожу, чтобы остались вот такие шрамы. Язык зудел спросить о том, как Двэйн получил это напоминание о болезненных днях своей жизни. Кэли кусала губу, безостановочно щупая взглядом полоску за полоской — какие-то были чрезвычайно широкими, другие совсем мелкими, связующими крупные борозды подобно тончайшей сетке. Сквозь изуродованную кожу проступали накаченные горячей кровью вены, и это сочетание поразительно шло рукам, о силе которых напоминало до сих пор саднящее горло. Звуки вокруг стали приглушенными. Смех добирался до слуха словно через преграду. Картинка веселящихся людей размылась, оставляя в фокусе только вращение палочки и тонкую кожу, натягивающуюся при каждом движении пальцев на острых костяшках. Кэли вдохнула приоткрытым ртом и неосознанно потянула молнию толстовки вниз, изнывая от стремительно поднявшейся температуры. Затаила дыхание, когда чужая ладонь замерла. Вновь сжала стол, стискивая пальцы сильнее и едва удерживая равновесие на задрожавших коленях. Она как под гипнозом проследила за поднявшимся к лицу запястьем. Не отрывалась от того, как большой палец проходится по нижней губе, сминая, отчего мурашки взбесились, покрывая колючками затылок. Посмотрела выше и застыла, почувствовав манящую тяжесть расширенных зрачков, практически полностью поглотивших синюю радужку. Двэйн впервые за день ее заметил, и под этим взглядом хотелось гореть. Зло внутри ласково заурчало, пропуская по горлу вибрацию. Она словно видела тьму за спиной Двэйна, которая нашептывала ему в ухо свои желания и ласково манила к себе призрачным пальцем. И Кэли практически сделала это — почти шагнула бездумно вперед в распростертые злом объятия, которые обещали помочь забыть о мире и стать самым счастливым человеком на планете. Громкий смех вырвал ее из прострации, и она повернулась к источнику звука, разорвав контакт взглядов. Шепот внутри солнечного сплетения заныл маленькой девочкой. Кэли бездумно уставилась на хохочущего Кея, комментировавшего восторженные слова Гленис, которая то и дело всплескивала руками и прерывалась на быстрые благодарности улыбающейся Ноа. — Моя очередь, — произнесла Кэли настолько тихо, что, кажется, ее хриплый голос потонул в общем гуле. Но Ноа услышала. Она посмотрела на нее и тут же сдвинула брови, найдя на лице подруги что-то настораживающее. Кэли тряхнула головой, сбрасывая с себя оцепенение. — Наркоманы, — бросил ей в спину Фил, когда она направилась к креслу. — Не завидуй, — почти натурально усмехнулась она, обернувшись через плечо. — Если бы ты мог, ты бы от нас не отставал. Тот покачал головой и, отвернувшись к полкам, начал копошиться в своем барахле. Кэли приземлилась в кресло и откинулась на спинку, посмотрев на Ноа снизу вверх. Та встала у изголовья и прислонила теплые ладони к ее щекам. — Готова? — с улыбкой спросила она. Кэли кивнула и вновь скользнула взглядом туда, откуда все еще раздавался неслышный манящий шепот. Последним, что она увидела, прежде чем Ноа сбросила ее в водоворот воспоминаний, были темные, как ночь, расширенные до предела зрачки, полностью пожравшие синюю радужку. Кэли распахнула веки и радостно улыбнулась, ловя взглядом солнечные блики на висящих на стене фоторамках. Усевшись на узкой кровати, она зарылась носом в пушистое одеяло, жадно вдыхая умопомрачительный запах чистоты и кондиционера с любимым ароматом матери — ароматом ирисов. От приятной сладости она блаженно прикрыла глаза, наслаждаясь почти стершейся из памяти атмосферой светлой комнаты. Самой любимой из всех, которые ей пришлось сменить за первые девять лет своей жизни. Хихикнув, она выбралась из постели и огляделась. Сердце замерло от того, насколько живо Ноа удалось воссоздать воспоминание. В детской комнате Кэли все стояло на своих местах: на полке над кроватью расположилось бесчисленное количество детский сказок; немного угрюмый медведь, которого Кэли таскала с собой из дома в дом, все также восседал рядом с подушкой; возле постели стояло зеркало, в котором отражалась восьмилетняя девочка. Кэли изучающе осмотрела крохотный силуэт. Наблюдать обстановку с высоты своего детского роста было непривычно — предметы казались выше, а мир будто бы стал больше. Совершенно необъятным. Кэли с улыбкой поправила спутанные сном белые волосы и отвернулась от отражения, немного расстроившись оттого, что не может контролировать воспоминание. Хотелось всмотреться в себя маленькую лучше. Впечатать в сетчатку счастливые черты лица, радостную улыбку и удовольствие от начала нового дня. Запомнить лучше то, что в реальности этой девочки очень скоро сотрется, превратив ее в нынешнюю Кэли. Взрослую. Ненавидящую. Совершенно одинокую. Открыв дверь, она вышла в коридор и мысленно поморщилась, когда ее детское тело радостно взвизгнуло, учуяв запах папиных блинчиков. Кэли со всех ног бросилась в сторону кухни и, достигнув дверного проема, замерла. Взгляд тут же выцепил свежий букет синих ирисов во главе обеденного стола и сидящую рядом на стуле Эстер, с улыбкой наблюдающую за мужчиной, который наконец-то вернулся из очередной поездки спустя долгие три недели разлуки. Пока ей подарили возможность, Кэли постаралась лучше запечатлеть счастье на лице женщины, улыбку которой почти не помнила. Ее мать выглядела грациозно, отточенным движением наманикюренных пальчиков перебирая локоны белых волос и иногда сползая на бликующий фиолетовым камень на шее, и то и дело прикусывала губу, сдерживая глупую улыбку. Пройдет год, и блеск в глазах Эстер навсегда потухнет. Ее улыбка померкнет, а ладони навсегда скует нервным тремором. Она практически перестанет разговаривать, найдет одну точку на стене, в которую будет бездумно пялиться нескончаемо долгие дни, и постепенно сгорит, оставив на месте этой завораживающей женщины пустую оболочку. Затаив дыхание, Кэли посмотрела на мужчину, образ которого с прошлого раза успел помутнеть в ее воспоминаниях. Ее отец напевал одну из своих любимых песен себе под нос и внимательно следил за блинчиками на сковороде. Как загипнотизированная она наблюдала за тем, как он вертит в ладонях лопатку, перебирая дерево тонкими пальцами, отчего мышцы на жилистых предплечьях перекатываются, придавая ярким татуировкам очень натуральную иллюзию движения — почти настоящей жизни. Пройдет всего двенадцать месяцев и тринадцать дней, и загоревшую кожу обагрит кровь. С пухлых губ слетит последнее напутствие, а пышущие любовью темно-карие глаза безжизненно застынут. Наступит роковой день, и розовые очки девятилетней девочки разобьются стеклами вовнутрь. Осколки вопьются в зрачки и останутся теми самыми льдинками из сказки, которые до скончания жизни будут преломлять для нее мир в бесконечную безжизненную пустыню. В груди радостно завопило сердце, когда мужчина обернулся и ласково улыбнулся. В его глазах заплясали огоньки, и, отложив лопатку на стол, он опустился на корточки, разводя руки. Кэли преодолела расстояние между ними настолько быстро, словно телепортировалась, и громко захихикала, когда папа, подняв ее на высоту своего роста, крепко прижал к себе. Он долго гладил ее по голове, пока она цеплялась за его плечи и щебетала последние новости своей беззаботной жизни, осыпая короткими поцелуями его лицо. Когда она все же отклонилась назад, жадно разглядывая его добродушную улыбку, отец провел костяшками пальцев по ее щеке. — Доброе утро, котенок.* * *
Это походило на фейерверк — чувства Арман били наотмашь, пузырились счастьем и оседали на плечи, обжигая своей яркостью. Улыбка застыла на ее пухлых губах, ресницы трепетали, зрачки под веками бегали, словно она пыталась запомнить как можно больше того, что представало перед ней в эту секунду. Она размеренно дышала, но легкие Лекса сжимались от каждой переживаемой ей эмоции, делая его вдохи короткими и отрывистыми. Ладони подрагивали, и он убрал палочку в карман и вцепился в подлокотники кресла, пытаясь унять тремор и навязчивое желание прижать пальцы к ее щекам, чтобы ощутить все это сильнее. Насколько же потрясающе сейчас Арман, если ее фон настолько силен? — Вы должны это попробовать, — восторженно заявила Гленис, упав Майлзу на колени так резко, что тот едва успел ее поддержать за талию. Она одарила обоих парней радостной улыбкой и обняла Майлза за шею. — Это поразительно. Будто на самом деле снова проживаешь лучшие воспоминания. — И показываешь их чужому человеку, — пробормотал Лекс, стараясь говорить как можно спокойнее и не выдать оседающий на голосовых связках посторонний восторг. — Ноа убедилась, что я не против показать ей свои воспоминания, — возразила Гленис, положив ладонь ему на предплечье, и он наконец смог отвлечься от созерцания счастья на лице Арман. Он повернулся к девушке и вскинул бровь. Та улыбнулась и легко огладила большим пальцем рваные шрамы, пуская по коже мурашки. — Она меня спросила. Сказала, что может не смотреть, если я не хочу. Я сама ей позволила. — Зачем? — недовольно спросил Лекс. — Потому что хватит воевать друг с другом, — как само собой разумеющееся заявила Гленис. — Она не так плоха, как пытается казаться. — Она чуть не вскрыла тебе горло, — Лекс выразительно посмотрел на ее шею, где осталась едва заметная царапина, еще не успевшая сойти. — Я, конечно, могу прозвучать как наивный глупец… — вмешался Майлз, прижимая к себе Гленис теснее, — но поменяйся мы местами, что бы сделал ты? — Точно не стал бы просто угрожать, — продолжила за него Гленис и отбила по выставленной Майлзом ладони своей. — Случись все наоборот, скорее всего, кто-то пострадал бы гораздо сильнее. — Не нужно делать из меня чудовище, — процедил Лекс и вновь посмотрел на Арман, на лице которой расцвел еще больший восторг, ускоряющий бег крови по его артериям. — Никто не делает из тебя чудовище, — хмыкнул Майлз, а Гленис еще мягче провела по его шрамам, тактильно успокаивая. — Просто мы реалисты. Или хочешь сказать, что спокойно смотрел бы, как кто-то пытается задушить меня? Лекс прикрыл глаза, абстрагируясь от окружающей обстановки. Он все еще пытался злиться на то, что случилось между ним и Арман чуть больше суток назад, но то, что произошло дальше, полностью обезоружило его гнев. Выданная Гленис правда прицельно обломала клыки его ярости, а искрящее прямо сейяас счастье продолжало технично добивать остатки негатива. Все, что их с Арман связывало на протяжении четырех лет, теперь открылось совершенно с другой стороны. Слетавшие с ее языка мерзости внезапно обрели веские причины, и слова перестали восприниматься как те, которые по-настоящему ранят. Лекс проецировал ситуацию на себя. Он бесконечно представлял, как сложилась бы его судьба, если бы ключевые события приобрели диаметральное направление. Если бы ему самому пришлось смотреть на то, как кто-то убивает его отца, и если бы это случилось в том возрасте, когда он еще видел в Аласторе важнейшего человека своего жизни. Он вряд ли повел бы себя иначе по отношению к такому яркому раздражителю. Лексу хотелось извиниться. Без упоминания конкретных причин. Извиниться за то самое пресловутое «все». Сказать, что пусть и не в полной мере, но все же понимает какой-то частью своей души. Что сожалеет. Но за последние недели он успел узнать Арман чуть лучше. Она не просто так оберегала эту правду, защищая любое слово подобно только-только окотившейся львице, клацающей зубами перед каждым, кто пытается приблизиться к котятам. Она могла сломать Лексу жизнь еще четыре года назад, просто озвучив вслух то, что полностью опровергало его: «Твоя чокнутая мамаша свихнулась до такой степени, что убила невиновного». Она могла остановить сказанное бесконечное количество раз: «Ты такая же сбрендившая и однажды закончишь, как она». Арман с самого первого дня их знакомства владела неограниченной властью. Она могла отобрать у него точку опоры тогда, когда он был максимально уязвим и отчаянно держался за память об отце, но она предпочла просто опустить правду. Что будет, если Арман узнает, что ее личную боль все равно вынесли на обозрение? Она не простит Гленис. Никогда. Циркулирующее вокруг счастье резко притупилось, и Лекс распахнул веки. Он успел отследить яркую улыбку за мгновение до того, как она стерлась с лица Арман. Девчонка дезориентировано озиралась по сторонам и, мазанув по нему пустым взглядом, посмотрела наверх на нависшую над ней Ноа. Та что-то очень тихо произнесла, и она кивнула, поднимаясь. Обойдя кресло, Арман обхватила подругу за талию и, притянув ее к себе, прижалась щекой к ее груди. Ноа с мягкой улыбкой погладила ее по волосам, продолжая что-то щебетать ей на ухо. В помещении стало на несколько десятков градусов теплее. Вид такой Арман не в первый раз действовал на манер седативного — напряжение пропадало, а амок внутри успокаивался и, свернувшись клубком, с благоговением наблюдал за умиротворенной девушкой. Лексу даже казалось, что он в реальности слышит, как зло бьет хвостом подобно преданному псу. И это почти не бесило. Кажется, все очень плохо. Арман встала на носочки и что-то тихо прошептала Ноа на ухо. Сдвинув брови, та скользнула мимолетным взглядом по Лексу и, отстранив подругу за плечи, посмотрела той в лицо. Продолжая улыбаться, Арман перехватила запястья Ноа и пробормотала что-то, очень сильно напоминающее по движению губ «пожалуйста». Когда Ноа, тяжело вздохнув, кивнула, та отстранилась и, полностью игнорируя окружающих, подцепила брошенную на столе куртку. Накинув ее на плечи, она очень быстро удалилась, забирая вместе с собой ощущение всепоглощающего счастья. Лекс проводил ее силуэт взглядом и, когда отвернулся от выхода, тут же натолкнулся на приблизившуюся Ноа. Гленис защебетала что-то о том, что ему необходимо попробовать, но он проигнорировал ее слова, внимательно наблюдая за девушкой. Та подошла вплотную и, поставив колено между его разведенных ног, склонилась, оказавшись с ним лицом к лицу. Он не позволил себе продемонстрировать опаску. — Хочешь попробовать? — искушающе протянула она, вытягивая ладонь. Лекс перехватил ее руку в дюйме от своего лица и пристально посмотрел в бирюзовые глаза. — Не похоже, что тебе хочется доставлять мне столько удовольствия. — Конечно, нет. Меня попросила Кэли, — мягко ответила Ноа, очень легко раскрывая то, о чем они шептались с Арман минуту назад. — Считай это нашим способом извиниться. Лекс нахмурился, сомневаясь. Ему все не давала покоя недавно сказанная Арман фраза, которая никак не вязалась с тем, что говорил Кей о ее желании ему помочь, и с вот такой попыткой дать ему почувствовать что-то хорошее. Убийство ради удовольствия. То, что Арман никогда не сможет принять. То, что, он не сомневался, она видела в глазах его отца в девять. То, что о Лексе знала Ноа. Ты убил их по своей воле. Ты наслаждался этим по своей воле. Раньше ему было абсолютно плевать на то, что кто-то может узнать об этом периоде его жалкой жизни. Он не говорил об этом не потому, что опасался, что Майлз и Гленис как-то неправильно поймут. Они помнят, что с ним творилось после того, как она обратилась. Узнав причины, они смогли бы это принять. Наверное. Лекс не упоминал это исключительно потому, что не хотел вспоминать сам. Стоило хотя бы на мгновение представить молящие взгляды ублюдков, которые прострелили ему плечо и хохотали от вида окровавленных рук, в которые впивались витки колючей проволоки глубже с каждым ударом по практически обездвиженному телу, и даже призрачные намеки вины испарялись. Стоило ему вспомнить, с каким садистским удовольствием они ломали ее палочку прямо перед его опухшими от адской боли и недосыпа глазами, и его затапливало мстительное удовлетворение. Ноа была права. Он убил этих людей по собственной воле. Он наслаждался каждой отобранной жизнью. Он ликовал, наблюдая за рыданиями лидера той группы, пока снимал с его беременной жены трофеи, содранные с его собственной шеи вместе с кожей, и после лишал ее кислорода. Он пристально следил за тем, как она задыхается, как ее мужчина бесполезно пытается пошевелиться, прикованный магией к решеткам своей крепости, и тянет к мучительно умирающей женщине окровавленные руки. Лекс глубоко вдыхал металлический аромат и успокаивался от звука панических криков и отчаянной мольбы. Лекс повторил бы это снова. До каждой секунды. Его не пугали эти воспоминания, но пугало то, что он тогда чувствовал. В той ситуации он полностью себя оправдал, но позже… Он слишком хорошо запомнил, как скучал по этому ощущению вседозволенности. Возможно, так сказывалось влияние амока, но Лекс опасался, что просто сам по себе такой. Что с ее потерей он окончательно утратил и все человеческое. Он закопал те месяцы своей жизни глубоко внутри, не позволяя себе даже в худшие моменты о них вспоминать, но никогда не страшился того, что кто-то может об этом узнать. До недавнего времени. Его вгоняла в ступор то, что Арман уже может быть в курсе. Ее реакция на его страх перед крохотной возможностью сексуального насилия оказалась весьма красноречивой — его уже считают ублюдком. Впрочем, это не особо удивительно: кто из них сейчас не? Однако Лекс после услышанного от Гленис уверился, что ее убежденное «убийство ради удовольствия», грехи Аластора и грехи Лекса — все вместе было гремучей смесью. Если бы она уже знала, что бы она сделала? — Ты ей не рассказала, — высказал Лекс предположение настолько тихо, чтобы его не смог услышать никто, кроме Ноа. Она растянулась в понимающей улыбке, без слов ответив и запустив по его сосудам облегчение. — Почему? — Если она об этом узнает, она без сожалений оставит тебя подыхать, — едва слышно произнесла Ноа, склонившись к его уху. — Это не ради тебя. Ей нравится с тобой возиться, и кто я такая, чтобы лишать ее удовольствия? Пока ты не представляешь для нее опасности, я ничего не скажу, но не сомневайся, стоит тебе дать мне весомый повод… — прошептала она и, отстранившись, вопросительно выгнула бровь, пошевелив пальцами. — Так что, тебе все еще интересно почувствовать лучшее, что было в твоей жизни, пока мы готовы идти с тобой на такое перемирие? Последнее она произнесла максимально доброжелательно, но интонация все равно намекнула: это не только демонстрация желания извиниться с той стороны. Сейчас Лекс своим решением также должен ответить, готов ли он смириться с произошедшим и довериться до такой степени, чтобы пустить Ноа в свое личное. Очень специфическая проверка. — Я не буду их смотреть. Только чувствовать, — еще мягче произнесла Ноа и поднесла ладонь к его щеке, оставив между ними не больше дюйма расстояния. — Решай. Лекс просто смирился с тем, что иначе все равно не выйдет — что бы Арман ни задумала, ей нужно стереть между ними эту границу. И, видимо, пора решиться на еще один безрассудный поступок. Он прикрыл глаза и наклонил голову чуть влево, сам соприкасаясь с ладонью, которая тут же потеплела. Первым, что почувствовал Лекс, провалившись в темноту, стал запах — ненавязчивый цветочный аромат. Следующим стала резь в зрачках от яркого дневного света. А следом его сердце бешено заколотилось, когда взгляд остановился на величественном здании — замке круга. Целом. Мерцающем посеребренными фасадами в солнечных лучах. Он попытался повернуться к своему любимому фонтану, но тело совершенно не слушалось. Лекс быстро сориентировался, поняв, что никаким образом не может контролировать воспоминание. Его голова опустилась, и он увидел бессильно сжатые в кулаки маленькие ладони. Тут же нахлынули острое чувство разочарования и невыносимой тоски. Лекс моментально понял, какой временной промежуток ему показывает Ноа — первый день в замке круга. Ему едва стукнуло десять, когда самые главные семьи свободных перебрались в огромное здание, сменив им небольшой, но очень уютный дом в поселении, располагающемся глубже в лесах. Он помнил, насколько ему не нравился переезд. Тот дом остро напоминал ему о матери. В тех помещениях он видел ее призрачное присутствие в мягких солнечных лучах, проникающих сквозь витражи окон; ощущал в свежих ароматах скрипящих чистотой простынях; замечал в отражении близлежащего крохотного озера. Замок круга тогда казался ему холодным. Ровно до того момента, как… — Привет, — раздался мягкий голос за спиной. Лекс обернулся через плечо. Все происходило как в замедленной съемке. Его детское тело из воспоминаний затаило дыхание, отразив точно то, что сейчас хотелось сделать ему. Он успел забыть, насколько милой она выглядела в восемь. Она была совсем маленькой, тоненькой, а темные волосы непослушной копной создавали вокруг нее ореол, подсвечивающийся по краям солнечными лучами. Как нимб. Ее мягкая улыбка украшала щеки ямочками и обнажала настолько белые зубы, что их оттенок причинял глазам боль. Девочка сделала несколько шагов вперед и, оказавшись на ступени, на которой сидел Лекс, аккуратно опустилась рядом. Застенчиво закусив губу, она поправила юбку своего нежно-голубого платья. — Я тебя раньше не видела, — едва слышно произнесла она. Лекс с маниакальной внимательностью впитывал знакомые черты, практически не замечая свой ворчливый голос, рассказывающий о том, насколько отвратительным ему кажется замок. Он следил за движением губ девочки, не прислушиваясь к тому, как она убеждает его, что тут не так уж и плохо: она всю свою жизнь прожила в городке рядом, никогда не понимая, почему такой величественный замок пустует, а теперь была безмерно рада тому, что они с семьей смогли перебраться в настолько красивое здание. Она щебетала что-то о том, что ее отца привлекли к прямому сотрудничеству с кругом, что значило для знатной, но все же не самой выдающейся семьи очень много. Она выглядела такой счастливой, что взрослому Лексу очень захотелось поморщиться — он точно знал, что тогда наследница рода Рэйн не подозревала о том, что ее семья заслужила место в этом замке исключительно потому, что девочку уже успели продать Двэйнам. Ей очень повезло, что за два года, прошедшие с их знакомства до объявления помолвки, они успели по-настоящему подружиться, а она успела увидеть в нем смысл. Иначе этот брак, который так и не успели заключить, стал бы для нее приговором. Она все говорила и говорила, а Лекс пропускал один вдох за другим, фигурально падая на колени перед девочкой, которая стала в его жизни самым ярким и теплым источником света. Через несколько минут оживленного монолога она опомнилась и, неловко потеребив подол своего платья, протянула Лексу ладонь. — Меня зовут Мэриэл. Он не поверил, когда натурально почувствовал ее мягкую кожу под пальцами. Лекс вцепился в это ощущение, но картинка закрутилась водоворотом, выбрасывая его из первого в замке круга приятного воспоминания. Теплый полусумрак сразу намекнул, где он оказался. Лекс неотрывно смотрел на изображение себя и своего отца, внутренне негодуя от того, что новая картина в принципе появилась в гостиной круга, сменив ту, где он был еще младенцем, а рядом с ним и отцом стояла женщина — его мать. Сейчас их силуэты выглядели одиноко. Да и Лекса не покидало ощущение, будто его мать стирают таким образом из истории. И никакие оправдания сделанного традициями не избавляли от этой мысли. — Ты молодец, — раздалось за его спиной, и, обернувшись, он скрестил руки на груди. Несмотря на показушность обиды, Лекс прекрасно распознал притворство. В этот конкретный момент времени своего отрочества он чертовски радовался отцу, появившемуся в замке спустя два месяца отсутствия. Он успел соскучиться, да и Аластор пообещал, что больше так надолго не исчезнет. Соврал, конечно. Спустя две недели после этого воспоминания и последнего кристально откровенного разговора он снова уйдет и больше никогда не вернется. Пока Лекс из воспоминаний давал ему такую возможность, взрослый Лекс рассматривал отца. Мужчина выглядел точно так, как он помнил, и почти так, каким самого себя видел в зеркале. Самым живым впечатлением, конечно, так и остались глаза, которые были настолько яркими, что иногда казалось, будто они светятся в темноте. Черты лица Аластора к концу жизни окончательно огрубели, будто время постепенно, подобно скульптору, из имеющегося материала вытачивало идеальный образ. В уверенных движениях отражалась непоколебимость, которая восхищала окружающих. Аластор всегда умел себя правильно подать, с возрастом становясь лучшей версией себя. Внешне. В этом воспоминании ему почти стукнуло сорок пять, но он все еще выглядел очень презентабельно — те взгляды, которые на него бросали проживающие рядом с замком женщины, навсегда отпечатались на обратной стороне век. Его отец был завидным холостяком, которому не раз поступали предложения о новом браке, но он так и остался один после смерти второй невесты, назвавшейся первой женой. Лексу хотелось верить, что потому, что все еще хранил память о его матери, но сейчас в это верить совершенно не получалось. Он безуспешно пытался увидеть на лице отца правду и старался не поддаваться искреннему восторгу. В пятнадцать он гордился Аластором до такой степени, что прощал ему и излишнюю строгость, и частое отсутствие, и жесткие меры воспитания. Он забывал обо всем ради вот таких моментов — моментов, когда Аластор смотрел ему в глаза, мягко улыбался и говорил о том, насколько доволен сыном. Сейчас Лекса от этого воротило. Все его детство и отрочество были пропитаны обманом насквозь. — Рэйны в самое ближайшее время войдут в круг, — продолжил разговор Аластор, и Лекс вспомнил, за что его тогда хвалили. За то, насколько хорошо он ладил с невестой. — Получить расположение женщины, с которой собираешься строить семью, дорогого стоит. — Мы друзья, — пожал плечами Лекс, подойдя к восседающему в кресле отцу, и уселся напротив. Тот толкнул в его сторону по столику бокал, и Лекс пригубил крепкий алкоголь, стараясь не морщиться. Он не понимал, зачем отец периодами приносил с собой что-то из мира лишенных и почему так открыто наслаждался благами обычных людей, но никогда не стал бы говорить этого вслух. Он готов был бесконечно изображать удовольствие, лишь бы видеть одобрение в глазах отца. — Ты врешь, — улыбнулся Аластор. Слишком мягко. Отец редко бывал таким. — Мэриэл смотрит на тебя с открытым ртом. Она влюблена. Он обновил алкоголь в стакане и поднялся с кресла. Обогнув сына и подойдя к портрету их семьи, он пристально посмотрел на изображение. Лекс пересел на его место, не отрывая взгляда от мужчины. — Твоя мать любила меня так же бездумно, — сделав внушительный глоток, немного хрипло произнес Аластор. — Она была лучшей женщиной в мире. До самого конца оставалась на моей стороне. Я знаю, что ты не относишься к Мэриэл так, как она относится к тебе… — он повернулся к Лексу и потянул уголок губ вверх, — но ты должен дать ей то, что она хочет, и тогда она поднимет тебя на пьедестал. Он одним глотком осушил бокал наполовину и с громким стуком поставил его на столик под портретом. — Разве это не цинично? — спросил Лекс. — Цинично, конечно, — кивнул Аластор. — Но, когда ты стоишь у власти, ты не только ей распоряжаешься, но и становишься ее рабом. Ты должен делать то, что нужно твоему народу. Продолжение нашего рода одна из твоих обязанностей, а союз с любящей женщиной — приятный бонус. Если дома нет проблем, справляться с внешним миром гораздо проще. Не отвлекаешься. Взрослая версия Лекса уловила в голосе отца несвойственную ему боль, которую больше десяти лет назад не заметил в силу возраста и важной для него темы. — Разве весь смысл любви не во взаимности? — Необязательно, — усмехнулся Аластор. — Даже лучше, если ты не влюблен. Пока ты способен здраво размышлять в любой ситуации, тебя сложнее победить. — Говорят, что любовь делает счастливым. — Любимая женщина может сделать тебя самым счастливым человеком на свете, это верно, — почти шепотом произнес Аластор, и Лекс заметил, какой взгляд тот бросил в сторону портрета семьи Арман. Он никогда не обращал внимания на то, как именно отец смотрел на изображения Эстер. До его смерти он в принципе не особо интересовался этой темой. Аластор просто упоминал долг и закон, и этого хватало для смирения с его очередным отъездом. Но сейчас Лекс четко увидел блеск в его глазах — совершенно нездоровый. Сжав губы в тонкую полосу, Аластор пристально изучал портрет, который в то время все еще висел во главе исторической инсталляции. Атмосфера вокруг накалилась. Эмоции его подросткового тела все еще били удовлетворением, но он сам следил за каждым движением мускулов на лице отца, видя там ту самую правду, которую раньше не мог заметить. Или не хотел, не желая рушить образ. — Но эта же женщина может превратить твою жизнь в кромешный ужас, — очень тихо, почти неразличимо произнес Аластор и, вернув бокал в ладонь, сделал сразу несколько глотков. Он повернулся к Лексу, и его ожесточенные черты тут же расслабились. Он подошел к сыну и умостился в кресле напротив. Отогнув край пиджака, он достал из внутреннего кармана сигару, принесенную из мира лишенных, и легким мановением палочки отрезал и подпалил кончик. Отложив древко, он повернул сигару и медленно подул на уголек. Лекс завороженно следил за тем, как он кривит губы в удовлетворенной усмешке и, глубоко затягиваясь, блаженно прикрывает глаза. — Вы с Мэриэл станете отличной семьей. Она никогда тебя не бросит и не предаст. Между тобой и кем угодно она выберет тебя, — воодушевленно проговорил Аластор и, выпустив кольцо дыма, окунул другой конец сигары в бокал. — Никогда не рискуй своим сердцем, — он посмотрел на сына исподлобья, и на дне его зрачков блеснуло безумие, которое теперь Лекс никогда не сможет забыть, даже если очень захочет. — Без него очень тяжело жить. Лексу очень хотелось, чтобы его затошнило. Разозлило увиденное. Он мечтал ощутить что-то иное, а не бесконечное уважение и радость от настолько откровенных слов. Но он не мог ничего изменить. Это единение в пятнадцать было тем, ради чего он пожертвовал бы чем угодно. Всем, что имел, на самом деле. Он был всего лишь наивным подростком, больше всего нуждающимся в любви родителя и усердно собирающим любые крохи подаренного ему внимания. Лекс мысленно поблагодарил Ноа, когда и это воспоминание развеялось. Оказавшись в своей комнате, он искренне насладился умиротворением, рассматривая массивную темную мебель, но следом до его слуха донесся протяжный скрипучий визг, а щеку обожгло хлестким ударом. Его двадцатитрехлетнее тело грязно выругалось, устремляя взгляд на скрипку, на которой в очередной раз лопнула струна под смычком. Через мгновение стены комнаты наполнились издевательским смехом, и Лекс посмотрел на держащегося за живот Кея, который, рассевшись на его письменном столе и запрокинув голову, в голос хохотал. Но тут же заткнулся, когда в него прицельно прилетела маленькая декоративная подушка, которую в него запустила сидящая в кресле у другой стены девушка. — Отличный бросок, — похвалил Лекс, посмотрев на виновницу фальшивого стона лучшего друга, и та сразу приосанилась, расправляя плечи, и мягко улыбнулась. Потеплевшее сердце заныло, пока он впитывал нежность в светло-зеленых глазах. — Мэриэл! — воскликнул Кей, бросив подушку в Лекса. — Не уподобляйся этому животному. Ты самая потрясающая девушка в этом захолустье, не убивай мою веру в то, что не перевелись еще леди среди нашего отребья. — Извини, — она потупила взор, неловко потеребив красную ленту на своем платье. — Не извиняйся, — хмыкнул Лекс, откладывая скрипку. Придется снова клянчить струны у распорядителя, который еще в прошлый раз сказал ему, что больше ничего ему не даст. — Хватит вестись. Он давит на твои слабости. — Я превосходен, — покивал Кей, лукаво улыбнувшись. Внутренне Лекс печально улыбнулся, пока его более младшая версия все еще наблюдала за девушкой. В прошлом она частенько его раздражала, но он никогда не позволил бы ей об этом узнать. Она всегда была слишком покладистой. Очень сильно смущалась и порой замолкала на полуслове, если ей казалось, что говорит что-то неправильное. Он много лет пытался перебороть блок, который в ней выдрессировали родители воспитанием, но она перестала опираться на робость и застенчивость только после получения метки. Именно тогда она стала такой, какой он всегда хотел ее видеть, — уверенной, не боящейся сказать лишнего. Не карикатурной. Кем-то со своим мнением и взглядом на мир, не подстроенным под видение будущего мужа для того, чтобы максимально ему угодить. Была какая-то больная ирония в том, что ее уничтожило то же самое, что подарило ему короткий миг истинного наслаждения. — Вы такие милые, что меня сейчас стошнит, — снова подал голос Кей, когда Лекс и Мэриэл дольше минуты смотрели друг другу в глаза, обмениваясь репликами совсем без слов. — Ненавижу вашу идиллию. Вы бы хоть разок поругались? — Вас с Мэл этому месту вполне хватает, — усмехнулся Лекс. — Можешь по-человечески ответить, какой смысл в том, что ты бесишь ее постоянно? — Иначе с ней скучно, — пожал плечами Кей. — Ты невоспитанный мужлан, — заговорила Мэриэл. — Как она тебя терпит только? — Прости, но не у всех помолвка стала желанным радужным единорогом, — хохотнул Кей. — Открывай глаза, принцесса, и принимай реальный мир. Мы с Мэл, может, и друзья, но, если мы станем таким же пресными, как вы, один из нас просто однажды прикончит другого, чтобы избавиться от скуки. — На самом деле тебе повезло, — поучительно заявила Мэриэл. — Никто кроме нее никогда с тобой бы не ужился. — И не стал терпеть хождение налево, — ядовито дополнил Лекс и, когда девушка бросила на него укоризненный взгляд, подмигнул ей, улыбнувшись. — Он сам подкидывает мне темы для шуток, таскаясь за очередной безродной юбкой. — Ты снова кого-то домогаешься? — Мэриэл с искренним возмущением указала пальцем на Кея и тяжело вздохнула, когда тот невинно улыбнулся. — Ты никогда не изменишься. — Даст клятву через два года и изменится, — съязвил Лекс. — Вот и не мешайте мне эти два года наслаждаться жизнью, — пробубнил Кей недовольно. — Его в этот раз отшили, — воодушевленно продолжил издеваться Лекс, дернув бровями. — Да ну? — с напускным неверием поддержала Мэриэл, прикрыв рот ладонью в притворном удивлении. — Кто не пал под обаяние нашего Кея? — Не колется, — пожал Лекс плечами. — Кто эта поразительная женщина? Я отправлю ей цветы. С лица Кея тут же слетела вся обида, и он вновь скрасил стены своим хохотом. Лекс из воспоминания нахмурил брови, наблюдая за отчаянно веселящимся парнем, но его эмоциональный фон все еще оставался теплым. Он искренне наслаждался этой компанией. Такие вот посиделки становились лучшими мгновениями его дней. Никакой ответственности. Никакого раздражения от снующих туда-сюда адаптантов. Никаких противоречивых мыслей от вида синей макушки, все время мелькающей перед глазами. Все по-старому. Такое привычное. Знакомое. Родное. Он смотрел и смотрел на смеющегося Кея, который утирал выступившие слезы из уголка все еще здорового глаза, и пытался представить, что было бы, узнай тот Лекс, о ком они сейчас говорят. Наверное, злился бы. Возможно, не смог бы простить того, что, скорее всего, воспринял бы как «предательство», которым прикрыл бы собственное задетое самолюбие. — Ты будешь в шоке, когда этот бастион все же падет, — с широкой улыбкой заявил Кей, отсмеявшись. — Когда все сложится, я обязательно расскажу просто чтобы увидеть твое лицо. Дальнейший спор потонул в сменяющейся картинке, и единственной мыслью, которая успела проскочить до того, как Лекс снова оказался в гостиной круга, стало то, насколько искренне он рад, что бастион все же не пал. Следующая картинка ввела в ступор. Он никак не ожидал ее увидеть в череде лучших мгновений своей жизни, но ему вновь пришлось смотреть на то, что совсем недавно вспоминал. Тот же лунный свет. Тот же хрупкий силуэт пьяной девушки. Та же завораживающая мягкостью улыбка. Тот же пристальный взгляд, который будто приковали цепями, лишая любой возможности отвлечься на что-то другое. Те же пересохшая глотка, давящий на горло ворот и теплый жар под ребрами. Та же Арман, сидящая у портрета своей потерянной матери. И то же ускорившееся сердцебиение.* * *
Кэли сидела с ногами на капоте внедорожника и тихо напевала себе под нос слова популярной несколько лет назад французской песни, то и дело срываясь на широкие улыбки, от которых сводило губы. Сознание было затуманено, мысли и воспоминания дрейфовали, облизывая спокойными, уравновешенными волнами рубцы потерь на душе и сглаживая застарелую боль лидокаином. Вокруг витали знакомые запахи, глубже погружающие в прошлое и продолжающие транслировать полузабытое ощущение счастья даже после того, как Ноа перестала силой вытаскивать приятные эмоции в центр фокуса. Кэли до сих пор чувствовала вкус яблочных леденцов и фисташковых круассанов на кончике языка. Она обожала это состояние. Позабытое счастье было иллюзорным, навязанным извне, но все же принадлежащим ей. Пусть принадлежащим очень и очень давно. На один вечер все стало хорошо. В ушах раздавался хрипловатый голос певицы, рассказывающей о своей жизни; сжалившаяся над путниками осень радовала последним потеплением перед тем, как отдать бразды правления зиме; ветер тихо колыхал выбившиеся из косы пряди и легко щекотал. Все было почти так, как когда-то. Кэли выжимала максимум, наслаждаясь каждой минутой, и отлично знала, что завтра от этих эмоций останутся только призрачные воспоминания — такие же, как те, что сейчас делали так хорошо. С первым рассветным лучом она вновь встанет лицом к лицу со своим личным судьбоносным кошмаром. Достав из кармана фляжку, Кэли большим пальцем крутанула крышку и втянула резкий аромат алкоголя носом. На секунду перестав царапать капот автомобиля гвоздем, она удивленно вскинула брови и с неверием пригубила остро пахнущую жидкость. Пропустив горечь по горлу, улыбнулась, не веря своим ощущениям. Удачливый ублюдок. Ощутив чужое присутствие, Кэли непрочно закрутила крышку фляжки и пригляделась к силуэту в проеме убежища. Тьма внутри, у которой и до этого было хорошее настроение, еще громче замурлыкала, пропуская по грудной клетке приятные вибрации, и ей едва удалось сдержать улыбку. Такое умиротворенное согласие внутри еще больше расслабляло, и сопротивляться совершенно не хотелось. Где-то на задворках сознания забрезжила здравая мысль о том, что нужно бы подумать, прежде чем что-то делать. Разум нашептывал, что пускать все на самотек и забывать о привычных границах — просто «отличный» план. Очень «надежный». Тот самый из популярного мемчика, которым пестрели все социальные сети годы назад. Но эти мысли испарились с первым же шагом навстречу. Кэли проследила приближение Двэйна, покачивая головой в такт мелодии в наушниках и продолжая напевать себе под нос. Когда тот подошел и выразительно посмотрел на ее ладонь, Кэли смутилась так, словно ее поймали на месте преступления, и перехватила гвоздь, острием которого до этого оставляла на машине Фила напоминание о себе. Не отрываясь от пристального взгляда, она небрежно отбросила тот куда-то на землю. Прикоснувшись ледяными руками к ушам, она потянула провода и замолчала, когда бодрая мелодия перестала быть фоном. Отложив наушники, Кэли не глядя выключила плеер, экономя заряд батареек. — Ты поешь, — констатировал Двэйн таким воодушевленным тоном, что она все же не смогла скрыть улыбку. Ноа удалось развести его на то, чтобы он тоже попробовал ее способности на себе. По совершенно неясной причине это принесло кратковременное сладкое удовольствие. Двэйн прошел через события последних дней достойно и точно заслужил почувствовать немного иллюзорного счастья. — Поразительная наблюдательность, — должно было прозвучать язвительно, но голос досконально дублировал то, что творилось в душе. Полное удовлетворение. — Фальшивишь, — у него гораздо успешнее вышло изобразить издевку. — Вот это Двэйн, которого я знаю, — хохотнула Кэли, скользнув ладонью по холодному металлу капота. — Настоящий джентльмен. — Красивый язык, — заговорил он о другом, вызвав новую широкую улыбку, на которую он долго смотрел, но потом мотнул головой и продолжил: — Скажи еще раз. — Moi je veux crever la main sur le cœur, — произнесла Кэли последнюю напеваемую строчку. Двэйн на мгновение нахмурился и следом попытался повторить, но допустил типичные ошибки новичков, и она сорвалась на смешок. — Слишком сипишь. Представь, что полоскаешь горло, — скептически посоветовала она и опять произнесла строчку, на нужных звуках выгнув язык дугой. Двэйн внимательно слушал, следя за движениями губ, и затем еще раз озвучил фразу, но та вновь вышла слишком грубой и сухой. — Ты безнадежен. — Это не так уж и просто, — Двэйн повернулся к ней полубоком и, опершись бедрами на капот и задрав голову, уставился в ночное небо. — Зная тебя, это какое-то экстравагантное ругательство. — Последнее желание суицидника, — поправила его Кэли. — Я хочу умереть с чистой совестью. Она вновь не смогла сдержать смешка оттого, насколько фраза подходила и к ситуации, и ко всей ее жизни. Двэйн удостоил ее внимательным взглядом. Он смотрел на нее так, словно видел впервые в жизни, и ей следовало бы содрать улыбку с губ и приколотить гвоздями привычную злобную маску, но после магии Ноа слишком сложно было контролировать свое лицо. Да и смысл, который обычно становился неоспоримым, сейчас улавливался с трудом. — Ты будто пьяна, — растянувшись в ответной улыбке, заявил Двэйн слишком веселым для их отношений тоном. — Немного, — Кэли огромным усилием отвлеклась от контакта глаза в глаза и, прижавшись спиной к лобовому стеклу, посмотрела на растр звезд на черном полотне неба. Она отсалютовала Двэйну фляжкой и, вновь сбросив крышку, сделала большой глоток. — Но больше виновата Ноа, конечно. Я бы сравнила эту магию с наркотическим приходом. Мы сейчас под кайфом. Завтра будет лютый отходняк. Готовься к паршивому настроению. — Зачем тогда вы это делаете? — Тебе понравилось? — спросила Кэли и уловила кивок на периферии. — Поэтому. — Ты вроде как не пьешь, — Двэйн пристально проследил, как она делает еще один внушительный глоток. — Не пью, когда от любого внешнего вмешательства в разум могу разнести парочку кварталов, — Кэли даже себе не смогла объяснить, почему ответила настолько честно. Сделав еще один глоток, она протянула Двэйну фляжку и, когда он аккуратно забрал у нее алкоголь, не потревожив кожу обнаженными пальцами, прислонила ладонь к куртке на уровне солнечного сплетения. — Сейчас она в хорошем настроении и слаба. Я в безопасности на пару часов. Он будто бы с пониманием кивнул и, отвернувшись к потемневшему горизонту, пригубил из фляжки. Кэли краем глаза заметила, как дергается кадык во время глотка, и скользнула языком по нижней губе. — Неплохо, — поморщившись, вынес вердикт Двэйн. — Не смей обижать эту текилу! Это высший сорт! В свое время за бутылку такого пойла приходилось выкладывать не одну сотню, — с негодованием заявила Кэли, отставив указательный палец поучительным жестом. — Никогда не понимала, как Кею удается добывать элитку. Будто носом чует. Не пила такой с самого конца. — Алкоголизм? — беззлобно поддел Двэйн, передав ей фляжку обратно. — Работа барменом, — пожала плечами Кэли и завертела крышку, решив притормозить со своими попытками напиться по крайней мере до тех пор, пока снова не останется в одиночестве. — Зачем? — Мне нужна была нормальная работа, — Кэли поставила фляжку рядом с плеером и, натянув рукава куртки, закуталась глубже, грея пальцы. — Во Франции я косила под обычного среднестатистического человека. — Бармен — нормальная работа? — Нормальнее, чем на спор взламывать Пентагон, — хмыкнула она. — Было и такое? — Самые сложные пятьдесят штук в моей жизни. — На что потратила выигрыш? — Поставила на красное. Кэли улыбнулась, припоминая один из споров, который выиграла буквально за несколько недель до первого пришествия. За последние годы она часто ощущала, как адреналин впрыскивается в кровь огромными дозами и заставляет сердце бешено колотиться, но почти забыла о том, как подобное чувствуется не тогда, когда речь идет о жизни и смерти. В лучшие времена она обожала ощущение опасности: пробраться на самый глубокий уровень защиты какой-нибудь очень серьезной организации, нарыть пару папок компромата на какую-нибудь важную шишку, просто поиздеваться над сотрудниками отделов кибербезопасности от нечего делать… Она любила рисковать. Она постоянно рисковала. Она все время ходила по тонкому лезвию, наслаждаясь тем, что может чувствовать что-то яркое. Она питалась превосходством над другими и осознанием собственной исключительности. Она чертовски сильно скучала по настолько простым радостям. По добровольному погружению в опасность, которое безвозвратно сменилось ежедневной пыткой угрозами разрушенного мира. — Что ты чувствовала? — внезапно перевел тему Двэйн. — Когда Ноа делала это с тобой, что ты чувствовала? Кэли посмотрела на него из-под полуопущенных ресниц и выгнула бровь. Не ожидает же он на самом деле, что она станет делиться с ним настолько личным? — Ты передо мной в долгу, — продолжил настаивать Двэйн. — Неужели? — спросила Кэли. — Неужели, — на его губах вновь заиграла легкая улыбка. — Пожалуйста? Кэли тяжело вздохнула на слишком мягкий тембр. После него отказываться совершенно не хотелось. Хотелось озвучить вслух все те прекрасные вещи, которые когда-то были спутниками каждого ее дня. Хотелось озвучить именно здесь и именно в этом обществе. Даже если знала, что после обязательно пожалеет. — Запахи, в основном, — неловко пожала плечами Кэли, все же заговорив. — Я всегда ярче всего ощущаю именно их. Земля после дождя, мокрая древесина, ирисы, мамин парфюм, папина стряпня… И вкусы. Карамельный латте, яблочные леденцы, фисташковые круассаны с белым шоколадом, — она мечтательно зажмурилась и причмокнула, натурально ощутив фантомную сладость во рту. — Они были потрясающими. — Почему круассаны? Кэли распахнула веки и окунулась в искреннюю заинтересованность. Двэйн повернулся к ней и буквально препарировал любопытным взглядом. Тьма вновь дала о себе знать, отвечая на тепло чужого зла. Не было никакой настороженности. Не слышалось ни призыва причинить боль, ни требования держаться ближе. Полностью испарилась и похоть, которую Кэли пытались навязать еще до вмешательства Ноа в эмоциональный фон. Вокруг просто стало тепло. Так непривычно и потрясающе тепло. Спокойно. Почти тихо. Безопасно. И Кэли чуть ли не впервые за последние годы позволила себе просто забыть обо всем и, перестав грести против течения, расслабилась. — Мой папа француз. Он иммигрировал в шестнадцать, но каждое лето мы месяц проводили в Марселе и постоянно сбегали в крохотную кофейню, чтобы провести время вдвоем, пока мама обогащала лучший спа-салон города. Он всегда покупал эти круассаны. Кэли уставилась на небо, стараясь как можно лучше прочувствовать те мгновения своей жизни. В сознании очень живо звучал низкий смех, а перед глазами почти натурально рябили солнечные блики, скачущие по витринам ее любимого заведения. Она обожала каждый проведенный с отцом день, но недели во Франции всегда становились особенными даже несмотря на то, что приходилось постоянно общаться с бабушкой. Отец Кэли покинул своих родителей на не самой положительной ноте, улетев в Америку со старшей сестрой сразу после того, как та поступила в университет. Тогда он впервые серьезно нарушил закон, сделав крохотный шажок к тому, чтобы превратить хобби в будущую преступную профессию. Они с сестрой просто сбежали из-под гнета строгой матери, и если девушка официально нашла себе новое пристанище благодаря учебе, то отец Кэли просто раздобыл первый в своей жизни фальшивый паспорт, накинул себе несколько лет и осел в Стэнфорде, позже получив там образование тоже не самыми законными методами. Через двадцать лет, уже обзаведясь семьей и став одним из самых разыскиваемых преступников мира, он попытался наладить отношения с родителями, в том числе и при помощи собственной дочери, надеясь, что ребенок сможет растопить черствое сердце его матери. Но старуха так и не растаяла. Она не переносила ни мать Кэли, ни саму Кэли. Впрочем, и к сыну своей дочери относилась тоже глубоко презрительно. Кэли с брезгливостью вспоминала, как отчаянно бабушка пыталась приобщить своих внуков к религии. Как на пару с двоюродным братом зубрила молитвы, совершенно их не понимая, и как по-детски радовалась натянутой улыбке Лорелей, желая ей понравиться. Как терпела посещение церкви и заунывные напевы, лишь бы только бабушка была довольна. Как один единственный раз ее ладони и ладони ее брата обожгло хлесткой линейкой. Насколько громко впоследствии кричала Эстер, окончательно разрушив их с Лорелей и так отвратные отношения, которые на протяжении многих лет безуспешно пыталась наладить. Но, вопреки всему этому, Марсель стал для Кэли особенным местом. Каждый год на протяжении целого месяца отец ежедневно был рядом, показывал своим девочкам любимые места в городе, рассказывал о детстве и подростковых авантюрах, в которые влипал назло консервативным родителям. Позже город стал ассоциироваться с еще одним человеком, который сделал невозможное и отогрел ее сердце. — Когда я поступила в университет, я первым же делом обнесла эту кофейню. Скупила весь стратегический запас. Первый человек, с которым я там познакомилась, застал меня с ногами в фонтане и огромным куском круассана во рту, — с веселым смешком продолжила Кэли предаваться воспоминаниям. — Он потом постоянно говорил, что я слишком тощая, и по утрам таскал мне эти круассаны. Каждый день. Это очень приятное воспоминание. — Похоже на заботу. — Мне всегда везло на гуманных идиотов. — Никогда бы не подумал, что тебя цепляют хорошие мальчики, — насмешливо прокомментировал ее недолгую речь Двэйн, видимо, по тону догадавшись, что речь идет о таких взаимоотношениях. Кэли представила, как отреагировал бы Жан на это заявление, и в голос расхохоталась. Она мысленно разворошила копилку его «хороших» поступков: сто сорок семь штрафов за превышение скорости, шестнадцать приводов за драки, три статьи за вандализм — первые полосы главных изданий Франции еще долго пестрели теми граффити, которые красовались на музее Вьель-Шарите, форте святого Иоанна, триумфальной арке Портд’Экс и еще десятке достопримечательностей, которые не удалось повесить на Жана только потому, что они с его бешеными друзьями успели сбежать. И это только то, что успела на него нарыть Кэли в первый месяц их знакомства. Она никак не могла понять, чего от нее хочет уличный художник, который помешал завтраку у фонтана Кавелье после тяжелого перелета требованием нарисовать «инопланетянку», а после с легкого мановения пера судьбы и вовсе оказался ее одногруппником и настойчивым упрямцем, не понимающим слово «отвали» ни по-французски, ни по-английски. Кэли во всем мерещился подвох. Ее никогда не окружали таким вниманием. Ей никогда настолько настойчиво не надоедали. На фоне Жана даже усилия Майлза в попытке с ней подружиться показались ничтожными. В список «заслуг» Жана следовало сыпануть мириады ее нервных клеток, безвозвратно потерянных за те дни, когда он доставал ее в университете и почти ежедневно подкупал ее напарницу в баре, чтобы та забрала других клиентов, и надоедал освободившейся Кэли своим обществом. Очень «хороший» мальчик. — Хороший мальчик был первоклассным козлом, — давясь смешками, проговорила Кэли. — От тебя это звучит, как комплимент. — Его самое лучшее качество, — она продублировала сказанное кивком и постаралась унять хохот, искоса посмотрев на Двэйна, то и дело бросающего на нее заинтересованные взгляды, от которых становилось еще теплее. — Что чувствовал ты? — Больше натуральных ощущений. Ветер. Пряди волос. Мурашки. Резь в глазах от яркого солнца. Лунный свет и пересохшее горло, — последнее он произнес немного хрипло и улыбнулся. — Струны скрипки из самого странного. Очень реалистично. — Никогда бы не подумала, что ты играл на скрипке, — скептически сказала Кэли. — Почему? — Тебе больше подошел бы рояль, — на непонимание во взгляде она поспешила объяснить, выразительно кивнув на его ладонь, которой тот поглаживал стык между капотом и бампером: — Пальцы легко полторы октавы возьмут. Двэйн поднял руку и нахмурился, рассматривая запястье внимательнее. Прижав большой палец к согнутому указательному, он надавил, и раздался щелчок, от которого Кэли вздрогнула. Она прикрыла глаза и затаила дыхание, не позволяя себе выдать то, насколько сильно ей это нравится. — Я не то чтобы играл, — едва слышно пробормотал Двэйн, сопроводив реплику еще одним щелчком. И еще одним. Да что за садизм? — Хотел научиться. Но я не особо стараюсь, когда мне неинтересно. — Зачем тогда учился? Кэли мысленно пропела себе поощряющую оду, когда тон прозвучал почти нормально. Ни капли не хрипло. Не так, как должен звучать с абсолютно сухим горлом. — Хотел впечатлить девушку, — ответил Двэйн, и, распахнув в удивлении глаза, она успела заметить, как он пожимает плечами. — Ей нравилась скрипка. — Так ты, значит, тоже когда-то был хорошим мальчиком, — в этот раз ей удалось сдобрить реплику нотами язвительности, которая удачно скрыла несвойственное ей одобрение. — Ты считаешь меня придурком, — хохотнул он. — И этим… Он склонил голову, на мгновение скользнув взглядом по ее растянутым в улыбке губам, и сделал два оборота ладонью, видимо, подталкивая ее к ответу. — Enculé, — облегчила Кэли ему задачу, и он, щелкнув пальцами, навел указательный на ее силуэт. — Что это значит? — спросил Двэйн фальшиво равнодушно. — Не дождешься, — хмыкнула она, ухватившись за шнурки сапог и легко потянув их в стороны. — Буду воспринимать как комплимент, — его глаза сверкнули бликами лунного света, привлекая к себе еще больше внимания. Кэли впервые позволила себе по-настоящему признаться хотя бы мысленным шепотом в том, что такой глубокий цвет радужек даже при ночном освещении остается очень красивым. Она всегда делала поправку на то, что яркая внешность привлекает, но для нее облик Двэйна на всем протяжении их знакомства был травмирующим, а не восхищающим. Она слишком сильно зациклилась на том, насколько он похож на своего отца, и только сейчас позволила себе смириться с различиями, которые делали их с Аластором разными людьми. Черты лица Двэйна были такими же острыми, но, приглядевшись, можно заметить несвойственную Аластору мягкость. Почти незаметную, ненавязчивую — будто характер пытался пробиться сквозь подброшенную судьбой и историей рода жесткость. Иногда Двэйн становился таким же ледяным, но и в этом чувствовалось различие. Кэли наблюдала за Аластором достаточно долго, чтобы изучить его образ досконально, оказывалась с ним лицом к лицу трижды, но даже если бы их контакты ограничились первой встречей, она все равно запомнила бы его навсегда. Впечатление, которое она получила в девять лет, никуда не делось и позже, а стало только ярче, когда в следующий раз она увидела мужчину в четырнадцать. От него все так же разило гнилью и холодом, который застывал на одежде, пробирался под кожу и замораживал все внутри. Кровь кристаллизовалась и крохотными хрусталиками рвала сосуды, заставляя сгибаться от болезненных воспоминаний вновь и вновь. Вплоть до того момента, как из глаз Аластора пропали льдинки, стершись вместе со стесанными камнем чертами лица. От натурального олицетворения страха остался только запах прогнившей крови. Холод Двэйна был иным. Корка льда, затягивающая синие радужки, защищала, а не хотела причинить боль. Он оборонялся, а не стремился ранить сам. И самое разительное отличие Кэли заметила в тот день, когда Двэйн в очередной раз ее провоцировал, давя на слабости, но также рискуя и собственными. На этом же самом месте, в такую же темную ночь. Похоть отца была обезличенной. Холодной. Мужчина просто брал то, что присвоил себе, не имея никакого права. Он не считался с «сопутствующими потерями». Доказывал свое превосходство. Похоть сына грела — кипятила кровь, стягивала сухожилия, поджигала желание и растекалась теплом внизу живота. Она манила и обещала. Нашептывала о том, что может сделать очень хорошо. Упивалась собственным удовольствием и обещала наградить ответным, стоит только позволить приблизиться. Стоящий перед ней человек вырос в лучшую версию своего отца. Он забрал себе все то, чем Аластор заслужил высокое положение, и отсек наточенным лезвием остальное — то, что завело предка в тупик и приблизило к гибели. Двэйн вырвал ее из задумчивости звуком прочищаемого горла, и, когда она вновь на нем сфокусировалась, заметила, что его лицо посерьезнело. — Для чего ты меня спровоцировала? — спросил он, и голос перестал звучать весело. Кэли отвела взгляд, ощущая, как хорошее настроение испаряется, слишком рано возвращая долг, опускающийся на плечи неподъемным грузом. — Давай, Арман, пока мы точно уверены, что мне не захочется снова тебя прикончить. — Ты даже не заметил, верно? — почти неслышно произнесла Кэли, принимая, что время нести ответственность за поступки пришло, пусть и слишком рано. Она все равно собиралась вываливать карты на стол. Правда, рассчитывала повременить с этим еще хотя бы одну ночь. — Не заметил чего? Кэли подняла голову, вновь сталкиваясь с ним взглядом, и отбросила лежащую на плече косу за спину. Расстегнув куртку, она завела руки назад и потянула молнию на шее вниз, ослабляя натяжение водолазки на горле. Спустив ворот, задрала голову и, проведя кончиками пальцев по гортани, сняла иллюзию, скрывающую посеревшую полоску ожога в том месте, где прошлым утром Двэйн умудрился задеть кожу. — Ты меня касался и не обратил никакого внимания, — полушепотом произнесла она, поглаживая тончайшие оплавленные борозды. — Тьма пыталась тебя переключить, но ты проигнорировал то, что принадлежит не тебе, когда твои личные эмоции пересилили. Я чувствовала, как зло бесилось, никак не могло смириться с тем, что ты настолько агрессивен. Что ты делаешь совсем не то, чего ему хочется. Кэли ощутила легкое прикосновение на шее там, где кожу прятала ткань, и только на мгновение позволила себе прикрыть глаза в предвкушении того, как чужие пальцы поднимутся выше и подарят желаемую тишину. Но в следующее отодвинулась, избавляясь от чужих рук. Вернув ткань на место, она посмотрела на Двэйна тяжелым взглядом, делая вид, что не замечает, как он потирает пальцы друг о друга. — А мирные способы вот вообще никак не вписываются в твое мировоззрение? — ему практически удалось скрыть то, насколько его повело от вида клейменной кожи. Но Кэли слишком хорошо знала это удовлетворение. — Стресс — лучший мотиватор, — она постаралась сделать тон злее, но ее тьма отвечала на расположение чужого зла, смягчая натяжение голосовых связок — слова стали звучать еще мягче, чем секунду назад. — Еще раз провернешь со мной что-то подобное, и я отрежу тебе язык, — предупреждение прозвучало с тем же налетом равнодушия. — Я слишком много тебе уже спустил. Мое терпение не бесконечно. — Ты обещал не спорить с моими методами. Кэли пересела на колени и подползла ближе к краю машины, оказываясь с Двэйном нос к носу. — Обещал, — перейдя на настороженный тон, ответил он, внимательно следя за каждым ее движением. Кэли посомневалась еще несколько секунд. Она в очередной раз обдумала все возможные варианты, попыталась определить, насколько выбранный способ обусловлен ее собственным мнением, и все же решилась на самую яркую демонстрацию. Самую неоспоримую. — То, что транслирует наше зло, — нереально. Всего лишь иллюзия, которая направлена против нас, — на грани шепота произнесла она, касаясь замерзшей щеки кончиками пальцев. Двэйн дернулся, не ожидая, но следом прильнул к ладони, скорее всего вообще не отдавая себе отчета в том, что делает. Он прикрыл глаза, и с его губ слетел судорожный выдох. — Все это не наше, — Кэли коснулась ребром ладони заостренной скулы. Переведя дыхание и позволив себе еще пару мгновений тишины, она произнесла следующую реплику, зная, что несколько слов моментально отберут у нее самое приятное в мире наслаждение: — Но Мэриэл всегда была для тебя настоящим. Следующие действия стали резкими и быстрыми, словно перед глазами Кэли щелкал проектор, сменяя картинки стремительно двигающейся по сюжету киноленты. Умиротворение на лице Двэйна моментально испарилось. Глаза распахнулись, и радужки в секунду затянуло тем самым защитным льдом, который, казалось, невозможно пробить ни одним ледоколом. Тишина сменилась утробным рычанием, а после голос вновь затих, потому, что, отбросив ее руку от себя, Двэйн вновь коснулся ее кожа к коже, только уже сам — ладонь Кэли обожгло хлесткими пальцами, сдавившими запястье до боли. — Не смей произносить ее имя, — он практически не шевелил губами, сцепив в бешенстве зубы, но слетевшая на грани шипения фраза все равно прозвучала очень четко в ночной тишине. — Видишь, — Кэли не позволила себе скривиться от болезненных ощущений. — Твое спасение не у Лукаса. Твое спасение — ты сам. Она потянула ладонь на себя, но Двэйн усилил хватку и, только когда она выразительно посмотрела на свое запястье, опомнился, отпустив. Кэли отодвинулась и, съехав по капоту, приземлилась подошвами на землю. Глубже вдохнув морозный воздух, она перевела дыхание, восстанавливая внутреннее равновесие. На ее счастье, амока слишком сильно ослабила магия Ноа, так что удалось почти моментально с собой совладать. — Ты можешь это контролировать, — произнесла Кэли, убедившись, что может говорить абсолютно спокойно. — Тебе всего лишь нужно научиться делать это не тогда, когда я тебя провоцирую. — Бред, — донесся ей в спину напряженный тон. — Может быть. Но я отдала бы все за твои перспективы, даже если бы это в конечном итоге ничего не дало, потому что… Кэли обернулась через плечо и выдавила улыбку. — Иллюзия надежды лучше ее полного отсутствия, — озвучил Двэйн то, что каждый день помогало ей двигаться вперед. Она кивнула в сторону, призывая продолжить за небольшой прогулкой. Остро хотелось размять затекшие от долгого сидения на автомобиле ноги. — Ты хотел правды, вот тебе правда, — вновь заговорила Кэли, когда Двэйн поравнялся с ней и, спрятав руки в карманы штанов, подстроился под ее размеренный шаг. — У сильных меченых есть возможность приручить зло. У нас не вышло, потому что меток слишком много. Быть может, если бы их было меньше… Она тяжело вздохнула, замолчав на полуслове. Никто не мог сказать, что случилось бы, остановись Лукас на нескольких метках, а не награди своих «подопечных» десятками голосов, которые стали слишком могущественными для приручения. Быть может, с их потенциалом они смогли бы прийти к нерушимому контролю. Какой смысл напрасно думать о несбыточном, когда нет никакой возможности вернуться назад и хоть что-то изменить? — Ты силен не потому, что тебя напичкали тьмой под завязку, а потому, что ты сам по себе такой. Я никогда не встречалась с таким уровнем контроля, а я очень хорошо себя контролирую, — продолжила Кэли. — Ты можешь довериться мне, и я попытаюсь тебе помочь, но я не буду ничего обещать. Либо можешь послать нас всех и понадеяться на то, что Лукас действительно нашел выход. Вероятность успеха в обоих случаях примерно равна нулю. — Почему ты так рвешься мне помочь? — спросил Двэйн, и тональность слов показалась сорванной. Словно все сказанное совершенно не укладывалось в его видение мира. — Moi je veux crever la main sur le cœur, — вновь повторила Кэли фразу, звучавшую сегодня не единожды. — Не ищи во мне особого отношения. Окажись на твоем месте кто угодно, я поступила бы так же. Я всего лишь хочу искупить хотя бы часть своих грехов, — она горько усмехнулась, кутаясь ладонями в карманы глубже. — Пришло время вскрывать козыри, да? Амоков можно контролировать. Это не просто гипотеза. Мы ее доказали. — Повтори. — Их можно контролировать, — практически по слогам произнесла Кэли. — Мы с Маркусом осилили третий класс. Это сложно и очень опасно. Власть пьянит. Под самый конец мы могли подчинить по несколько десятков амоков третьего класса и стравить их друг с другом, но, увы, это оказывалось чревато, нас чудом вытаскивали… Она опустила взгляд себе под ноги, с печальной улыбкой воскрешая свои последние месяцы в Склепе. Кэли плохо помнила это время, все основные события практически стерлись из сознания, оставив только страшнейшее ощущение в ее жизни — ощущение всепоглощающей власти. Самые жуткие мысли посещали ее именно в те недели, в которые изо дня в день их группа «особенных» меченых либо сражалась друг с другом, превращая соперников в кровавое месиво, которое едва удавалось остановить вечно рискующими чистыми, либо сталкивались лицом к лицу с толпами амоков в тесной клетке покрытых золотистыми разводами барьеров. Контроль становился самой желаемой наградой среди бесконечной безысходности. Нападающие друг на друга амоки приносили гораздо больше удовольствия, чем противник, впечатанный в стену и захлебывающийся собственной кровью. Остающийся от сущностей пепел забивал ноздри и впитывался в эпителий не хуже наркотика. Все время хотелось еще. Кэли очень долго танцевала на кончике пепельной иглы. — Твой контроль лучше моего. Ты задвигаешь эмоции амока за свои, просто пока не понимаешь, как это делать, — проговорила она, стараясь не отражать в словах горечь. — С твоим потенциалом можно замахнуться на второй класс. Если ты на самом деле захочешь, ты сможешь закончить войну. Правда об истинном мотиве повисла красным флажком в потяжелевшем воздухе. Кэли так и не решилась сказать главное. — Не записывай меня в герои. — Нет никаких героев. Есть только мы. Двэйн остановился за ее спиной, когда они подошли к выкопанному с десяток лет назад карьеру. Кэли, напротив, не стала сбавлять шаг, а приблизилась вплотную к обрыву. Замерев у самой границы, она посмотрела вниз, разглядывая в собравшихся в глубоких ямах лужах отражение лунного света. Вокруг витал запах глины и извести, а в лучах солнца пики становились грязно-ржавыми, но в ночной темноте режущий зрачки рыжий цвет скрывался за голубоватым свечением, делая вид завораживающим. — Как быть с нашей небольшой проблемой? — вновь подал Двэйн голос спустя минуту молчания. — Говори прямо: огромной проблемой. Очень опасной проблемой, — равнодушно ответила Кэли. — Ты помнишь ощущение безопасности? — Смутно. — Смутно… — повторила она. — Однажды ты научишься контролировать и это. До тех пор мы можем потерять себя в каждую минуту каждого дня. Но я уже к этому привыкла. Я живу на грани очень и очень долго. Кэли сделала полшага вперед. Носы ее сапог перестали ощущать точку опоры, а вниз покатились крупные комья земли, осыпающиеся под ее весом. Она услышала шорох за спиной, и следом предплечья коснулась твердая хватка. С ее губ сорвался смешок от такой яркой демонстрации заботы, проявленной, скорее всего, инстинктивно и совершенно точно ошибочно, и ненавязчиво вывернулась. Почувствовав себя «свободной», Кэли подалась вперед, мастерски удерживая равновесие. За спиной все еще ощущалось чужое присутствие, но Двэйн больше не пытался нарушить ее личное пространство. — Я постоянно смотрю вниз. Там меня ждет власть. Такая сладкая. Зовущая к себе, — с каждым словом Кэли говорила все возбужденнее. На дне карьера она будто наяву видела горящие красным глаза, притаившиеся в глубокой бездне. Слышала шепот. Воочию представляла, какой станет жизнь, если перестать бороться. — Один неверный шаг, и упадешь. Она подняла ногу и, застигнутая резким порывом ветра, опасно пошатнулась. Ее локоть вновь стал пленником крепкой хватки, в этот раз беспардонно потянувшей ее назад, и Кэли отступила. Только когда Двэйн убедился, что она прочно стоит на обеих ногах, убрал руку и сделал два шага назад. — Однажды я проиграю и добровольно спрыгну, но пока я все еще могу стоять и просто смотреть вниз… — она бросила последний взгляд в пропасть и обернулась. Двэйн показался ей напуганным, но она списала впечатление на искажающий правду сумрак. — Я согласна на любой риск, если это позволит мне потратить оставшееся время с пользой. Реши, как ты хочешь провести остаток своей жизни. Обойдя застывшего истуканом парня, Кэли направилась обратно к убежищу в полной тишине, которая оседала на плечи тяжестью сказанных слов.