***
Помню, тогда скептически отнесся к столь… своеобразному выбору Екатерины. Даже отговорить хотел. Но та была непоколебима, и мне оставалось только оставить попытки привлечь ее к здравому — как мне казалось — смыслу. Тем более, она вся словно светилась от счастья. А такой я ее видел редко. Очень редко. Теперь вижу почти постоянно. И эта радость как-то странно, но приятно греет душу. Поэтому я просто смирился. А потом… потом одно-единственное собрание, очередной чересчур самоуверенный идиот, что возомнил себя «вершиной справедливости», и Даша, сидящая рядом с императрицей и готовая разорвать любого, кто хоть слово поперек посмеет ей сказать. Помню, попытался пригрозить ему: — Еще хоть одно слово, и Вы отправитесь вон со двора! Но тот, к огромному сожалению, меня не услышал. Наоборот — набросился на Екатерину с новой силой, яро доказывая свою правоту. И тогда уж за дело взялась Дарья Николаевна. Для меня уже как три года просто Даша. Как вспоминаю этот взгляд, так сразу бросает в холод. Я был уверен, что она кинется на него, словно кобра на маленького мышонка. Впрочем, даже если бы это было и так — сомневаюсь, что государыня остановила ее. Она бы просто наблюдала за этим без единого намека на сострадание. — Рот закрыл, если хочешь выйти отсюда живым. И он закрыл. Я тогда совсем не удивился, ибо с подобным тоном вряд ли кто-нибудь осмелился бы спорить. Особенно если учесть, кем это было сказано. С ней вообще редко кто спорил. Салтыкова может внушить животный страх одним только взглядом, одним язвительным замечанием или незначительным жестом. Она могла заставить дрожать кого угодно, будь то чрезмерно наглый советник, слишком любопытная фрейлина или, чего греха таить, даже я. Но, признаю, со мной она такого никогда не практиковала. Вообще никогда. Тем же вечером после собрания я подошел к ней и без предисловий предложил «по бокальчику красного». Да, хотите — верьте, хотите — нет, но я просто-напросто предложил супруге императрицы выпить красного вина «за знакомство». Так мы и разговорились. Даша оказалась прекрасной собеседницей с отменным (хоть и довольно необычным) чувством юмора. Ее Величество очень удивилась тому, что мы так просто нашли общий язык. Для меня это тоже стало некой неожиданностью, ведь изначально казалось, что этого уже никогда не произойдет. А Даша тогда только усмехнулась: — У нас с Никитой Ивановичем одна беда на двоих, дорогая. Как же его не найти? — я сделал еще один глоток вина, дабы не сорваться на смех, а Катерина как-то обиженно закусила губу.***
Так и зародился наш «воскресный обычай». Каждое воскресенье приговаривать бутылочку хорошего вина за обсуждением насущных проблем. Политика, Сенат, прошедшее собрание, чересчур наглые чиновники… Потом, когда, кажется, тем для разговоров не остается, переходим на более личное. Я все еще удивляюсь тому, как Даша терпит свою дорогую женушку. Характер Екатерины Алексеевны — тот еще подарочек. Но она только отмахивается, повторяя, что ей ужасно повезло. Впрочем, в чем-то она действительно права. Екатерина женщина хоть и своенравная, но… тем не менее, мы оба с ней как-то уживаемся. И даже умудряемся любить. Я хоть и молю о смерти, но страну без этой «умной истерички» представить уже не могу. Даже не знаю, что было бы, останься Петр Федорович на троне. Наверное, и страны бы уже не было. Он ведь боготворил Фридриха. Черт бы его. За окном, где-то в кромешной тьме послышался грохот. Сначала тихо. Потом громче, еще громче… вот, наконец, помещение озаряет вспышка белого света. Всего на мгновение. Снег с дождем. Что может быть лучше, верно? Зимой всегда темнеет очень рано, но сегодня собрание заметно затянулось. Хотя чему я удивляюсь? Это же Екатерина. И наше счастье, если она не решит заглянуть в библиотеку. — Задерживаются сегодня… — важно замечаю я, обращаясь не то к Даше, не то к самому себе. Она только усмехается и тянется к бутылке, доливает себе еще вина. Ее, наверное, уже ничем не удивить. Екатерина Алексеевна, порой, задерживается и дольше. А сегодня нам удивительно повезло — обошлось без криков и разбитых вдребезги чашек. Такое в нашей практике — редкость. — Неужели Вы, Никита Иванович, еще не смирились? — спрашивает вдруг Даша и делает очередной глоток багряной жидкости. Я? Смирился? Уже очень давно. Но до сих пор надеюсь на чудо. Вдруг у нашей государыни сработает инстинкт самосохранения? Ах, да… у нее ведь он отсутствует напрочь. Что ж… — Значит, не судьба, Дарья Николаевна. Обреченно выдыхаю. Не судьба. А впрочем, нам не привыкать. Даше уж точно. Ей остается только надеяться на то, что ее дорогая супруга вернется живой. Да и мне тоже. Спустя еще какое-то время из коридора доносится едва различимый — в вечной суматохе дворца — стук женского каблука о паркет. Бросаю взгляд на Дашу. Та ухмыляется. До меня доходит почти сразу. Тяжелые двери со скрипом распахиваются, и на пороге появляется Екатерина Алексеевна. Да, эту походку трудно не узнать. Тем более, когда она не в самом лучшем расположении духа. — Удушите меня кто-нибудь… — умоляет она, проходя дальше и облокачиваясь на стену около двери. Мы переглянулись. Неужто там все так плохо? Видимо, все очень плохо. По крайней мере, для тех, кто не сумел вовремя придержать язык. А таких, могу поспорить, было предостаточно. Даша улыбается — так, как не улыбается больше никому в этом дворце. Только ей. И от этой улыбки внутри тоже становится как-то особенно тепло. А потом ведет рукой в сторону. И я уже знаю, что последует после. Екатерина тоже не может сдержать улыбку. Подходит ближе и без стеснения устраивается на коленях супруги. Я раньше удивлялся: как Даша, вопреки своему салтыковскому нраву, позволяет ей такую наглость? А потом понял, что своей женщине она позволяет все. Абсолютно все. Я же давно привык к таким внезапным проявлениям любви Ее Величества, потому это не показалось чем-то сверхъестественным. Меня, как и Дашу, уже трудно удивить. С момента нашего с Екатериной знакомства я, наверное, просто разучился удивляться. Не подобает при моей-то должности. Поэтому, когда Катя наконец выпускает Дарью из цепких объятий и тянется к ее губам, снова улыбаюсь и достаю еще один хрустальный бокал. Такой императрицу не видит никто. За исключением меня и супруги, разумеется.