***
— Ты снова пропахнешь псиной, если останешься здесь. Какаши, сложив руки на груди, стоял около свернутых футонов и смотрел на Акане. Туго заплетенная коса слегка переливалась на изгибах в свете лампы под потолком, и он не мог отделаться от жгучего чувства стыда при каждом взгляде на нее. Он виновен еще и в этом. Ошибка за ошибкой, мелкие и чудовищные, каждый шаг и каждый вздох таил в себе возможность сделать что-то не так. Иногда ему казалось, что он не может это выносить. — Я и так провожу здесь столько времени, что в любом случае пропахну, — пожала плечами Акане, оттаскивая свой футон на середину комнаты и разворачивая. — Да и псы довольно милые. — Между прочим, я прекрасно пахну, — немного обиженно проворчал Паккун. — Особенно под хвостом, — вставил Гуруко, заставив Акане захохотать, а Какаши слегка улыбнуться в маску. В другом настроении он бы рассмеялся, но сейчас Какаши даже не помнил, когда делал это в последний раз. Дни слились в одно длинное месиво из кошмаров, недолгого сна без сновидений, приемов пищи, облегченных тренировок и разговоров с Акане и Гаем. Содержимое разговоров ускользало от Какаши, когда он пытался их вспомнить. Еда на вкус была почти одинаковой. А сны он старался не вспоминать. — Обожаю вас, — икая, выдавила Акане, и стерла с глаз слезы, выступившие от смеха. Одна капля успела скатиться по щеке и упасть на футболку, оставляя маленькое темное пятнышко. Какаши видел это. Как отражение себя самого, но совершенно иное: усталые глаза, подрагивающие губы, изогнутые в улыбке, рука с зажатым в пальцах одеялом, чуть покрасневшие после смеха щеки, лопнувший капилляр в склере правого глаза… Он чувствовал чужую боль почти как свою, пытаясь потеряться в этом, не думать о себе, а думать о ней, чего ей стоило ходить на миссии, готовить на его кухне что-то особенно вкусное, хоть у него в последнее время и были проблемы с аппетитом, чего ей стоит тоже жить. Иногда он думал, что ей легче. Сосредотачиваться на миссии, на готовке, на справочнике-задачнике, который она иногда листала в свободное время. Акане так часто казалась почти нормальной, а потом он ловил в движениях ее губ ту же дрожь, что чувствовал сам, ложась под одеяло и предвкушая очередной кошмар. Он знал достаточно, но никогда не понимал, что делать с чужими чувствами. Чужой болью. Он со своей-то справиться не мог, куда ему лезть к другому? А Акане лезла с иногда пугающей самоотверженностью, будила среди ночи, когда он особенно сильно дергался, раздражала своей заботой, от которой становилось легче разве что на пару мгновений. Еще и эта коса. С тех пор, как он перепутал ее с остатками сна, Акане приходила к нему только так. Его радость и ужас в тот миг, их общая боль, этого всего было слишком много, чтобы она могла позволить подобному повториться. — Хвост за ночь распадается? — невпопад спросил он, так и не достав футон. — Резинка спадает, — кивнула Акане, доставая и его футон тоже. Часто они говорили мало. Они выучили быт друг друга, Акане привыкла к его дому, и вопросы, где что лежит, стали не нужны. С Гаем произошло то же самое: он знал, где в холодильнике мясо, а где — забытая на нижней полке банка протертой черники. Все равно он один ее и съел в итоге, купив затем еще одну. Какаши со вздохом опустился на футон, сложив ноги и грея руки о чашку с чаем, в котором не было чайных листьев. Заваренная трава была приятной на вкус и нисколько не бодрила. Именно эту смесь заваривала Акане каждый вечер, как оказывалась в этом доме, а сама пила кислый красный отвар розеллы с имбирем, не бодрящий и не успокаивающий. От него у Какаши болел живот и начиналась изжога, если заварить слишком крепко. С каждым глотком мышцы расслаблялись, горячий напиток согревал в прохладе комнаты, часы на кухне считали секунды в тишине, прерываемой шумными глотками. Сегодня Какаши особенно ярко чувствовал чабрец и липовый цвет. Это было так странно: из всех вкусов за день он запоминал только этот вечерний чай. Тело было уставшим — интенсивность тренировок стала почти прежней. Это не спасало от кошмаров, но помогало спать дольше в те околорассветные часы, когда небо светлое и комната перестает тонуть во мраке. Режим сна и бодрствования сбился, но пока Какаши не решался что-то с этим делать. Ранним утром, при свете солнца спать было легче, спокойнее, и после ночных пробуждений это было достаточным отдыхом. Какаши жалел, что тянет в свой сбитый режим еще и Акане с Гаем, попеременке ночующих у него, но пока недоставало сил запретить им оставаться здесь. Иногда он успокаивал себя тем, что это нужно и им двоим тоже. Иногда — ненавидел себя за слабость и эгоизм. И всё же однажды это должно было закончиться… — Спокойной ночи, Какаши. Прохладные пальцы нашли его ладонь, очень теплую от кружки. Он натянул одеяло повыше. — Спокойной ночи. …но не сегодня.***
— Чёрт. Акане поморщилась, допивая остывший чай. Гай наблюдал за ней, за тем, как она держала чашку левой рукой, потому что правое запястье еще болело, как отодвигала ногу подальше от капающей с крыши воды. Они сидели на окраине деревни под какой-то деревянной развалюхой, поедали данго и допивали чай из его термоса, старого, который уже плохо держал тепло. — Я понимаю, о чем он думал, когда отправлял Какаши с документами — проверял, в каком он состоянии. И понимаю, почему послал тебя страховать, — Акане плотнее закуталась в плащ, а Гай пытался прогнать с языка чайную горечь. — Но все равно жутко. — Минато-сенсей сказал, что дальше сделает всё сам, — Гай пожал плечами, чувствуя сомнение. Он слабо представлял, что сейчас стоило бы делать. — Он его учитель, хорошо его знает, посмотрим, — выдохнула Акане, так и не смотря на собеседника. — Хотя я всё же думаю сходить к нему. Только не знаю, о чем именно просить. «Будьте с Какаши помягче»? Как об этом всём говорить? Акане с силой поставила чашку на пол рядом, звук казался громким даже сквозь шум дождя, и Гай вздрогнул, повёл плечами, прогоняя мурашки. — Может, подождем? — он вопросительно взглянул на Акане. — Всё же он и сам что-то придумал… Вдруг помешаем? Мы ведь и так всегда сможем пойти к Минато-сенсею, если что-то будет беспокоить. Акане в ответ кивнула, продолжая смотреть куда-то серо-зеленую муть кустарников, пригибающихся под тяжестью капель. Дождь лил почти стеной, и в любом случае нужно было его немного переждать. — Он ведь тоже отказывал на твои предложения потренироваться, да? Гай только согласно кивнул, чуть пожимая плечами. Он не знал, что с этим делать. Какаши уже так давно тренировался один, с того самого момента, как вообще смог тренироваться после смерти Рин, и на любые предложения вместе пойти на полигон отвечал даже не отказом — молчанием, часто даже головы не поворачивал. Маленькие соревнования вроде «Кто быстрее оденется утром?» или «Кто быстрее развесит белье?» он игнорировал не менее упорно, чем слова о тренировках. Способы Гая хоть как-то растормошить Какаши подходили к концу, а недавний случай, когда тот даже не смог защитить себя и погиб бы, не пошли Минато вслед за ним Гая, и вовсе вызывал дрожь и холодный пот. Он просто не мог горевать по Рин, когда голову не покидала мысль, что едва не пришлось горевать по Какаши. А ведь такая возможность еще оставалась… Что бы ни придумал Минато-сенсей, Гай надеялся, что это будет достаточно безопасно. — Будем стараться поддерживать его как-нибудь сами, отдельно от Минато-сенсея, — вздохнула Акане. — Может, разный подход даст результаты. — Может… Только я уже не знаю, что делать, — Гай крепче сжал кулаки. — Я ведь тоже недавно был на миссии, недолго, всего три дня, но Какаши оставался один все это время ночами. И, знаешь, я вернулся, он выглядел уставшим, и я вечером пришел к нему, а он не позволил остаться на ночь. Я сначала растерялся, потом уговаривал его, потом попытался надавить! Никакого результата, — Гай выдохнул и опустил голову ниже, не желая смотреть на что-то, кроме собственных ног. Сколько бы энергии он ни отдавал всему этому, сколько бы ни желал сделать как лучше для Какаши, он не мог заставлять его. Не мог, не хотел. Он уважал Какаши, своеобразно уважал его право на личное пространство, и просто не мог представить, чтобы его, Гая, пришлось выпроваживать силой, как нежеланного гостя. Они так похожи, и всё же всегда слегка на разной волне. Гай с годами учился всё больше понимать Какаши, это даже получалось, но сейчас весь накопленный опыт оказывался вдруг совсем бесполезен. Друг не желал помощи. Иногда складывалось ощущение, что друг не желал ничего в этом мире. — Он больше недели дома один?! — удивленно распахнула глаза Акане. — Я видела его сегодня только мельком, он и вправду такой уставший… Для тех, кто его хорошо знает, конечно, — она недовольно сжала губы и нахмурила брови, Гай следил краем глаза. — Чёрт! Чёрт! Чёрт! Если бы не эта дурацкая миссия… Я ведь на ней даже нужна не была, пара чунинов справились бы, но нет, этому толстосуму подавай джонина, и обязательно Учиха с Шаринганом. Все капризы за ваши деньги! Надо было отказаться… — С твоей незажившей рукой это была идеальная миссия, — качнул головой Гай. — На другую было опасно уходить с травмой. — Знаю, и всё равно гадко… Я попробую сегодня остаться с Какаши. Может, и не выставит за дверь. — Я верю, что у тебя получится, — улыбнулся он, поднимая вверх большой палец, но веселье едва ли тронуло глаза. Этой ночью Какаши, до конца не проснувшись, сильно сжал правое запястье Акане. Вскрик заставил его проснуться окончательно, а когда он понял, что случилось, извинился и долго молчал, хмуро глядя на перемотанную бинтом кисть. Он не отпустил руку — Акане даже не притянула ее к себе, когда он ослабил хватку, — но держал ее так осторожно, едва касаясь дрожащими пальцами, что Акане покачала головой, устало вздыхая. — Всё в порядке. Ты не хотел. — Я много чего не хотел. Какаши было стыдно смотреть на нее. В это открытое лицо, сонные черные глаза, а еще видеть волосы, заплетенные в тугую косу, что лишь немного растрепались после сна. Этого он тоже не хотел — менять ее привычки, жертвовать ее комфортом ради… Ради чего? Чтобы отличать сон от яви? Сомнительная причина. Мир на минуты будто замер, и Какаши вздрогнул, когда Акане потянулась вперед и сняла его маску. Как оказалось, та немного прилипла к губе и подбородку, и как только ее убрали, маленькая капля сползла вниз, но так и не смогла сорваться — засыхала на ходу. Какаши только сейчас осознал неприятный, но привычный привкус во рту. — Ты губу прокусил, — Акане поднялась на ноги, утягивая его за руку тоже вверх, и невесело усмехнулась. — С ней дела даже хуже, чем с моей рукой. Умойся, да и снимай маску. Так доспишь? Он только кивнул, делая шаг в сторону ванной. Слишком сонный, чтобы двигаться быстро, но слишком проснувшийся, чтобы легко уснуть, он тянул время: медленно шел, медленно включал воду, вслушиваясь в этот звук, и также медленно шел обратно, оставив маску в корзине с грязным бельем. Кровь быстро остановилась, только часть нижней губы неприятно стянуло коркой. Если бы он не разучился улыбаться за последние пару месяцев, это стало бы проблемой, но сейчас губа снова треснет разве что, когда он широко откроет рот во время еды. Мысль была забавной, и он хмыкнул. Не смех, не улыбка, лишь что-то отдаленно похожее.***
Шелест страниц успокаивал, ритмированные строки были чем-то настолько привычным и умиротворенным, что сердце само по себе начинало биться медленно. Тонкая стена под спиной, рядом приоткрытая седзи, и из кухни чувствовался яркий запах жарящихся овощей и едва различимый аромат еще сырого мяса. Солнце было таким ярким, что, попадая на страницы, начинало слепить, и Акане пересела чуть дальше, в тень. Стук в дверь заставил вздрогнуть — в последнее время из-за плохого сна реакции были чрезмерными. — Здравствуйте, Миюки-сан. Акане узнала голос — Фугаку Учиха — и нахмурилась. Фугаку-сама редко когда наносил простые визиты вежливости, он всегда был занят, что в войну, что в нынешнее условно мирное время, и его появление здесь казалось странным. Акане услышала, как мать ответила гостю вежливым приветствием и предложила пройти к ним. Тот разулся и зашагал в сторону кухни, останавливаясь примерно посередине ее. Все скрипучие доски Акане помнила, и могла довольно точно указать каждый его шаг. Можно было бы продолжить чтение, вдруг Фугаку-сама и вправду просто зашел в гости к родителям единственной женщины с Шаринганом в клане, но подслушать хотелось нестерпимо сильнее. Замереть, тише дышать, успокоить ток чакры, словно во сне. — Меня беспокоит поведение вашей дочери, Миюки-сан, — без предисловий начал глава клана, перенеся вес с одной ноги на другую –доска скрипнула. — Я бы хотел поговорить об этом с Хаджиме, но в последнее время он не вылезает с миссий, и я вынужден разговаривать с вами. — Не совсем понимаю, о чем вы, — Акане была готова поклясться, что за тонкой стеной мама сложила руки на груди и вопросительно посмотрела на Фугаку-сама. — Да, она недавно потеряла подругу, но в этих обстоятельствах она ведет себя достойно. Выполняет миссии, заботится о друзьях. — Даже чрезмерно заботится о друзьях, — Акане нахмурилась, услышав резкую фразу. — Я о ее ночных визитах к Хатаке. — Все в деревне знают, что они дружат, поэтому не понимаю, к чему беспокойства. Какаши мучают кошмары, не мудрено, что друзья беспокоятся о нем. Гай-кун, кстати, тоже ночует у него, — Акане услышала, как зашкворчало на сковороде, и почуяла запах жареного мяса. — С недавних пор на ночь он впускает только Акане, и это тревожный признак. Вы ее родители, так почему же вопросы ее чести беспокоят меня больше, чем вас? Это было обвинение. Он давил на Миюки. Пытался, по крайней мере: грозно понизил голос, приблизился на шаг, уйдя со скрипучей доски. Акане сжала сильнее книгу, но не решилась выходить. Сейчас она может только испортить всё и крупно поссориться с главой клана. Лучше предоставить возможность действовать матери. — На что вы намекаете, Фугаку-сама? Акане почти видела лицо матери сейчас: чуть наклоненная вниз голова, взгляд исподлобья, чуть искривленные в недовольстве губы. Голос ниже, чем обычно. Напряженная поза. — Я не намекаю, а говорю прямо, Миюки-сан: ваша дочь ведет себя безнравственно, проводя ночи в доме с мальчишкой. Наедине. Вне клана. Без всякого контроля. И вы должны понимать ее ценность для клана — носительница Шарингана. Аборт для нее недопустим из-за риска бесплодия… Грохот. Акане бы вздрогнула, если б не была так сосредоточена. Миюки сняла тяжелую сковороду с огня и громко поставила ее на деревянную подставку. Возможно, на подставке останется вмятина или трещина. — Фугаку-сама, — протянула Миюки, обманчиво мягко, но заметно ниже, чем обычно, — простите за дерзость, но ваши страхи беспочвенны. Вы говорите о сексе, но детям сейчас не до этого… — Подросткам не бывает «не до этого», — вставил он, не дав договорить. — Не судите по себе, Фугаку-сама, люди разные, — Акане услышала почти смешок в вибрирующем голосе матери. — И даже если так, не вам распоряжаться ею. — Для клана Учиха недопустима потеря ее генов. — Не говорите мне про клан так, словно люди в нем — лишь винтики в часах, — на плиту шумно опустился сотейник, потянуло пряным запахом соуса — Акане сразу узнала тонкоцу, приготовленный по-обычному, без той сложной комбинации пряностей, что добавлял в него отец. — Мы — часть клана. И нашей семье, каждому из нас, не в чем оправдываться перед кланом. И знаете, что меня сейчас возмущает? — Миюки кинула ложку, которой помешивала соус, в какую-то миску. — Ваше поразительное лицемерие. Им можно умирать на поле боя, но все «взрослые» вещи им всё еще недоступны! — Вы забываетесь, Миюки-сан! — повысил голос Фугаку. — Это как для их личного блага, так и для блага клана. — Клан-клан-клан… Чего вы от меня хотите, Фугаку-сама? Чтобы я запирала дочь с закатом и отпирала двери с рассветом? Да и кроме того, вы признали Какаши достойным Шарингана. Странная претензия — его близкое общение с ровесниками-Учиха. — С ровесницей-Учиха, — уточнил он. — Мне нужны гарантии, что она не опозорит ни себя, ни клан. — Отлично, — теперь Миюки снова грохнула о деревянную подставку посудой, только уже сотейником. — Я даю вам эту гарантию. Уж за свою дочь я могу поручиться. — Вы верите, что настолько знаете ее? — усомнился Фугаку. — Верю, — от голоса матери у Акане мурашки поползли по спине, так твердо они были сказаны. — Это всё? — Да, — он сделал шаг назад, снова оказавшись одной ногой на скрипучей доске. — Спасибо за гостеприимство. Чай можете не предлагать. — Всегда рады, Фугаку-сама, — очень уж официально произнесла Миюки, наверняка отвешивая неглубокий поклон. — Хотя странно, что вам оказалось этого достаточно. — Вашим заверениям я склонен верить даже больше, чем словам вашего мужа. Порой он бывает излишне… мягкосердечен. Он прошел к входной двери, обулся и попрощался. Только когда шаги Фугаку-сама стихли, Акане отмерла, встала на негнущихся ногах и заглянула в кухню. Мать, раскрасневшаяся от раздражения, яростно перемешивала остывающий соус, пыхтя ругательства себе под нос. Акане не решилась трогать ее сейчас, лучше дать остыть. Она перевела взгляд в коридор и наткнулась на Кенту, замершего в проходе и выглядящего слишком уж задумчивым. Он, вздохнув, развернулся и ушел в свою комнату, лишь на секунду посмотрев будто сквозь Акане. У той на душе было гадко. Давно у нее не бывало такого ясного ощущения, словно она себе не принадлежит и никогда не принадлежала. Акане снова проскользнула в комнату, взяла в руки книгу, но читать уже не смогла, глядя в стену напротив. Какие планы у Фугаку-сама на нее? Выдать замуж за кого-то из клана, получить в итоге еще несколько талантливых детишек? Как скоро он от нее этого захочет? Заставить он ее вряд ли сможет, но вот настроить практически весь клан определенным образом, чтобы она ощущала давление со всех сторон… Это более чем в его силах. А уйти из клана ей не дадут. Для нее единственный путь из Учиха — смерть, и этот путь, хоть и был прост, не устраивал ее. Она тяжело сглотнула и отложила книгу прочь. — Ты можешь делать, что считаешь нужным. Миюки подошла почти незаметно, но всё же ее тихие шаги Акане смогла разобрать. Она не повернула головы в сторону матери и только кивнула. — Кажется, я сегодня поссорилась с главой клана… Как думаешь, папа, когда узнает, сильно расстроится? — Миюки в притворной задумчивости приложила палец к губам. — Если ты ему перескажешь весь разговор в деталях, он не только не расстроится, но и письменную благодарность тебе вынесет. Может, даже медальку отольет, с надписью «Слабоумие и отвага». Миюки сначала фыркнула, дальше, сдерживая смех, фыркнула еще раз, а потом расхохоталась, оседая на пол рядом с нервно улыбающейся дочерью. Уже успокаиваясь и стараясь отдышаться, Миюки стерла с глаз выступившие от смеха слезы, и расслабленно откинулась назад, запрокидывая голову и глубоко дыша. — Фу-уф, — она еще раз потерла пальцами глаза. — Это был напряженный разговор. Но я не жалею, что не держала язык за зубами. Они немного посидели, наблюдая, как по стене невозможно медленно полз солнечный луч и слушая шум ветра за окном. Кента недолго походил по кухне, видимо, взял себе что-то перекусить и снова ушел к себе, прикрыв седзи. — Спасибо, — произнесла Акане, ковыряя крошечную щель в полу. Миюки только пожала плечами.***
Какаши снимал с огня рис, когда услышал шаги и звук открываемой входной двери. Чужая чакра ощущалась так привычно — никакой опасности. — Я пришла! Судя по звуку, Акане скинула сандалии, повесила куртку и прошла на кухню, остановившись в нескольких шагах от него. Поворачиваться сейчас не было необходимости, он продолжил перемешивать вареный рис, чтобы чуть позже налепить на завтра онигири. — М-м-м, пахнет вкусно. Краем глаза Какаши заметил, как Акане палочками залезла в рыбу, приготовленную для начинки, и отправила несколько кусочков в рот, после чего также поступила с кусочком риса, немного остудив его. — Ты ешь мою еду, — заметил он, накрывая кастрюльку крышкой и отставляя в сторону. — Как будто в первый раз. Какаши повернулся как раз в тот момент, когда Акане пожимала плечами, дожевывая. Вздохнул, закатив глаза, достал из холодильника другую кастрюлю и поставил ту на огонь. — На ужин соба, а то, что ты успела стащить — на завтра для онигири, — произнес он, глядя на нее несколько недовольно. На самом деле, учитывая, сколько раз уже на этой кухне Акане готовила им еду, злиться Какаши было не на что. Впрочем, он и не злился, а ворчал больше по привычке. В сегодняшнем вечере для него была нервная нотка, да и в последнее время он чувствовал себя несколько напряженно: новая работа, новые миссии, использование Чидори — снова. К этому нужно было привыкать. Когда горячий суп был разлит по мискам и они оказались друг напротив друга, Какаши внимательно смотрел. Акане сегодня казалась вполне обычной, даже в слегка приподнятом настроении, и это было к лучшему. Вряд ли она сможет принять всё спокойно и без сопротивления, но это лучше, чем если бы она пришла уже расстроенной чем-то. Ели они молча, и в этом было что-то успокаивающее, потом также молча составили миски в раковину, не торопясь их мыть, и Акане достала из сумки полотенце. — Я у тебя в ванную схожу быстренько? Не успела после возвращения, — сказала та, доставая еще и сменную одежду. — Нет. Она враз выпрямилась и посмотрела на него удивленно. Черные глаза были распахнуты, в неярком вечернем свете, лившимся из окна, они казались особенно темными. Секунду спустя Акане нахмурилась, чуть скривила губы. — У тебя воду отключили, что ли? Какаши покачал головой, предчувствуя нелегкий разговор: — Нет. Тебе лучше на ночь возвращаться домой. — В смысле? — тут же ответила Акане. — Ты меня выгоняешь? — Если тебе ближе это слово, то да. Хотя я бы сказал как-то иначе, — устало произнес он, стоя напротив и не отводя взгляда. Акане нахмурилась еще больше, глаза подозрительно сузились. — Почему? — Однажды это должно закончиться, — он пожал плечами, засовывая руки в карманы. — Ты не должна находиться здесь в позднее время, а я должен справляться сам. И то, и другое — правда. Он и так считал слабостью то, как долго принимал помощь Акане и Гая. Поначалу они не оставляли его одного даже на пару часов, и это было непривычно, но почти необходимо. Оно ощущалось именно как необходимость, и Какаши просто не мог отказаться от их присутствия рядом: шумного у Гая и ненавязчивого у Акане. Не так давно ему хватило сил отказать Гаю в совместной ночевке, возможно, жестче, чем надо, но Гай принял это, согласился и, обеспокоенный и сомневающийся, удалился. Какаши тоже тогда сомневался, но смог заснуть вполне нормально. Правда, проснулся раз шесть за ночь (хотя в последнее время он просыпался раза два-три) и чувствовал себя не так бодро, как хотелось бы, но это было терпимо. Шум воды успокаивал, он мыл руки раза четыре, и после этого засыпал довольно спокойно. Холодная вода не была похожа на кровь, и она хорошо возвращала чувство реальности. — Раньше тебя это не сильно смущало, — задумчиво протянула Акане, складывая руки на груди. — Это неизбежно, — Какаши сел за стол снова, сложил на столешницу локти и жестом пригласил Акане тоже присесть обратно. — Ладно, я понимаю, — сказала она, опускаясь на стул напротив, — ты хочешь справляться сам. Но ведь мне так тоже немного легче, я так спокойнее сплю. — Нет, — он покачал головой, дернув уголком губ, — ты иногда после миссий выглядишь лучше, чем после ночи здесь. — Может, выгляжу, но не чувствую, — надулась она. Какаши видел, что сейчас она не совсем честна. Возможно, она обманывает не столько его, сколько себя. Как бы ее саму ни мучали кошмары, она еще сильнее уставала, просыпаясь из-за него по нескольку раз за ночь. — Акане, всё это выглядит нехорошо, — выдавил из себя Какаши после паузы. Он не хотел этого говорить, думал, его простого «нет» хватит, но оттолкнуть Акане так, чтобы не обидеть… Нет, это не выйдет, если не объяснить всё более полно, если не привести более объективные аргументы. — Что ты имеешь в виду под «всё»? Он смотрел на ее чуть вздернутую вверх правую бровь, на сцепленные в замок пальцы и думал, что она не заслуживала этого разговора, что она никогда не заслуживала слышать ничего подобного. — То, что эти совместные ночи выглядят… нехорошо, — он вдохнул, всё же отводя взгляд. — Все вокруг видят, что каждую ночь в деревне ты проводишь у меня. — Они всегда видят, — дернула плечом Акане, и взгляд ее казался Какаши колючим. — Видят, что хотят. Мне без разницы. — Мне не без разницы, — он решился поднять глаза на нее, собрать всю смелость, что в нем была и протолкнуть ее сквозь горло словами. — Акане, о тебе могут думать и говорить грязные вещи. — С каких пор тебя волнует, что думают люди?! — Акане встала, хлопнув по столу ладонями. — С тех пор, — Какаши тоже встал, — как из-за того, что они думают, моему отцу не хотели продавать еду, — говорил он быстро, не давая себе возможности передумать, — и сомневались, стоит ли продавать мне, — выдохнул он в конце, смотря уже в стол между своими руками, низко опустив голову. Какаши слышал дыхание Акане, сбившееся от его слов, краем глаза видел ее руки, сжатые в кулаки, и сам смотрел на свои ладони с подрагивающими пальцами. Это было тяжело. И всё же против этого Акане мало что могла сказать. — С тобой говорил Кента, — резко охрипшим голосом произнесла она, поднося пальцы к лицу и секундой позже зарываясь ими в волосы и закрывая глаза. Какаши вновь поднял на нее взгляд: Акане закрыла рукой глаза, потом сжала пальцами переносицу, крепко зажмуриваясь и прикусывая изнутри губу. — Чёрт, как он мог… — выдавила из себя она. — Акане, он прав, — Какаши потянулся к ней, но не позволил себе прикоснуться, испортить еще что-то. — Ты не можешь платить своей репутацией за мои ошибки. — Какой, к ёкаям, репутацией, — протянула почти с подвыванием она, запрокидывая голову и смотря на дощатый потолок. — Той, что будет важна тебе позже, — тихо ответил он. Акане покачала головой, опуская ее, улыбалась, и невесело засмеялась, вновь сжимая переносицу пальцами, и Какаши видел в каждом движении боль. И причина — он: смерть Рин, его кошмары и бессонные ночи, теперь еще и это. Наверное, ему изначально стоило держаться подальше. — Я правда могу справляться один, — сказал он с уверенностью, которой не чувствовал. — Хах, знаешь, а я бы не справлялась, — Акане отвернулась, когда говорила это, и теперь Какаши видел ее спину с символом клана на коротком кимоно, напряженные плечи, локти сложенных на груди рук. — Я поэтому всё это время была здесь: знала, что сама бы не справлялась. И, слушай, ты ведь всё еще тренируешься один, и это беспокоит… Беспокоит не только меня. И все эти миссии АНБУ, это не то, что надо для исцеления… Акане чуть обернулась, но смотрела не на Какаши, а чуть в сторону — в открытое окно, в синее, темнеющее небо с редкими облаками. Он невольно тоже посмотрел туда, потом повернулся обратно, а Акане так и не двинулась. — Что ж, ты и вправду лучше меня, ты справляешься, — тихо выдохнула она. — Я не останусь против твоей воли. Она шагала в сторону выхода, медленно затягивала застежки на сандалиях, а Какаши чувствовал, что снова сделал что-то неправильно, но правильного варианта, похоже, не было. Только когда она натягивала на себя теплую куртку, возясь с тугими кнопками, он прошел к ней, чтобы проводить. Молчание, в котором они стояли, было тягостным. — Ты могла бы поужинать, — разрушил он тишину, неловко и, казалось, не к месту. — Нет аппетита, — грустно качнула головой Акане, перебрасывая через плечо сумку. — Мы могли бы потренироваться завтра… вместе, — предпринял новую попытку Какаши, чувствуя острый укол вины. — Извини, завтра в обед ухожу на новую миссию, — она накинула капюшон и сделала шаг к двери. — Предложи Гаю, он не занят. Будет счастлив составить компанию. Уже стоя за порогом, Акане махнула рукой, обронила «До встречи» и быстрым шагом вышла на улицу, вскоре скрываясь за поворотом. Какаши закрыл за ней и, не зная, куда себя девать, вернулся на кухню. Рис начал остывать, и уже можно было лепить из него. Какаши смотрел в кастрюлю, вдыхал запах и теперь тоже не хотел есть. Паккун со стаей пропадал на окраине деревни и должен был вернуться позже. Тишина пустого дома оглушала. Громко хлопнула входная дверь, упали небрежно сброшенные сандалии. Акане ворвалась в кухню, почти запыхавшись. Миюки удивленно приподняла брови. — Где Кента? — резко бросила Акане, скидывая сумку на ближайший стул. Половицы скрипнули под босыми ногами. — Я здесь. Кента подошел ближе, казалось, не удивленный и не испуганный грозным выражением лица сестры. Он знал, как она отреагирует. Акане крепче сжала руки в кулаки. — Какого черта ты говорил с Какаши? Одного роста, они замерли друг напротив друга, взгляд глаза в глаза, упрямые выражения лиц. Сейчас они были особенно похожи: черты лица, мимика, жесты… — Я имею право говорить, с кем хочу, — пожал плечами он. — Только не обо мне, — Акане мотнула головой. — Ты даже не спросил меня, стоит ли это делать. Не предупредил. Ни-че-го. — Это всё равно ничего бы не изменило, — он говорил уверенно, словно заранее заготовил слова. — Изменило бы. Для меня, — Акане искривила губы, и зубы стали видны, словно в оскале. — Ты практически… распорядился мной. Встал на сторону Фугаку… — Фукагу-сама, — поправил Кента. Акане пнула ногой табурет, опрокидывая его. — Да как угодно! — выплюнула она, повышая голос. — Ты не мог говорить за меня! Тебя это ни сколько не касается! Рин, Какаши… Они никогда не были твоими друзьями, но ты влез в это, попутно обливая меня грязью! — Я этого не делал… — начал Кента, но продолжить ему не дали. — Делал! — Акане сжала край стола, и доска треснула в слабом месте. — Я не чувствовала себя так отвратительно после визита Фугаку-сама, — она выделила последнее слово, — зато когда узнала, что именно ты решил поговорить с Какаши, да еще и теми же словами, что Фугаку… У меня и так не всё радужно, зачем надо было добивать меня?! — Добивать?! — начинал злиться Кента. — Ты сама прекрасно с этим справляешься, — он перевел дыхание, стараясь говорить спокойнее. — Ты нормально не спишь, когда остаешься у Какаши. Ты нормально не спишь на миссиях. Ты не думаешь о себе. Возможно, так и легче, но не лучше. — Не вижу разницы между «легче» и «лучше», — сквозь зубы, сузив глаза. — А я вижу! — Кента взмахнул руками. — Ты боишься, ты прячешься в заботе о ком-то другом. И Фугаку-сама прав — твое будущее зависит от твоего поведения сейчас! — Ты не понимаешь, о чем говоришь! — голос казался не своим, лицо горело от сдерживаемого гнева. — Думай о себе! Не приспособленная к жизни дура! — Высокомерный придурок! — Так, хватит! — Миюки встала между ними, разводя руки, и Акане и Кенте пришлось сделать по шагу назад. — Кента, делай, что хочешь, но подумай, почему так злится Акане. Это было действительно нечестно по отношению к ней. Акане… — Миюки вздохнула, но не успела продолжить. — Мне надо остыть, мам, — она вышла из кухни, направляясь к выходу. — Скоро вернусь. Очень хотелось сбежать от всего этого. Миюки сидела за столом, баюкая в руках остывающую кружку с чаем, когда Акане вернулась. Та прошла, села за стол напротив, с сожалением глядя на маленькую трещинку, оставленную собственной ладонью. Раньше она не портила мебель… — Акане… Ужин? — Миюки вопросительно взглянула на нее. — Кусок в горло не лезет, — выдохнула Акане, опуская голову. Ей было немного неловко глядеть на мать. — Может, тогда чай и дайфуку? Акане немного смущенно кивнула, так и не поднимая глаз. Миюки приподняла уголки губ: хоть что-то в этом мире не изменилось — любовь ее дочери к десертам. Сидя с кружкой чая, исходящего паром, и крутя в руке моти персикового цвета, Акане не решалась заговорить. Не знала, как начать, да и о чем. Миюки молча наблюдала за ней, выбирая подходящий момент. Раньше с ними двоими было не так сложно… — Ты всё еще злишься на Кенту? — произнесла она, когда Акане откусила и прожевала первый кусочек. Акане тяжело сглотнула, запивая сладость ароматным чаем, и устало потерла глаза. — Да. Очень, — выдохнула, снова сделала глоток, гипнотизируя гладь чая в чашке. — Сейчас уже получше. Может, он и хотел что-то хорошее, но… Мне всё равно. Этого всего слишком много. — Горя никогда не бывает мало, — Миюки встала и наполнила свою опустевшую кружку. — Но Кента всё же сказал кое-что важное. Тебе и вправду стоит подумать о себе. Не о том, что говорил Фугаку-сама, — быстро добавила фразу она, когда Акане удивленно уставилась на нее, — а о том, как справляться с болью. — Не знаю, — голос был тихим, ломким, ей не очень хотелось говорить об этом, — это не так важно. В конце концов, Рин умерла не от моей руки. Какаши всё равно хуже. — Не важно, кому хуже или лучше, — Миюки вернулась на свое место, грея в руках кружку и не притрагиваясь к дайфуку. — Не так уж важно, от чьей руки это случилось. Рин была твоей подругой. Тебе тоже плохо. — Я стараюсь справляться, — Акане глубоко вдохнула, выдохнула, сделала маленький глоток и закашлялась. Покрасневшее лицо выглядело болезненно, его выражение передавало тщательно сдерживаемые эмоции. — Не всегда надо справляться, — Миюки подошла к ней, прижала к себе, обхватывая руками напряженные плечи дочери. — Я не знаю, что делать, — прошептала Акане, пряча лицо в складках одежды матери. — Те, кого я люблю, не умирали… Раньше. Она всхлипнула, когда прохладные пальцы Миюки начали успокаивающе перебирать ее волосы. — Я не знаю, как не думать об этом, — сбивчиво продолжила она, сжимая свою одежду почти до треска. — Не думать, что, раз не умерла на войне… То потеряю вас с папой. Это будет по-другому? В старости, спокойно… Или оно будет также ужасно? Не важно, как… Я не хочу, но не могу ничего сделать. Речь оборвалась громким всхлипом, следом за которым уже не было ни тишины, ни слов. Акане вздрагивала, пыталась задавить рвущиеся наружу рыдания, но это уже не выходило. Долгие недели сдерживаемых страданий, задания, ответственность, тревога… — О смерти в старости… — начала отвечать Миюки, утешая своим ровным голосом. — Мной она всегда воспринималась легко. Может, и у тебя так будет с нами, может, и нет. А о другом… Теперь, когда Какаши предпочел остаться наедине с собой, у тебя тоже есть на это время. — Мне не нравится, — едва слышно ответила Акане, мешая слова с неровными вдохами, — быть наедине с собой, — она сильнее зажмурилась, шмыгнула носом, прежде чем продолжить. — Мне не хватает ее. — И будет не хватать, — выдохнула Миюки, проводя по растрепанным волосам чуть влажной ладонью. — С этим нужно сжиться, нужно время. — А что потом? — хрипло, чуть приподняв голову. — Потом? — Миюки взглянула в окно, на серп растущей луны, и крепче сжала руки вокруг Акане. — Потом жизнь продолжается. Всегда. Они замерли. Дыхание Акане выравнивалось, она провела ладонями по своей смятой одежде, немного расправляя ее. — Но если забудешь помочь себе, другому уже тоже помочь не сможешь, — шепнула Миюки в макушку дочери, прежде чем оставить на ее волосах короткий поцелуй. — Иди в ванную и ложись спать. Акане поднялась, отворачиваясь и чуть потягиваясь — тело затекло в неудобной позе. Передернула плечами, лишившись тепла чужих рук. Неуверенно произнесла: — Думаешь, я смогу заснуть? — Уверена, — Миюки отодвинула чашку с края стола. — После таких слез сон всегда особенный. Ты хочешь отдыха. Позволь себе. Акане побрела в сторону ванной, по дороге дожевывая надкушенный дайфуку. Ей действительно надо было согреться в теплой воде и уснуть под мягким одеялом.