Все дороги ведут в Арктику

…И это было восхитительно прекрасным. Что-то наравне с окрыляющим ощущением свободы: когда тысячи игл электрическими разрядами прожигают тело, когда руки сжимают ледяные оковы — такие легкие и такие удушающие одновременно. Почти как полёт в бездну, но только по-другому. Это как властвовать над хаосом — оставаться единственной константой среди разбросанных частиц. Возможно, Дрим слишком любил войну. И её любовником называл себя не зря. Невероятно сложно себя сдерживать, когда в твоих руках сконцентрирована вся сила мира. Оружие — то, чем можно управлять огромным количеством людей без всяких сложностей, наравне с громогласными речами и запугиванием. Еще лучше, когда всё перечисленное в ядрёную смесь превращается, когда подчинившийся противник ни понять, ни противостоять не может, потому что от страха и запутанности голову ведёт. Чувствовать себя хозяином положения так же приятно, как быть любимым (если не лучше). Он понятия не имеет, что с ним происходит. Когда власть голову вскружила? Когда стала единственным, что юношу волновало, что сердце сковало в стальные тиски, заключило в ледяную клетку? Когда контроль стал приоритетнее безопасности? Когда диалог потерял свою силу, и в мыслях воцарилась одна кровь-кровь-кровь? Поразительно, но ничего с этим Дрим делать не собирался. За всё ведь нужно платить, не так ли? Нарушаешь безопасность и общее спокойствие — отправляешься гнить в одиночестве на самый край света. Требуешь подчинения — лишаешься головы из-за опьяняющего чувства контроля и вседозволенности, становишься опасным, себе не принадлежащим. Настолько отстранённым от реальности, что мысль вязкая, ленивая рождается позже, чем клинок вершит своё кровавое дело, что смотришь на себя будто со стороны, будто от третьего лица, бестелесным призраком в воздухе зависнув, и с поистине детским восторгом понимаешь, что это и правда ты. Дрим никакому богу не поклонялся. С дьяволами контракты взамен на душу не заключал, с сомнительными культами не связывался. Ну, может, пару раз в качестве эксперимента пытался выполнить какие-то ритуалы из древних свитков, которые они всей тусовкой находили в огромном количестве. Может, где-то случайно капал своей кровью на странные руны — в его оправдание, кровью он истекает почти всегда. Но ничего не произошло, Дрим знает это. Дрим уверен в этом. Когда глаза застилает приятная розово-персиковая дымка, которая почему-то серой отдаёт в нос, а конечности слабнут, дрожат — он отдаёт себя чему бы то ни было полностью и без остатка. В голове приятный гул моря, из которого отельными репликами звуки выскальзывают — и они стонут, они шепчут, они требовательно кричат, ласкают, будто самые нежные руки, но Дрим ни слова не может разобрать, пусть и знает почти все языки Пустоты. Что-то конечности перекручивает, сжимает до хруста костей, будто пытается к нему под кожу залезть, нежданным гостем в сознании затесаться, надеть его лик как какой-то костюм. Это больно — хорошо, это чертовски больно! Но он воспротивиться не может, потому что его сжимают в объятьях сильнее, до судорожных всхлипов, жалких, абсолютно не-Дримовских. Его щадят — он это понимает, ведь любая мучительная боль рано или поздно становится опьяняющей эйфорией, и голова всё такая же тяжёлая, затуманенная, и движения будто и его — но не его. Его щадят и его оберегают — потому что он исправно исполняет то, что от него требуют. Крови. Дрим цыкает, когда её брызги попадают на рукава. Крови. Это превращается в рутину. Убить, выпустить кишки, угрожать приставленным к горлу лезвием — есть в подобной стабильности что-то въедливо надоедающее. Но пока это необходимость ради поддержания порядка, он будет продолжать это делать. Крови. Однажды он заслужит спокойствия. Однажды он сможет насладиться солнцем, греющим кожу, внутрь лучами проникающим, достающим до тревожного сердца. Однажды он возьмёт отпуск, отложит оружие прочь, насладится обычным человеческим спокойствием. А пока… Крови. Чувствовать себя невероятно могущественным — тоже приятно. Крови. Он будто выше этого всего, он птицей себя чувствует, самой свободной на свете, потому что клинок в его руку так идеально и правильно ложится, и он чувствует, как что-то обжигающе горячее по руке скользит и сжимает сильнее. Крови. Будто что-то эфемерное покровительственно руку теплом обдаёт, каждую мышцу огнём благословенным обжигает, даёт почувствовать лёгкость. Что-то горло сжимает до удушения чужеродным желанием, и Дрим его как своё собственное принимает. Крови. Клинок тёмный — как продолжение руки, невесомый и лёгкий, рассекает воздух и плоть без какого-либо усилия, и парень в восторге. Крови. Кровожадное желание в мозг впивается незеритовыми когтями, и он чувствует себя по-настоящему опьянённым, не способным реальность воспринимать, пока события перед глазами летят, мчатся со скоростью человеку неподвластной, и Дрим даже не пытается на этом внимание сфокусировать. Крови. Он отдаёт дань силе, он уже не ради справедливости и контроля это делает — он проливает кровь ради хаоса, приносит жертву во имя Смерти, и чувствует себя так хорошо. Крови. Он не может остановиться. Он не может себя остановить. Такой восхитительный дурман с привкусом железа, с багровым отблеском в зрачках, в скрежете металла, в осточертевшем вкусе зелий пополам с золотом. Он теряет то, чего таким путём добиться пытался — контроль. Крови. Крови. Крови. Кровикровикровикровикровикровикровикровикрови- Он будто просыпается, когда видит занесённый над головой топор. И снова. И снова. И он мог больше не проснуться, но он уже достаточно пришёл в себя, чтобы остатки разума собрать и хотя бы попытаться отсрочить свою неизбежную кончину. Желание сердце отпускает, оставляя внутри лишь потерянную пустоту и одну жизнь. Кровавая пелена с глаз сходит — и Дрим видит серое. Серебристый прах на чёрном топоре, бледно-серые лица, обезображенные отвращением, своё тяжелое, полупрозрачное, торопливое дыхание. Кровавое благоговение оставило его опустошённым, вымотанным, абсолютно пустым и смертным. Что ж. После всего того, что он своими руками сотворил, наверное, ему самое то — на дно опуститься. Наверное, он заслужил вечный мрак, чернильную коробку посреди пустоты. Выброшенная, сломанная опасная игрушка, которая только так, наедине с собой, без звенящего гула мыслей чужих-своих, может осознать полностью всё произошедшее. Дрим закричит, упадёт на колени и вцепится пальцами в собственные волосы. Дрим закричит, потому что он не заслужил.