Витраж расколотой судьбы

Скара с озлобленным и утомлённым выражением разрешил Кадзухе зайти к нему. На всякий случай запер дверь на замок и будто бы боялся глядеть на гостя, светящегося весельем, жизнерадостностью и оптимизмом. — Я их нашёл в парке ещё давно, почти сразу, ну, на следующий день, но они выглядели убито. Купил новые, — с неким возродившимся героизмом Скара упал на стул возле кровати и закрыл крышку ноутбука. — Садись, ты же не на пять минут. — Я думал, ты меня избегаешь, — Каэдэхаре безумно жаль говорить это вслух, но он чувствует, что это признание необходимо ради решения длинного ряда проблем; наконец-то сел на почётное место — кровать. — Не, — скривился и ядовито усмехнулся, потерев нос. — Дела просто. — Понятно, — юноша более не знал, о чём можно спросить мягко и без раздражительных для соседа подробностей. Да и вообще, почему Скара не спит в такое время, почему вторая кровать не застелена, без матраса и просто стоит? — Чем занимался сегодня? — Играл. — Во что? — В доту. Бля, ты водку для красоты принёс? — ему опять что-то не нравится, он снова отходит от темы, переводит стрелки, направляет их на Кадзуху. — Э-эм, я хотел поблагодарить за подарок, поэтому вот, держи, — поставил на стол и сжал губы, потупив взгляд на пол, а Скара всё смотрел на него и смотрел, начиная посмеиваться. — Не у меня днюха так-то. С горла не брезгуешь? — Сегодня мне хватит пить. — Хотя бы глоток сделай, чисто за твоё здоровье бахнем. «Может, получится его разговорить?» — на секунду замешкался, обжигаясь обеими огнями сразу: своим ужасным состоянием и напором Скары. И всё-таки предпочёл окончательно сгореть, распивая алкоголь с соседом и молчаливо изучая его комнату. Что в ней такого особенного? Наверное, больше всего смущает пустая кровать, опустошённый кухонный стол и полупустые полки. У него нет сожителя. Скорее всего, не сдружились, оттолкнули друг друга и один сбежал в другую комнату. Нет, к Скаре бы насильно кого-то привели и сказали с ним жить бок о бок. Выходит, ему никто не мешает и он никого не тревожит, живёт себе один, наслаждается свободой. Сосед, как назло, только глоток сделал и больше не собирался продолжать выпивать. План провалился, и решится ли Кадзуха напрашиваться самостоятельно на развитие общения, при этом притворно твердя, что после первой пробы не против сделать и вторую, и третью, и так до дна? — Ты говорил кому-нибудь? Ну, об «этом», — подперев подбородок рукой, будто свысока пронзил унизительным взглядом Скара. — Мы же договаривались, я никому не рассказываю. — Красава. Он тебя не тронет, у меня всё схвачено, поэтому не шарахайся по пустякам. Палишь контору всю. — Так заметно? — приподнял брови Кадзуха, улыбаясь, и достал из внутреннего кармана ножик. — Я готовился к худшему. — Вот и я так же, — скользнул рукой в карман джинсов, похвастался таким же ножом, — готовился к махачу, но всё наладилось. — То есть можно как бы… расслабиться? — Да. — Тогда выпьем за это! Боже, я так рад это слышать, ты не поверишь, прям камень с души. — Ага, считай, ёпта, что это ещё один подарок от меня. Кадзуха ждал этих слов почти месяц, хотел, чтобы Скара ущипнул его за руку и доказал, что это не сон и что всё достигло своего финала. Юноша оголял белоснежные зубы, делился своими переживаниями и опасениями с соседом, а тот, понимающе кивая, давал понять, что разделяет пережитое нападение очередным горьким и горячим глотком водки. Однако Скара не выглядел довольным. «Чего ему не хватает?» — думал Каэдэхара, пока баловался электронной сигаретой и снова стал переходить за грань адекватного восприятия реальности. Вопреки головной боли, он счастлив настолько, что жертвует своим здоровьем, дабы отпраздновать дважды. Стоило ему первым прийти посреди ночи, так сразу новость добрую получил. Разве не прелесть? — Это наилучшее восемнадцатилетие, — навеселе невнятно проговорил, покраснел, потянулся зажать в объятиях соседа, которого с честью прозвал глубокой ночью другом; и Скара, опешив, смягчил свой взгляд, едва ли улыбнулся столь искренне и по-доброму, что невозможно было бы приписать ему плохую характеристику. — Спасибо, Скара. — Да чё ты… Не за что… Он не отвергнул внезапные объятия, но не имел ни малейшего понятия, как подобает отвечать взаимностью. Боялся что-то сделать не так. Его хрупкое, покалеченное тело знает лишь, как беречь руками голову от ударов ногами, какой стороной поворачиваться навстречу агрессору, чтобы уменьшить боль, и как защищаться острыми словами. А как преспокойно, считая за норму, принимать чужие объятия — увы, с самого детства не знал. По спине пробежали холод и табун мурашек, сердце неистово забилось и разгоняло кровь так, как никогда прежде. В мыслях всплыли примеры, кому следует подражать: братьям и сёстрам, влюблённым парам, не разлей вода друзьям — вот, за кем он не любил наблюдать, однако безотрывно глядел, фиксировал в уме их повадки, эмоции, движения. И Скара медленно, прикрыв глаза, обнял Кадзуху, наконец поняв, каково это — быть принятым кем-то и быть важным для кого-то без пагубных намерений. «Это так… приятно», — удивился Скара, опёршись подбородком на плечо наивного Каэдэхары. В нём боролось два человека: один молил отпустить бедного юнца, не пускать ближе, держать дистанцию невероятных размеров, потому что Скара ничем не заслужил таковое отношение к себе и попросту обязан нести крест вины на протяжении всей жизни; второй приказывал познать секрет дружественных связей, отворить двери своей души — и тотчас перебивал первый, говорил, что его душа черна и этой чернотой ни к чему поражать остальных. «Тебе нельзя, Куникудзуши, забудь обо всём и смирись!» — тошнотворный голос матери срывается на жуткий крик, режущий уши, и Скара молниеносно отстраняется, стирает всё доброе со своего лица и говорит будто нехотя: — Мне спать хочется. — Хорошо, — кивнув, Кадзуха поднялся и, держась за спинку стула, с праздничным настроением сказал: — Ещё свидимся, спокойной ночи. — Спокойной. Пока Каэдэхара витал в облаках, Скара шёл ко дну. Как он только посмел думать о том, что ему разрешено иметь достойных друзей? Он знает своё место, зазубрил как таблицу умножения. Дружба подобна искусству, а ему с детства запрещали прикасаться к прекрасному. Скара крутанул замок для надёжности два раза и сфокусировался на ладонях, сохранивших тепло объятий с человеком, отчаянно добивавшегося идти наравне с ним. «У тебя есть мы, тебе этого мало?» — глумливое пение Тартальи не оставляет сомнений: Скаре не нужны пробы завязывания знакомств с кем-то, у него есть прошлое, нынешнее и будущее, и всё омрачено и написано с несчастливым концом. У него чересчур ценная задача: брать вину на себя и прикрывать спину Кадзухи, исполняя долг и представляться перед Тартальей вновь практичным то ли коллегой, то ли рабом. У коллег обычно нет цепей и есть свобода мыслей — у них такого подавно не наблюдается и вряд ли было с самого начала знакомства. Скара запрограммирован, потому носит в себе ужасный код создателя. Изредка он задумывался: будь у него другая семья, каким бы он вырос? Семьи, где была любовь, притворялись порядочными и улыбались неправдиво, хотя большинство верило в их идиллию и благополучие. Нет, эти семьи всерьёз были счастливы, проблема опять-таки в Скаре, который везде ищет фальшивку, повод оправдать всё на свете, потому что рос с идеей, где в каждом доме происходили те же ужасы, что и в его. Оказывается, не все так живут. «Жаль», — подумал парень и заскрипел зубами, обвиняя в том числе и мир, который обделил его, мать и отчима взаимопониманием, заботой друг о друге. Мир ничего не пытался изменить, хотел посмотреть, кем по итогу Скара вырастет и какой характер закалит. «Никто не виноват, кроме тебя». Он должен был привыкнуть к словам матери, но они по-прежнему режут изнутри, выводят из себя, шатают нервы, как корабль в открытом море. Эта боль не утихнет и не пропадёт, она — напоминание о его рождении, которое не имеет и по сей день значимости. Сердце обливается кровью. «Хватит себя жалеть, Скара, ты не жертва». Быть может, по задумке Творца, в которого парень никогда не верил, он терзает себя, чтобы, наконец, после стольких мук над его головой прозрел золотой нимб? «Ты не жертва, у тебя был выбор». И выбор пал на чёрные крылья дьявольского создания, которое не умеет изображать восторг, которое олицетворяет исключительной редкости зло. До поступления в университет он служил дьяволице, а на смену ей пришёл чёрт, служащий руководству и указывающий Скаре что и как делать. «Ты это заслужил!» Глаза наполнились слезами, ноги подкашиваются. От безысходности он сел на кровать, приклеился спиной к стенке и подтянул ноги к груди. Стыдно за самого себя. Уткнулся лицом в острые колени, тихо завыл, зашмыгал носом. — Простите, — вырвалось словно непроизвольно, автоматически. — Простите меня за всё. «Тебе никак не загладить вину!» — Нет, простите, мне очень жаль. «Ты должен помнить, что всё это из-за тебя!» — Хватит, я больше не могу! — он вновь хочет кричать во всё горло, хочет быть услышанным всеми, но голос садится. «Ты безнадёга, Скара». — Простите, простите, я всё исправлю! «На что ты вообще годишься?» Он импульсивно раскрыл складной ножик, засучил рукав, и грубо исполосовал свою руку, зачёркивая предыдущие наказания и проливая свою безобразную кровь, пачкая ею всё подряд и не задумываясь о том, что буквально пятнадцать минут назад ему было донельзя хорошо чувствовать себя полноценным, хоть и отдалённо, человеком. Мать бы не одобрила разговор с Кадзухой, отчим бы смеялся над их общением, Тарталья бы показал истинное место Скары в этом общежитие и на Земле в целом. Алая кровь — доказательство, что даже сейчас не ему подлежит контроль над собственным телом, а всё в руках образа первой семьи и её омерзительной пародии, именуемой Фатуи. Без этой жертвы никуда, голоса его не отпустят, присосались крепко и непробиваемо, они сильнее его духа и мнения. Он роняет раскалённые слёзы, наблюдая изо дня в день одну и ту же картину: красное вперемешку солёной водой. «И что, неужели конец, Куникудзуши?» Он давит на нож до ужасной боли в руке, она задрожала, и тело останавливает его немыми знаками, словно крича «прекрати!», однако у голосов из воспоминаний власти больше. Скара прижимает раненую конечность к тёмной ткани толстовки, переводит дыхание, но лёгким ничего не нужно, кроме сигарет. Унижения стихли, куда-то сбежали, и парень обрывисто выдохнул, соскальзывая вбок и падая головой на подушку. Знал бы Кадзуха, как невыносимо жить в теле Скары и быть носителем истории его жизни. Юноша включил телефон и посмотрел на время: уже поздно, его никто не выпустит. «Значит, сегодня у меня выходной, а завтра пахать с удвоенной силой…»