2
Баки. Темнота говорит с ним. Её голос тёплый, ласковый. Её голос нежный. Приятный. Она говорит с ним, как со своим другом, зовёт его, как своего любовника. Темнота повторяет одно и то же слово: «БАКИ». Оно раздаётся из-за спины, над головой, по правую руку. Отовсюду. Баки. Он обязательно обернулся бы на зов, если бы мог. Баки. Баки. Баки. БакиБакиБакиБакибаки баки БАК— Он не знает, что это слово значит. Может ли оно вообще что-либо значить? Это просто слово. Но ему нравится слушать его, нравится слышать, как темнота его произносит. Оно несёт в себе ценность. Б-А-К-И. Он знает, что это слово имеет большое значение. Его нельзя забывать, он старается его помнить, но— подготовить Актива к ПРОЦЕДУРЕ. Баки. Темнота так часто повторяет это слово, что оно должно было потерять всякий смысл, но почему-то этого не происходит. Наоборот. С каждым разом смысла становится чуть больше. Всего лишь на крупицу, маленькую-маленькую часть огромного, необъятного целого. Этого так мало. Недостаточно. Он знает, что ему не предоставят достаточно времени, чтобы он смог соединить все части воедино и, наконец, увидеть. Узнать, что скрывается за. Это важно, и это слово тоже важно, в нём заключена сила, которую им не под силу контролировать. Ему ни за что не позволят обладать такой силой. Баки. С каждым произнесённым словом темнота тянется к нему. Он чувствует, что это так, тем не менее не ощущает её прикосновений. Он знает, она старается дотронуться до него, но не может этого сделать. Далеко. И с каждым мгновением расстояние стремительно увеличивается. Ему кажется— он уверен, у темноты должно быть имя, как должны быть определённые очертания. Иногда ему кажется, он видит их, видит синие отблески, красные, белые и слышит имя. Знает его. Чувствует, как это имя неоднократно срывается с его губ. Но стоит только пробудиться и открыть глаза, чтобы увидеть очертания чётче, или открыть рот, чтобы ответить зову, спросить, кто это, — темнота оказывается в его голове. А следом за ней — пустота. Тишина. Мёртвая тишина и опасный, смертельный холод. Слово, которое несёт в себе так много смысла, которое имеет невероятную ценность, слово, которое нельзя забывать, стирается из его памяти, как лёгкий карандашный росчерк — подушечкой пальца. Это слово— Баки. БАК!— ЧТО это? Кто?.. Оно звучит, как чьё-то имя, но он не знает, кому оно принадлежит. Это важно? Он НЕ ПОМНИТ. У него нет имени, нет личности, нет прошлого. У него нет абсолютно ничего, только тело. Но даже оно не принадлежит ему полностью.3
Его будят. Пробуждение даётся тяжело, как после глубокого медикаментозного сна. Ему холодно. Здесь холодно. Тело едва слушается его. Левая рука кажется невероятно тяжёлой и неуправляемой. Чужой. Левая рука ничего не чувствует, но хотя бы двигается по его воле — раздаётся механическое щёлканье и жужжание. Он открывает глаза. Электрически-жёлтый свет гудящих над головой ламп слепит его. Очень ярко. Больно. Трудно держать глаза широко открытыми, и он жмурится, осторожно оглядывается по сторонам. Ничего. Он не знает, что это за место, не знает, где он находится; может быть, там же, где был. Может быть, это уже другое место. Другой город, другая страна. Другое десятилетие. Места его содержания ничем не отличаются друг от друга. Отличаются только лица, которые он видит, когда открывает глаза. Но иногда даже они кажутся похожими. Лицо, которое он видит сейчас, ему незнакомо. Лицо принадлежит мужчине. Мужчина молод, и у него светлые волосы. На нём военная форма. Мужчина стоит перед ним, держа плечи широко расправленными, и смотрит безжалостным взглядом. Взгляд направлен прямо на него. Внутрь него. За этим безжалостным, пристальным взглядом и уверенным разворотом плеч мужчина прячет страх. Он знает, как выглядит страх. Он часто сталкивается с ним — реагирует, как хищник на запах крови. Но не страх этого мужчины в этот раз не позволяет ему отвести взгляд. В нём есть что-то, что— что? Он не понимает причины, которая заставляет его не просто пристально смотреть на мужчину в ответ, но вглядываться в него. Искать что-то. Мужчине не хватает какой-то детали в чертах лица, и это не может не раздражать. Он старается вспомнить, что это за деталь, но мысли путаются: в голове туман, разглядеть что-либо за этим туманом не представляется возможным. Он дезориентирован, не может сосредоточиться и многое вспомнить. Даже самое важное, что нельзя не помнить, ускользает от него. Какой-то миг он чувствует себя беспомощным, потерянным и потерявшим, даже не имея чёткого представления, что именно он потерял, только смутное чувство и вместе с тем непоколебимую уверенность — это было нечто ценное. Его знобит, как будто мощный разряд тока до сих пор прошивает его тело. Он сжимает руки в кулаки, чтобы скрыть дрожь. Ладони кажутся одеревенелыми. Он пока что слаб. Он знает: слабость недопустима — за это следует наказание. Долгое наказание, мучительное. Как и каждое наказание, которым они подвергают его. Краем глаза он замечает яркий отблеск по левую от себя сторону. Он поднимает левую руку — механическое жужжание сопровождает и этот жест — и смотрит на неё. Вместо плоти левой руки — металл. Бионика. Он моргает. Он сбит с толку, но тщательно следит за выражением лица: он должен жёстко контролировать себя, чтобы не получить наказание. На его лице нет никаких эмоций. Ничего, кроме пустоты. Но глаза на удивление живые, в них отражается осознание. Осознание оглушительно, словно взрыв. Точно. Протез. Он забыл, что тот у него есть. Память сыграла с ним злую шутку. После того, как его вынимают из криокамеры, первые минуты всегда так. Криокамера — сколько времени прошло на этот раз? Его куратор жив? Где-то на краю сознания он слышит грубый голос (американский английский; он понимает его легче, чем какие-либо другие языки; он думает, это его родной язык, но он не уверен: он не помнит; это не ошибка, так и должно быть — никто не собирается это исправлять, потому что это не мешает ему выполнять свои функции, а остальные аспекты его существования, на которые это может повлиять, они игнорируют). Грубый голос — говорит кто-то другой, потому что мужчина перед ним молчит, да и его голос должен быть мягче, тягучее— эй, Ба— п— (Кто ты?) Другой мужчина появляется перед ним. Он старше, на нём деловой костюм. Кажется, синий. СИНИЙ. Синяя куртка— Этот мужчина не боится его. На дряблом, морщинистом лице нет страха — только губы изгибаются странным образом, выражая— выражая? Он не знает, что выражает этот изгиб губ. — С возвращением. Его куратор жив: он вспоминает голос, а следом за голосом — его лицо, и лицо перед ним — лицо куратора, но молодой мужчина— он ждал— пожалуйста. — У нас для тебя есть новое задание, Солдат, — говорит куратор и не сводит с него глаз. Солдат — это он. Кажется. Он не помнит.4
Его и раньше называли— «SOLDAT!» Обращение звучало грубо и рычаще — не только из-за тона голоса, сам язык был таков; грубый и рычащий. Агрессивный. Он не помнил, откуда он, но знал, что это не его родной язык. В этом языке было нечто чужое и дикое, было нечто пугающее и неестественное, как и в нём самом. Первое время он не понимал, что они ему говорили. Звуки сливались и звенели неразборчивым шумом в ушах. Он и потом понимал далеко не всё — высоковольтные разряды, пропущенные через его мозг и тело, препятствовали запоминанию новых слов и их значения. Чтобы овладеть новым языком, ушло много времени — больше, чем было запланировано. Миссия оказалась частично провалена, но им было достаточно и этого, и Солдат ждал наказания, потому что всегда есть наказание. Всегда есть наказание и инъекция. И боль. дисциплины невозможно добиться без боли, Солдат. Но наказание не наступило. В тот раз они были готовы потратить больше времени — лишь бы добиться результата. Им была необходима максимальная отдача от него. Им было нужно, чтобы он понимал, что они требуют от него; им было нужно, чтобы он мог изъясняться сам, когда в этом настанет необходимость. Он должен быть полезен. Бесполезный он был им не нужен. “Что нам делать с Солдатом, капитан?” "Миссия окончена. Солдат выполнил свою задачу, пока что он нам не нужен. Посадите его в криокамеру". “Так точно”. Бесполезным он не нужен и сейчас — они делают всё, чтобы Солдат усвоил этот принцип. Их методы жестоки и не отличаются деликатностью. Они сами лишены гуманизма и сострадания. Они ломают Солдата — Солдат подчиняется. Он вынужден. У него не остаётся выбора. "Я к нему не подойду. В пизду это, я жить хочу". “Не ссы. Семьдесят два часа ещё не прошли. Он подчиняется приказам. Нашим приказам. Я похож на его куратора, ты так не считаешь?” "…Ты больной ублюдок. Если хочешь совать свой хуй в медвежий капкан — флаг в руки, но меня в это не втягивай".5
Светлые волосы, голубые глаза, тонкие черты лица, уверенный взгляд, широкий разворот плеч и по-армейски короткая стрижка. Обязательно американский акцент. Его кураторы похожи между собой. Они выбирают похожих людей специально. Солдат не должен был узнать об этом, но они оставили папку на столе и ушли. Они отдали приказ «ОСТАВАЙСЯ НА МЕСТЕ» и «ЖДИ», но без тех слов приказ был не так эффективен, чтобы он стоял смирно, пока их нет в комнате. Помимо документов, в папке есть фотография. Небольшая и чёрно-белая; старая и с одним неровным краем. Солдат смотрит на неё, но не узнаёт человека на фотографии, хотя нечто знакомое в нём всё-таки есть. (истошный крик) уходи! нет, я не брошу тебя! Или он считает так из-за кураторов. "Вот же!.." “Не стой, надо забрать фото!” "Блядь, блядь, блядьблядьблядь— Как ты это допустил?!" Они застают его, когда он, не моргая, всматривается в лицо человека на фотографии, ожидая, ожидая ожидая, что что-то произойдёт. Всё вокруг вдруг стало казаться неправильным, и оно обязательно должно встать на свои места. Солдат знает, что у всего есть своё место. Ему вбили это в голову вместе с установкой на подчинение. если вещи не будут располагаться на отведённых им местах, порядка не будет. Они говорили, что его место здесь, и он не сомневался в этом. Так было до этого дня. До этой фотографии и человека на ней. Человек на фотографии заставляет его задуматься над тем, действительно ли здесь его место. "Оно видело его. Как думаешь, оно может?.." “Конечно может! Именно поэтому нам нужно—” "Это плохая идея..." “Мы ДОЛЖНЫ. Другого выхода нет”. Они отбирают фото, делают очередную инъекцию и приковывают его к креслу прежде, чем Солдат успевает найти ответ. "Мы должны доложить об этом". “Хера с два! Нас убьют, если мы доложим. Ты хочешь умереть? Я вот не особо”. "Но дополнительная процедура обнуления может привести к непредвиденным сбоям в действиях Актива—" “Нас просили не беспокоить куратора. К тому же мы уладили проблему. Всё хорошо. Состояние Актива стабильно, ясно?” "…Ясно". Он открывает глаза. Яркий свет гудящих над головой электрических ламп слепит его. Очень ярко. Глаза режет. Он щурится, привыкая. Он осторожно оглядывается и останавливает взгляд на мужчине, который стоит перед ним. — Солдат? Солдат — это он. Кажется. Он не помнит. Темнота молчит.6
ради всего, что нам свято, нужно сделать его ЗЛЕЕ. Агрессия инстинктивна и адаптивна. Его не учат механизмам подавления агрессии. Им это ни к чему. Его учат самой агрессии — чем больше Солдат проявляет её, тем больше они довольны. Солдат убивает несколько хэндлеров, которые тренируют его, убивает ещё больше спарринг-партнёров, и они не останавливают его и не наказывают. Они наказывают его, если он медлит. Колеблется. Они наказывают его, если он щадит противника вместо того, чтобы его убить. Солдат действительно пощадил одного. Он смотрел на разбитое лицо, смотрел в живые голубые глаза молодого мужчины и медлил. А потом и вовсе опустил руки и отошёл на шаг. Им это не понравилось. — Какого хуя? Что ты делаешь? Убей его! Слышал?! Это твой приказ — УБЕЙ! Он не двигался с места и не мигая таращился на молодого мужчину. Солдат молчал, но его взгляд говорил: беги, иначе ты умрёшь. Уходи. Уходи, ты ведь можешь. Он сломал ему ноги, молодой мужчина не мог уйти. Солдат злился, но злился иначе, потому что злость была направлена на него самого. Что-то было не так. В его голове что-то произошло. Он смотрел на молодого мужчину, но видел на месте его лица совершенно другое лицо. Оно не выглядело враждебным, оно не выражало страха. Лицо выражало что-то, чему Солдат не знал названия. Забыл. Это заставляло его чувствовать себя странно, как будто все внутренности оказались не на своём месте. Было странно, но ещё было больно, и он не знал, как справиться с этой болью. Она не имела физического происхождения, а его не учили устранять какую-либо боль помимо физической. У Солдата было полно вопросов, но он не получил ни одного ответа. Они не объясняли, что с ним, и не собирались объяснять. Вместо этого они обездвижили его и заставили смотреть, как убивают молодого мужчину, которого Солдат пощадил. Звуки выстрелов крайне коробили слух, вызывали такое же отвращение, что и вид ошмётков мозга на полу и тяжёлый запах крови, мочи и экскрементов в воздухе; внутри живота всё сжалось, скрутилось, Солдат задыхался, как будто лёгкие тоже заменили металлом, и кончил. Солдат не испытывал сожаления из-за смерти молодого мужчины и не испытывал раскаяния, но оставаться полностью равнодушным, как его учили, тоже больше не мог. Он чувствовал ненависть. Что-то внутри него сломалось. И Солдат не собирался это чинить. Они убивают молодого мужчину у него на глазах, а потом приковывают к специально оборудованному креслу. Он ненавидит это кресло. — Ты очень расстроил нас, Солдат. Такое поведение недопустимо, — говорят они, и в следующую секунду огромный разряд тока проходит через его голову и тело. И всё начинается сначала. Его существование — замкнутый круг. Он не знает, как это прекратить. Они не позволяют ему прекращать. Ни за что не позволят.7
Он является непосредственным участником происходящего и вместе с тем видит это словно со стороны. Словно такое уже происходило с ним прежде. Почти в полузабытьи, он прикован к жёсткой койке и остекленевшим взглядом смотрит прямо перед собой, ничего не видя — он точно ослеп; в голове роем пчёл кружат и гудят слова. Нет, это не слова. Это… цифры? три — два — пять — пять — семь — ноль — три — восемь Что это за цифры? Они остро жалят, и Солдат не может сдержать их — они рвутся с языка. Он беззвучно шевелит губами, повторяя их и повторяя. Может, повторив их достаточно раз, он вспомнит, что они значат, какой смысл они в себе хранят. Осмысления не наступает, но— Повторяя и повторяя, и повторяя цифры, Солдат понимает, что ждёт, что кто-то придёт за ним — к нему? (У него кто-то есть? Кто-то — кто?) В голове мутится. К цифрам добавляется слово, и это слово «СЕРЖАНТ». Солдат знает, что были ещё слова. Он думает, что их было ещё три, но он не помнит, какие именно эти три слова. Они замечают, как его губы шевелятся, наверное, могут даже распознать, что он говорит, потому что с каждым повтором голос становится отчётливее, и переглядываются друг с другом. «Неужели он?.. Это невозможно». "Как мы уже говорили вам, его мозг восстанавливается, сэр. С удивительной скоростью. Теперь это не просто наши предположения". «Блядь, — он кривит губы, — как же это не вовремя. Подготовьте Актива к процедуре обнуления». "Мы не думаем, что это будет целесообразно—" «Выполнять!» "Но— сэр, Актив может— Так точно". Сначала — инъекция, после которой Солдат не ощущает собственного тела, как будто все его чувства — зрение, слух, тактильность — исчезают; а потом они поднимают его, куда-то тащат. Солдат сопротивляется, и они пресекают его попытки вырваться. Они жестоки. Они всегда жестоки. И они часто делают так, что Солдат забывает об этом. Каждое откровение об их жестокости — неприятный сюрприз. К нему не подготовишься. Его приковывают к креслу, и Солдат знает, что произойдёт следом, и это его пугает. Он мычит, дёргается, но они игнорируют его. Солдат старается выбраться, но он надёжно прикован — не освободиться. Он зажмуривается, потому что ничего другого не остаётся. …я ничего не мог с этим поделать — только смотреть; но даже это оказалось мне не под силу, и в итоге я зажмурился. Мозг и тело прошибает высоковольтный разряд, и наступает агония. А после агонии не остаётся ничего — даже Солдата. Круг вновь замыкается. Замкнутый круг. Замкнутый круг. Замкнутый круг. Замкнутый круг замкнутый кругзамкнутыйкругзамкнутыйкругзамкнутыйкругзамкнутыйкругзамкнутыйкругзамкнутыйкруг— Он открывает глаза. Электрически-жёлтый свет над головой слепит его; он жмурится, осторожно оглядывается. Перед ним стоит мужчина, на мужчине тактическая форма. Острый хищный взгляд, гладко выбритое лицо. На плечах — знаки отличия. Он не понимает эти знаки отличия. Он не знает, что это за мужчина. Он ничего не помнит. — Ну что, Солдат, лучше себя чувствуешь? — говорит мужчина. Он — Солдат? — молчит. — Может, хочешь сказать что-нибудь? Солдат молчит, словно кто-то невидимый зажимает его рот ладонью, не позволяя говорить. Мужчина осклабляется. — Отлично. Солдат молчит. Темнота молчит вместе с ним.8
Солдат заперт в клетке, как зверь. (Клетка — метафора, тем не менее это место заключения). ЗВЕРЬ — это что-то чудовищно сильное, жестокое, неудержимое и бессмысленное. Именно так они воспринимают его. Но помимо этого— Они видят в нём главный инструмент своей войны. Своё оружие. Солдат не знает, сколько дней, месяцев, лет провёл в клетке. Времени для него не существует. Часов и окон в помещении с клеткой нет. Солдат так долго находится в клетке, что уже забыл, почему он здесь. Ключ от клетки лежит на столе, неподалёку от приоткрытой двери. Солдат видит и ключ, и приоткрытую дверь из-за прутьев клетки. Свобода в поле зрения, но вне досягаемости. Это ещё одно наказание. Ещё одно издевательство над ним. Солдат не сомневается в этом. Они думают, он не способен осознавать смысл таких поступков, как этот, не способен увидеть их двойное дно. Они неправы. Но Солдат держит все свои соображения при себе. Они не должны знать. Чем чаще он проявляет признаки самостоятельности и непокорности, тем чаще они приковывают его к тому креслу. Чем чаще они приковывают его к этому креслу, тем больше дыра в его голове. В его воспоминаниях. Солдат усвоил принцип — на этот раз самостоятельно. Они любят этот принцип. Принцип их устраивает: он прост и эффективен. Они используют этот принцип несколько десятилетий. Принцип заставляет Солдата безропотно подчиняться. Это устраняет множество проблем. Солдат тоже может выразить своё отношение к этому принципу. Оно отличается от их мнения. Солдат считает, что принцип неудовлетворителен. Принцип вынуждает его забывать главное, вынуждает забывать ВСЁ. Принцип заставил его забыть, откуда он пришёл и кто он такой. Они говорят, что его место здесь. Солдат слушает, кивает, когда они спрашивают, ясно ли это ему, но сомневается. Они называют его «Актив». Они называют его «Имущество Гидры». «Кулак Гидры». «Зимний Солдат». Солдат отзывается, но не идентифицирует себя с этими именами. Может быть, он не помнит, откуда он пришёл и кто он такой, но знает, что это — «Актив», «Имущество Гидры», «Кулак Гидры», «Зимний Солдат» — не он. Эти имена нужны для его деперсонализации. Для его олицетворения самого себя с Гидрой, установлению неразрывной связи с ней. Ведь они твердят, что его место здесь. Оно не может быть где-то ещё. Солдат не согласен с ними, но держит своё мнение при себе. Нужно вести себя тихо, если он хочет помнить об этом. Он ХОЧЕТ. (Он... хочет?)9
Конечно он пытался сбежать от них. Иногда у него получалось, и тогда он сбегал так далеко, как только мог, скрывался так долго, насколько хватало сил. Последний раз их база располагалась за полярным кругом, и вокруг не было ничего, кроме снега и льдов. Ему удалось скрываться от них почти неделю. Он не хотел выжить, но они нашли его раньше, чем случилось бы что-нибудь непоправимое, и вернули обратно. И вот он вновь был на базе, и вот он вновь был в клетке. После полученных увечий его тело регенерировало, но слишком медленно, как им казалось, так что не обошлось без их вмешательства. Они подлатали его, потом наказали, потом опять подлатали, чтобы его физическое состояние было на удовлетворительном уровне. Они следят за этим с особой тщательностью. Не только сейчас. Всегда. Он должен постоянно пребывать в состоянии боевой готовности. В любую минуту он может отправиться на миссию, подвергнуться смертельной опасности. Он натренирован лучше остальных — они знают, что о нём говорят и как отзываются, — но иногда складываются экстраординарные ситуации: люди с мутациями, как тот ублюдочный еврейский мальчишка или когтистый мужик из программы «Оружие Икс», или другие суперсолдаты. Русские суперсолдаты, что хуже. Они ненавидят их, потому что русские суперсолдаты ничуть не уступают по силе их собственным. Русские суперсолдаты не уступают по силе ему. Возможно, они натренированы даже лучше. В конце концов, его тренировали именно русские. К тому же численность русских суперсолдат превышает численность их собственных суперсолдат. Это заставляет их уступать русским в некоторых вопросах, учитывать их интересы тоже. Они ненавидят учитывать чьи-либо интересы, помимо собственных. Даже если у них единая организация и цели, это ничего не решает. Каждый хочет урвать кусок побольше. Они не остановятся, пока ничего не останется. Ему ли не знать.10
Когда он сопротивляется или перестаёт слушаться, или становится неэффективным и начинает давать сбои, или отказывается выполнять возложенные на него функции, или не удерживается от вопросов, особенно неудобных вопросов, они зачитывают в определённом порядке цепочку слов. желание — ржавый — семнадцать — рассвет — печь — девять — добросердечный — возвращение на родину — один — грузовой вагон На первый взгляд, эти слова и их порядок не имеют смысла, но в этих словах — он. Они не говорят ему об этом, но Солдат знает и так. Он неглуп. слышала? наш мальчик — лучший по успеваемости в своём классе! мы так гордимся тобой, дорогой. (ЧТО это?.. Солдат трясёт головой). Если бы у него была возможность остановиться и задуматься над этими словами, то, может быть, Солдат смог бы вспомнить чуть больше — чуть больше заштопать дыру, которая зияла там, где должны быть воспоминания; но такой возможности у него нет. Солдат знает, возможность никогда не появится, потому что они не могут себе позволить, чтобы он вспомнил. Когда он вспомнит, он перестанет быть удобным и покорным, а им это не нужно. Солдат знает, что вполне возможно, что он может вспомнить. Он слышал, как они говорили, что его мозг, как и тело, склонен восстанавливаться. Следом за телом и мозгом обязательно восстанавливаются воспоминания — они пристально следят, чтобы этого не случилось. Как только они замечают это, они сажают его в то кресло вместо того, чтобы оставить всё как есть. Это регулярная процедура. Даже если Солдат ведёт себя хорошо и покорно, он всё равно не может избежать её. Солдат знает, они боятся его; иначе они не делали бы этого. Они могли бы не повторять процедуру, когда в ней нет острой необходимости, но они предпочитают держать Солдата в узде. Это может говорить об одном: ими руководствует страх. Солдат привык иметь дело со страхом — настолько, что без труда может распознать его по мельчайшим деталям. Он сталкивается с ним на каждой миссии: нет никого, кто не испытывал бы страх, встретившись с ним. Они — те, кто создал его, — не исключение. Они боятся его больше, чем кто-либо ещё, потому что сталкиваются с ним каждый день и знают, на что он действительно способен. Знают, что он давно перестал быть человеком. Но они ни за что не остановятся.