Океан в её глазах

Уж полгода как минуло с тех пор, как Марья Моревна с Иваном и спутниками отправилась в путешествие опасное, Володыку Морского да Царя Еремея из плена вызволять. Много воды утекло с тех пор, много дел добрых и злых свершилось, только одолели в конце концов наши герои Кощея бессмертного и спасли тех, за кем в поход дальний отправлялись. Воротились они всей честной компанией в Царь-град да устроили пир на весь мир! Три дня и три ночи град первопрестольный возвращение государей праздновал. Успокоились буйные ветры на океане, перестали терзать сушу волны могучие. Тишь да благодать во всем Царстве-государстве наступила, даже Володыка Морской в Царь-граде на три дня задержался, дабы возвращение своё с Еремеем отпраздновать. На исходе третьего дня, отбыл он в свой подводный Хрустальный дворец и Марье повелел возвращаться.

      Босые ноги мелькали из-под расшитой исподней рубахи, споро стуча пятками по навощённому дощатому полу. То не сенная девка Авдотья спешила по важному поручению, сама царевна морская тайком пробиралась в покои царевича. Заслышав тихий говор дружинников у царской горницы, остановилась, тут же юркнув в моленную. Щёлкнула пальцами, да сдерживая смешок, послала молодцам такое видение, что те, побросав копья да пики и едва не скидывая на ходу портки, тут же бросились в задние сени. Освободив себе путь, приосанилась и легкой величавой поступью преодолела последние пять аршин до входа в опочивальню царскую.       Задержала дыхание и толкнула от себя массивную деревянную дверь. Та, против всех ожиданий, не издала ни малейшего скрипа, видать хозяин горницы был домовитым да рачительным, коль следил за тем, чтобы петли были смазаны вовремя. Сквозь приоткрытые ставни на пол лился серебристый поток лунного света, выхватывая из мрака ларь с разложенным на нем красным кафтаном, расшитым золочеными нитями. Притворив за собой дверь, Марья огляделась и тут же нашла взглядом того, к кому стремилась.       На постели, вольно раскинув руки в стороны, спал молодой царевич. Девушка подошла к нему на цыпочках и присела на край кровати, убирая от лица мягкий, непослушный русый завиток. Иван, будто почувствовав, дёрнул во сне щекою и обаятельно улыбнулся.       — Ваня… Иванушка… — мягко позвала Марья.       Пушистые ресницы дрогнули и царевич открыл глаза, сонно озираясь по сторонам. Увидев перед собой царевну, подивился и даже ущипнул себя, чтобы убедиться, что это не морок.       — Марья?       — Я, — утвердительно кивнула, нежно касаясь его щеки, огладила мягкую щетину бороды.       — Как ты здесь очутилась, любушка? — Иван сел на кровати, поймал её хрупкую ладонь двумя своими, словно птичку в силки, и прижал к губам.       — Пришла попрощаться, — произнесла еле слышно, стараясь не смотреть ему в глаза.       — Как попрощаться? Да что ты такое говоришь, краса моя? — тихий и серьёзный голос царевны пугал неотвратимостью сказанных слов.       — А вот так, Ванюша. Пришла пора нам с тобою расстаться. Морской Володыка из града вашего стольного дáвеча отбыть изволил и мне повелел на рассвете воротиться.       — Не бывать тому! — твёрдо сказал Иван.       — Ах, не бывааать?! — усмехнулась царевна. — Али супротив воли царя морского пойдёшь?       — Надо будет — и пойду! — хмуро отрезал царевич.       — Тише ты, конь ретивый, — Марья положила руку на широкую грудь мужчины, — охолонись! То вопрос решённый, и всем о том заведомо известно было.       То конечно известно было, что настанет час разлуки горькой, да только к вестям таким на деле оказался Иван не готов. Вот она сидит с ним рядом — дева, что смогла разжечь в нём чувство пылкое, негасимое, а потом враз исчезнет? Закручинился Иван, запечалился. Пред самим собой да пред очами божьими давно нарёк он Марью своею единственной суженой, нарёк бы оною и перед всем людом честным, коли б строптивица не упрямилась. Несчётное количество раз начинал царевич этот разговор, знать пришло время начать сызнова:       — Послушай, душа моя, отчего не пойти нам на поклон к царю-батюшке Еремею да к Володыке Морскому, отчего не просить их смилостивиться над нами и уговор нарушить, авось своего и добьёмся?       — Не знаешь ты о чём просишь, Ваня, — со вздохом отвечала ему царевна. — Еремею-то может и всё равно, которая из дочерей морских его невесткою будет, а вот батюшка мой судьбу мою ещё сызмальства решил, положив мне быть заместо себя Володычицей Морскою. К тому меня с детства готовили, ратному да государеву делу обучали. Нельзя всё назад возвернуть, инда коли мы с тобою чело разобьём, просивши.       — Что же нам делать, Марьюшка? — Иван рванул ворот своей рубахи и приложил ладонь царевны прямо к обнаженной груди напротив сердца. — Чуешь? Лишь тебя завижу, а оно уж бьётся точно птица в клетке, да выскочить норовит. Не смогу с другой быть, не смогу на неё так же глядеть, всегда в мыслях и сердце моём лишь ты одна будешь, краса моя ненаглядная.       Горько стало царевне от его слов, тёмной рябью подернулись глаза синевы океанской, ибо чувствовала она то же самое. Думала после любви к Чародею, Кощеем растоптанной, очерствело сердце девичье навек, да видно ошиблась. Словно цепями к себе приковал её статный молодец, рядом с ним и небо светлее казалось и мысли радостней. Окружил заботой, да так что вместо лютой стужи разгорелся в груди пожар яростный. И пуще неволи боялась Марья в пожаре том сгинуть.       — Сможешь, коли надобно будет, — царевна осторожно отняла руку от его груди и взяла Ивана за плечи, слегка встряхнув. — Варвара — девка красивая, стати и мудрости ей не занимать. С такой и на пиру и на людях не стыдно появиться, будет тебе верной женой да подмогою. Сыновей народит — славных витязей, печатью морскою отмеченных. Дюже сильными будут да пригожими… — замолчала Марья, не в силах продолжить, ибо каждое слово жалом аспида ядовитого нутро царапало. Осерчала на себя за малодушие да на Ивана накинулась: — Отчего ж молчишь ты, соколик мой ясный?       Чем больше говорила Марья про сестрицу свою, тем ниже опускалась буйная курчавая голова царевича. Ясные серые очи будто тучами заволокло, да меж бровей соболиных глубокая складка залегла. На последних словах вскинулся мóлодец, будто конь удалой под седлом ездока неопытного, огорошил правдой горькою:       — Что сказать — не ведаю, да только окромя тебя, Марья, судьбу свою ни с кем связывать не желаю!       И радостно стало царевне и больно, и смеяться захотелось и навзрыд расплакаться. Силою она царевича во стократ превосходила да только почувствовала, как воля её железная по швам трещит, готовая лопнуть, точно пузырь в пене морской. Только не могла она позволить себе такой слабости, а потому, закрыв глаза, призвала все силы стихии себе на помощь. Лишь бы выстоять, не сломаться, убедить Ивана, что надобно воле отцовской следовать!       — Внемли голосу разума, Ванюша. Ты — будущий государь, на тебя твой народ равняться должен, негоже царевичу холостым мыкаться. А я всегда рядом буду, море-океан от града первопрестольного недалече. Ежели лихо какое или супостат на земли твои набеги вершить станет, поднимусь из глубин морских и подле тебя на поле брани буду врагов твоих без устали разить.       Поморщился Иван от её слов, словно от пощечины. Схватил ладони белые, словно из слоновой кости выточенные, да прижал их к жарким губам по очереди:       — Я ложе с тобой делить хочу, краса моя, да престол царский, а не поле бранное да подвиги ратные! — сказал с отчаянием. — Потому что люблю я тебя, Марья Моревна, Царевна морская и хочу быть тебе мужем!       — А коли так… — одарила взглядом, будто пламенем полыхнуло, — будь мне мужем, но лишь на эту ночь! Ежели любишь меня, люби со всем жаром, на какой только способно твоё сердце, до рассвета буду тебе женой, а с рассветом исчезну. Сохраню на память о тебе всё, что сегодня меж нами сбудется. И пусть греют меня воспоминания на холодном дне морском веки вечные.       С этими словами поднялась Марья, вышла на середину горницы, расплела косу длинную да тряхнула копной волос пышных, в лунном свете синевой отливающих, расплескались они по плечам её, что морские волны. Потянула царевна у вóрота за тесьму тонкую да сняла браслеты наручные, у запястьев рубашку нательную в рукава пышные собирающие. Повела плечом округлым, и рубаха наземь облаком белоснежным скользнула. Заискрилась кожа в лучах светила полночного, как водная гладь, засверкала. Сделала шаг к Ивану навстречу, покрутилась — не таясь, не скрываясь, всю себя мóлодцу показывая. Оторопь от такой красоты царевича взяла, даже слóва вымолвить не смог, лишь глаза ещё боле затуманились, поволокой желания подернутые.       — Гляди на меня, Ваня, гляди и запоминай! Никогда боле под покровом ночи с глазу на глаз не свидимся. Одна эта ночь у нас с тобой и есть.       Поднялся тут Иван-царевич, скинул рубаху через голову и тоже встал перед Марьей: ростом великий, широкоплечий да статный.       — И ты гляди, Марьюшка, очей ясных не отводи стыдливо, гляди, чтобы знала от чего отказываешься.       Обхватил Иван лицо разрумяненное ладонями шершавыми, к булатным мечам да саблям привыкшими, да утонул в очах бездонных. Синими водами в глубине тех очей сам океан переливался, неторопливым плеском своим по Ванькиной свободе панихиду справляя.       — Приворожила меня, чаровница, — наклоняясь шепнул царевич, — да так, что ежели и отрывать от сердца, то лишь с мясом получится. Век тебя теперь не забуду, Марья Моревна, — обняв тонкий девичий стан, подхватил на руки свою зазнобу ненаглядную, приник к устам сахарным да понёс на перины пуховые.       В перине той, как в облаке мягком тонули, жаром нагих тел друг друга опаляя. Марья, руки в волосы кудрявые запустив, озорные завитки на пальцы накручивала, по плечам да груди царевича поцелуи жгучие рассыпала, как рубиновые самоцветы горящие. Обнимала, миловала, ластилась. Бёдрами крутыми вокруг стана обвивалась, ещё ближе к себе Ивана притягивая. А царевич над ней, будто коршун над белой лебедушкой высился, плечами мускулистыми поигрывая, каплями пота на гладкой коже поблескивая. Шею белую до грудей наливных ладонью оглаживал, стоны хриплые с губ сцеловывал. Стоны те только крепче царевича распаляли да задорили, заставляя ум затуманиться. То волной стремительной, яростной на царевну обрушивался, то ласкал робко, трепетно, в очи синие нежно заглядывая, обещал любить веки вечные.       Так во мраке беззвёздном, таинственном стала Марья Ивану не токмо невестой — супружницей. Не золотом церквей да чадом кадил, самой ночью да луной на счастье с ним венчанной. Обоюдным вскриком скреплён был обряд сей свадебный да кровью из губы Марьиной, в порыве страсти насквозь прокушенной. Откинулся царевич на подушки, обессиленный, потянулся царевну молодую обнять. Прошептал на ушко ласково:       — Моя ты, Марьюшка, и того ничто теперь не изменит.       — Твоя правда, Ваня, — усмехнулась царевна невесело, синеву глаз океанскую на него выплёскивая, на груди мужской широкой калачиком сворачиваясь, — уж и кости твои во сырой земле сгниют, а моя любовь к тебе всё со мною будет и нисколь меньше не станет.       — А ежели увидеть тебя захочу да так что невмоготу станет, что тогда, Марья? — спросил Иван серьезно.       Задумалась Марья Моревна: видеться боле с царевичем после восхода солнца она и не помышляла — не могла поступить так с сестрицей младшенькой. А вот помощь её могла Ивану в лихой час понадобиться, в конце концов и Варвара здесь будет царствовать, а защитить кровь родную — её прямая обязанность.       — Будь по-твóему, Иван! Подарю я тебе свирель волшебную, — щёлкнула пальцами, и прямо перед изумленным царевичем на ладони девичьей дудочка деревянная появилась, — коли беда на порог твой явится и увидеть меня захочешь, придёшь на берег моря-океана да в неё заиграешь — из любого места во дворце морском тебя услышу. Но не обессудь, явлюсь пред очи твои только ежели опасность тебе будет грозить великая, а просто так, Ваня, после ночи сегодняшней не надобно нам с тобой больше видеться.       Горько вздохнул Иван, но дудочку волшебную взял, как великую драгоценность, прижал к сердцу. Знал наверняка — ею воспользуется, ибо жизни своей уже без Марьи не мыслил. И впервые долг, что ему заплатить по велению царя-батюшки суждено было, камнем пудовым на шее почудился.       Всю ночь не смыкал Иван глаз, боясь упустить тот час, когда Марья уходить соберётся. Неотрывно глядел на неё, опасаясь, что чуть он задремлет, как та пеной морской в объятьях его растает. Но под утро всё ж разморил уставшего царевича сон богатырский. Только смежил Иван очи ясные, как приподнялась на ложе дева морская, к дыханью ровному прислушиваясь. Огладила щеки его румяные, мягкую бороду, русые локоны с чела убрала аккуратно да в последний раз к устам любимым прижалась. Уходя, обернулась, и сердце будто иглой ежа морского пронзило — даже во сне царевич крепко сжимал в ладони подаренную свирель волшебную.       Уж рассвет позолотил небосвод над Царь-градом, когда юрким морским угрём проскользнув мимо стражников задремавших, Марья вышла во двор и, гнедого коня оседлав, припустила во весь опор в сторону моря. Путь тот не отнял у неё много времени и уж скоро предстала она пред очами своего батюшки — Царя Морского, Володыки Истинного.       — Долго же ты, Марья, — молвил он, поморщившись. — Ступай к сестре, помоги ей собраться. Днесь отправляется Варвара в Царь-град. Некуда боле свадьбу откладывать да и не дело это.       Марья покорно главу склонила, с батюшкиным решением соглашаясь. Океан вокруг них тихими журчащими волнами переливался, возвращению Володыки радуясь. Тут и там в толще вод стройные косяки мерцающих в солнечных лучах своими чешуйчатыми боками рыбёшек сновали. Щуки-стражницы мимо гордо и величаво проплывали и даже старый советник — премудрый Пескарь сегодня как-то особенно празднично выглядел.       Следуя многочисленными коридорами Хрустального дворца в спальню сестры, царевна разглядывала коралловые колонии, разросшиеся на террасах, россыпи перламутровых раковин и причудливых моллюсков под ногами так, будто видела всё это впервые. И думала. Непрестанно думала о том, какой мир предпочла бы, будь у неё возможность выбирать. И ответ, что зрел в глубине её сердца, отнюдь не порадовал бы батюшку Морского царя.       Постучав в дверь, скорее чтобы возвестить о своём прибытии, нежели чем испросить разрешения войти, царевна стремительно ворвалась внутрь.       Варвара крутилась у большого зеркала, обрамлённого жемчугом, морскими звездами и переливающимися самоцветами, и примеряла к себе платья разные, какие-то отбрасывая в сторону, а какие-то складывая в объёмистый ларь, который стоял тут же. Завидев сестру, она побросала наряды и, вмиг очутившись рядом, царевну в крепкие объятия заключила.       — Сестрица! — оглушила звонким голосом. — Наконец-то вернулась! Уж поди и забыла меня совсем, — и девица крепко расцеловала Марью в обе щеки.       — Тебя забудешь! — рассмеялась царевна. — Как ты тут одна справлялась?       — Как видишь! — с гордостью вздернула носик младшая. — В Подводном царстве спокойно было, мне Пескарь помогал.       — Советник? — подняла брови старшая. — Не думала, что ты к советам чужим когда-либо прислушиваться станешь. Знать моя сестрица младшенькая и впрямь выросла!       — Подводным царством править — не серёжки выбирать, — резонно заметила Варвара и, хитро улыбаясь, воскликнула: — Ну?! Каков он, сказывай скорее!       — Кто он? — растерялась Марья Моревна.       — Ну как же, жених мой сосватанный! — Варя повернулась обратно к зеркалу, снова принимаясь прикладывать к себе наряды. — Хорош ли собой?       — Хорош, — на хрупкие девичьи плечи легли сзади две тяжёлые ладони, и Варвару оторопь взяла от того, насколько серьёзным и глухим стал голос Марьи, будто из-под толщи воды прозвучал, — ты… береги его, Варя. Земной люд хрупкий очень, а он особливо…       — Ты подле него столько времени провела, пока вы батюшек наших вызволяли… как думаешь, хороший муж из него выйдет? — беспечно продолжила ворковать младшая сестра, теперь примеряя к выбранному платью бусы и не замечая, как старшая изменилась в лице.       Губу до крови закусив, Марья отвернулась, сгребла с кровати все наряды и бросила их в открытый ларь.       — Бери все, зачем выбирать?! — нарочито весёлым голосом молвила, стараясь чувств истинных не выдать, что порывами ветра штормового рвали на части сердце, будто худую парусину на ладье.       Она не боялась, что Варвара увидит выступившие на глазах слёзы, уж что что, а под водой слёзы тут же становились частью океана, будто и не было их вовсе. Только боль, ядовитым шипом «тернового венца» застрявшую в груди, от сестры скрыть было не так-то просто, однако, царевна готова была постараться.       — Марья, — голос сестры звучал обеспокоенно, — почему молчишь? Расстраивать меня не хочешь? — на лице девушки отразились понимание и грусть. — Знать не очень хороший муж из него выйдет… — руки красавицы бессильно опустились, роняя на пол платье и нитку жемчуга, которая, не выдержав, рассыпалась и переливающимися перламутровыми горошинами растеклась по полу.       — Ну что ты, глупая, — Марья взяла личико сестры в свои ладони, заставляя себя улыбнуться, — он будет самым лучшим, самым прекрасным мужем!       Варвара просияла и прижалась к её груди, а у царевны будто щипцами из калёного железа сердце вынули. Не думала она, что самым тяжким испытанием, выпавшим на её долю станут не битвы с навками, Лихом да Кощеем, а разговор об Иване с собственной сестрой.       — Ты ведь будешь на моей свадьбе присутствовать? — с надеждой спросила младшенькая.       — Нет, Варюша, — поспешила ответить царевна, — батюшка будет, и того достаточно. Кто-то должен же за Подводным царством в его отсутствие приглядывать, нас и так долго не было. Мы с тобой, сестрица, тут простимся, на дне морском. Жизнь длинная, всё равно ведь ещё свидимся.       — Свидеться то свидимся, — вздохнула Варвара, — только мне бы куда легче было, если б я знала, что ты рядом.       Обняла Марья Варвару-красу крепко да призадумалась. С одной стороны — с сестрицей навек распрощаться придётся, с другой — видеть Варю в подвенечном платье рядом с Иваном, её Иваном, было выше всяких сил. Боль ядовитыми чернилами каракатицы в кровь прыснула, а грудь будто чугунным якорем придавило. Ежели прибудет на ту свадьбу Марья, свадьбе той вовек не бывать, только сестре о том знать не надобно. А посему — Марье в Царь-град наперёд путь заказан.       — Вели стражникам за мной послать, как отбывать время придёт, — устало сказала Марья, — пойду прилягу покамест.       Варвара лишь кивнула и снова уж по какому разу занялась пересмотром нарядов. Она места себе не находила от волненья, а потому хотела занять себя хоть чем-то, лишь бы не думать да не кручиниться о судьбе, что ждала её на чуждой и такой непохожей на морской мир земле.       Ввечеру от ворот Хрустального дворца отъехал целый обоз с телегами, гружёными добром всяческим: нарядами, жемчугами, самоцветами, драгоценностями да безделицами, Варвариному сердцу дюже милыми. Отряд щук-стражниц тот обоз сопровождал да маленькая хрупкая фигурка верхом на морском коньке. На середине пути фигурка отделилась, проводила взглядом процессию, пока та из виду не скрылась, да, коня пришпорив, поскакала не обратно во дворец, а совершенно в другую сторону.