***
«А как ещё распаковать его эмоции? Это должно помочь!» — был уверен Кадзуха, прочитав уйму статей о методике, перекопав с десяток сайтов и заявив самому себе, что ничего сложного в сим деле нет. Парень, держа в руке белый лист и обыкновенный карандаш, постучал в соседскую дверь. Простоял так пару секунд, прислушался — шагов-то совсем не слыхать и не распознать. Быть может, всё из-за шума, созданного на кухне общежития? Повторно постучал и громче. — Кто? Каэдэхара аж вздрогнул от голоса Скары, который опять без настроения. — Это я. — Открыто. Скара истратил былую бдительность, не закрывает комнату на замок изнутри — значит, всё взаправду пришло в норму, как он и говорил. Кадзуха зашёл с отчаянными мерами сблизиться с соседом, словно их разговоров и не существовало, особенно в последнюю, пьяную ночь, которая по календарю состоялась эдак три недели тому назад. Юноша сел на край кровати, на которой валялся Скара, и малость напрягся высказывать своё предложение, постеснялся, что ли, и кинул невинный взор на соседа. Мало того, что хозяин этой комнаты был не в настроении, так и выглядел жутко, совсем как в момент их первой встречи: лицо бледное как мел, губы потрескавшиеся, взгляд будто неживой упёрся в ничем не привлекательный потолок, красная подводка безобразно размазана кривыми линиями. — У тебя всё хорошо? — обеспокоенный видом Кадзуха не мог не спросить об этом. — Хули ты припёрся? — Нам задали кое-что сегодня, — бессовестно солгал, страшась продолжить. — Можешь нарисовать, пожалуйста, несуществующее животное и на парочку вопросов ответить? — Я тебе чё, какой-то, блять, эксперимент или крыса подопытная? — ему словно мерзко было смотреть на Каэдэхару. — Нет, я всего лишь хочу узнать тебя получше, чтобы мирно общаться. Всё же хорошо было в прошлый раз, что с тобой? — Кадзуха, я так заебался сегодня, а вчера так вообще, блять… — Тогда я не понимаю, почему ты согласился ладить, — хмыкнув, первокурсник проиграл в словесной битве. — Я тебя больше не стану беспокоить, — поднявшись, быстрой поступью зашагал к двери. — Лан, нарисую я эту хуйню, — всё же сдался под конец. — На столе оставь. — Несуществующее животное. — Да я понял, вали уже. Каэдэхара мигом положил карандаш с бумагой на стол и поспешно ушёл в свою комнату. Ему начинает это знатно надоедать и приедаться в плохом смысле. Качели настроения Скары будто лишены позитива и качаются из стороны в сторону ради достижения высоты, где злость и ненависть взрываются разом и в час фазы пика. «Как его только воспитывали?» — обронил в думах вопрос, однако не посчитал за надобность углубляться в него, что, между прочим, очень зря.***
Скаре некогда заниматься рисованием. Если ему крайне трудно пересилить себя, он лишь располагается на кровати, ибо сил ни на что нет. Как ему рассчитываться с Тартальей? Молча вставать и идти выполнять свою работу, которая оплачивается не так уж и мелочно — суммы выходят довольно приличные для студента, живущего без помощи родителей. Он глядит на время и выходит на улицу, где вокруг стало ещё мрачнее и противнее из-за дождей и грязи. Ноябрь часто хвастается такими издёвками над людьми, и Скаре это особенно не нравится: обходит дороги, по которым невозможно идти. Его работа отныне не в парке из-за погоды. Фонари слепят глаза, и юноша щурится, выискивая средь проводов особенные «метки», местоположение которых успел позабыть, — нелепо висящие пары старых кроссовок. Где-то неподалёку обязательно нашёл удачное место в виде отодвигаемого кирпича. Позаботился о воистину пустынной улице и спрятал за этим красным кирпичом невнушительного размера пакетик с белым порошком. Пошёл дальше. Ему осточертело работать на кого-то и чуть ли не боготворить, дело закладчика хоть и простое, по мнению большинства в Фатуи, однако у Скары оно отбирает все силы, которые он копит с самого начала дня. А потом ему заявляют, что у него был выбор. Какой же выбор мог быть у мальчишки, накопившего средства только на первые месяцы учёбы и способного оплатить квартал проживания в общежитии? Они завели его манипуляциями, говорили, мол, вот мы с тобой сдружимся, станем роднёй, поработаем, нагребём денег лопатами, и будем жить припеваючи — на эту сказку для детей, разбитых и сломленных, он повёлся, пока не ознакомился с бандой как подобает. Возможно, кому-то по нраву сказка с идентичным содержанием, и Скаре она изначально так же полюбилась, однако недопонимание и выгода чужих людей очернили её сюжет. Он объяснял, что ему нехорошо, что его что-то душит периодически и ворует энергию, придаёт слабость, а они вызывают его в парк, угрожают, приказывают молчать, не втягивать в дело полицейских и в целом быть тихоней. Этот урок был выучен, и Скара пытался без драк и ссор покончить с бандой, но Тарталья, втянувший его в криминальную рутину, прямым текстом намекал на избиения, а после как-то по привычке, что ли, и после каждого прогула начал встречаться лично и поучать уму-разуму кулаками и хуже. Скара настолько важен им, что Фатуи готовы избить и отпустить, лишь бы он пахал? Если это правда, то Скара не желает дальше сближаться с людьми, использующих в таких отвратных целях. «Нашли, блять, дурака и не бросают. А чё, попробуй ещё приручи такого козлоёба, как я. Братья, да, Тарталья, братья — пиздобратия, блять», — извращённо коверкал мысли, подсовывая очередной пакетик под полуразвалившиеся ступени какого-то подъезда. Доверие Фатуи пало по отношению к Скаре ещё на первом курсе учёбы. Он выполнял поручения не покладая рук, затем всё осознал касательно их организованности, и наплевательского отношения к подобным ему, и вранья о братстве и семье. Юноша писал, звонил, предупреждал, что выйти в какие-то дни не сможет, потому что на ногах крепко не стоит и что здоровье ни к чёрту, а Тарталья оскорблял, унижал, велел идти прятать всякую дурь. «Я, кажется, болен», — молвил Скара, и в ответ получал: «Живой — значит, не болен. Не преувеличивай и не отлынивай». Его тошнило, упадок сил не имел границ, с каждым последующим днём становилось хуже, он будто умирал внутри, не проявляя ни интереса, ни удовольствия к рискованной работе и учёбе. Он волновался в те дни за своё состояние и посещал врачей, потому что карусель кошмаров не останавливалась. Ему приписывали антидепрессанты, назначали терапии, и сначала парень следовал рекомендациям специалистов, пока снова не избили, не смешали с грязью, которую он сейчас аккуратно переступает. Над ним посмеивалась вторая семья, абсолютно ничем не отличающаяся от первой. Скара и говорил, и присылал им фотографии купленных по рецепту медикаментов: «Сказали, у меня депрессия». Он ждал поддержки от так называемых братьев и сестёр, однако они перевели всё в шутку и предупредили, что работа ни при каких обстоятельствах не отпустит его. Они порвали единственную нить, за которую Скара цеплялся, чтобы чувствовать себя и здоровым, и полноценным, и живым. Не к чему больше тянуться, и опоры нет. Он, несомненно, виноват, потому что верил когда-то в чудеса; выбрал дорогу с указателем «счастье», где Тарталья бессовестно закрасил отрицательную частицу «не». Карусель снова закружилась, Скара еле передвигает ногами, лишь бы по итогу отчитаться за проделанную работу. «Ты непрактичный». Да, он совершенно таков, потому что его горло сжимает разгоревшаяся тяжёлая депрессия, от лечения которой он упрямо отрекается. Ему не нужны антидепрессанты, ему не хочется их глотать каждый раз и слышать от Тартальи «сегодня снова выходишь». Пусть его бьют хоть до смерти — настолько плевать с высокой горы, ведь никто не скажет: «Отдохни. Если хочешь об этом поговорить или чем-то заняться вместе, я всегда за». И всё же сторона хорошая навек Скару не покинула: она разрешает и руки резать, и идти рвоту вызывать из-за каждого чувства вины, и в сознание после краткого дневного сна приводит — только бы продолжал жить. Зачем? Просто так и по чужим правилам? Он мечтает жить своей жизнью. Пробовал — тоскливо, уныло, больно, всякий заговоривший с ним как-то не так получает в свой адрес слова, пропитанные такими же ненавистью, ничтожностью и унижением, какими обращались к нему мать, отчим и Фатуи. Это тупик. Первокурсник и так и сяк клеится, намереваясь вскрыть доброту Скары. Никакой дружбы, это напрасно, больно, глупо — нельзя. Вместо вскрытия утоптанной доброты юноша вскрывает вены. Ни одна попытка не увенчалась успехом: хорошая сторона удерживает от кончины, рукой сама водит ножом не вдоль, а в поперёк. Возможно, это простецкая слабость, страх смерти? Но он ни разу не пытался вести рукой не так, как хочет приличная его черта. Выходит, Скара попросту малодушен, а самый презренный вид малодушия – это жалость к самому себе. Зайдя в свою комнату, Скара был зол, колок к самому себе и к окружающим. Взялся рисовать, хоть и не хотел. «Пусть всё поймёт, раз так сильно хочет, — думал, что этот рисунок в руках необученного толком психолога поведает Кадзухе о самом наихудшем в жизни Скары, — и отъебётся от меня навсегда». Парень начал выводить круги, линии — всё, что он представил в своей скромной чёрно-белой фантазии. Слабый нажим едва изображает то, что он хочет, — вся энергия истрачена впустую, но он в обязательном порядке должен был выходить сегодня на работу. Его поглотил образ несуществующего животного, с которым хотел завершить как можно скорее: почему-то это занятие давит ровно так же, как психическое заболевание, остроту которого Скара успел распознать около трёх недель назад, — схожее он ни с чем не перепутает. Карандаш гулял по бумаге несколько минут, время тянулось дольше по ощущениям. Он перевернул лист без желания рассмотреть собственный первый рисунок, мигом ответил на вопросы, особо не напрягаясь над их смыслом, и пересел на кровать, умостился по-турецки и занял уши наушниками с первой попавшейся песней.Red Hot Chili Peppers — Otherside
How long how long will I slide Separate my side I don't Он впал в раздумья, полными негатива. То, что входит в его обязанности в качестве закладчика, с самого начала предписывало ему наихудшее будущее. Но откуда было знать ему об этом? Юноша был занят поиском другой родни, его не волновало, какими способами её можно обрести. I don't believe it's bad Slit my throat It's all I ever Когда первокурсники обмениваются своими впечатлениями о поступлении и в целом об общежитии, Скара поневоле вспоминает себя, довольного, свободного — и всё это продлилось ничтожно мало, пару недель, пока не попал в ловушку Тартальи и Фатуи. Когда строят планы на несколько лет вперёд, парень, притворившись глухим, отчасти завидует. I heard your voice through a photograph I thought it up it brought up the past Каким он был год назад, в самом начале сентября, в середине? Скара открыл в телефоне галерею, пролистал ленту своих фотографий и нашёл. Двенадцатое сентября, его улыбающееся лицо, когда-то познавшее истинное счастье самостоятельной жизни. Вот же она, та самая сторона, забывшая тогда о горе-семье и стоящая на пути обретения такой же. На фото у него прекрасная улыбка, без ехидства, без нот, неприятных человеку. А глаза? Они блестят и смотрят в объектив, они отображают редкостной красоты звёздное небо. Сейчас все небесные огоньки померкли. Once you know you can never go back I've got to take it on the otherside Как же сильно парень скучает по былому себе. Он непроизвольно замуровал доброту, честь, светлость. Где та часть его, что на фото? Нет, если её не смог вернуть тогда, значит, Скара попросту её стёр, закопал, выбросил. Всё неправильно, ответ ужаснее: он жестоко её убил. Если Рай действительно существует, если в него действительно попадает всё, что он утратил, получается, что достойная сторона прошлого Скары сейчас там. Как к ней попасть, присоединиться, вновь слиться воедино? Centuries are what it meant to me A cemetery where I marry the sea Stranger things could never change my mind Сейчас ему принадлежит выбор, и никакие голоса не заглушат песню: теперь они слабы и не знают, как сделать больно. Он не спеша засучивает рукава, не оставляет без внимания ни единый шрам. I've got to take it on the otherside Take it on the otherside Take it on Take it on Заберёт ли его на тот свет Скара, излучающий радость и тепло? Захочет ли приютить, уступит ли место, поможет ли ему искоренить зло, что в корне засело в нём и не отпускает? Кажется, это возможно, ведь добрый Скара обязательно пожалеет его, простит, перевоспитает — такова его вознёсшаяся натура. How long how long will I slide Separate my side I don't I don't believe it's bad Slit my throat It's all I ever Он устал колесить по лёгкому, по словам Тартальи, маршруту. Даже сотня метров даются как в оковах, сжимающих щиколотки. Нужно прислушаться к себе, пока его ни один крик не перебил. Чего Скара хочет? Воссоединения с прошлогодним собой. Как к этому прийти, какую жертву нужно принести? Pour my life into a paper cup The ashtray's full and I'm spillin' my guts She wants to know am I still a slut I've got to take it on the otherside Глаза наполнились слезами — это плачет зло, которое стремится и дальше мучить его, поедать и холодное сердце, и гнилую душу. «Плачь, плачь», — чуть ли не приказал Скара, наконец выслушав свои желания, улыбаясь по-хулигански. Понял, что ему необходимо сделать, чтобы обрести утраченную часть, следящую за ним с небес. Scarlet starlet and she's in my bed A candidate for my soul mate bled Push the trigger and pull the thread I've got to take it on the otherside Take it on the otherside Take it on Take it on Почему он не додумался до столь простого решения раньше? Монстр, управляющий им всецело, завыл, боясь умереть. Юноша вскочил и вышел из комнаты с рисунком, подсунул лист под дверь и носком обуви оттолкнул для надёжности в комнату Кадзухи. Он получил то, что хотел: животное, живущее в Скаре. Теперь нужно сделать задуманное. How long how long will I slide Separate my side I don't I don't believe it's bad Slit my throat It's all I ever Достаточно терпеть, хватит себя жалеть, выход есть, и Скара воспользуется чёрным, потайным входом, ведь это всё, что он хочет. Острый нож с потемневшей и застывшей кровью на лезвии в сию ночь окрасится в последний, решающий раз. Одна попытка — больше не дано. Turn me on take me for a hard ride Burn me out leave me on the otherside Парень делает это впервые: режет вдоль, холодным лезвием обжигая кожу и освобождая осквернённую внутренним бесом кровь. Если бес сгорит по пути к лучшей жизни, где Скару всё время терпеливо ждала его светлая сторона, он готов к этой жертве. Наверху ему нет надобности быть озлобленным, ворчливым, боязливым. I yell and tell it that It's not my friend Истинный он не пискнет и не заплачет — буйный зверь, поражённый упертостью Скара, тихо воет, потом кричит, и он его даже расслышал. Этому зверю больно, и он никак не может помешать. I tear it down I tear it down And then it's born again «Нечего бояться, боль будет недолгой», — пришёл черёд Скара жалеть наихудшую часть себя, оставшуюся без сил и пропитывающуюся одними лишь муками. Юноша дрожащей рукой провёл медленно ножиком по другой конечности, ликуя. Совсем скоро он встретится с прежним собой, познает счастье и веселье, позабудет об одиночестве и тоске. How long how long will I slide Separate my side I don't Скара бросил окровавленный нож и заворожённо наблюдал за течением крови, которая быстро ударяется о деревянный пол. Ему больно, он терпит, это выгодная сделка: потерпеть и переродиться в другом мире, где люди найдут в нём важность, избавят от забот и посмеются, когда ненароком ляпнет, что шлялся по плохо освещённым улицам ради прятанья наркотиков для таких же безнадёг, как он. Люди не поверят, что он непрактичный, что он никто, что он жертва, что он виновен. I don't believe it's bad Slit my throat It's all I ever Перед глазами мутнеет, и Скара смеётся, не сдерживая слёз. — Как тебе, тварь? Терпи, терпи так же, как я. У него будут друзья, он обретёт семью — ещё немного. Голова кругом, будто тело парит над землёй. Кровь не останавливается, бесконечным потоком выливается и оставляет безобразную лужу на полу. Что-то идёт не так, что-то произошло только что. Музыка прекратилась, голоса кричат, презрительно вынуждают остановиться и загладить вину, живя конкретно здесь, в этом мире. Руки трясутся, одна тянется к простенькой ткани, чтобы прижать и остановить убегающую в свободный и дружелюбный мир жизнь. — Нет, нет, нет… «Ты виновен во всём!» Всё дело в рефлексах, в сохранении жизни? Он не так планировал. «Да уж, ну и подвиг». Нет, всё неправильно, он где-то ошибся, где-то умудрился промахнуться, расслабиться, насладиться моментом. Он словно очнулся в кошмаре. Много крови, которой всё больше с каждой секундой. — Нет, нет, нет... Скара встаёт с кровати, с ужасом смотрит на красные ладони, пытается скорее встать на ноги и убежать от говора матери, отчима, Тартальи. Всё вокруг шатается, плывёт, и юноша чуть не падает, поскользнувшись на собственной крови. В этой комнате нельзя быть, в ней отголоски прошлого усилены и приказывают через громкоговоритель. Ему мерещится, что он бежит, однако ноги до сих пор не держат, еле передвигают его несчастное тело. Он ударяется бедром о кухонный стол, головой о стену, ладонью нащупывает ручку двери и с дикой болью отворяет. Вышел и побрёл к окну, стараясь не оборачиваться, дабы не увидеть подстрекателей, уговаривающих его воротиться обратно. Они проиграли. Выигрыш у него в руках, осталось только подойти ближе к окну и податься навстречу другому миру, где его заждалась весёлая, жизнерадостная сторона, готовая ему помочь. Но ноги подкашиваются, Скара громко падает на колени и с раскрасневшимся лицом тревожно смотрит на руки. Пытается ползти, упав на живот, размазывает кровь по полу, оставляя след на прощание и назло, — не сдвинулся с места. — Нет, я не успею… Подожди… Парень горюет вместе со зверем. Первый не успеет освободиться и увидеть на небесах прежнего себя, не сможет протянуть руку; второй навсегда покинет сосуд жалкого мальчишки, играть над чувствами и эмоциями которого доставляло неописуемое наслаждение и упокоение. — Подо… Подожди… Голос дрогнул. Тёмно-синие очи застыли на красной луже, растекающейся бесформенно. В этих глазах когда-то отражалась радость, когда-то они видели мир по-своему прекрасно и изящно, они были великолепным витражом кратковременного отрезка, датируемого двенадцатым сентября прошлого года. Сейчас в них — мрачный витраж расколотой вдребезги судьбы.