Неизвестные факты из биографии господина С.

Таканори не помнил, сколько просидел у себя в комнате, стараясь не заснуть, но под утро, когда небо за окном заалело, все-таки не выдержал и улегся в кровать, подтянув ноги к груди и уткнувшись носом в подушку. Едва закрыв глаза, он провалился в сон, и с первых же секунд было понятно, что это опять такой сон. В этот раз он оказался в чьей-то маленькой и страшно захламленной кухне, причем, захламленной даже не кухонной утварью, а какими-то совершенно неожиданными вещами. Например, на подоконнике стояла древняя пластмассовая лампа в виде странной собаки, а на полу под ней – еще более древний массивный радиоприемник в деревянном корпусе. Несколько табуретов были сдвинуты в угол, а на испещренном следами стаканов и ожогами сигарет столе источала смрад огромная набитая окурками пепельница. Прикрытая газетой тарелка на том же столе пованивала рыбной копотью, а стоящие вокруг нее пустые бутылки из-под вина и пива вгоняли в диссонанс своими весьма недешевыми этикетками. Интересно, кто это в такой обстановке пьет хорошие итальянские вина, закусывая – Таканори приподнял газету – копеечным, закопченным до стеклянности кальмаром? В этот момент откуда-то из-за стены донесся звук, очень характерный полу-стон, полу-выдох, и Таканори замер, невидящим взглядом уставясь на смутно знакомое черно-белое лицо с передовицы «Асахи Симбун». Некто Миядзава Киити, новый премьер-министр, сдержанно улыбался репортерам… с ума сойти, какая сказочная древность. Куда его занесло в этот раз? И в когда? За стеной снова застонали, теперь уже громче, Таканори вздохнул. Кажется, сорвавшееся с цепи подсознание считало его вуайеристом, но меньше всего на свете он сейчас хотел бы смотреть, как кто-то в этой нелепой квартирке занимается сексом, причем, он-то уже знал, кто… А придется. Иначе из морока не вынырнешь. Он прошелся по узкому темному коридору и, собравшись с духом, заглянул в дверной проем спальни. И застыл, ошеломленный. На расстеленном на полу футоне на четвереньках стоял абсолютно обнаженный, прикрытый только спадающими по плечу до пола волосами Сакураи-сан. Его юное лицо было знакомо искажено от боли или удовольствия, распахнутые глаза слепо смотрели прямо на Таканори, а тот, второй – не в фокусе, размытый, только силуэт и мягкое сияние, будто нимб, вокруг – стоял на коленях позади него и толкал, выбивал из Сакураи-сана эти горячие выдохи-стоны. Второй что-то утешающее ворковал, его руки шарили по спине и бокам Сакураи-сана, но Таканори не слышал и не видел ничего, только слезы, текущие по разгоряченным щекам, только темные искусанные губы, заломленные брови. В какой-то момент второй почти лег на него, прижался щекой к щеке, целуя в скулу, шепча что-то на ухо – и Сакураи-сан совершенно счастливо улыбнулся, прикрывая глаза и склоняя голову к плечу, открывая шею. Почти оглохнув от звона в ушах, Таканори заворожено глядел, как острые, как стилеты, зубы впиваются в кожу, как из-под жадных губ второго проливается на простыню тонкая почти черная струйка. Как тонкие, но неожиданно сильные руки крепко держат бьющегося в оргазме или предсмертной судороге Сакураи-сана, как тот кричит уже во весь голос, запрокидывая голову… и оседает, стекает на футон обмякший и безжизненный, невероятно бледный в черной луже растекшихся вокруг волос. И на простыне рядом с ним – красное, теперь уже точно совершенно явно красное – пятно… Таканори развернулся, чувствуя давешнюю дурноту, ринулся, куда глаза глядят – коридор, какая-то очередная затхлая комната, темнота, темнота, где же здесь выход?.. Какая-то из дверей туго подалась перед ним, и он наконец вывалился наружу, согнулся пополам, упершись ладонями в колени, пытаясь отдышаться, унять тошноту. Выпрямился, откинувшись на стену, огляделся по сторонам. Сон и не думал заканчиваться. Теперь он был совсем в другом доме – светлые стены, окна от пола до потолка, а за окнами – тишина заросшего травой и кустами двора. Вычурные люстры из черного стекла, стулья с красной бархатной обивкой, и пушистый светлый кот, примостившийся на одном из этих стульев… Пожалуй, Таканори мог догадаться, в чьем доме он сейчас. Это не кончится, сон этот – не кончится до тех пор, пока Таканори не увидит что-то. Не поймет. Но что же еще он должен увидеть, чтобы… чтобы не просто понять, не просто отчаяться, но наконец смириться с тем, что Сакураи-сан – не ровня ему. Ни в каком из смыслов. Они не будут ни любовниками, ни друзьями, ни даже приятелями. Таканори навсегда останется кохаем, младшим, забавным и милым, иногда докучливым и никогда не воспринимаемым всерьез. Не приблизиться. Даже когда видишь… Он снова остановился на пороге – теперь уже гостиной. Сакураи-сан и тот, второй, теперь сидели в большом кресле. Второй был сверху, и Таканори видел только его черные кудри до поясницы и белые ягодицы, стиснутые пальцами Сакураи-сана. Еще было видно, как темный крупный член скользит между этих ягодиц, и он обреченно наблюдал за этим движением, не в силах отвести глаз. В груди снова закололо, будто бы Таканори не хватало дыхания, глаза защипало. Не от ревности, нет. От безнадежности. Любовники застонали в унисон, руки Сакураи-сана скользнули по спине, по бедрам, беспорядочно и жадно хватаясь, притягивая гибкое тело второго к себе. Тот запрокинул голову с протяжным криком, насадился до упора, содрогаясь… Таканори зажмурился, чувствуя, как по щекам течет горячее. – Упрямец, – сказал второй через какое-то время, наполненное тихими вздохами и звуками поцелуев. – Долго еще будешь упорствовать? Ты не молодеешь, а проводить вечность в дряхлом теле совсем не так увлекательно, как в крепком и здоровом. У него был очень знакомый голос, и, в общем-то, Таканори было не нужно даже заглядывать ему в лицо, чтобы понять, кто он. В этот раз без сюрпризов. – Я же объяснил свою точку зрения, – негромко ответил Сакураи-сан, его голос звучал непривычно мягко и просительно. – Я не хочу… я не могу пережить их всех. Это будет бессмысленная вечность, исполненная сожалений. – Ты очень ответственный молодой человек, – хмыкнул второй. – Но хотя бы раз в жизни тебе следовало задуматься о собственной ценности безотносительно других. Таканори проморгался от слез и успел увидеть, как второй грациозно встает с колен Сакураи-сана, делает шаг в сторону, и тот, будто привязанный, поднимается за ним следом, тянется. Совершенно обнаженные оба – Таканори со странным отстранением наблюдал, как второй ведет Сакураи-сана к огромному, в пол, зеркалу, как они вдвоем встают у него, рука в руке, плечо к плечу. Второй был ожидаемо ниже и изящней широкоплечего Сакураи-сана, и эти волосы почти до талии – словно за прошедшие с предыдущего сна годы они поменялись местами не только в постели. Теперь второй выглядел совсем юным в своем зеркальном отражении, а Сакураи-сан… он был немного моложе того, кто смеялся и дразнил Таканори в библиотеке, но было понятно, о чем предупреждал второй. Возраст. Обычный человеческий возраст. Еще десять лет и избалованный юностью вампир больше не захочет Сакураи-сана. И тот это понимает. И заранее смирился, хотя, очевидно, до сих пор влюблен и готов на все… на все, кроме того, чтобы уступить. – Посмотри, что ты теряешь, – сказал второй, кивая на зеркало, и Таканори увидел медленную невеселую улыбку на губах Сакураи-сана. – Я всегда знал, что однажды потеряю вас. Такова жизнь. – Глупый, – второй порывисто обернулся, притягивая его к себе за шею, страстно поцеловал, прижимаясь всем телом. – Ты не потеряешь меня, Атсуши. Я уже не смогу без тебя. Без твоей улыбки. Без твоей сладкой крови, что бьется во мне, даря настоящие чувства. Это я однажды потеряю тебя… из-за твоего упрямства! Сакураи-сан снова улыбнулся, кладя руки второму на узкую талию, глядя ему в глаза так влюбленно, что у Таканори закружилась голова. – Если я стану таким, как вы… вы тоже потеряете меня. Вы не сможете меня пить. Вы не сможете заниматься со мной любовью. – Но ты будешь жить! – в голосе второго было столько страстной убежденности, столько чувства, что это было почти больно. – Эти удивительные глаза будут сиять, эти невероятные губы будут улыбаться... Что еще можно пожелать от вечности? Только такого друга как ты – всегда рядом. Сакураи-сан опустил голову. – Простите меня, Иссэй-сан, – сказал он тихо. – Но я недостоин вечности. Не тогда, когда те, кого я люблю, вынуждены умирать. Иссэй грустно усмехнулся, обняв его лицо ладонями, провел большими пальцами по высоким скулам. – Ну что же, я хотя бы попытался, – сказал он. – Не плачь. Ты, конечно же, прав. Я просто эгоистично не хочу оставаться в одиночестве. – Вы никогда не будете в одиночестве. Вы не умеете. Как и я. Созданные для одиночества и не умеющие с ним справляться... Может быть, только это и держит нас вместе? В глазах Иссэя мелькнуло что-то острое и почти опасное. – Однажды я обижусь и выпью тебя досуха. Сакураи-сан очень серьезно кивнул. – Это единственная смерть, которой я бы не стал сопротивляться. Они смотрели друг другу в глаза больше минуты, будто обменивались мыслями без слов, а потом Иссэй скользнул вниз, становясь на колени, его волосы взметнулись, пальцы впились в бедра Сакураи, притягивая их вплотную, и тот вздрогнул, задохнувшись, тихо вскрикнул. Таканори видел, как знакомо бледнеет его лицо, как слабеющие пальцы зарываются в кудри Иссэя. Как тот поднимает голову, и его рот – кроваво-красный, темные капли текут по подбородку. – В последний раз, Атсуши. Я предлагаю тебе в последний раз. И Сакураи-сан качает головой с таким невыразимым сожалением и любовью, что у Таканори снова наворачиваются слезы на глаза… Он проснулся в ту же секунду, как отвернулся от любовников, – с колотящимся сердцем, абсолютно мокрый в сбитых комом простынях. Сил подняться не было никаких, его будто через мясорубку провернул и вчерашний вечер, и эта ночь, полная снов о чужой безнадежной любви. Все его сны с тех пор, как он попал на этот остров, были об одном – о любви, которая не приносит счастья. Если ему когда-то и хотелось попасть внутрь головы Сакураи-сана, знать, о чем он на самом деле думает, что чувствует, то сейчас единственное, чего Таканори отчаянно желал, – вырваться из этой паутины страстной тоски. Вся любовь Сакураи-сана, что он видел, несла ему только боль, разлуки, невозможность быть вместе в самом обычном, прозаическом смысле. Таканори лежал в постели и плакал от жалости – к себе, провалившемуся в чувство к недоступному человеку; к Сакураи-сану, увязшему в десятках, а, может, и сотнях бесконечных связей, ни одна из которых не приносила ему облегчения и радости… И снова к себе – потому что несмотря ни на что ему все равно так хотелось быть одним из этих сотен-десятков. Глупо, глупо! Конечно же, Таканори не тешил себя надеждой, что вот он бы все исправил, сделал то, на что оказался не способен никто из его любовников… В конце концов, он не был совсем уж дурачком и понимал, что Сакураи-сан выбирает для своих чувств только тех, с кем не сможет полноценно быть вместе. Было ли это последствием душевной раны, стремлением себя наказать или подсознательным желанием испытывать сильные болезненные чувства, которые необходимы ему для работы, Таканори гадать не брался. Какая разница, почему, если он сам в эти критерии явно не вписывается?.. Время уже подходило к полудню, а он все лежал в кровати, не в силах заставить себя выйти из спальни, посмотреть в глаза всем этим людям… или не очень-то и людям? Было стыдно, тошно и тоскливо. А еще очень хотелось есть, даже мысль о вазе со сладостями где-то в недрах дома вызывала острый спазм в желудке. Он уже раздумывал, насколько велика вероятность, что у него получится незаметно просочиться в ванную, а потом – быстро сбегать до кухни так, чтобы никого не встретить, когда в дверь спальни постучали. Сердце панически забилось, Таканори зачем-то натянул на себя одеяло, закрываясь по шею. – Кто там?.. – Это я, – раздался голос Хиде. – Можно войти? Таканори нервно хохотнул – вот бы ему быть таким тактичным вчера… – Заходи. Тот вошел, аккуратно и плотно прикрыв за собой дверь. – Слушай, – сказал он неловко, с сомнением глядя на замотанного в одеяло Таканори. – Ты… извини, что тебе пришлось это все увидеть. Таканори моментально стало жарко от стыда, он неловко выкрутился из одеяла и сел на край кровати. – Это ты извини, – сказал он. – Мне не положено было на это смотреть, но я повел себя ужасно… просто кошмарно бестактно. Я не должен был врываться. Прости, пожалуйста. – Да ничего, – Хиде с облегчением рассмеялся и наконец сел в кресло, все еще настороженно на него поглядывая. – Надеюсь, ты не остался голодным из-за меня, – ляпнул Таканори и тут же сморщился от неловкости. – Извини… что я несу. – Да ничего… – повторил Хиде, качнув головой. – Со мной все в порядке. С Аччаном тоже. Вы поговорили вчера, да? – Ага… – Таканори кивнул. – Теперь не знаю, как ему на глаза показаться… Я такой дурак! Он потер лицо ладонями, остро ощущая неловкость, но Хиде только вздохнул, кивая. – Не переживай так. Аччан не станет о тебе думать хуже, только потому что у тебя к нему слабость. Даже наоборот… – Все так очевидно?.. – Ну… Вежливый Хиде… – А ты? – спросил Таканори неожиданно для себя. – Ты его… ты с ним… – Нет, – торопливо ответил Хиде. – Он мне просто помогает. Я же говорил – он щедрый. Аччан понял про меня еще в школе – он же знал моих родителей и всегда чувствовал всякие такие… странности. Так что, может, ему любопытно было поначалу, а потом… это что-то вроде дурной привычки. Сложно отказаться, когда есть возможность. – Он мне сказал, – кивнул Таканори. – Что это приятно. – Ну да, – рассмеялся Хиде. – Наверное. Когда пьешь из бедренной артерии, это особо заметно, знаешь ли. Таканори неожиданно для себя смутился, помотал головой. – И тебя это… ну… – Да я привык, – философски усмехнулся Хиде. – Рядом с Аччаном быстро привыкаешь, что телесное возбуждение – это, в общем-то, вещь настолько обычная, что тут и обращать внимание не на что. Таканори принужденно рассмеялся. Хотел бы он относиться к этому так же просто как Хиде… – Ты есть не хочешь? – внезапно спросил тот, и Таканори с облегчением кивнул. – Ужасно просто хочу. – Ну тогда… одевайся? Я готовлю говядину и чахан на вечер, чахан, знаешь, лучше, когда немного постоит… Не было никакого страха или стеснения. Казалось бы – вот, перед тобой самый настоящий вампир, он пил кровь, и ты видел это своими глазами… Но Таканори с удивившей его самого легкостью воспринял и то, что Хиде пьет кровь, и то, что Имаи-сан, по всей видимости, перекидывается в разных животных. То, что Толл заклинает мертвецов, на этом фоне вообще воспринималось незначительной милой особенностью. Было интересно, чем же таким отличается Юта, кроме умения готовить фантастические блинчики с клубникой, но спрашивать напрямую было неловко, и Таканори решил, что наверняка скоро узнает и так. В конце концов и двух суток не прошло, как он узнал почти все тайны участников BUCK-TICK, так что, или он невероятно проницателен, или… или же ему просто показали это все специально. Позволили узнать, подвели к каждому из открытий. Возможно, вчерашняя эскапада с влетанием в спальню Сакураи-сана была и незапланированной, но почему-то Таканори думал, что рано или поздно ему бы пришлось узнать о Хиде. Возникал только один вопрос: зачем? Зачем он здесь? Для чего оказался в курсе всех этих тайн, о которых предпочел бы не подозревать? Подозрения, жуткие предположения и тоска терзали его сильнее, чем страх за собственную жизнь в замке, набитом сверхъестественными существами. – Так зачем же ты ворвался ко мне среди ночи? – в свою очередь спросил Сакураи-сан, едва они расположились для очередного сеанса. Сегодня он был одет как для официального интервью – костюм, рубашка, даже туфли надел по такой-то жаре. Вот только даже наглухо застегнутая одежда не экранировала идущее от него манкое излучение, похожее на жар, исходящий от очага, ветер, налетающий в пустыне… Таканори покачал головой – сегодня, сейчас, после всего случившегося вчерашние переживания казались такими несущественными. – Я увидел оставленное Имаи-саном белое перо, – сказал он почти равнодушно. – Вчера мне казалось важным узнать… понять, что вообще происходит. – Сегодня уже не кажется? Таканори зажмурился, сдерживаясь. Гнев, растерянность, обида неожиданно накатывали волнами, очень несвоевременные и абсолютно бесполезные эмоции. – Сегодня мне кажется, что вы играете в какую-то игру, – сказал он наконец. – И я не о… не об этом. Он неопределенно взмахнул рукой, но Сакураи-сан тут же будто как-то подобрался, сконцентрировался, в мгновение ока захлопнувшись и перестав излучать горячий ветер. Сразу же стало зябко, по сердцу плеснуло почти отчаяньем, но так стало определенно легче – и думать, и говорить. – У меня ощущение, – выговорил Таканори, тщательно подбирая слова, – что вы… вы делаете это нарочно. Показываете мне это все. Что никакая биография от меня вам не нужна, вы с самого начала планировали… что? Свести меня с ума? Использовать в каких-то своих целях? Подготовить к чему-то? Он устало перевел дыхание, едва удержавшись от всхлипа. – Я не могу так больше. Правда. Еще эти сны… – Что тебе снится? – неожиданно жадно спросил Сакураи. – В этом все дело, да? В снах? Таканори смотрел на него и видел, что тот колеблется, явственно борется с собой, не зная, какое решение принять. – Пожалуйста, – попросил он снова. – Если вы не планируете убить меня или принести в жертву… или еще что-то такое. Да даже если и планируете! Расскажите мне. Я не справляюсь сам. Помогите мне. Не мучайте больше… – Я вовсе не собирался тебя мучить, – дрогнувшим голосом ответил Сакураи-сан. Он хмурился, кусал губы, растерянный и сам почти физически уязвленный. – Это часто бывает неприятно, но это необходимо. Никто тебя не убьет и не принесет в жертву, просто… Тебе придется узнать кое-что о себе и научиться с этим жить. Таканори закрыл лицо ладонями. Было так тошно, так… унизительно. Конечно, он с самого начала понимал, что все его надежды на хоть какую-то взаимность абсолютно провальны, и не позволял себе слишком много мечтать. Но в минимальной человеческой симпатии со стороны сэмпая он был все-таки уверен… А оказалось, что и симпатии никакой нет. И все эти задушевные разговоры, обещание, впускание в святая святых… Это все было только пунктами в списке необходимых действий. Сейчас, честное слово, Таканори было плевать, к чему должны привести эти действия. Даже если Сакураи-сан сейчас ему объявит, что он – избранный и призван защитить планету от темных сил, Таканори вряд ли почувствует себя более значимым… – Простите, – сказал он наконец, роняя руки на колени. – Я веду себя глупо. Сакураи сан помолчал какое-то время, а потом тихо сказал: – Мне не было еще и двадцати, когда я узнал, что Хисаши – оборотень. Это знание разбило всю мою жизнь, разделило на до и после. Поверь мне, я знаю, что такое – вести себя глупо. – Вы… так любите его… – Очень. И он… он тоже меня любил. Но я не мог конкурировать с его новой, интересной, гораздо более насыщенной жизнью. И я отошел. Отпустил его, причинив боль и себе, и ему. Просто потому что не смог смириться с тем, что не буду главным интересом в его жизни. Всегда будет многообразие ощущений в звериных формах, всегда будут приятели-оборотни, с которыми можно позволить себе гораздо более интересный досуг, чем со мной. Я ощущал себя маленьким, бессмысленным и ничтожным, и страстно не хотел, чтобы Хисаши тоже воспринимал меня таким, поэтому оттолкнул его. Очень такое… эгоистичное поведение. Таканори помотал головой, невольно краснея. – Не стыдите меня, пожалуйста. – И не собирался. Я просто хотел сказать… переходный период – это всегда тяжело. В любой момент что-то может пойти не так… и именно для этого ты здесь. Чтобы мы могли помочь тебе. Поддержать. Сделать все наиболее безболезненным способом. Получается, правда, так себе… Таканори тихо рассмеялся, это было больше похоже на истерику, чем на смех, но ему парадоксальным образом стало немного легче. – Кто я? – спросил он просто. Сакураи-сан задумчиво покачал головой. – У таких как ты нет определенного названия, потому что вы – не вид. Как вампиры или оборотни – с ними все сразу понятно, хотя, конечно же, у каждого свои особенности. А такие, как ты… Некоторые называют вас «видящими». – «Видящими»? Видящими что? – Это ты скажи мне, что, – усмехнулся Сакураи-сан. – Я не знаю, что именно тебе снится. Или видится. Или… Если честно, я в первый раз встречаю такого необычного «видящего», как ты. А я много кого повидал! Он опять приоткрывался, и Таканори обжигало – каждой улыбкой, каждым темным, горячим взглядом. Вело от невозможности противостоять этому влечению. – А вы? Кто же вы такой, Сакураи-сан? – спросил Таканори. – Почему вокруг вас так много странных существ? Почему вы… почему вам совершенно невозможно сопротивляться? Сакураи явственно осекся, отстраняясь – физически он не двинулся с места, но Таканори буквально почувствовал, как теплые дразнящие почти осязаемые исходящие от него волны будто… отдергиваются? Волны вообще могут отдергиваться?.. – Проблема в том, – сказал Сакураи-сан, – что нет каких-то единых классификаций. Нет какого-то тайного сообщества, которое все обо всех знает… Учителей, наставников, монастырей, где учат, как правильно быть вампиром или оборотнем, заклинателем духов или «видящим». Даже внутри своего вида, своей особенности, такие люди не создают каких-то властных структур или иерархии, не меряются могуществом. Максимум – что-то вроде профсоюза… Таканори невольно рассмеялся, и Сакураи-сан тоже улыбнулся с облегчением. – Так что, я… Я не знаю, кто я такой. Я просто чувствую таких как Имаи, таких, как Хиде. Таких, как ты, даже если они еще не пробудились. Раньше я не осознавал, почему меня тянет к таким людям, но сейчас могу уже сказать с уверенностью: я – что-то вроде повитухи. – Повитухи?.. – Именно. Помогаю появляться на свет тому, что скрыто в людях. У кого-то это – необычные способности, как у тебя… У кого-то – просто чувства, которым они стыдятся дать волю. – Вы же сами эти чувства и пробуждаете! – Нет, – Сакураи-сан неожиданно серьезно покачал головой. – Я не создаю ничего нового. Просто облекаю в форму то, что уже существовало – до меня. Иногда даже не осознавая этого. Вот в твоем случае… Сакураи-сан подался вперед, складывая руки на коленях и внимательно глядя Таканори в лицо. – Расскажешь мне? Таканори прерывисто вздохнул, горло перехватывало будто после долгих рыданий. – Вы же и так все обо мне знаете, – сказал он тихо. Сакураи-сан недовольно поджал губы, качнул головой. – Не все. Если знать все, становится невыносимо грустно. Поэтому я многого не знаю, в том числе и о тебе. – Чего вы не знаете? – Спроси лучше, что я знаю. Я знаю, что ты видишь скрытое. Скорее всего, во снах или видениях. Но что именно ты видишь – я понятия не имею. Могу только предполагать… – И что же вы предполагаете? – замирающим от волнения голосом спросил Таканори. Сакураи-сан невесело усмехнулся. – Пробуждение таланта – это как… влюбленность. Очень сильное воздействие на организм. Гормональный выплеск. Поэтому оно подстегивает любую, даже самую минимальную эмоциональную заинтересованность в другом человеке. Оборотни пытаются покрыть интересного им человека в звероформе. Вампиры выражают свою привязанность, стараясь выпить кровь. Говорящие с призраками наводят эротические видения на тех, к кому неравнодушны… Предполагаю, что ты в своих снах видишь тайные моменты жизни той, кто тебе нравится. И это… это может быть болезненным… – Того, – перебил его Таканори, не поднимая глаз. – Того, кто мне нравится. И его жизнь настолько переполнена тайнами, что я, наверное, сойду с ума, если это не кончится. Он посмотрел Сакураи-сану в глаза. – Вы абсолютно правы, – сказал он. – Это так невыносимо грустно – знать. Что он так далек, что мне никогда не дотянуться. Что он всю жизнь любит других, и это каждый раз взаимно, но эта любовь все равно всегда несчастная. Что он плачет от безысходности, но только когда никто не видит, особенно – когда не вижу я, потому что я – тот, кто не может быть ему близким. Тем, перед кем можно открыться… Таканори зажмурился, чувствуя, как по щекам скользнули и пролились горячие струйки. – Это невыносимо грустно, – сказал он дрожащим голосом, – знать такие вещи о человеке, которого любишь, и быть неспособным ему помочь. Он не видел Сакураи-сана, но услышал шорох, приблизившееся дыхание. А потом тот очень осторожно обнял Таканори, поднимая из кресла, прижимая к груди, и он наконец разрыдался в открытую, горько, невыносимо сладко. Сакураи-сан осторожно гладил его по плечам, по волосам, и Таканори плакал взахлеб, вцепившись в лацканы его пиджака. – Я так люблю вас, – бормотал он, заикаясь от рыданий. – Я так вас люблю! Он ждал чего угодно в этот момент – сочувственных слов, утешительных объятий, он был готов даже к тому, что Сакураи-сан отстранится от него, чтобы не давать повода понять себя неправильно. Чего Таканори не ждал точно, этого того, что он поднимет его лицо за подбородок и поцелует – влажно, глубоко, так, что пол уйдет из-под ног. Его губы оказались неожиданно твердыми, а язык – горячим и ласковым, и Таканори с жадным стоном раскрылся ему навстречу. Возбуждение ударило тяжело и пряно, пронизало с макушки до пяток, заколотилось в висках, стиснуло горло. Было так странно – целоваться, запрокинув голову, откинувшись в чужих сильных руках, ему еще никогда не доводилось делать это с кем-то настолько высоким, и от этой экзотичности голова кружилась еще сильней. Руки в таком положении было девать некуда, и Таканори почти инстинктивно скользнул ладонями под пиджак Сакураи-сана, погладил его по груди. Твердые соски казались на ощупь такими крупными, что когда Сакураи-сан с тихим стоном наконец отпустил его рот, он тут же накрыл губами один из них – прямо сквозь рубашку. Сакураи-сан растерянно вскрикнул, задрожав и выгнувшись навстречу, и Таканори торопливо расстегнул мелкие пуговицы и наконец-то припал к солоноватой коже, облизывая и легко прикусывая. Сакураи-сан не сопротивлялся, не пытался его оттолкнуть, только держал за плечи, отрывисто дыша и постанывая, и когда Таканори наконец сумел заставить себя оторваться и поднять голову, он увидел его лицо – боль и удовольствие снова мешались на нем. Как во время болезненного соития. Как во время укуса вампира. Как… Но ведь Таканори не причинял ему боли! Он бы никогда не причинил ему боль, ни за что!.. – Вы не хотите? – спросил он с отчаяньем. Сакураи-сан толкнулся бедрами к нему, обожгло так, будто по позвоночнику хлестнули пламенем. – Сам же видишь, что хочу. От желания плыло перед глазами, но… но?.. Таканори никак не мог вспомнить, что же это за «но» такое, а ведь оно было. Еще день назад он говорил себе, что не хочет простого физического утешения, он хочет если не любви, то хоть какого-нибудь чувства, а теперь… А теперь, когда Сакураи-сан был в его руках, распаленный и готовый, все недавние соображения казались смехотворными. – Вы же говорили… – он зажмурился и помотал головой в попытке сосредоточиться, найти нужное возражение – для себя и для него. – Вы говорили, что не делаете это с обычными людьми… – Но ведь ты – необычный. Ты – самый необычный из всех. Это прозвучало обреченно и при этом так жарко, что Таканори сорвался снова, притягивая его к себе за шею, целуя яркие губы – плевать, пусть будет так, как будет, лишь бы это случилось! – Какой же ты… напористый… – прошептал Сакураи-сан сквозь поцелуи, пока они поспешно раздевали друг друга. – Вам так не нравится?.. – Нравится. Ты мне очень… очень нравишься… – Сакураи-сан прикрыл глаза и протяжно выдохнул, толкаясь ему в руку, горячий и твердый, и этого было достаточно, больше чем достаточно – просто нравиться ему оказалось самым лучшим, что только могло быть на этом свете. Таканори не мог отпустить его, гладя и сжимая, поэтому извернулся и сдернул покрывало с кровати свободной рукой, и Сакураи-сан рассмеялся, это ведь и правда было смешно, он и сам бы посмеялся, если бы был с кем-то другим, с кем-то, кого он не хотел так давно и так сильно. – Не держи так крепко, – сказал Сакураи-сан, гладя его лицо и целуя в ответ. – Я не убегу. – Я уже ни в чем не уверен, – прошептал Таканори ему в губы, но все-таки разжал пальцы, и они наконец смогли улечься в постель. Сразу же стало гораздо удобней – Сакураи-сан больше не казался таким огромным и неохватным, и его можно было трогать везде, целовать везде, и он не возражал, наоборот, отвечал с неменьшим энтузиазмом. А в какой-то момент просто сгреб Таканори в охапку, прижал к себе спиной, стиснул, зажал, приласкал до скулящего стона, до звезд перед глазами. Таканори сладко замер, отдаваясь этому могучему движению, чужой необоримой силе. Было немного страшно от собственной беспомощности, но почему-то он был уверен, что Сакураи-сан никогда не причинит ему вреда – и тот не причинил. Ласкал жестко и нежно, медово дышал в шею и вылизывал ухо и щеку, толкался членом между сомкнутых бедер, рождая в глубине тела странную, никогда еще не испытанную прежде потребность. А потом мягко но сильно повернул его лицо к себе за подбородок и глубоко поцеловал, и Таканори кончил тут же, даже не вскрикнув и не дернувшись, просто упав в горячий взрыв и потонув в нем с головой. Он даже не помнил, как кончил сам Сакураи-сан, как они разлепились, как оказались чинно лежащими рядом под покрывалом – словно примерные супруги перед сном. – Выпить хочешь? – спросил Сакураи-сан через несколько минут, и Таканори кивнул. Ему было так хорошо, что он бы сейчас на что угодно согласился – выпить, покурить травки, заняться сексом еще раз… Он редко думал об этом раньше в подробностях, чтобы не расстраиваться, но оказалось, что то, насколько Сакураи-сан крупней и сильнее, ему нравилось так, что хотелось… еще больше. Всего. Совсем всего. Вино оказалось более терпким, чем то, что они пили вчера в библиотеке. От воспоминания предательски загорелись уши, и Таканори отставил едва пригубленный бокал на тумбочку, прижался к плечу Сакураи-сана щекой и погладил по груди. Тот после секундного колебания отставил вино тоже, обнял его, поцеловал в волосы. – Вы пейте, пейте, – пробормотал Таканори сконфуженно, но тот только хмыкнул и обнял крепче. Почему это было так приятно? Несправедливо, все-таки, что больше всего удовольствие доставляет то, что меньше всего можешь себе позволить… – Сакураи-сан… – подал он голос через несколько минут размышлений в тишине. Тот вздохнул. – Может быть, хотя бы после секса ты начнешь меня называть по имени? Таканори поднял голову, заглядывая в его лицо. – Аччан? – Ну, не до такой степени… – Атсуши. – Так лучше. – Да… – в ответ на улыбку хотелось улыбаться тоже, и сразу же захотелось еще, и Таканори не удержался, скользнул ладонью ниже, накрывая пах. – А так… лучше? Атсуши вздохнул, качая головой. – Ты хотел о чем-то спросить? – Ага, – он убрал руку, пристыженный. – Почему я видел… В смысле, все мои видения были об одном. Об этом. – Скорей всего, все видения были о том, что тебя волновало больше всего. Пока видящий не научился контролировать свой дар, он включается спонтанно и управляется подсознанием. – То есть, со временем я смогу видеть то, что пожелаю? – Вероятно. Только будь осторожным – о таких, как ты, мечтают всякие спецслужбы и большие корпорации. Этот дар может быть и опасным. Это звучало уже совсем не игриво, но Таканори сейчас совсем не хотелось задумываться о последствиях. Хотелось болтать – о сексе, об Атсуши, о приятных и захватывающих вещах – сейчас ему все происходящее казалось захватывающим, а не мучительным, как буквально еще полчаса назад… – Как же вы, при всей своей скрытности, решились связаться с видящим? Сакураи-сан помолчал немного, а потом со вздохом ответил: – Возможно, я, несмотря на всю свою скрытность, еще и эксгибиционист. Мне об этом часто говорили… А, может, я просто не мог оставить твое пробуждение на самотек. Такова уж моя природа – вмешиваться в чужие жизни и непоправимо их ломать. – Думаете, вы сломали мою жизнь? Он посмотрел на Таканори долгим взглядом. – Надеюсь, что просто сделал ее более насыщенной. Таканори не выдержал и рассмеялся, сейчас у него не было никаких сомнений в том, что так и есть, и все опасения Атсуши вызывали только умиление и нежность. – То есть, выходит, что из всех, кто сейчас живет в этом замке, только Юта – самый обычный человек? – спросил он, чтобы перевести тему. Сакураи-сан с сомнением покачал головой. – Юта… Дело в том, что он-то как раз – совсем не человек… – Как, и он тоже? – Он – в большей степени, чем кто-либо еще. И вампиры, и оборотни все-таки по большей части люди, в них лишь в разной степени усилено звериное начало, а Юта… – Кто он?.. – внутренне замирая, спросил Таканори. Любопытство жгло даже больше возбуждения. – Ками, – просто ответил Атсуши. Таканори даже отстранился, выпроставшись из-под его руки. – Ками? В смысле… как? Сакураи-сан помолчал немного, потом снова потянулся за своим бокалом, будто бы чувствовал себя с ним защищеннее и спокойней. – Это долгая история, – сказал он наконец. – Но так вышло, что Ани едва не потерял и второго брата тоже. Вернее… маленький Юта однажды утонул. Таканори ахнул, притягивая колени к груди и глядя на Атсуши во все глаза. – Я не знаю подробностей, – признался тот. – Казалось не слишком уместным и тактичным выспрашивать. Но Ани, насколько я понял… он не уследил за младшим во время купания в реке, и когда он вытащил Юту из воды, тот не дышал. Ани был в панике, он увидел, что дух маленького мальчика уходит в лес, и, мало соображая, что делает, схватил его и впихнул обратно в тело. И Юта очнулся. Атсуши посмотрел на него огромными глазами, и Таканори ахнул, прижимая ладонь ко рту. – Очень долго никто не замечал, что… – Сакураи-сан покачал головой, подбирая слова, но так и не нашел верного. – Собственно, и сам Юта не понял, что произошло. У него были какие-то странные видения, провалы в памяти, но потом все выправилось. И только когда мы с ним познакомились… Атсуши невесело хмыкнул и отпил из бокала. – Это я увидел, что на самом деле в Юте живет ками. К тому времени они уже так тесно срослись, что разделить их не было никакой возможности. Я даже не могу сказать, где этот ками обитал до того, как его засунули в Юту – ему так понравилось новое вместилище, что он не хочет выдавать свое происхождение и идти на контакт. И вообще он довольно тихий, этот божественный дух. Иногда делает разные приятные вещи, если в настроении, но в основном смирно сидит в своем обиталище. – И что, ничего с этим не поделать? Атсуши покачал головой. – Вот, пытались отселить его в святилище тут недалеко от дома, но он соглашается там жить, только когда мы на острове. – Но… это же не вредно? Он ведь не делает Юте ничего плохого? – Кажется, нет. Даже наоборот – заботится о его здоровье. Таканори протяжно выдохнул, качая головой. – С ума сойти. – Да уж. Сакураи-сан допил вино и лег в постель, потягиваясь. Таканори смотрел на него, обнаженного, совсем не стыдливого сейчас, и мысли в голову лезли все об одном. Думать об этом всем было и страшно, и страшно любопытно, возбуждение колкими мурашками бежало по позвоночнику от одной только мысли… – А Имаи-сан… – начал Таканори нерешительно, но Атсуши внимательно посмотрел на него, ожидая продолжения, так что он осмелел. – Имаи-сан, он… когда-нибудь бывал собакой? В глазах Атсуши плеснула паника, скулы заалели, он вскинулся на локте. – Что ты такое видел, извращенец несчастный?! – Ничего! – Таканори прикрылся ладонью, почти не в силах сдерживать смех. – Ничего не видел! Вы просто сидели на энгаве у пруда, а потом… ушли. И все! Правда! Резко выдохнув, Атсуши рухнул обратно в постель. – Кошмар какой, – пожаловался он. – Хуже ничего нет, чем связаться с видящим! Всю подноготную о тебе раскопает… – А у вас… у тебя часто бывали видящие раньше? – Слава богам, ты – первый, – отмахнулся Атсуши. – И да, был у Хисаши такой… период. Изначально-то он был лисой, классической такой… даже мог девушкой иногда оборачиваться. В общем-то, у нас так первый раз и получилось. Это потом уже стало все равно – девушка он, парень… человек или нет. Но потом он начал общаться с иностранцами, а там-то все больше волки. Ну вот. Захотел тоже. Более брутально выглядеть. Но волк – это вроде как избито и банально, а он всегда любил собак… Дурацкая была идея, если честно. – С лебедем проще? – поинтересовался Таканори. Сейчас, удовлетворенный и разнеженный, при мысли о том, что Сакураи-сан занимается сексом с другими, он не испытывал ничего, кроме горячего зуда любопытства. Атсуши посмотрел на него в упор и рассмеялся. – Тебе правда интересно – как с лебедем? Может, его позвать? – Не надо! Я просто… – Я не знаю, может, тебе не хватило… – Мне… – Таканори прикусил губу, чтобы не улыбаться так откровенно. – Я никогда не откажусь от добавки. Но только с вами. С тобой. – Ну и на этом спасибо, – проворчал Атсуши, придвигаясь ближе, совсем вплотную и снова целуя его. Еще через полчаса, разморенный и счастливый Таканори снова подал голос: – А Рэймонд Уоттс… он ведь тоже оборотень, да? – Ты уймешься когда-нибудь? – простонал Атсуши. – Просто я подумал… Если его группа называется PIG… и кольца он вам дарил со свиными мордами… – Волком он был! – прикрикнул на него Атсуши, с трудом сдерживая смех. – Волком! – Ах… – с притворным разочарованием вздохнул Таканори. – А то я читал, что свиньи могут испытывать оргазм по полчаса… Атсуши с громким стоном закрыл голову подушкой и отвернулся, но было ясно, что если прижаться к гладкой смуглой спине, поцеловать между лопатками и выдохнуть в шею, он снова задрожит и развернется, как доверчивый ежик, откроет уязвимый живот и позволит еще раз сделать все, о чем Таканори так долго мечтал и вот, наконец, дорвался… Он понимал, что вся его буйная радость сейчас и неподдельное блаженство – это просто эйфория от исполнившегося желания. Понимал, что эти несколько часов в одной постели ничего кардинально не изменят. Что наступит откат, когда и ему, и Атсуши будет плохо… Но это случится не сейчас. В конце концов, у Таканори оставалось еще почти целых две недели, чтобы написать книгу о настоящем Атсуши Сакураи. О той любви, которая живет внутри него, и той боли, которую эта любовь ему причиняет. О том свете, который горит у него внутри, освещая чужие жизни, меняя их кардинально, переписывая судьбы, открывая новые горизонты… Даже если эту книгу не прочтет никто, кроме него самого, Таканори доделает то, за что взялся. А потом… потом произойдет еще много всякого, но в конце концов все будет хорошо. Ослепительно хорошо. Он был уверен. Потому что, кажется, теперь Таканори мог видеть не только прошлое.