Нет судьбы

"Сивилла Трелони с первого дня появления в школе ежегодно предсказывает скорую смерть одному из студентов. Никто, однако, до сих пор не умер. Знакомство с классом она начинает с предзнаменований смерти. Очень это любит..."

Она видела его смерть. Гарри умер в небольшом проулке, отчаянно хватая ртом воздух. Покрытые струпьями, тонкие и ссохшиеся ладони дементора вцепились в неожиданно хрупкие запястья, пальцы ласково сдавливали, затем ослабляли хватку — как кошка, мурлыча, то выпускает, то втягивает когти от удовольствия. Синюшные, почти черные обломки ногтей, едва державшихся в полусгнивших коричневато-бордовых лунках, вкрадчиво, почти любовно царапали кожу. Гарри пинался, пытаясь спастись, рвался и бился в последних попытках высвободиться из сжавших его лап, но тщетно. Обрывки черной накидки, скрывающей дементора от глаз его жертвы, ритмично колыхались живыми щупальцами. Волшебная палочка валялась в нескольких метрах от владельца, одним концом угодив в выбоину на асфальте, напоминая трубочку, торчащую из коктейля. Коктейль? Джин, херес, лимонный сок, ананасовый сок, ложка сахарного сиропа — в бокале с инеем. Страх, отчаяние, обреченность, горечь и осознание безвыходности своего положения — в уже подернутых пленкой глазах, недавнозеленых, сейчас помутневших, залитых паникой. Когда черный провал рта прикасается к обескровленным губам, раскрывая их с терпеливой нежностью, ведь дементору некуда торопиться, Гарри дергается и отчаянно мотает головой — точнее, только думает, что мотает, тело уже предало своего хозяина. По пепельно-серому лбу катятся струйки пота. Его грудь заходится в конвульсиях, позвоночник выгибается в дугу так, что кажется — вот-вот хрустнет и сломается, пропоров легкие. Сивилла не считает нужным обманывать себя из жалости — мальчик уже мертв, остатки нервной деятельности угаснут с последней судорогой. Навсегда. Ей больно, страшно, а еще стыдно — поцелуй, высасывающий душу, настолько интимен, что внизу живота невольно разливается карамельно-теплая, пульсирующая тяжесть, а кровь быстрее бежит по венам — настолько точна сцена, поражающая своей выверенностью и эмоциональной четкостью, кристальной чистотой. Тени танцуют на стенах и потолке, замирают хитрыми ухмылками по углам, догорающая свеча дрожит и пахнет хвоей. Сивилла жует воск — приятный медовый привкус заглушает горькую желчь, выступающую на языке каждый раз, когда её расфокусированный взгляд наталкивается на початую бутылку хереса на столе. Зеленое бутылочное стекло прячется за хрустальным шаром, отчего надписи на этикетке, причудливо искаженные и увеличенные, плывут перед глазами. Каждая буква укоряет. Каждая буква говорит Трелони, что она — на самой вершине Северной башни, а башня значит, что высоко. Башня значит, что все проблемы кончаются у земли. Воск распадается во рту на куски, натирает десны и жжет язык, только усиливая тупую резь в желудке. Сивилла сглатывает слюну. Трелони не выходила из башни уже несколько недель, практически не притрагивалась к еде, которую приносят домовые эльфы. Приносят — возможно, она откусит кусочек пирога с почками или выпьет немного тыквенного сока, но только потому, что в эту секунду не понимает, где находится, не осознает, что ест, а не смотрит очередную смерть. От её тела пахнет несвежим бельем и нафталином, это приятный запах — значит, что всё по-прежнему, всё в порядке, календарные дни плавно перетекают в лунные сутки, один парад планет сменяет другой, чаинки в чашке складываются в насмешливую улыбку-оскал и смеются над ней. Когда заварочный чайник, выпустив вверх струйку пара, заходится злым, надсадным гоготом — это знак. Один из немногих, которые праправнучка известной прорицательницы Кассандры Трелони может расшифровать верно, — знак, что пора отставить бутылку в сторону и, покачиваясь на нетвердых ногах, добраться до постели. В спальне стоит приторная, цветочная вонь — в вазе на прикроватной тумбочке стоят нарциссы. Некогда её любимые цветы, сейчас — жестокая, жалящая жалость, пахнущая прогорклым изюмом и скисшим супом, утешение для слабой, изгнанной, загнанной к себе в башню неудачницы, о которой после позорного освобождения от должности никто и не вспомнил, кроме двух любимых учениц. Робко озираясь по сторонам и стараясь скрыть на лице испуг, цветы протянула ей Лаванда Браун. Сивилла зажимала уши пальцами, жмурилась, трясла головой, сгибаясь от ненависти к себе, жадно глотала херес и зелья для сна без сновидений, но и это не помогло — Лаванда погибла от укуса оборотня. Посиневшие губы, чуть приоткрытый рот и рваная рана на шее, откуда слабыми толчками все еще сочилась кровь, рисуя новые яркие дорожки на уже засохшей и свернувшейся, потемневшей от воздуха. Впрочем, мисс Браун наверняка больше не придет к ней. Хрустальный шар показал Трелони, что теперь у студентов новый любимчик — кентавр Флоренц. Хрустальный шар открыл ей и ещё кое-что: ярко-голубые глаза смотрят в небо, разметанные светлые волосы слиплись в ржаво-коричневые сосульки, хвост ободранной распушившейся паклей прикрывает кровавое месиво, оставшееся от ноги. Белая грудь покрыта ссадинами, синяками, похожими на отпечатки копыт, а у сердца вмята внутрь... Грудь — как покореженное старое ведро для драконьего навоза, стоящее рядом с теплицей номер два. Помона удобряет этим навозом саженцы — Сивилла видела и её смерть. Сначала дьявольские силки, потом укус ядовитой тентакулы, яд белладонны, прыгающие поганки, неразбавленный гной бубонтюбера, снова дьявольские силки, затем дремоносные бобы... Сивилла Трелони надеется, что когда-нибудь эти видения перестанут терзать её, потому что уже и не помнит, когда из выдуманных, притянутых за уши толкований и предзнаменований они превратились в яркие, цветные кусочки отчаяния и ужаса, наполненные запахами, звуками и жизнью, а ещё — слабой надеждой, полной тщеславия и эгоизма, что хоть одно — ну хоть что-то! — сбудется, и сильной надеждой, полной обреченной решимости, что ни одно не сбудется никогда. Сивилла закутывается в одеяло и засыпает — не раздеваясь, завернутая в шаль, как гусеница в защитный кокон. — Должна сказать, Минерва... Профессор Люпин недолго пробудет с нами. И, кажется, он сам знает, что время его на исходе.