По цене одного

      Устроившись на сон, Рико разблокировал телефон. Перед сном он смотрел видеопрохождения игр на давненько найденном им канале; канал устраивал его целиком и полностью, поскольку здесь всегда было интересно, получасовые видео, прекрасно подходившие для просмотра перед сном, выходили через день (и почти каждый день, когда это были визуальные новеллы), и, что наиболее важно, автор канала записывал их в молчании, без ненужного трёпа, сильно отвлекавшего от просмотра. Сам он не играл, но, признав игры чем-то на одной ступени с кинематографом, с удовольствием смотрел как сериал. Видео, впрочем, не выходили по праздникам и почему-то тогда, когда у них была работа. Не то чтобы у него было когда смотреть их в это время, но он обычно рассчитывал на то, что сможет наверстать пропущенное... а новых видеороликов не появлялось, что чуточку расстраивало.       Однако сейчас работы не было, видео исправно вышло, и он с интересом уткнулся в экран.       Ковальски проснулся поздно. Его никто не будил, и он переспал; от этого он чувствовал себя всё ещё сонным, и ему нужно было хотя бы полчаса, чтобы толком проснуться. Он догадывался, почему так вышло: сегодня у Шкипера был ежемесячный выпуск охоты, и тот сейчас торчал под телевизором; передачу вели лицензированные охотники, так что дичью там были совсем не зайчики-белочки. Ковальски и самому порой бывало интересно.       Выбравшись в гостиную, он тихонько подошёл ближе, пока что не выдавая своего присутствия, и немного постоял, наблюдая: похоже, сегодня было что-то крайне занятное, потому что со Шкипером сидел даже Рядовой, обычно даже с некоторой прохладцей относившийся к охоте, а Рико, похоже, просто проходивший мимо (тот даже одеться толком не успел), залип в экран, опёршись на спинку дивана. Сонный Ковальски, в свою очередь, залип на его обнажённую спину. Он мог себе это позволить: его пока никто не обнаружил, а это значило, что он мог делать со своим взглядом всё, что душе угодно. А душе его периодически было угодно посматривать на Рико, особенно когда того можно было хорошо рассмотреть.       Возможно, в том, что он поглядывал на Рико, последний был виноват сам. В плане социальных контактов Рико вёл себя почти по-животному, бросая заинтересованные взгляды на всех, кто ему приглянулся, и бессовестно напирая, едва получив положительную обратную связь. Иногда по инерции доставалось остальным троим, и Ковальски прилежно шарахался, сводя намёк в шутку: ему это не нужно было; он просто получал эстетическое удовольствие от наблюдения и этим же и ограничивался.       Однако порой хотелось чего-нибудь ещё. В такие дни, когда у него бывало... неоднозначное настроение, он предпочитал уединиться, прежде чем снова с тем общаться.       Сегодня он это сообразить не успел. И, ещё и не успев проконтролировать самого себя спросонья, уложил ладонь Рико на загривок. Мышцы у того непроизвольно лениво напряглись, и Ковальски столь же непроизвольно огладил их, испытывая уже не только сугубо эстетическое удовольствие... пожалуй, уединиться следовало ещё вчера...       Рико, качнувшийся в сторону от его прикосновения, внезапно двинул ему в челюсть. Опешивший Ковальски отступил на несколько шагов, не понимая, с чего вдруг это случилось; ему показалось, что он перестал успевать за происходящим. Будто бы произошло что-то ещё между этим моментом и предыдущим, потому что никакой логической связи он не уловил. Ну, погладил и погладил, они иногда трепали друг друга по плечу, так что было не так...       – Не трогай меня, – процедил Рико. Ковальски краем глаза увидел лицо побледневшего Рядового, уже обернувшегося, и только-только начавшего поворачиваться Шкипера.       – Так, что происходит? – недовольно осведомился последний, почти гневно прищурившись.       – Ничего, – Рико, обойдя Ковальски по широкой дуге, вышел из гостиной.       Поймав взгляд Ковальски, Рядовой пожал плечами; взгляд его выражал непонимание и неподдельное удивление.       – Ничего, – согласился Ковальски, решив сперва всё хорошенько обдумать, а то и обговорить – у него для этого было целых два человека. И ушёл в лабораторию.       Буквально через несколько минут у него появился Рядовой, всегда хорошо соображавший по таким вещам, но и он задал тот же вопрос:       – А что вообще случилось?       Теперь плечами пожал Ковальски.       – Понятия не имею. Ты что-нибудь понял?       – Нет... – Рядовой, кажется, параллельно пытался оценить, насколько сильно его приложили, и Ковальски, глядя на лицо малыша, казалось, что тому всё случившееся очень не понравилось. – Знаешь, я попробую что-нибудь прояснить... а ты держись: наверное, чуть позже Шкипера принесёт первым делом именно к тебе.       – Да уж знаю... спасибо.       Хмурившийся Рядовой кивнул и, ещё раз взглянув на его лицо, вышел. А Ковальски остался, пытаясь понять хоть что-нибудь. И чем дальше, тем меньше он видел в этом смысла. Да, изначально Рико не любил прикосновения, но потом всё пришло в норму, и сейчас Ковальски даже не мог представить себе взаимодействие, которое могло бы привести к такому результату.       В конце концов, он обиделся. После всего того, что они сделали для Рико – и того, что сделал лично он, – такого он не заслуживал. И чем больше он об этом думал, тем большим снежным комом это становилось.       Спустя некоторое время у него и в самом деле появился Шкипер, сперва досмотревший передачу.       – Ну и зачем ты его довёл? – поинтересовался он. – Вот уж кому-кому, а тебе должно было сообразить, что не нужно прощупывать границы его терпения.       Ковальски, очень аккуратно сливавший верхний слой отстоявшейся смеси жидкостей в другую колбу, остановился. Потом, несколько мгновений отсутствующе глядев перед собой, медленно и плавно повернул голову к нему, похожий в этот момент больше на робота, чем на живое существо, отчего Шкипера пробрала жуть; он чуть не отступил, испугавшись: мало ли чего их учёный умудрился с собой наворотить... И во взгляде у того будто ничего не было.       Чуточку поглядев на него, едва заметно покачиваясь, словно большая кобра, Ковальски поставил одну из колб на стол, немного развернул к нему корпус и начал поднимать руку, столь же медленно и плавно, как только что поворачивал голову. Шкипер завороженно качнул головой вслед за этим движением, отслеживая его, и до него только спустя десяток долго-долго тянувшихся секунд дошло, что Ковальски, вытянувший руку куда-то в сторону, в конечном итоге указал на дверь из лаборатории. Ему показали на дверь.       – Э... Ковальски? – не менее медленно переспросил Шкипер, с трудом переваривая увиденное. Тот мог довольно строго велеть покинуть лабораторию, особенно если производился какой-то опасный или чувствительный эксперимент, но вот чтобы вот так, категорически и безапелляционно... так его ещё не выставляли. И если Ковальски себе такое позволил, значит, чувствовал себя вправе так поступить. Получается, он что-то не так сделал.       Может быть, он первым делом подошёл не к той стороне.       – Ковальски?       Тот поставил и вторую колбу и, выпрямившись во весь рост, с холодком поинтересовался:       – Я выразился непонятно?       – Ну, ну, не нужно устраивать морозильную камеру, – Шкипер примирительно поднял ладони. – Я не видел всего, что у меня там позади происходило. Мне стоит поговорить с Рико, чтобы разобраться?       – Не знаю, – Ковальски снова отвернулся к столу. – Как хочешь. Я пытался до чего-то додуматься, но у меня не вышло. Хочешь – ломай голову сам, не хочешь...       Положив Ковальски ладонь немного выше лопатки (в таких случаях, конечно, трогали за плечо, но ему было неудобно тянуться настолько высоко), Шкипер легонько его похлопал:       – Ну, что ты? Совсем скуксился...       – Вот видишь. Я не поворачиваюсь и не даю тебе по шее за это, – бесцветно произнёс Ковальски в ответ на этот жест.       Н-да, я определённо подошёл не к той стороне, заключил Шкипер, уже жалея об изначальном выборе слов. Рядовой тоже сказал, что успел увидеть, как ладонь Ковальски всего лишь касалась спины Рико. Так что он направился к последнему.       Рико явно не хотел, чтобы его трогали: за прошедшее время он успел побывать везде, где никого не было, причём почти сразу же уходя из помещения, где кто-либо появлялся. До того, как зайти к Ковальски, Шкипер наблюдал за тем, как пытавшийся что-то невербально, по общему эмоциональному настрою понять Рядовой ходил за Рико, а тот перемещался от него в другое место. В конце концов, первый, махнув рукой на выяснения (или просто увидел, что командир уже пошёл разбираться с Ковальски), засел на кухне, а Рико остался в гостиной, где почти что спрятался за диваном.       Привалившись плечом к косяку, Шкипер некоторое время наблюдал за тем, как тот размеренно отжимался, спуская пар в упражнения. За этим можно было наблюдать... ну, не бесконечно, силы у Рико когда-то заканчивались – огонь тоже потухал, когда ему больше нечем было кормиться, – но долго. И он приблизительно понимал, отчего Ковальски того потрогал; так человеку непроизвольно хочется коснуться короткошёрстного животного, у которого под шкурой играют мышцы. Не понимал он только, почему Рико так отреагировал.       Вздохнув, Шкипер приблизился и присел около того на корточки.       – Эй, дружище. Ты за что Ковальски двинул-то?       Мышцы на спине у Рико, опустившегося в этот момент к полу, напряглись ещё сильнее, словно у готового к прыжку животного.       – Не лезь, – проворчал тот, глядя на него исподлобья. – Не твоё. Я чувствую, когда меня собираются обидеть. Я пресёк.       – Обидеть? Это Ковальски-то обидеть? – изумился Шкипер, хорошо знавший, что тот был совершенно беззлобным человеком, пока не цеплялись. По своей инициативе и без повода Ковальски никого не задирал. – Слушай, ты если не с той ноги встал – будь добр, иди и поколоти грушу, потому что...       – Не лезь, – повторил Рико, подбирая под себя ноги. – Ты не знаешь, как это.       – ...Потому что если это ещё раз повторится, – продолжил Шкипер, понизив тон и немного наклонившись к Рико, уже откровенно давя. – Я врежу тебе сам. А уж если под руку тебе попадусь я, я тебя так отделаю, что потом сам не узнаю. Доступно?       Рико блеснул глазами, но промолчал. Когда Шкипер так делал, он боялся его; командир зверел редко, но жестоко.       – Доступно? – зарычал Шкипер, подключив всю свою убедительность. Рико немного съёжился, после чего неохотно кивнул, и Шкипер выпрямился во весь рост. – Хорошо, – добавил он уже обычным тоном.       Завернув на кухню, он, не откладывая, наклонился к угрюмо потягивавшему какао Рядовому и предупредил:       – К Рико пока не лезь.       – А что там?       Шкипер поджал губы.       – Я ничего не понял, – неохотно признался он. Было неприятно, но лучше было оставить разбираться Рядового: Рико был закрыт к разговору. Это было понятно уже из произнесённого «не лезь». А вот младшенький мог того разговорить, но сейчас лучше было не нарываться.       Поняв намёк, Рядовой подобрался к Рико уже ближе к вечеру, поймав того на кухне, пока тот дожидался долго закипавшего чайника. И, особенно не стесняясь (он-то знал, как обращаться с Рико), сходу отругал его; совершенно не ожидавший этого Рико прижался спиной к кухонной тумбе, держась за неё так, словно от неожиданности чуть не сел на месте. Ему показалось, что на него внезапно напало существо, которое никак не должно было этого делать. Наверное, так чувствовал бы себя человек, на которого целенаправленно набросился бы милейший кролик, пытаясь запинать и затоптать. Давать ему сдачи Рико попросту не умел, поэтому всё, что тому оставалось – непонимающе захлопать глазами... и начать объясняться. Чего от него, собственно, и хотели.       – Да что ты... что ты понимаешь...       – Вот именно! Я ничего не понимаю! За что ты его так?       Он всего чуточку пережал – и вот Рико уже ощерился, нависнув над ним.       – Я чувствую, когда меня хотят обидеть, – зашипел тот. – Ты ничего о таком не знаешь! Тебя берегли. А я знаю. Я знаю, как трогают, когда этого хотят.       Рико потёр затылок, покачав головой, чтобы немного размять шею и прогнать из затылка неприятное горячее и липкое ощущение, по старой памяти не предвещавшее ничего хорошего. Он почти забыл о том, как это, а Ковальски напомнил ему, напомнил то, что он хотел бы начисто забыть.       Когда Рядовой сообразил, о чём именно Рико столь невнятно говорил, у него чуть челюсть от изумления не отвисла. Он даже подумать не мог, что у Рико могла быть подобного рода проблема. Но и остальные трое особенно не распространялись о прошлом Рико, несмотря на изъявляемый им интерес.       – Постой-ка...       Рико отвернулся, потирая большим пальцем шрам.       – Не лезь не в своё дело, – присоветовал он.       – Нет, погоди! – Рядовой ухватил его за низкий ворот пуловера и притянул к себе. Рико нехорошо прищурился на него, но он просто проигнорировал это, отчего-то чувствуя некоторую ответственность за разрешение этой ситуации. Может быть, она была схожа с той, которую испытывал за них троих Шкипер в сугубо физическом смысле; Шкипер обычно хлопотал о том, чтобы они все были целыми, здоровыми и сытыми и располагали нужными для этого ресурсами, но это был только один аспект... – Ты не равняй! Ты как умудрился перепутать... перепутать... насилие с совершенно невинным и безобидным вожделением?!       – Чё? – переспросил Рико, наморщив лоб. – С чем? Чего?       – Ты идиот, вот чего! Да будь Ковальски опасен в этом смысле, он бы не провожал так Дорис взглядом и не вздыхал бы вслед. Он бы давно уже её... ну... – Рядовой замялся, видя странное, чужое выражение во взгляде Рико. Но помимо него там, если ему не показалось, была какая-то мысль – Рико о чём-то призадумался. – В общем, Блоухол бы уже лез мстить не только за себя. Ну, ты понимаешь?       Рико уставился в стену за ним. Рядовой терпеливо ждал, на всякий случай не отпуская его пуловер.       – Ковальски? – наконец переспросил Рико. – Я не понимаю. Он же друг.       – Ой, как бы тебе объяснить-то... – видя, что добился цели, Рядовой отпустил-таки Рико, нервновато разгладив на нём одежду. Быть может, сейчас придётся торопливо уходить от неудобного вопроса, если тот придёт Рико в голову. – Такое бывает. Ты же видишь, он довольно-таки прохладен, когда речь идёт об отношениях других людей, – увёл он тему немного в другую сторону. – И он собран. Может быть, он умеет как-то это разделять.       – Но ощущение было то же.       Ах, да чтоб тебя, подумал Рядовой, чуть не хлопнув себя по лбу. Рико хорошо воспринимал чужие эмоции и намерения (он это понимал, и понимал, как это происходило, потому что у него самого эмпатия была хорошо развита), и, к сожалению, похоть или вожделение – и, соответственно, восприятие чужих – и страх сугубо в физическом аспекте восприятия ощущались очень похоже. Рико мог не видеть, или и того хуже, не знать разницы.       – Ты пойми-то, ты чувствуешь, что тебя хотят, но ты же не экстрасенс, чтобы знать, как именно, – выкрутился он. – Ну, Ковальски и насилие... ладно, Ковальски и насилие голыми руками – ну никак не вяжутся. Сам-то себе представь.       Нахмурившись, Рико покивал, соглашаясь. Он никак не мог себе этого представить... но и не мог представить, чтобы Ковальски его хотел; это у него вообще в голове не то что не укладывалось – просто не помещалось.       – Ну, ты, в общем, подумай, – Рядовой бочком ускользнул к выходу из кухни. – И поговорите, а то нехорошо как-то получается... – и ускользнул в гостиную, под бок к Шкиперу, рассеянно щёлкавшему каналы, чтобы Рико его ни о чём лишнем не расспрашивал.       Рико взялся думать. Думалось ему тяжело; в конце концов, это не он у них за это был ответственен. Чёрт, как, оказывается, было хорошо спихивать этот процесс на кого-то другого...       – Так, а где Ковальски? – встрепенулся читавший перед сном Шкипер, ненадолго оторвавшись от книги, чтобы проконтролировать готовность ко сну у всех остальных.       – Нету, – отозвался Рядовой, которому с верхнего яруса было видно место Ковальски.       – Отбой! – ещё раз громко протянул Шкипер и прислушался. Тишина. – Опять в лаборатории засиделся... Напомните ему о времени, кому не лень. Мне лень. Я, конечно, могу...       Вздохнув, Рико поднялся с кровати: Шкипер всегда намекал крайне прозрачно; от его намёка отвертеться было никак нельзя. Можно было, конечно, попробовать проигнорировать, но тогда после этого он начинал чувствовать себя совершенно бесполезным и бесчувственным существом. Взгляд Шкипера вдобавок намекал на то же.       К Ковальски идти не хотелось. Он понимал, что, если у того не было никаких скверных мыслей, то он, получается, сильно того обидел, а до извинений он ещё не дозрел. Ему всё ещё нужно было как-то уложить всё в голове. Почему-то казалось, что Ковальски не мог нормально его хотеть... хотя после обдумывания уже казалось, что вообще никак не мог. Серьёзно, Ковальски, который уже так долго рядом с ним находился... разве так бывает? И почему Рядовой сказал «как бы тебе объяснить?» – знал что-то о таких ситуациях? Почему увёл тему, если знал? Почему у него самого так много вопросов и колебаний, если инстинкт – такая простая, естественная вещь? Не должно здесь мудрить, не здорово это...       Когда он появился в лаборатории, Ковальски даже не взглянул на него, и к комплекту его переживаний добавилось ещё и слабое чувство вины, от которого он не сумел избавиться, хотя машинально попытался.       – Ковальски? Там отбой уже был.       Ковальски не отозвался. Даже не оглянулся.       – Тебя зовёт Шкипер, – добавил Рико.       Вот теперь Ковальски повернулся. Взгляд у него был не просто прохладным, как иногда бывало при мелких провинностях, а холодным, хуже льда.       – Это всё, что у тебя есть сказать? – поинтересовался он.       Рико счёл за нужное промолчать: по опыту лучше было не подкидывать дополнительных причин для выговора, а подробностей мысленного процесса Ковальски он не знал, чтобы разбираться в том, какой ответ было правильно выбрать.       – И это после всего, – продолжил Ковальски, и Рико по его интонации мгновенно понял: Рядовой уже настучал. И вот зачем было... – После того, как мы тебя вытащили в нормальный человеческий мир... Выходили тебя, откормили, сделали тебе настоящие документы... ты хоть представляешь, как страшно тогда нам со Шкипером было это проворачивать, не умеючи?       Рико немного опустил голову, глядя на того исподлобья. Он понятия не имел; на тот момент ему не было до этого особого дела, да и возвращаться мыслями к тому времени он не хотел. Это было уже прошедшее.       – И после того, как я с тобой возился? Учил читать, писать, правильно говорить? Да я бы лучше с пользой это время провёл! Лучше бы мы отдали тебя, как остальных, под госопеку, чтобы в твоих мозгах психиатры ковырялись, а не нянчились сами!       Он выскочил из лаборатории, не желая слушать дальше. Помимо того, что ему было обидно, у него было такое ощущение, словно его выбили из равновесия. И он, не зная, что с этим ощущением делать, по привычке уткнулся в телефон, планируя немного успокоиться за обычным просмотром видеопрохождений, но новых видео на канале не появилось.       На следующий день он много думал. Очень странно было думать о Ковальски в ином ключе, и непонятно было, как тот мог что-либо к нему испытывать, если они дружили, и... и теперь ему было интересно. Чем дальше, тем интереснее ему становилось то, что Ковальски о нём думал, то, как должно было ощущаться чужое желание в полной мере, а не вот так вот, тайком, и каково было бы позволить касаться себя ещё. Обычно он занимал позицию активную настолько, что его не особенно-то успевали потрогать, а теперь ему было жутко интересно: что будет, если он немного сбавит обороты, чтобы удовлетворить не только собственные запросы?       В конечном итоге на него надавил интерес и всё усиливавшееся чувство вины, и после обеда, почти целиком прошедшего в напряжённом (Шкипер) и пренебрежительном (Ковальски) молчании, он направился в лабораторию, чтобы разобраться хотя бы с чем-нибудь одним.       На этот раз Ковальски, уже немного остывший, обернулся к нему, вопросительно изогнув бровь.       – Извини, – сходу заговорил Рико, пока ему снова не наговорили неприятных вещей. – Я... ошибся кое в чём. Хочешь – двинь мне в ответ.       Ковальски окинул его взглядом.       – Принято. Но сейчас уйди, пожалуйста.       – Ковальски?       – Уйди, – повторил тот. – Я пока что не хочу соседствовать с тобой в одном помещении.       Рико ушёл, обиженно надувшись. Пожалуй, выражение «остыл» здесь всё-таки было неприменимо – резко охладевший Ковальски, скорее, согревался, и это был более медленный процесс.       В коридоре он разминулся с Рядовым, тащившим с собой большую кружку с какао, и из лаборатории немедля раздался голос Ковальски:       – Ну что такое? Я же говорил: никакой еды и напитков в лаборатории...       Дверь за Рядовым закрылась, и Рико пошёл дальше, почёсывая затылок. Кружку явно намеревались там и оставить... Рядовой, вообще, весь день что-то канючил у Ковальски.       Вечером, когда последний, ворча что-то себе под нос, ушёл на кухню, стало понятно, что именно.       Иногда Ковальски готовил десерты, причём исключительно мягкие и нежные, по консистенции более близкие к желе, а то и мягче. Учитывая, что к остальной готовке он прикасался только из крайней необходимости, Рико делал вывод, что этому тот когда-то научился только для того, чтобы кому-то что-то доказать (а может быть, и самому себе), потому что с этими десертами всегда нужно было повозиться и очень выверено соблюдать условия готовки... прямо как когда Ковальски что-то химичил. В любом случае, Рядовой эти десерты обожал; да и сам Ковальски потом их уминал с удовольствием. Шкипер делал вид, что состоял в противоположной команде вместе с Рико, однако последний знал, что Шкипер ел такое, когда никто не видел. Это было очевидно: ночью последняя порция в холодильнике ещё оставалась, а уже на утро её не было. А значит, она таинственным образом исчезала прямо перед побудкой, обычно производимой Шкипером.       Сам Рико понятия не имел о том, что все находили в этих штуках. Он предпочитал что-либо, осязаемое более плотно; вот мясо, например, – это была вещь... в него можно было вцепиться зубами. Зубы не должны были простаивать без дела, а то подведут, когда понадобится. Кроме того, ему было непривычно видеть, что со всеми этими десертами возился мужчина; он знал, что многие кондитеры ими были (иногда он натыкался на телепередачи), но у него это всё равно как-то не вязалось. И... ладно, может быть, он не любил ещё и то, что именно Ковальски тратил время на них вместо того чтобы провести его с другом. Он даже сейчас не мог пойти на кухню, чтобы ещё раз попробовать поговорить с Ковальски, потому что с тем сейчас торчал Рядовой, по обыкновению с любопытством наблюдавший за процессом.       Однако он всё же выждал удобного момента, когда мелкий, потеряв интерес, ушёл, а Ковальски остался перемывать посуду.       – Ковальски?       Ковальски едва ощутимо помедлил с ответом.       – Что? Ты что-то хотел?       Приблизившись, Рико задумчиво взялся за ленту завязок фартука на Ковальски. Вот ведь забавный: готовил редко, а фартук себе купил и каждый раз исправно надевал, чтобы всё, как полагается...       – Не трогай меня, пожалуйста, – спокойно произнёс Ковальски, подавшийся, словно кошка от нежелательного прикосновения, в сторону; Рико, словно та же кошка, непроизвольно цапнул ленту, дёрнув её на себя. Бант развязался. – Не трогай. Я тебя тоже больше не буду, раз тебе так уж не нравится.       Рико, пришедший ровно за противоположным, нахмурился.       – Слышь, мелкий сказал мне кое-что... – начал он, завязывая на Ковальски бант; тот всё равно скоро будет снимать фартук, но иногда Ковальски нужно было показывать, что играли по его правилам – так было легче разговаривать.       – Мне тоже, – прервал его Ковальски. – Поэтому я и говорю, что не буду больше тебя трогать.       – А может, мы будем говорить один на один, а не через него?       – Тебе разве не тяжело? – предположил Ковальски, стаскивая с себя перчатки. Это тоже казалось Рико забавным: Ковальски следовал каким-то неписаным правилам мытья посуды, по которым делать это нужно было в перчатках.       – Нет, – ответил он после некоторого колебания. Он догадывался, что Ковальски не начнёт ковыряться в его психическом восприятии после этого, но небольшая вероятность всё же была.       – А мне – да, – Ковальски вытер руки об полотенце и повернулся к нему; непроизвольно скользнув взглядом по его лицу, Рико поёжился. – У меня ноет челюсть. И голова.       Некоторое время они молчали, глядя друг на друга.       – Если тебе не тяжело, – снова заговорил Ковальски. – Зачем нужно было так делать?       – Я... перепутал, – с трудом признался Рико. – Извини.       Его смерили взглядом.       – Ладно, – Ковальски вздохнул. – Ладно... Знаешь, я вчера зря тебе всё это наговорил. Я понимаю, отчего ты так отреагировал, хоть это и... обидно. Прости.       Последнее прозвучало всё же холодно, и Рико понял, что задел Ковальски сильнее, чем ему казалось. Следовало бы, конечно, отступить... но сейчас из того можно было вытащить крайне прямой и правдивый ответ без уклонений.       – Я не против, – заявил он, не выпуская Ковальски из закутка возле умывальника. – Трогай.       Его снова смерили взглядом.       – Нет уж, – тон Ковальски похолодел ещё немного. – Я не хочу ещё раз отхватить, раз уж у тебя это безусловный рефлекс. И не надо пытаться за мой счёт пролечиться. Я не хочу участвовать в этом таким образом.       И он, просто отодвинув Рико, вышел; Рико удручённо хлопнул себя по лбу. Когда-нибудь он научится думать, с чего начинать говорить, а Ковальски – дослушивать до конца...       Он рассчитывал отвлечься на видеоролик с прохождением новеллы (которому полагалось бы выйти ещё вчера) и спокойно уснуть, но ничего нового на канале не было. Поэтому вместо сна он думал.       И, быть может, поэтому ему снился Ковальски.       Во сне он был отчего-то зол, очень зол, но стоило приблизившемуся к нему Ковальски коснуться его щеки – и он моментально успокоился. А потом пальцы Ковальцы коснулись его уха, сползая вслед за этим на шею, и его снова посетило то же ощущение, то же жжение в затылке, и он зажмурился, пытаясь с этим ужиться: уж если даже сон ему говорил, что в этом было что-то интересное... Бёдра сами собой напряглись, готовые в случае чего лёгким прыжком отбросить его от Ковальски, но то, что начало твориться между ними, заставило его передумать. К этому моменту его шею оставили в покое, и ладонь Ковальски вползла на его плечо, а затем и на грудь, и Рико наконец осознал, что тепло, так горячо разлившееся в затылке, было приятным; ему тут же захотелось ещё, но тут Ковальски немного отступил.       – Зачем бы мне это понадобилось? – вопросил тот. Прямо как в жизни, чтоб его...       Рико подступил ближе, и Ковальски тут же отпрянул.       – Играешь?       – Нет.       Однако когда Рико шагнул вперёд, тот снова выдержал дистанцию, словно и в самом деле играя с ним. После ещё одного повторения Рико, не выдержав, припёр его к стене, притираясь пахом и пытаясь поймать за запястья, чтобы водворить его руки туда, где они его самого очень даже устраивали...       И, проснувшись, уселся, тяжело дыша. Ещё чуть-чуть – и он бы кончил. Хотя во сне ничего уж такого не было...       Когда он ещё раз вспомнил собственные ощущения от прикосновения Ковальски, чтобы тихонько расправиться со вставшей проблемой, то непроизвольно вздрогнул; в штанах у него всё как-то сразу увяло, и он свернулся под одеялом, невольно задрожав. Да, сон, похоже, всё-таки отсекал неприятную составляющую... но ему всё равно хотелось ещё. Тот же сон показал ему, что чужое желание, первичное в отношении него, могло быть хорошим и приятным, поэтому вполне естественно, что ему теперь хотелось. И было бы неплохо привести собственное восприятие в чувство, но без того, чтобы позволять кому-то другому в нём ковыряться.

₀₀₁

      С самого утра Ковальски не знал, куда деться. Его раздражал Рико, постоянно норовивший принять непосредственное участие в его дне. Тот постоянно находился рядом. Бросал взгляды. Пытался оказаться поближе, а затем коснуться. Раздражал и... смущал; да ещё и не в самом приятном смысле этого слова. Ковальски испытывал от этого дискомфорт... и побаивался уходить в лабораторию: когда Рико на чём-то переклинивало, тот следовал новой мысли с завидным упорством, и найти противовесный клин, чтобы выбить того из такого состояния, было довольно сложно. В большинство из этих случаев приходилось вовлекать Шкипера, а уж этого Ковальски не хотел. Даже не потому, что командир с неприязнью воспримет нечто, нарушавшее слаженность работы (а такое её здорово нарушало, как бы обе стороны ни думали, что всё будет в порядке на это время), а потому, что было неприятно передавать эту проблему кому-то извне, будто он не мог сам управиться со своими личными делами.       В конце концов, он ушёл-таки в лабораторию после обеда, и Рико тут же очутился рядом с ним.       – Ты что-то хочешь? – сходу спросил его Ковальски, чтобы сразу всё выяснить. Вместо ответа Рико попытался взять его за руку, и он отдёрнул кисть, не поняв этого странного жеста. – Да чего тебе?       – Поговорить хочу.       – Поговорить можно и не касаясь собеседника, – резонно заметил Ковальски.       – Угу, – Рико потянулся к его щеке, довольно осторожно касаясь; он даже удивился этой осторожности. Несомненно, Рико подумывал о чём-то необычном для него... – Я могу загладить свою вину?..       Они оба вздрогнули от интонации, совершенно непроизвольно вложенной Рико в распространённейшую фразу. И ведь никакой похабщины... даже Ковальски ощутил, что её не было, иначе в помещении уже можно было бы замораживать лёд для виски.       – Ковальски... не ломайся, а?       А вот теперь можно было.       – Стой-стой... – Рико поднял ладони, уже чувствуя лёгкий озноб на позвоночнике. Вот поэтому Ковальски если и задирали – то свои, чужие очень быстро прекращали. – Погодь... что-то ты неправильно понял...       – Думаю, я всё правильно понял, – Ковальски сжал и без того тонкие губы, похоже, тщательно держа лицо. – Понятия не имею, что у тебя щёлкнуло в мозгах на этот раз, но, позволь, я кое-что проясню: участвовать в получении тобой нового жизненного опыта я не собираюсь, особенно учитывая, как ты сопротивляешься появлению в твоей жизни чего-либо нового. Лично для меня это травмоопасно, насколько мы уже убедились. Если дошло – иди.       – Нет, – упрямо выпалил Рико. – Со своими проблемами, – он постучал себя по виску. – Я сам разберусь. Почти разобрался. Не отказывайся.       Ковальски вздохнул.       – Похоже, ты всё-таки не понимаешь... хорошо, я объясню более популярно.       Рико вспыхнул.       – Да иди ты! – взрыкнул он, вылетев после этого за дверь.       – И по этой причине, собственно, тоже, – произнёс Ковальски, оставшись в лаборатории в одиночестве.       Ближе к вечеру Рико заметил, что Рядовой опять взялся ходить лисой около Ковальски, и догадался, что у того выпрашивали раздать уже давно остывший в холодильнике пудинг. После ужина Ковальски его выдал, и тут-то Рико, собиравшийся по обычаю уходить с кухни, задержался, колеблясь и раздумывая над словами Ковальски о том, что он не желал впускать в свою жизнь что-либо новое. И остался. Увидев, что он уселся обратно за стол, поставив перед собой тарелку, Шкипер с Рядовым почти синхронно обронили челюсти.       – Ты не заболел? – с подозрением поинтересовался Шкипер, управившийся со своей немного раньше.       – Не.       – А я давно говорю: дай стряпне Ковальски шанс, – очнулся Рядовой. – Это вкусно!       Рико лишь бросил на него взгляд, мимолётно задавшись вопросом о том, не издевался ли мелкий, и поднял глаза на Ковальски. Тот совершенно невозмутимо выдал ему порцию, так, словно ожидал, что он попробует, скривится и больше никогда к этому не прикоснётся, и уже заранее с этим смирился. Ему это не понравилось. Хотелось почему-то, чтобы Ковальски это выделил, что-то сказал по этому поводу, но тот просто промолчал, никак не акцентируя, словно он, ожидавший своей порции сладкого, был обычным делом.       А может быть, Ковальски и хотелось, чтобы это было обычным делом.       Отковырнув (он и хотел бы это так назвать, потому что другого слова у него всё равно бы не нашлось) ложкой кусочек пудинга, Рико сунул его в рот. Консистенция... он слышал от кого-то выражение «ты – то, что ты ешь», и ни одной части себя он не хотел такой слабой и мягкой. Может быть, и было бы вкусно, если бы не это; у него было такое ощущение, будто он ел сладкий снег: холодное, мягкое, сладкое... послевкусие, впрочем, пришлось ему по нраву немного больше, и он зачерпнул ещё, пытаясь распробовать именно его.       Касание мягкой прохладной сладости к губам было странным ощущением. И... отчасти увлекательным. Наверное, что-то в этом было, раз даже Шкипер это втихаря ел.       Ковальски никак не отреагировал, но сделался странно задумчивым. Скорее всего, раздумывал о том, что что-то было неправильно. Возможно, это был хороший показатель.       Чтобы проверить, Рико последовал за ним в лабораторию. Как удобно, что Ковальски со своим хобби уединялся...       – Пришёл за разъяснениями? – нейтрально поинтересовался Ковальски, потирая висок. Должно быть, не лгал о том, что голова ныла.       – Типа, – Рико опёрся ладонями о стол и ещё чуточку наклонился, глядя Ковальски в глаза. Тот откинулся на спинку стула, сложив руки на груди. – Почему нет, если ты хочешь?       – Я хочу? – Ковальски приподнял бровь. – Ты, похоже, немного ошибся.       – А что это тогда было?       Теперь Ковальски устало вздохнул.       – В любом случае, нет. Ты ко всему этому относишься как к разовому развлечению, а я не хочу начинать что-то без отношений.       – Давай отношения, – легкомысленно согласился Рико.       – М-м... понимаешь ли, мне в отношениях нужна ещё и интеллектуальная удовлетворённость. Мне обычно хочется, чтобы было о чём поговорить с этим человеком, что предполагает наличие... некоторых интересов помимо быта и работы. Ты понимаешь, о чём я?       Рико насупился, поняв, к чему тот клонил.       – Прям так уж нужно?       – Да. Так что...       – Но, 'Альски!.. – вырвалось у него, и он запнулся, удивившись тому, что произнёс. Куда-то у него первые три буквы делись...       – Как ты меня назвал? – тот приподнял брови характерным образом, обычно не предвещавшим ничего хорошего, но Рико был занят обдумыванием того, что сам же и выпалил.       – 'Аль-ски, – прошелестел он ещё раз. Внутри у него возникло странное, мягкое ощущение, чем-то сродни появившемуся у него в тот момент, когда он попробовал пудинг. Такое... нежное... – 'Альски...       По нему пробежали мурашки, и это вдруг оказалось приятнейшим ощущением. Почему?..       – Не называй меня так.       Он всё равно повторил ещё раз, почти увлечённый движением собственных губ... и его вдруг посетило непреодолимое желание поцеловать. Да... движение на это и походило.       – Не называй меня так, – раздельно повторил Ковальски, нехорошо прищурившись. – Я не разрешал.       – Да почему не попробовать, если ты хочешь? Ты же хочешь! – от возмущения у него прорезалась почти что обвинительная интонация. – Я почувствовал, что ты хочешь!       – Если ты думаешь, что у меня это к тебе лично, то ты ошибаешься, – спокойно ответил Ковальски. – Мне нравится часть тебя. Такая же часть, каковая есть у многих, а на тебя я смотрю, потому что вижу рядом чаще всего. Я бы тут уже давным-давно исстрадался, не находишь? Я просто удовлетворяю собственные потребности, ничего больше.       Настолько глубокого разочарования Рико ещё не испытывал.       – Ну ты... ну ты и...       Не найдя больше слов, он просто ушёл, оставив Ковальски в покое. Было отчего-то обидно.       Перед сном он рассеянно проверил обновления на отслеживаемом им канале, надеясь, что уж сегодня там будет продолжение визуальной новеллы (пока он не начал забывать, о чём там вообще шла речь), и, увидев обновление, немного оживился. Однако затем он увидел продолжительность видеоролика: тридцать секунд. За это время можно разве что что-то сообщить...       Он нашёл наушники и подключил их к телефону. А затем чуть не обомлел, услышав голос Ковальски.       – Здравствуйте, я – ваш автор... ну, как «ваш», – тот хмыкнул. – В общем, автор этого канала. Простите мне эту неловкость, мне непривычно обращаться к аудитории. Я вынужден сообщить, что какое-то время не буду записывать видео по... личным причинам. Не знаю, сколько пройдёт времени; два, три дня или, быть может, даже неделя... В любом случае, я постараюсь вернуться, как только смогу.       Воспроизведение завершилось. Рико недоуменно похлопал глазами, не слишком понимая, что происходило: по голосу Ковальски он чувствовал, что у того было что-то не в порядке внутри. Рядовой про такое обычно говорил, будто что-то на душе лежит, но он плохо понимал, как на ней могло что-либо лежать. Похоже, всё-таки могло...       Почему отказали ему, а плохо чувствовал себя Ковальски?.. Может быть, потому, что сам Ковальски чувствовал, что переборщил... или и вовсе не хотел отказывать? У Ковальски всё-таки что-то к нему было?       Стоп... Ковальски сказал что-то про «лично»; об этом он не утверждал. Но как понять, проговорился ли тот, или же просто додумал для себя его предположения? А, чтоб его, никогда не поймёшь, рассерженно подумал Рико, испытывая желание что-нибудь пнуть, и по недавнему настоянию Шкипера решил пообщаться с боксёрской грушей, чтобы и впрямь что-нибудь не попортить. Отношения, как выяснилось, он в таком состоянии тоже испортить мог...       Некоторое время наблюдавший за ним Шкипер передумал принудительно отправлять Рико спать, просто потерпев двадцать минут, пока тот не перебесился, и после этого спокойно уснул, оставив размышления на утро. Сам Рико снова уткнулся в телефон, чтобы заглянуть в секцию комментариев, и, немного удивившись их количеству, принялся, морщась, пробираться сквозь разновидности «жаль», «возвращайся скорее» и «у тебя красивый голос» (над одним из таких он слегка завис, осознав, что об этом раньше не задумывался), выискивая тип «а что случилось?». Но на все такие Ковальски отвечал очень уклончиво, настолько, что он ничего не чувствовал в этих словах сквозь почти чопорную вежливость. Идей у него не было, поэтому он решил отложить обдумывание всего этого до утра – авось да забредёт ночью какая дельная мыслишка.       Мыслишка и впрямь забрела. И содержала она достаточно простой тезис о том, что с Ковальски, наверное, нужно было быть всё-таки похитрее, учитывая, как тот ценил интеллект любого рода в людях. Помимо этого, до него сразу по пробуждении дошло, что у него было что предъявить Ковальски на укол об отсутствии увлечений, не касавшихся работы и быта, однако, учитывая предыдущую заметку, предъявлять до поры до времени стоило тоньше и аккуратнее. Поэтому, немного выждав, он написал Ковальски в личные сообщения: «извини, если ты чувствуешь себя плохо из-за меня». И принялся ждать.       Часа через два (похоже, оповещения у Ковальски были отключены) пришёл ответ: «Прошу прощения? Вы ошиблись аккаунтом?».       – Нет, не ошибся, – заявил Рико, появившись в лаборатории.       Ковальски поднял на него взгляд.       – О чём ты?       Рико молча продемонстрировал телефон.       – И что это значит?       Вздохнув, Рико приблизился, чтобы показать ему переписку.       – Нашёл мой канал? – со скептицизмом поинтересовался тот.       – Я не знал, что это ты. И я смотрю уже давно.       Через несколько секунд почти неловкого молчания у Ковальски что-то зашипело в гревшемся на электроплитке стакане, и он, тут же оказавшись около неё, полностью переключил внимание туда. Такое было обычным делом, и Ковальски жутко ругался, когда его в такие моменты всё равно пытались отвлечь, но именно сейчас Рико такое положение вещей не устраивало.       – Видишь, у меня есть увлечение. К тому же...       – Рико, прекрати, пожалуйста. Неужели ты не понимаешь? Есть целый ряд причин, по которым я не хочу с тобой сближаться больше, чем на данный момент, и приводить их сейчас я не собираюсь; я занят.       – Ты не можешь со мной говорить? У тебя руки заняты, а не рот.       Ковальски промолчал.       – Ковальски!       Тишина.       – 'Альски...       Плечи у того едва заметно дрогнули. Выпрямившись, Ковальски неспешно и плавно повернулся к нему, чуточку прищурившись. Под его взглядом Рико испытал хорошо знакомое ему ощущение в затылке, но на этот раз оно было другого характера. Это был страх. И он, съёжившись, попятился до самой двери, после чего выскользнул из лаборатории, и уже снаружи перевёл дух. Чем же он это заслужил?..       Ночью его подняло с постели, и он побрёл в ванную; там он, зацепившись взглядом за зеркало, потерял цель, за которой сюда шёл, и по этому заключил, что он спал. Но разве бывает во сне такое чёткое отражение?       Опёршись об тумбу, Рико задумчиво уставился в зеркало, пытаясь понять, нормально ли это было для сна.       – Ковальски поступил с тобой плохо, – сообщило ему отражение.       – Почему?       Он, конечно, догадывался, почему он так думал; ему не раз заявляли, что он эгоистичен.       – Он напугал тебя. Подавил. И он знал, что делал, он сделал это специально. И не постеснялся показать превосходство, хоть он и слабее.       Рико нахмурился. Так-то оно так, но...       – Если он не хочет, у него есть на это какая-то причина. Он сказал, что целый ряд. Значит, это весомо, раз он так сделал. Значит, я неправ.       Отражение зло оскалилось, вроде и смеясь, а вроде и нет.       – Твоя позиция тебе не поможет, когда ты обнаружишь, что всё равно хочешь, – сообщило оно ему. Рико протянул к нему пальцы в желании как-то убрать не понравившееся ему выражение...       И проснулся, часто заморгав и сперва не поняв, где он, и куда делась ванная. Сходить в неё было первым его побуждением, но он пока что воздержался: он немного боялся того, что этот странный сон повторится, и уже в более жутком варианте; однажды Рядовой напугал его страшной байкой о том, как сны могли зацикливаться, обрастая всё более страшными мелочами, и от того, что он её вспомнил, ему стало не по себе. Нужно будет спросить у Ковальски, Ковальски наверняка знал, возможно ли такое...       Ковальски внезапно обнаружился на кухне, куда он забрёл, чтобы промочить горло и немного успокоиться. Окончательно проснувшийся Рико тут же нахохлился, вспомнив, как с ним обошлись, и передумал спрашивать. Однако темнота, разбавлявшаяся скудным светом из окна (им обоим не нужно было больше света для того, чтобы просто чего-нибудь попить), навеивала на него специфическое настроение.       – Тебе-то чего плохо? – поинтересовался он, хмурясь. – Не тебя отшили.       – Ты ошибся.       – Видно.       Ковальски смерил его взглядом.       – Можно сказать, я сам себя отшил, – спокойно ответил он. – Я уже говорил тебе, что есть ряд причин, по которым я не могу и не буду ничего с тобой делать. Ты можешь и сам их назвать, если хорошенько подумаешь. И, кроме того... – он, собираясь выходить из кухни, задержался в полушаге от Рико. – У меня есть точно такой же вопрос к тебе. С чего вдруг? Прежде ты совершенно спокойно жил себе, ничего не знал, ни о чём не думал, не выявлял наклонностей, а тут вдруг на тебе; раз – и ты вдруг загорелся, и подавай тебе всё, сразу и прямо уже. Как это понимать? Что это за резкие повороты?       Ничего не ответив, Рико неопределённо пожал плечами, и Ковальски вышел, не видя смысла добиваться ответа.       Он действительно не мог заводить с Рико отношения. Даже не из-за очевидных нюансов, связанных с работой и уже установившимися отношениями – из-за того, как Рико отреагировал. Выходило, что они не сумели полностью привести Рико в норму, хотя они старались, пытались своими силами помочь ему, и, казалось, тот пришёл в порядок после терапии. Оказалось, что не полностью. Как было с Рико что-то заводить, если он не сумел с этим справиться? Это было бы целиком неправильно.       И, разумеется, ему было грустно. Кому не было бы? У Рико всё ещё было что-то внутри не в порядке, что-то, что он упустил во время терапии, и он испытывал некоторую вину за это, хоть и понимал, что Рико мог просто скрыть часть своих проблем и переживаний: тот хотел с ними работать, и, похоже, в конечном итоге посчитал, что каких-то вещей им знать не нужно было. Именно поэтому он всегда считал, что у врача не должно было быть хоть сколько-нибудь близких отношений с пациентом – иначе желание поддержать, пожалеть или потакать могло нарушить (и нарушало!) всю терапию; а ведь именно поэтому он не стал ковыряться в Рико ещё раз, чтобы выяснить, не упрятал ли тот чего. Пожалел и поверил на слово. Без желания самого Рико, разумеется, работать с тем нельзя было... но иногда работа врача заключалась и в том, чтобы привести пациента к этому желанию. Так что Ковальски считал, что и на нём лежала часть вины.

₀₀₂

      Шли дни. Сначала Рико пытался избавиться от мыслей, всё вертевшихся в его голове, а потом, плюнув на эти попытки, просто смирился с крайне простым и очевидным тезисом – он хотел Ковальски. И теперь он большую часть свободного времени (да и несвободного тоже) пытался оказаться как можно ближе к тому, коснуться, если удавалось, предложить помощь раньше других; его устраивало любое взаимодействие, и одновременно возмущал их недостаток. Ковальски терпел его взгляды и присутствие, шарахаясь от намёков, которые он начал себе позволять, и старательно делал вид, будто ничего не понимал. Столь же старательно тот начал картинно вздыхать по Дорис, тщательно показывая, что у него уже был объект воздыхания, и так перегибая с этим палку, что Рико становилось тошно.       Однако за этим всем он видел, что тот делал. На пробежках Ковальски начал наматывать лишний круг, уже равняясь с ними. Делать лишний подход на тренировках, точно так же догоняя их, хотя было видно, что ему было тяжело. Рико это заметил, несмотря на то, что все они упустили момент, когда это началось – похоже, Ковальски со свойственной тому расчётливостью выбрал его так, что они просто не могли заметить; банальный расчёт, который зачастую злил его, возмущал Рядового... и на который совершенно плевать было Шкиперу. Если бы не последнее, он, наверное, пожаловался бы командиру хотя бы разок, и ради того, чтобы немного выговориться (Рядовому было как-то... постыдно), и ради несколько растерянного выражения лица Шкипера, наблюдать которое в подобных случаях было довольно забавно. Ну, не оглашая основную причину жалобы, разумеется, иначе ничего хорошего ему не светило; как минимум – нагоняй за то, что он надоедал Ковальски всякими глупостями (он почти мог услышать это в исполнении Шкипера, особенно характерное ударение на слове «глупости», звучавшего бы от этого ещё хуже, чем имелось в виду).       Иногда, впрочем, ему казалось, что он перебарщивал с намёками, и тогда он осторожно оглядывался, но никогда не видел недоумения или вопроса во взгляде Шкипера, и ни разу не мог поймать в такие моменты взгляд Рядового, всегда бывший где-то в другом месте. Последнего Рико, чувствовавший на себе этот самый взгляд буквально мгновением прежде, понять никак не мог: то ли у него что-то в восприятии сбоило, то ли мелкий был ещё хитрее, чем ему казалось...       Зачем Ковальски было нужно догонять их? Рико ни разу не слышал, чтобы Шкипер укорил того за слабую физическую подготовку (во всяком случае, при нём такого не случалось); командира устраивало то, что Ковальски был у них мозговым центром. Может быть, Ковальски просто надоело слышать именно последнюю фразу?       В любом случае, Ковальски работал над собой, словно что-то предчувствовал, и Рико это не очень-то и нравилось, хоть он и не понимал, почему. Параллельно с этим Ковальски продолжал выпускать видеопрохождения игр, и он исправно отмечался в комментариях, чувствуя себя полным идиотом. Казалось бы, не было ничего проще, чем подойти к тому и снова поговорить начистоту, но он отчего-то знал, что упёрся Ковальски похлеще барана, и что толку из этого не выйдет ни в каком случае. Ещё большим идиотом он себя чувствовал после того, как из-за сиюминутного желания купил Перки, вдруг показавшуюся ему чем-то похожей на Ковальски; казалось бы, он был крайне близок к тому, чтобы быть раскрытым теми, кому ничегошеньки о его предпочтениях знать не надо было, но затем он промахнулся с цветом волос куклы, которые можно было выкрасить во что угодно, и у него получился насыщенный пшеничный цвет вместо тускло-русого (кто бы знал, что разбавлять краситель окажется бесполезно...), и после этого он периодически возился с волосами Перки, вымывая и суша их. И возился каждый раз всё более задумчиво, размышляя о том, когда краситель сойдёт в достаточной мере, и о том, стоило ли вообще намекать на что-то настолько открыто. Хорошо, что никому в голову ещё не пришло примерить на Перки очки: тогда взгляд у неё становился строгим, и вот тут уже буквально любой, кто был знаком с Ковальски, поинтересовался бы, какого чёрта чисто декоративная кукла была так на того похожа, и, в конце концов, для чего она ему нужна была, и что он с ней делал. Самое забавное заключалось в том, что она действительно исполняла сугубо декоративную функцию. Показательную, так сказать.       Вот только была ли она показательной для самого Ковальски? Сколько бы Рико ни силился, он не мог понять. Определить, понимал ли тот что-то, было сложно: он прекрасно знал, что Ковальски мог знать и молчать; для того такое было вполне естественно. Ковальски умел хранить секреты. Поэтому Рико надеялся на то, что он в итоге спровоцирует того, и Ковальски как-нибудь возьмёт его за запястье, отведёт в сторонку, внимательно глядя в глаза, и спросит, в конце концов, какого чёрта он творил (да ещё и так явно). Тогда уж Ковальски не сумеет отвертеться этими своими причинами.       Так бежали дни. Каждый из них казался ему долгим, но в конце недели оказывалось, что последняя пролетела незаметно. А когда Шкипер сменил свой настольный календарь, Рико, доставший новенький из пакета с покупками, застыл, осознав, что начинался уже следующий год. Казалось бы, он спорил с Ковальски совсем недавно... а уже, оказывается, в прошлом году. С ума сойти. И неужели тому не было ни капли неудобно?       К тому времени, как он набрался смелости зажать Ковальски в каком-нибудь удобном углу и заставить огласить упомянутый тем ряд каких-то там мешавших им причин, чтобы опровергнуть их, Шкипер весьма несвоевременно заявил, что у них нарисовалось дельце.       – Завтра есть работа, – сообщил он. – Есть ребята, которых необязательно задерживать по всем правилам... думаю, вы понимаете, что полиция не хочет терять людей.       – Опять те ребята с чёрного рынка? – Ковальски приподнял бровь так, словно отслеживал их параллельно со Шкипером. Последний подозревал, что Ковальски действительно это делал без особой просьбы, и молча ценил.       – Ага... И, кстати, их и там не любят. Слишком грязно ведут дела. Нас просили их убрать, чтобы после внутренних разборок не стало ещё грязнее.       – Ах, этот редкий симбиоз вершков и корешков, – почти цинично откликнулся Ковальски, и Шкипер усмехнулся, прекрасно поняв, что имелось в виду именно явное сотрудничество, и оценив троякий смысл что «вершков», что «корешков». Жаль, Ковальски редко такое заворачивал.       – Хорошо, мы с Ковальски сейчас это дело обговорим, а вы пока занимайтесь своими делами. Проверьте снаряжение. Завтра уже полностью введём вас в курс дела.       Хмурясь, Рико оставил их, первым делом отправившись не исполнять распоряжение, а выместить раздражение на боксёрской груше. Нате вам, стоило только собраться с духом...       Работа была простой. Ворваться, накрыть; из-за специфики работы и местоположения разрешалось шуметь, и только последнее радовало Рико, буквально за полчаса до выезда осознавшего, что он окончательно потерял счёт времени: он рассчитывал немного оторваться, раз уж условия позволяли.       В итоге получилось много. Получилось много, и он, опьянённый перестрелкой, запахом пороха и гари, так отчётливо ощущавшимся из-за моря адреналина в крови, понесся добивать оставшихся в живых. До зуда в пальцах хотелось выхватить нож и решить оставшиеся проблемы им, но старший такое запрещал, поэтому пришлось ограничиваться контрольными в голову. И чего было переводить патроны, когда было так прекрасно...       Кажется, звали.       – ...без тебя! Ты слышишь меня? – взвыл его наушник голосом Шкипера.       Рико встряхнул головой, моргая. Он, похоже, умудрился выпасть из реальности на несколько секунд.       – Возвращайся, иначе мы уедем без тебя! – повторил командир, очевидно, уже не в первый раз.       – Да, да, иду, – пробормотал Рико, убирая пистолет в кобуру.       – Бегом!       Он послушно перешёл на бег, привычно и уже совершенно машинально выискивая, куда ступать среди им же устроенных развалин.       – Достучался, слава богу, – буркнул Шкипер кому-то, и Рико нахмурился. Ну, подумаешь, чуточку увлёкся...       – А вам водила-то не нужен, случайно? – поинтересовался он по дороге. – Без меня они...       – Отставить шутки! – рявкнул на него Шкипер. – Бегом в машину, и без вопросов!       Выскочив под открытое небо (не то чтобы он не устроил его там, откуда вышел, но тут оно было совсем открытым), Рико наткнулся взглядом на открыто стоявший внедорожник, который раньше был припаркован куда дальше и укромнее; Шкипер замахал ему от передней дверцы, показывая, куда запрыгивать, а сам влез на заднее сиденье. И едва Рико забрался на переднее, Рядовой плавно нажал на газ.       – За нами хвост?..       Рико, уже собиравшийся напомнить о том, что это он тут в таких случаях за руль садился, осёкся, наткнувшись на пронзительный взгляд Шкипера в зеркале заднего вида. И, только после этого остро почувствовав, что что-то было не так, обернулся, чтобы взглянуть на заднее сиденье.       На том лежал Ковальски. Похоже, укладывали того вдвоём и крайне аккуратно; Шкипер и сейчас почти бережно держал того за голову, уложенную себе на колени. Шлем с Ковальски сняли, и от всей этой картины (а Ковальски был почти белым) из Рико словно вышибло весь бывший в нём воздух. Он испугался.       – Что... что с ним?       Шкипер не ответил, только жутковато взглянув на него в упор, и снова опустил глаза на Ковальски.       – М? – Шкипер затем наклонил вниз ещё и голову, всматриваясь тому в лицо. Ковальски снова шевельнул губами, и Шкипер покачал головой: – Нет, пока не буду. Лежи. Тебе сейчас нечего. Вот если и в самом деле соберёшься, тогда скажешь.       Рико вдруг обнаружил себя тоже подавшимся к Ковальски и пристально всматривавшимся тому в глаза.       – Ну, давай, толкни передачу, – почти ласково предложил ему Рядовой, плавно-плавно ведший джип, и Рико опасливо отодвинулся от рычага передач, который и в самом деле чуть не толкнул бедром, но не отвернулся, продолжая смотреть. Он не мог отвести взгляд. Он не помнил, когда в последний раз был так напуган; более того, с ещё большим испугом он вдруг обнаружил в себе странный, быстро скрывшийся след чувства, которое не следовало испытывать к соратнику. В нём промелькнула ненависть – именно тогда, когда он, опомнившись, отодвинулся назад... и он не понимал, с чего вдруг он такое в себе обнаружил.       Всю дорогу в госпиталь Рико, так и продолжавший беспокойно глядеть на Ковальски, не мог отыскать в себе ничего, кроме растерянности и тревоги, и, в конце концов, он решил, что ему просто почудилось; быть может, это была всего лишь злость на самого себя оттого, что он так испугался. В любом случае, чувство стёрлось и больше не появлялось, так что, наверное, ему это показалось.       Помочь вытащить Ковальски из джипа ему не позволили, и он увидел ещё одну вещь, которую он, может быть, и не заметил бы, если бы был чем-то занят: волосы у Ковальски потемнели и слиплись. По дороге ему ничего не объясняли, чтобы не каркать (был у Шкипера такой заскок, совершенно ничем не обоснованный), и теперь ему не нравились его же собственные предположения. Самое противным было то, что ему теперь оставалось только ждать, и он не стал делать этого в госпитале, вернувшись к джипу: привычное водительское место его успокаивало. Потом к нему вернулся Шкипер, уселся на сиденье рядом и, переплетя пальцы, некоторое время молчал. Руки у него подрагивали. Рико знал, что это было скорее хорошо, чем плохо; это значило, что ещё было о чём переживать, и что Шкипер хлопнул два двойных эспрессо из попавшегося на глаза кофемата.       – Что с ним? – не выдержал Рико. – Как он?       – Бок задело – самый краешек, – ровно сообщил Шкипер. – Но он умудрился со всего маху приложиться головой. Разбил, конечно. Вечно из него хлещет, чуть что...       – Шкипер?.. Что конкретно?       – Сотрясение. Его всё-таки... – Шкипер ненадолго задумался, а потом, похоже, решил чего-то не сообщать. – Неважно. Факт в том, что у него сотрясение, и никто не знает, чем это кончится.       Рико похрустел костяшками. Он знал, что такое сотрясение мозга. У него такое когда-то было (насколько они с Ковальски совместно определили постфактум), и ему тогда было очень-очень паршиво.       – Но он был в себе, – произнёс он. – Говорил с тобой. Или ты решил сделать вид, что это что-то... осмысленное?       – Нет, не решил, – судя по виду Шкипера, тому сейчас хотелось ещё кофе, но уже из личной банки. – Он был в сознании до сих пор. Просил перевернуть его набок на случай, если его стошнит. Он знал, что с ним. Поэтому я и говорю, что никто не знает, чем это кончится.       Шкипер повернул к нему голову.       – Связно мыслящий Ковальски с сотрясением, – раздельно повторил он. – Чисто теоретически, представляешь, чем это может закончиться?       Рико покачал головой. Он понятия не имел о том, что тот мог выдумать в таком состоянии.       – Вот и я не знаю, – Шкипер уставился в потолок. – Но какое-то время его нельзя будет оставлять без присмотра. Понимаешь?       На этот раз Рико покивал: это ему было кристально ясно.       – Хорошо. И касательно их обоих... мы с тобой об этом не говорили.       Вот тут Рико догадался, что с ним говорили как со старшим после Ковальски; обычно Шкипер обсуждал что-то важное с тем, как со своим заместителем, но сейчас командиру по очевидным причинам нужно было другое доверенное лицо.       – Что с тобой? – задал следом Шкипер уже не совсем понятный ему вопрос, и Рико непонимающе вскинул брови. – Дозваться тебя невозможно. Я уже не говорю о том, что ты за ним не приглядывал, потому что ни один из нас за ним не приглядывал, но банальное исполнение приказа! Что с тобой?       Рико чуточку сжался, ощутив, что провинился; Шкипер и так-то умел вызвать у него это чувство, а тут ещё и было связано с Ковальски...       – Язык проглотил? – нехорошим тоном поинтересовался Шкипер, и Рико, вздрогнув, отозвался:       – Нет. Прости. Я... увлёкся.       Шкипер с сомнением поглядел на него, но давить дальше передумал: Рико, похоже, и так был слегка не в себе.       – Чтобы больше такого не было, – закончил он выговор, и Рико с облегчением закивал.       Чуть позже к ним и присоединился и Рядовой, улаживавший в госпитале какие-то дела, и, плюхнувшись на заднее сидение, жестом показал, что можно было отчаливать.       – А Ковальски? – непонимающе вопросил Рико.       – Ты мог бы пойти с нами, если волновался, – дружелюбно и крайне вежливо отозвался Рядовой, и Рико почти нестерпимо захотелось ему врезать. Это было совсем нехарактерное ему желание, но иногда оно у него возникало, когда мелкий очень сильно перегибал с этой своей вежливостью там, где не стоило, и ему потом было за это стыдно. Сейчас, правда, не было, потому что это было уже слишком даже для Рядового. Мелкий наверняка почуял, что он боялся сам идти и видеть и слышать, что там было с Ковальски.       – Отставить, – непререкаемо произнёс Шкипер, и Рядовой больше ничего не сказал, не встречаясь, к тому же, с Рико взглядом. – Ковальски пока что не выпишут. Он тут как минимум на три-четыре дня. Медик сказал, что его хорошо бы на неделю оставить, но этот упрямый осёл скорее сделает вид, что с ним всё в порядке, лишь бы не выть от скуки в палате. Поэтому когда его выпишут – никаких встрясок. Это понятно?       Рико с Рядовым закивали.       – И нервы ему не треплите, – добавил Шкипер. – Иначе я их вам сам повыдергиваю. Всё, поехали.       Шкипер как в воду глядел: выписали Ковальски и в самом деле через четыре дня, с кучей предостережений отправив на амбулаторное лечение и прописав строгое соблюдение постельного режима. Последний и впрямь соблюдался на протяжении трёх дней (к чему вездесущий Шкипер изрядно приложил руку), а потом Ковальски, всё ещё болезненно бледный, начал уползать в лабораторию; Шкипер вытаскивал его оттуда по истечении двух-трёх часов, но тот через какое-то время упорно вползал обратно, словно улитка, не желавшая расставаться с родным домиком. У дверей лаборатории Рико в последнее время и заминался, не зная, что ему, в конце концов, делать: ему хотелось поговорить с Ковальски (он уже, кажется, соскучился), но он опасался, что тот, выглядевший ушедшим в себя, сейчас не воспринимал разговоры вообще никак... и он почему-то боялся заходить в лабораторию. Находиться рядом с Ковальски за одном столом за обедом или на диване под телевизором было совершенно нормально, но перспектива остаться с тем один на один по неизвестной ему самому причине его пугала.       Вздохнув, Рико снова отошёл.       Когда к Ковальски вошли, он, только ненадолго подняв взгляд, чтобы удостовериться, что это был не Шкипер, тихонько перевернул несколько листов блокнота до закладки, делая вид, что просто что-то зарисовывал: зарисовки не воспрещались, а вот по поводу любых расчётов Рико запросто мог настучать Шкиперу, и договориться с ним, в отличие от Рядового, не получалось.       Рико потянулся к блокноту, и он спокойно вложил его тому в лапу, чтобы тот взглянул, раз было интересно. Обманывал, конечно, но ему было жутко скучно...       Взгляд Рико – чужой, и он не успел вспомнить, где он такой видел, – всего на мгновение коснулся его лица. А потом по нему же хлестнули блокнотом, и он ненадолго потерял ориентацию в пространстве. Рядом что-то коротко металлически клацнуло, вжикнуло, а затем его ухватили за челюсть, развернули к себе и ткнулись чем-то в рот; он машинально сжал зубы, и его вдруг приложили головой об стол. В последней что-то щёлкнуло, и восприятие у него будто бы надтреснуло, отчего он окончательно перестал успевать за событиями, и его тут же затошнило. Тошнота всегда сопровождала его при подобных травмах, а уж при сотрясении его тошнило почти постоянно; из-за выступивших на глазах слёз восприятие ещё больше засбоило, и он попытался наклониться, чтобы его хотя бы вывернуло на пол.       Наклониться ему тот, кто держал его за волосы, не дал, вместо этого опять схватив за челюсть так, словно собирался её вывихнуть, и следом ему опять впихнули что-то в рот чуть ли не до самого горла. Рвотный позыв последовал немедля (потом он долго пытался сообразить, каким чудом он в этот момент не подавился и не задохнулся), и он задергался, хрипя и пытаясь отстраниться, но ему не позволили.       Последующее время растянулось для него в одну долгую мучительную попытку не захлебнуться содержимым собственного желудка; наверное, прошло не больше минуты, и к её концу он сумел-таки додуматься попытаться нащупать что-нибудь на столе... однако ничего хоть сколько-нибудь подходящего для самообороны он на столе у себя не держал, предпочитая содержать поверхность в относительной чистоте, да его ещё и поймали за запястье, до боли сжав.       Когда его отпустили, он просто сполз на пол со стула, тут же освобождая желудок; его так выворачивало, что он чуть не потерял сознание. Потом ему, к счастью, удалось вдохнуть, а затем и нормально отдышаться, и к ещё большему облегчению обнаружить, что он остался в лаборатории один. Первым делом он отполз назад, под стол, чтобы его снова не затошнило от запаха, и, прислонившись к перегородке от ящиков стола, отдышался ещё немного, пытаясь прийти в себя, проморгался, надеясь, что сумеет сейчас справиться с мелким шрифтом, и достал телефон, чтобы запереть дверь лаборатории. Когда-то он на всякий случай встроил туда ещё и электронный замок на дистанционном управлении; кто бы знал, что пригодится на такой случай...       Хотелось просто отключиться. И долго-долго спать, не приходя в себя. Но этого он пока что позволить себе не мог, потому что через какое-то время его придёт вытаскивать Шкипер, и вот тогда ему устроят такой разнос за то, что не остался нормально на неделю в госпитале, как и было положено, что ой-ой-ой... Ведомый последней мыслью, он кое-как поднялся, не став подбирать очки, наверняка изгвазданные, добрёл до умывальника, избегая смотреть в зеркало, и взялся, морщась, промываться. Внутри всё горело от кислоты. В какой-то момент его повело, и он ухватился за раковину, едва не вывернув её из креплений и каким-то чудом поймав равновесие. Отдышавшись, побрёл к аптечке (больше достойной называться передвижным медпунктом), смешал успокаивающий раствор и промылся уже им, испытывая непреодолимое желание просто залиться антисептиком, а затем, немного пораздумав, всё-таки прополоскал им рот и, снова борясь с подступившей тошнотой, смазал охлаждающей мазью губы. Уголки саднило.       В зеркало он всё ещё не рисковал смотреть. К этому моменту он догнал события, до него дошло, что именно с ним сделали, и он не хотел теперь видеть не только себя, но и вообще любое человеческое существо. А уж сил что-либо испытывать по этому поводу у него вообще никаких не было.       Наконец, он, ещё разок крепко взяв себя в руки, замыл пол, спрятал треснувшие очки в дальний угол одного из ящиков стола и включил вентиляцию, скрывая для постороннего наблюдателя последние следы произошедшего. И напоследок достал запасные очки, повесив их дужкой на горловину пуловера (надевать он их побаивался: обретшая резкость картинка перед глазами могла снова вызвать у него тошноту).       – Я посплю немного, – произнёс он в пространство гостиной, не потрудившись даже отправить взгляд троице, устроившейся под телевизором и почти синхронно обернувшейся к нему. – К ужину не будить.       – Тебе нехорошо? – тут же уточнил Шкипер.       – Отстань.       Забравшись к себе на верхний ярус, он попросту отключился.

₀₀₃

      Разбудили его уже утром.       – Ковальски? – услышал он голос Шкипера. – Давай-ка, поговори со мной.       – Я говорил во сне? – ровно уточнил он, силясь растолкать мозг и хоть что-нибудь придумать на случай, если он и в самом деле болтал. Ободранное горло неприятно засаднило.       – Нет, я просто хочу удостовериться, что ты в сознании.       Ковальски беззвучно вздохнул, испытав неописуемое облегчение.       – Посмотрите-ка на него, – заворчал он, пытаясь выдерживать обычный свой тон. – Ему лень теперь даже взобраться и взглянуть на своего зама. Поговори с ним...       – Ну, будет тебе, – куда мягче обычного протянул Шкипер. – Давай, сползай, Рико там завтрак уже приготовил.       Дёрнувшись, Ковальски резко уселся: его столь же резко затошнило от одного только упоминания что еды, что Рико.       – Эй-эй-эй, ты это чего?       – Ничего, – сипло отозвался он. – Иди. Спасибо. Я позже приду.       Шкипер ушёл, и он сполз на локоть, прикрыв глаза. Встряска вызвала у него кратковременную дезориентацию, отчего он мигом вспомнил всё, что вчера было. На языке тут же завертелось коротенькое, ёмкое матерное словцо – единственное, которым он сумел описать ситуацию. И это он ещё ничего не обдумывал...       Первым делом он аккуратно сполз на пол, стараясь не встряхивать голову (в последнее время она ощущалась почти хрупкой по утрам, пока он не приходил в себя окончательно), и уже после этого собрав себя в кулачок, направился в лабораторию: у него там было неотложное дело, с которым он вчера просто не сумел бы справиться. Состояло это самое дело в том, что у него здесь было видеонаблюдение (иначе он никак не управился бы с попытками стащить что-нибудь из реактивов), и ему нужно было взглянуть на записи, пока те не заархивировались по истечении двадцати четырёх часов: в архив видео ужималось уже до не слишком хорошего качества. Не то чтобы ему хотелось на это смотреть, но нужно было избавиться от этого куска записи, чтобы он не сохранился в архиве, и заодно кое на что взглянуть. Сугубо физическое восприятие у него пришло в норму, но восприятие психологическое всё ещё оставалось раздвоенным, словно всё это было не с ним, и поэтому его занимал вопрос о том, почему у Рико вчера был такой странный взгляд; это было почти что научное любопытство.       Запустив воспроизведение видеозаписи, Ковальски нашёл нужное время и уставился в экран. Первым, что он заметил, когда к нему, ещё ничего не подозревавшему, зашёл Рико, было то, что последний сильно сутулился, сильнее обычного (хотя за последние несколько месяцев тот и так испортил себе осанку); вторым – несколько иная поступь, менее уверенная, но и менее грузная... как будто Рико кто-то управлял, и этот кто-то лучше знал, как управляться с его телом, только ощущал небольшое неудобство с непривычки. Как будто...       Запись дошла до того момента, когда его хлестнули по лицу блокнотом, и вот тут его, наконец, догнало осознание не только того, что с ним сделали, но и того, что это сделали именно с ним.       Он опустил взгляд, не в силах больше смотреть на экран. И за что? За то, что не реагировал на намёки? Не пошёл навстречу чужому капризу, неизвестно с чего взбредшему в чужую голову? У него было своё мнение, и он был в полном праве его придерживаться, а не потакать кому-то! Это с ним не имели права так поступать!       Остро захотелось что-нибудь разбить, да так, что он вцепился в стол, пережидая это желание. Не то чтобы у него никогда не случалось деструктивных порывов, но этот был слишком уж сильным. Наверное, на самом деле разбить хотелось Рико лицо...       Когда он поднял взгляд, Ковальски на экране, сделавшийся вдруг маленьким, словно разом потерял в весе и росте, умывался, собираясь немного прийти в себя и прибраться. В какой-то момент он поднял взгляд на камеру, и Ковальски увидел собственное лицо, с которого ещё не сошла краснота и опухлость, после чего припомнил, что и в самом деле уставился тогда на камеру, причём совершенно бессознательно, только помня, что там было что-то важное, но что именно... А мозг-то всё равно работает, подумал он со смесью горечи и некоторой гордости. Как бы там ни было – сотрясение, шок, дезориентация – а мозг всё равно подсказывал ему, что могло ему помочь. Варианты, конечно... Варианты были всегда. Шкипер ведь за это его к себе и взял.       Ковальски на экране надел запасные очки, выпрямился почти с достоинством и, напоследок ещё раз взглянув в камеру видеонаблюдения, вышел. Даже сквозь экран от этого взгляда повеяло холодом, и его вдруг обдало холодком и самого, отчего он почти замёрз... но ему почему-то стало легче. И он, отметив время, до которого нужно вырезать кусок видеозаписи, этим и занялся, после чего сохранил последний на телефоне, а на компьютере упрятал так, что никто не смог бы найти. Запись была полезна в любом случае, что бы он ни решил предпринять.       Потом он, пораскинув мозгами, взялся умываться, чтобы хоть немного привести себя в порядок, прежде чем показываться остальным. И, наконец ощутив в себе силы посмотреть в зеркало, поднял взгляд.       В целом, всё было не так плохо, как он ожидал, кроме того, что на лицо уже потихоньку вползала почти мертвенная бледность, вытеснявшая красноту от холодной воды и растирания; он даже выглядел не слишком опухшим – примерно как от недостатка сна или от простуды. Может быть, и в самом деле сказаться заболевшим...       Когда он появился на кухне, остальная троица уже гоняла чаи, поглядывая на его порцию, остывавшую на столе.       – Что это у тебя? – с подозрением спросил Шкипер, периодически бравшийся высматривать у него всякие беспокоящие симптомы.       – Хейлит, – совершенно бессовестно соврал Ковальски. Уголки губ всё ещё были покрасневшими и саднили, но правильная и своевременная обработка привела последствия к куда более приемлемым. Если не присматриваться – действительно походило на хейлит. Вот и не присматривайся, отправил он мысленный посыл Шкиперу, ненадолго уперев в того взгляд, и продолжил ковырять омлет. Последний его отчасти радовал: сейчас ему было лучше питаться пищей помягче. Больше он обрадовался бы просто омлету, но Рико решил повозиться и натушить сладкого перца.       – А что шкурки откладываешь? – всё с тем же лёгким налетом подозрения поинтересовался Шкипер. – Раньше лопал.       – Не хочу, – почти капризно отрезал Ковальски, решив придерживаться версии с простудой. Он всё равно немного похрипывал, словно горло у него было ободрано (а оно и было), так что лишних вопросов к нему не должно было возникнуть.       Шкипер только вздохнул, и не став их задавать, и Ковальски спокойно доел, после чего, не глядя ни на кого, снова забрался на свою койку: ему хотелось спать, словно он и впрямь заболел.       Его не трогали вплоть до обеда, на который решили-таки выдернуть из постели, и только к его концу Ковальски рискнул взглянуть на кого-то помимо Шкипера, за которого всё это время держался взглядом. Рядовой выглядел обеспокоенным. Во взгляде Рико было всё то же беспокойство, которое сбило его с толку. Или, может быть, он неправильно истолковал чужое выражение?.. У него-то с этим иногда бывали проблемы.       После обеда он уже только прикидывался спавшим, обдумывая, что теперь следовало делать; делать что-то точно нужно было: что он за жизнь выучил, так это то, что в человеческом поведении не было единичных отклонений, и совершенное единожды с большой вероятностью могло повториться – может, в следующий раз и не с ним, но он никому такого не хотел. Поэтому нужно было что-то делать. Самым простым способом было бы, конечно, просто известить Шкипера, и тогда тот после недолгих колебаний распрощается с Рико, чтобы не держать такое в отряде. Если же решит, что Рико не в себе (а тот мог что-то такое заподозрить, особенно учитывая, что Рико периодически срывало тормоза) – попытается ещё и запихнуть в психиатрию, но после этого возиться не станет, побрезговав: дружба дружбой, но такого Шкипер не терпел.       Способ сложнее заключался в дальнейшем наблюдении и сборе данных: у него было такое впечатление, что с Рико и в самом деле было что-то не так с точки зрения врачебной, а это означало, что выпускать того в мир самого по себе было в принципе небезопасно для окружающих. Мало того, он чувствовал некоторую вину за то, что недосмотрел сам, недолечил, когда ковырялся в психическом состоянии Рико, чтобы привести последнее в порядок, и его это чувство раздражало: он понимал, что не должен был этого испытывать, потому что он никак не мог ничего знать, раз Рико умолчал о какой-то части проблем. Ещё его беспокоило сугубо профессиональное чувство неудачи (это, получается, был провал в контексте лечения), он чувствовал ответственность (в обоих смыслах), и, кроме того, хорошо понимал, что при одном из раскладов Рико мог понятия не иметь о том, что что-то вообще происходило. Поэтому он решил попробовать ткнуть палкой в осиное гнездо, дабы сперва пообщаться с осами.       На следующий день нутро Шкипера, требовавшее хоть каких-нибудь событий, побудило того потащиться за продуктами, но Рико, которого попытались потащить с собой, наморщил нос, яснее ясного выражая своё отношение к противно влажной и сырой февральской погоде. Февраль и в самом деле выдался неважным. Махнув на него рукой, Шкипер потащил с собой Рядового, выбора у которого особенно не оставалось, и Ковальски, задумчиво почесав затылок, сполз с койки и направился в лабораторию, где проверил подготовленный им вчера вечером тазер. Тот был на месте и в порядке (другого можно было и не ожидать, в общем-то: Шкипер настрого запретил его нервировать, после чего в лабораторию без его ведома никто не лазил), так что Ковальски, вздохнув и собравшись с духом, накинул халат и аккуратно всунул тазер сзади за пояс брюк – на случай, если реакция последует немедленно.       Рико его появления не заметил: он, навозившись с волосами Перки, задумчиво вертел в руках очки без диоптрий, которые прикупил тайком и столь же тайком иногда примерял на куклу, почти сразу стыдливо снимая. Сейчас был подходящий момент – Шкипер с Рядовым ушли, Ковальски забрался в лабораторию, откуда вряд ли будет высовываться на протяжении ближайшего часа...       – Что, не получается в рот напихать? – услышал он от двери и вздрогнул, пряча за себя очки. – Надо было сразу правильно куклу выбирать, чтобы не страдать потом ерундой.       Рико растерянно взглянул на него, не понимая, о чём речь, а потом растерялся ещё больше, когда до него через несколько мгновений дошла вся подоплёка сказанного, к тому же ещё и его возмутившая.       – Что ты... имеешь в виду?       Он возмутился бы куда более уверенно, если бы не то, каким был Ковальски в последние пару дней. Тот так холодно на всех них смотрел, будто они все вместе чем-то провинились, а уж держался и вовсе как глыба льда. Хотя для глыбы тот был слишком изящным; пожалуй, как скульптура, которые из глыб впоследствии вырезали...       Заледеневший взгляд Ковальски прошёлся по нему с головы до ног, и ему стало почти дурно, словно он и впрямь что-то натворил.       – Лучше и в самом деле купи себе игрушку по потребностям, – проронил тот, прежде чем снова скрыться в лаборатории.       Рико остался с полным ощущением того, что на него вылили ушат грязи. Отменной такой, жидкой и холодной. Что он сделал такого? Или Ковальски знал, что он периодически надевал на Перки очки, всё-таки прекрасно понимал, почему, и ему это в конце концов опротивело? Но зачем было так резко? И так... так... оскорбительно.       Пытаясь как-то управиться с бушевавшей в нём гаммой эмоций, он закрыл лицо ладонями, крепко зажмурившись.       Когда дверь в лабораторию открылась, Ковальски поудобнее уселся на стуле, откидываясь на его спинку, и мягко сжал рукоять лежавшего на коленях тазера, присматриваясь к поступи Рико, чуть более неуверенной, но лёгкой и почти крадущейся.       – Мало? – пугающе коротко вопросила зашедшая к нему тварь, ненадолго опустив взгляд ниже. К этому моменту Ковальски уже вспомнил этот взгляд: Рико смотрел так на всех, когда они только-только вытащили его из того богом забытого места, где они его и нашли вместе с партией таких же детей и подростков. Похоже, Рико не то чтобы и вылечили... отклонения оказались хитрыми и с собственными соображениями.       – Много, – столь же кратко отозвался Ковальски, слегка прищурившись. Больше всего на свете ему хотелось вогнать в эту тварь несколько зарядов из тазера, один за другим, но схема лечения предписывала ровное и равное обращение со всеми соседствующими в теле личностями. – Чересчур много, чтобы это можно было спустить с рук. И, будь любезен, сейчас оставайся там, где стоишь.       Тварь уставилась на поднятый тазер, ощупывая его взглядом.       – Это не огнестрел, – вынесла она вердикт. Так-так, мы только в огнестрельном разбираемся, отметил Ковальски. Рико бы опознал. Это не осведомлено о присутствии Рико, или же просто не интересовалось другим вооружением? – Что это?       – Электрошок, – столь же коротко и почти смачно растолковал Ковальски, и увидел, как лицо Рико сморщилось. Ток, значит, не по вкусу... – А теперь давай поговорим. Как тебя зовут?       – Рико, – последовал ответ после небольшой заминки.       – Нет, так зовут другого, – Ковальски даже и не подумал повестись. Обычно другая личность обладала и другим именем. – Как твоё имя?       – С чего я должен тебе его сообщать? – грубо и почти по-детски огрызнулись в ответ. В принципе, уже это кое-что могло ему сказать... но было ли у этого имя вообще?       Устроив поудобнее локти на столе, Ковальски провокационно поинтересовался:       – Не хочешь говорить именно мне? Что это ты так меня невзлюбил?       – Ты обделил Рико. Много раз. И лично меня твои причины не волнуют. А потом ты его испугал. Я ненавижу тех, кто пугает Рико. Это последняя капля была.       – Так-так... – уже вслух протянул Ковальски. Похоже, он имел дело с защитными механизмами, которые сформировались в отдельную личность, прихватив к себе ещё и парочку-другую отклонений от нормы. Это было... паршивенько это было. Защитные механизмы были практически фундаментальной вещью, и избавиться от такого было бы сложно, даже если бы сам Рико этого захотел... и только если бы захотел. Тут даже насильственная терапия, к которой он не хотел прибегать, могла не дать результата. – И это ты так решил отыграться? Утвердить собственное превосходство?       Тварь нехорошо прищурилась на него в ответ.       – Понятно, – резюмировал Ковальски со вздохом. – Может, тогда соизволишь сказать, чем это я так напугал Рико?       Ему молча показали на голову.       – Он испугался того, что со мной что-то случилось? А это что, моя вина? – резонно вопросил Ковальски.       – Он думал, что тебя уже можно отпускать одного. Без присмотра.       – Вы идиоты? – не выдержал Ковальски. – Оба?       Презрительно фыркнув, словно он не понимал чего-то само собой разумевшегося, тварь вышла из лаборатории, и Ковальски выключил лежавший на столе диктофон. Последний Рико наверняка бы заметил, так что он был целиком уверен в том, что это был кто-то другой. Жаль, имени не узнал – было бы проще обозначать это существо хотя бы для себя самого.       Итак... оставлять всё как есть, ничего не предпринимая, определённо нельзя было. И нужно было заставить самого Рико что-то с этим сделать, иначе ничего не выйдет. Идея у него имелась, но она была не слишком гуманной... однако действенной.       Минут через пятнадцать он собрался выйти ненадолго... и неожиданно наткнулся на Рико, мрачного и растерянного. Тот поймал его за рукав халата, вглядываясь в глаза так, словно мог что-то там прочесть.       – Зачем ты так? Что я сделал?       Ковальски чуточку отстранился, показывая, что не хотел сейчас, чтобы его трогали. Он, впрочем, и на самом деле не хотел.       – Ты обиделся из-за того, что мы только раз тебя навестили? – продолжал допытываться Рико, угрюмо засопев в ответ на его жест. – Шкипер запретил больше. Сказал, что нечего тебя беспокоить. Это не наша вина, злись на него.       Взгляд Ковальски не потеплел ни на йоту.       – Или ты злишься из-за Перки? Ты знаешь, почему я так делаю! Нечего!       – Я скажу тебе чуть позже, – тон у Ковальски тоже был жутко холодным. Рико почти замёрз.       – Когда?       – Позже.       Поведя плечами, Рико отстал от него, решив, что позже, возможно, Ковальски немного оттает, и по спине у него перестанет скользить неприятный холодок при общении.       К моменту возвращения Шкипера и Рядового Ковальски уже был готов, но он решил дождаться обеда.       – Всё нормально? – спросил Шкипер, едва увидев его, и он кивнул. – Хорошо.       – Звучало так, словно ты разочарован.       – Ты знаешь, – взгляд у Шкипера был очень внимательным. – Давно ничего не случалось.       – Не переживай на этот счёт, – столь же загадочно ответил Ковальски, и Шкипер задумчиво склонил голову набок, словно что-то знал. На самом деле тот, вероятно, был обеспокоен его поведением, но он не мог ничего поделать с собственным голосом и взглядом; ему было так легче. Он мог отложить решение собственных проблем, и он просто их заморозил.       – Не хочешь ещё раз провериться?       – Нет. Я в порядке.       Шкипер с сомнением окинул его взглядом.       – У тебя есть вещи потеплее? – спросил он вдруг. – На тебя холодно смотреть.       – Шкипер... – Ковальски взял его за плечо, разворачивая в сторону кухни... и пока что не стал ничего говорить. – Давай-ка обедать.       Шкипер взглянул на него с ещё большим сомнением, но продолжать тему не стал.       После обеда, прошедшего в почти непрерывном щебетании Рядового, который чувствовал, что что-то было не так, и пытался кого-то разговорить или хотя бы разрядить обстановку, Ковальски дождался, пока Рико не возьмётся мыть посуду, после чего приблизился, перекрывая собой выход из узкого пространства между умывальником и кухонной тумбой. Тот повернул к нему голову, вскидывая брови, и вот тогда Ковальски поднял телефон, развернув экраном к тому и запустив воспроизведение сохранённого им куска видеозаписи с камеры видеонаблюдения.       Рико выронил тарелку.       – Так, вы теперь посуду взялись бить? – почти сварливо откликнулся Шкипер, по звуку определив, что что-то из посуды в умывальнике всё-таки треснуло. Ковальски не ответил, внимательно наблюдая за выражением лица Рико. На последнем, сменив непонимание и растерянность, застыл шок. Потом на лицо Рико медленно начал вползать ужас.       – Что там такое? – любопытный Рядовой попытался подлезть ему под руку, чтобы тоже взглянуть, и Ковальски закрыл ему глаза ладонью, отворачивая вместе с этим в сторону. – Эй!       – Ковальски? – протянул Шкипер, лучше видевший Рико и заподозривший что-то неладное.       Он ничего не ответил, просто спрятав телефон в карман, и ушёл делать вид полной занятости послеобеденным сном. Нужно было обдумать, что делать после знакомства Рико с тем, что сидело у того внутри, но ему и в самом деле хотелось прикорнуть, поэтому он так и поступил. В конце концов, даже если Рико, немного очухавшись, разбушуется, остальные и без него сумеют того утихомирить...

₀₀₄

      – Ковальски!       – Ну что ещё... – недовольно заворчал он. Звали его почему-то почти шёпотом. – Только лёг...       – «Только лёг» было три часа назад. Давай-ка, поднимайся, погуляешь до ужина и потом спать нормально, а то ночью не сможешь. Нечего режим переворачивать, – заявил Шкипер, но всё так же тихо. – Сползай.       – Дай-ка угадаю: тебе нужна консультация по какому-то вопросу, и режим здесь ни при чём, – предположил Ковальски. Надо же, а ведь только глаза прикрыл...       Выразительно закатив глаза, Шкипер спустился на пол, откуда вполголоса потребовал:       – Сползай.       Вздохнув, Ковальски выполз из постели.       – Вот, – указал ему Шкипер на Рико, похоже, тоже решившего вздремнуть.       – И что?       Ничего подозрительного он не видел, кроме того, что Рико спал, а не крепко призадумался, как тому бы полагалось.       – Он беспокойно спит, – влез в разговор Рядовой. – Очень. И глазами двигает как-то... нервно.       – Для фазы быстрого сна это характерно, – отклонил аргумент Ковальски. Глазные яблоки у Рико и в самом деле двигались, но в этом не было ничего сверхъестественного. – Это всё?       – Ну, он действительно как-то нехорошо спит, – Шкипер показал взглядом на Рико, как раз беспокойно завозившегося. Затем тот съёжился, крепче прижимая к себе подушку, и неразборчиво что-то буркнул в неё, засопев.       – Ещё он очень кутался, – добавил Рядовой. – Будто сильно мёрз. Может, он заболел?       – Конечно. С разогнавшимися с места в упор симптомами, – отозвался Шкипер, пристально глядя Ковальски в глаза. – Я надеюсь, никаких экспериментов вы тут не проводили, пока нас не было?       Ковальски хмыкнул.       – Мне только этого не хватало, знаешь ли. Да и вообще, сколько, ты говоришь, прошло? Три часа? Пока никаких других симптомов нет, предлагаю ещё понаблюдать.       Шкипер, всё продолжавший пристально на него смотреть, согласился. И чуть позже, поймав его на всё той же кухне, негромко поинтересовался, что он там Рико показывал такого.       – Да ничего такого, – ответил Ковальски.       – А нам не покажешь?       – Нет.       Шкипер протяжно угукнул, словно всё-таки в чём-то его подозревал, и Ковальски решил не интересоваться, заметил ли тот за Рико ещё странностей за последние три часа.       Некоторое время спустя Рико тяжело поднялся, ненадолго зашёл в ванную, а потом снова улёгся, зябко кутаясь, и провалился в глубокий сон, но и последний был неспокойным: Рико хмурился, ворочался, иногда дёргаясь, неразборчиво ворчал что-то себе под нос, и Шкипер, периодически на того поглядывавший, смотрел на Ковальски с всё большим подозрением.       – По-моему, он всё-таки заболел, – вынес Шкипер вердикт ещё через два часа, когда Рико начал мелко дрожать под одеялом.       – В самом деле? – издевательски вежливо и почти наивно переспросил Рядовой, это же и предполагавший с самого начала. – Почему ты так думаешь?       – Так, ну-ка отставить! – прикрикнул Шкипер. – Сарказм сейчас неуместен. Ковальски?       Взгляд Шкипера достаточно прозрачно сообщал ему, что к нему имелся разговор с глазу на глаз. Ох, как он не хотел ничего рассказывать... ну хоть бы раз, хоть один чёртов раз Шкипер не сунул бы нос в проблему!       – Секунду, – Ковальски поднялся, направляясь в лабораторию. Позади он расслышал тихий шёпот Рядового («что это с ним?») и столь же тихое шипение от Шкипера в ответ (бессловесное; помолчи, мол). Вернулся он с градусником, и протянул последний Рядовому: – Измерь его температуру.       – Что ты как... – возмутился Рядовой. – Как робот прямо! Не говорят так люди. «Измерь его»! Это же твой друг!       Ковальски выпрямился, чуточку отклонившись назад, прищурился, и Рядовой, вздрогнув, выхватил из его пальцев градусник и попятился: воображение ни с того ни с сего вдруг нарисовало ему картинку раздувшей капюшон кобры.       – Ладно, ладно...       Направившийся к Рико Рядовой тихонько заворчал что-то ещё себе под нос, но Ковальски не стал дослушивать, уйдя в лабораторию. Шкипер последовал за ним.       – Ты чего это вдруг? – спросил он, когда Ковальски уселся на стул и ожидающе поднял на него взгляд. – Как будто наша мелочь где-то на хвост тебе наступила. Вы же дружите.       – Дружба не мешает людям наступать друг другу на хвост, – отозвался Ковальски. Пальцы у него начали слегка подрагивать – не от того, что он говорил Шкиперу, а оттого, что не знал, как тот отреагирует на увиденное. Показать же нужно было: он пришёл к мысли, что следовало всё-таки предупредить командира о том, что мог вытворить его подчинённый. Он сам на месте Шкипера предпочёл бы знать. – Ты вот прямо сейчас это делаешь.       – Это каким образом?       – Ну, ты же собрался вытащить из меня то, что я Рико показывал, – почти невозмутимо ответил он.       – Хотелось бы, – непосредственно подтвердил Шкипер, и Ковальски вздохнул.       – Даже несмотря на то, что ты не видишь непосредственной связи между этим и тем, что с ним сейчас происходит.       – Не вижу. А она есть?       Ковальски немного помолчал, собираясь с духом.       – Так, ну-ка показывай, – Шкипер нетерпеливо толкнул его стул коленом. – Знаешь ли, если ты собрался из этого своего научного интереса опять пройтись ему по травмам, то у нас с тобой будет долгий и неприятный разговор.       – Я по травмам, – Ковальски перевёл взгляд на экран компьютера. – Ага. Как же ещё.       Затем он поднялся.       – Садись, – велел он, указывая на стул.       – Ты бы как-то тон сменил, что ли...       – Шкипер, – Ковальски вернул обратно ту же непосредственную интонацию. – Ты знаешь, когда я прошу сделать что-то в лаборатории, ты делаешь, иначе у нас с тобой будет долгий и неприятный разговор. Садись.       – С тобой просто невозможно разговаривать, когда ты начинаешь зеркалить, – заворчал тот, но сел.       Удовлетворённо кивнув, Ковальски включил компьютер, и пока тот запускался, указал на видеокамеру:       – Взгляни туда. Можешь не говорить «сыр».       – Знаю. И что?       Ковальски без лишних слов включил ему видео.       По окончании воспроизведения Шкипер сделался столь же бледным, каким он был сам в последнее время.       – Это... – голос Шкиперу, кажется, попросту отказал, и вместо привычного звука из того вырвался едва слышный шёпот. – Это не?..       Ковальски терпеливо дождался, пока тот соберётся с мыслями и словами, хотя его неуместно подмывало ответить, передразнивая, что это – да.       – Ты слишком... – Шкипер проглотил слово «зануда», решив сейчас от этого воздержаться. – Ты не стал бы так шутить. Я... не знаю, что тебе сейчас говорить и как с тобой обращаться, поэтому... прости меня, если я сейчас ляпну что-нибудь такое, что тебя обидит.       Глядя на него, Ковальски почувствовал слабый укол вины. Шкипер и в самом деле понятия не имел о том, что ему сейчас следовало или не следовало говорить, как и о том, что теперь нужно было делать, и он внезапно пожалел о том, что вот так вот выплеснул на него такую информацию, не подготовив к ней и даже не предупредив. Шкипер-то этого не заслужил.       – Прости.       Шкипер вдруг подорвался со стула, и в следующее мгновение его крепко стиснули в объятиях.       – Даже не думай, – глухо произнёс тот. – Не смей за что-либо извиняться.       – Да я не за...       Немного отстранившись, Шкипер крепко взял его за плечи:       – Даже не думай, я тебе говорю. Так, тебе нужен психолог?       – Ему потом понадобится психотерапевт, – свёл он вопрос в шутку. Видеть Шкипера озадаченным, растерянным и едва собравшимся с мыслями было непривычно. – Я в состоянии сам с собой разобраться.       – Так... а голова? Отвезти тебя ещё раз провериться?       – Нет, с этим никаких проблем.       Шкипер вздохнул, хмурясь; похоже, хотел завести разговор о том, что делать с Рико, но ощущал определённое неудобство.       – Так, и... по поводу Рико... – всё же начал он. – Я предполагаю, что у тебя были какие-то идеи насчёт того, что с ним делать, раз ты не стал сразу рассказывать.       – Так и есть, – Ковальски кивнул. – Видишь ли... это, – он указал на монитор. – Не тот Рико, к которому ты привык. Это уже может создать определённые трудности.       Нахмурившись пуще прежнего, Шкипер отпустил его плечи, опустив взгляд: что-то усиленно обдумывал. Потом указал на стул, который Ковальски занял уже без пререканий, и уселся на стол, задумчиво переплетя пальцы.       – Так ты говоришь, у него биполя...       – Стоп-стоп-стоп, – прервал его Ковальски. – Ты сейчас путаешь биполярное расстройство личности и диссоциативное расстройство идентичности.       – Это мне мало о чём говорит, – устало откликнулся Шкипер.       – На пальцах? Первое – это когда у нас одна личность чудит, второе – когда их имеется несколько. Это если совсем просто. А если ещё проще...       Ковальски достал диктофон, на который записал последний разговор с тем, что было в Рико помимо, собственно, Рико, и ознакомил Шкипера и с этой записью.       Шкипер слушал дважды и очень внимательно, на второй раз с сосредоточенным видом прикрыв глаза; наверное, пытался представить себе что-то визуально.       – И... как? Можно как-то сразу определить, кто именно перед тобой стоит? – неуверенно спросил он. Ковальски на несколько мгновений стало дурно: видеть Шкипера неуверенным было так непривычно, что это вызывало диссонанс. Однако он понимал, что тот просто не разбирался в теме, а она была сложной и деликатной.       – Сомневаюсь в том, что тебе нужно будет разбираться, – облокотившись на стол, Ковальски подпер ладонью голову, спокойно глядя на него, и Шкипера посетило ощущение, будто всё это было обычным делом: бывало, что они точно так же обсуждали какие-то детали предстоящего дела, или делали вместе какой-нибудь специфический заказ, с которым ему нужна была помощь или совет, и это его успокоило. – Насколько я пока что понимаю, вот это вот второе защищает Рико от того, что его пугает, но у меня есть подозрение, что ты пугаешь эту... кхм, личность, так что к тебе оно вряд ли выйдет.       Он чуть не сказал «тварь».       – Значит, мне пока что нужно будет всё время около него находиться? – с той же неуверенностью вопросил Шкипер.       – Наоборот. С ним нужно работать, так что твоё присутствие будет мешать. Если же ничего не выйдет – вот тогда придётся... принимать более радикальные решения.       В спокойном и немного прохладном взгляде Ковальски ничего не промелькнуло при этих словах, и Шкипер от этого внезапно встревожился:       – Ты уверен, что тебе не нужно...       – Шкипер. Первым делом нужно разобраться с Рико. Лично я думал, что я просто захлебнусь, потому что меня уже на тот момент рвало. Учитывая полнейшую дезориентацию... я там чуть кони не двинул, – безэмоционально сообщил ему Ковальски. – Ты понимаешь? Дело уже не в том, что над кем-то надругались, а в том, что кого-то чуть не убили. Ощущаешь разницу? А ведь мог и покалечить, когда об стол приложил. Мозг – штука тонкая.       Шкипер немного наклонился, вглядываясь ему в глаза.       – Ковальски... не кого-то, а тебя. Ты на все сто процентов уверен, что тебе не нужна помощь, и что ты будешь сам с ним возиться и не сделаешь при этом ещё хуже?       – Спасибо, что напомнил, – Ковальски вздохнул. – Я могу работать, не переживай об этом. Поговорил же я с этой штукой, чтобы всё выяснить. Просто... веди себя как обычно. Ты ведь можешь взаимодействовать со мной как прежде, верно?       – Я-то смогу, но ты как?       – О, поверь мне, нормальное обращение – лучший способ прийти в норму.       На лице Ковальски не промелькнуло ни тени улыбки. Шкипер некоторое время глядел на него, выискивая в его взгляде прежнего Ковальски, не бывшего таким холодным, и покачал головой, отведя взгляд.       – Как с работой? – перешёл он на более приближённые к делу вопросы, и Ковальски с облегчением вздохнул. – Ты сможешь работать при нужде? Или подаём на отпуск?       – Я смогу, но выпускать его на работу я откажусь. Я сразу же наложу на это вето как медик.       Шкипер взъерошил волосы, размышляя об этом аспекте. В самом деле, теперь спокойно оставлять Рико ни без присмотра, ни за спиной ему не хотелось.       – Так, давай-ка я подаю на отпуск всем сразу, на всё, что у нас там набежало, а курорты подождут до следующего года, раз такие дела, – предложил он.       – Годится, – Ковальски кивнул. – Но вы с Рядовым растрачиваете дни в никуда...       – Так, стоп, – Шкипер поднял ладонь. – Мальцу я придумаю, что сказать. Не думаю, что он будет много возмущаться, но если и будет, я с ним поговорю ещё раз. Обо мне вообще не беспокойся – я своё наотдыхал, мне не жалко.       – Спасибо, – тихо ответил Ковальски.       – Ковальски! Я тебе сказал: даже не думай. Запрашивай любую помощь, которая тебе понадобится. Ты меня знаешь; если каких-то очень нужных тебе приборов или бланков у тебя нет – я их тебе хоть из форта Нокс достану.       Взгляд у Ковальски изрядно потеплел.       – А жилетку? – в шутку спросил он. Шкипер после нескольких секунд раздумий поднялся и по-медвежьи прислонил его виском к себе. – Да я же пошутил...       – Я тоже шутить умею.       Ковальски вздохнул.       – Мировой ты мужик, Шкипер... когда тебя паранойя не ловит.       – И между прочим, в трёх из четырех случаев я оказываюсь прав, – буркнул тот.       – И между прочим, я тебя похвалил.       Шкипер хохотнул, и Ковальски, ощутивший специфическую вибрацию от низкого, грудного звука сильнее, слабо улыбнулся. Когда ему приходило время навещать дантиста (которых он просто не выносил), Шкипер тоже очень терпеливо и долго с ним разговаривал, как до, так и после – особенно долго после, пока его потряхивало от отходняка, и сейчас он чувствовал себя примерно таким же вымотанным.       – Ума не приложу, как кто-то кроме нас тебя выносит.       – Да меня и не выносят...       Шкипер обнял его ещё раз, прежде чем отпустить, и он едва удержал себя в руках: он прекрасно знал, что Шкипер мог с ним и полчаса так просидеть, если он попросит; обычно тот был первым же, кто велел не распускать нюни чуть что, но при действительно серьёзных случаях Шкипер безоговорочно предоставлял поддержку.       – Ладно, теперь давай по делу, – несколько осторожно произнёс Шкипер. – Что ты теперь планируешь делать с Рико, и что тебе для этого нужно?       – Первым делом – нужно дождаться, пока он придёт в себя, – Ковальски покачал головой. – Он сейчас похож на человека, который бредит, ты не заметил? Вряд ли сейчас он пригоден к лечению.       – Потом?       – Потом мне понадобится время. С твоей стороны я хотел бы попросить периодический присмотр за тем, где он находится и что делает, пока я с ним не работаю или сплю.       – М-м. Будет. Не хочешь перебраться спать в лабораторию на какое-то время? – резонно предложил Шкипер. – У тебя тут изнутри запирается, в принципе.       – Я об этом подумывал, – Ковальски устроился поудобнее, сцепив пальцы в замок. – Но это может... мешать.       Шкипер вопросительно приподнял брови.       – Просто представь себе, – со вздохом продолжил Ковальски. – Ты говоришь с человеком, который тебе нравится, серьёзно говоришь, а где-то в поле зрения маячит постель.       Шкипер задрал брови ещё выше, словно не поверил своим ушам.       – Рико слишком молод, чтобы суметь от этого абстрагироваться, – почти виновато добавил Ковальски. – Терапия может... сбиться.       – Так ты имеешь в виду, что это он будет отвлекаться? – наконец сообразил Шкипер. – А я подумал...       Он устало закрыл лицо ладонью, переваривая новую и необычную для него информацию.       – Это он поэтому в последнее время за тобой, как утёнок за уточкой? – Шкипер поднял уставший взгляд, и Ковальски подумалось, что тому сейчас наверняка очень хотелось кофе. С коньяком. Со Шкипера ещё станется влить туда больше добавки, чем воды... – И смотрит всё. И намекает. Я думал, он шутил...       – Уточкой меня ещё не называли, – Ковальски хмыкнул. – Не очень-то я хотел с кем-то этим делиться, но подумал, что тебе лучше знать, чтобы ты впоследствии не истолковал это неправильно.       – А после случившегося это можно истолковать неправильно? – риторически вопросил Шкипер, нехорошо прищурившись; наверняка снова подумал, что у него всё-таки не всё в порядке с головой.       – Вполне. Ты сейчас путаешь Рико и... ну, не-Рико. Это сложно, Шкипер. Понимаешь, чтобы правильно с ним обращаться, нужно принять мысль о том, что там два разных индивидуума, и что Рико, которого ты знаешь, ничего дурного не делал. Я врач. Я могу с этим справиться.       Шкипер долго на него смотрел.       – Не знаю, – наконец произнёс он. – А если ты не справишься? Я не могу сейчас просто взять и сказать «под твою ответственность», я права не имею так поступить, ни морального, ни должностного – вообще никакого. А ты хочешь, чтобы я так и сделал.       – Слушай... можешь назначить испытательный срок, если хочешь, – Ковальски нервно поправил рукава. – Я тоже чувствую ответственность. Со стороны это выглядит так, будто я его изначально недоковырял, чтобы выявить всё, что надо...       – Так, стоп, – Шкипер щёлкнул пальцами. – Вот тут я немножко секу, понимаешь ли. Если оно не захотело показываться – хрен бы ты чего выковырял. Как и то, о чём сам Рико предпочёл умолчать, а я после того, как он тебе ни с того ни с сего врезал, примерно понимаю, что он припрятал.       – Сложилось? – понимающе спросил Ковальски.       – Теперь – да. Ладно... ковыряйся дальше. Но! В случае чего... не знаю, подаёшь любой сигнал, который только сможешь. И поставь меня на быстрый набор. Вряд ли это реально поможет, конечно, но мне будет спокойнее. А теперь пойдём, глянем, что там с ним.       У двери Шкипер немного притормозил, ещё раз оглянувшись на него.       – Ты это чего?       – Хорошего понемногу, – спокойно ответил Ковальски, снова закрывшийся от внешнего мира, и Шкипер, покачав головой, толкнул дверь.       – Тридцать семь и шесть, – с порога сообщил им Рядовой, глядя на них почти обвиняюще, и Шкипер вопросительно взглянул на Ковальски. Тот пожал плечами:       – Это мало о чём говорит. Точнее, говорить может много о чём, но ни о чём конкретном.       – Но его лихорадит!       – С медицинской точки зрения лихорадке сопутствует более высокая температура, – сообщил Ковальски, не став вдаваться в подробности о минимальной и максимальной суточных температурах. На данный момент максимальная не дотягивала, а сейчас и стоило принимать это за пик; на это прямо указывало состояние Рико.       – А если это какая-то... не знаю... низкотемпературная лихорадка? – изрёк Рядовой. Такие перлы Ковальски обычно запоминал (самые забавные он и вовсе записывал), но сейчас ему было не до смеха.       – Не глупи. И вообще... иди, выпей чаю.       Обиженно надувшись, Рядовой ушёл под телевизор, но ухо в их сторону выставил.       Наклонившись над Рико, Ковальски присмотрелся; Рико был взмокшим и дрожал – его буквально трясло.       – Нужно ещё одно одеяло, – первым делом постановил Ковальски, касаясь лба Рико костяшками пальцев. – Он влажный, может действительно вылиться в последствия.       Лапа Рико вдруг поймала кончики его пальцев.       – 'Альски...       Он отдёрнул руку, и Рико, почти жалобно всхлипнув, свернулся в клубок, натягивая одеяло на голову. Ковальски так и не понял, приходил ли тот в себя в этот момент, но, пожалуй, можно было считать, что это было показательно в обоих случаях: Рико то ли сожалел, то ли испытывал стыд, так что основная личность (а он не сомневался, что именно Рико, чаще всего являвшийся окружению, был основной) границы нормы ещё ощущала. Это было хорошо.       Укутав Рико поплотнее и оставив присматривать за ним беспокойного Рядового, Ковальски направился на кухню, где Шкипер и в самом деле тайком заливал себе коньяк в кофе.       – Ты бы с этим погодил. Вот когда он придёт в себя, тогда и начинай.       – Есть у меня ощущение, что тогда я начну хлестать спиртягу покрепче, – отозвался Шкипер. – «'Альски», да?       – Я запрещал ему так себя называть.       Шкипер вздохнул, помешивая кофе.       – Как же всё сложно... с этим ты что будешь делать?       – Это не первоочередная задача.       – Так и скажи, что не знаешь.       – Почему я вообще должен с этим что-то делать? – холодно вопросил Ковальски. – Я как-то ответственен за его пристрастия или вкусы? Если я не хочу с таким связываться, я должен быть перманентно виноват?       – Эй, эй, сбавь обороты, – Шкипер отпил из кружки, начиная потихоньку становиться благодушнее. – Я тебя ни в чём не обвиняю. Просто...       – Любопытно.       – Да, любопытно! – заворчал Шкипер. – Да, хочу сунуть нос! Мне тут любовная драма не нужна, и без того забот хватает.       – Так и я о том же.       Шкипер протяжно вздохнул, громко, чуть ли не с подвыванием.       – Короче... не знаю, – устало резюмировал он. – Действительно, давай разбираться с более важными проблемами, а уже потом вот это.       Более важные проблемы всё равно пришлось отложить: Рико продолжал спать. Долго, беспокойно, не приходя в себя, и Ковальски, устав ждать, улёгся спать и сам – ему всё ещё нужен был хороший длительный сон, почти дотягивавший до чрезмерного.

₀₀₅

      Разбудил его громкий рявк Шкипера. Он аж вздрогнул от этого.       – Оставь его! – уже чуть тише потребовал Шкипер. – Ты только в себя пришёл, займись собой! Не ел, не пил, а уже полез к нему. Спит он! Дай человеку поспать!       Когда Рико пошлёпал в коридор по своим делам, которыми Шкипер отправил его заняться вполне резонно, Ковальски зашевелился, выбираясь из постели:       – Твоими стараниями уже не сплю.       – Да тебе всё равно пора было, – отмахнулся Шкипер. Ковальски бросил взгляд на надутого Рядового, отодвинувшегося от Шкипера к противоположному подлокотнику дивана, и укоризненно покачал головой; однако ничего не сказал: ему и так хватало возни с детьми – последней в ближайшем обозримом будущем будет много.       На завтрак собрались все, и проходил он в тягостном молчании. Рядовой, уткнувшийся в тарелку взглядом и, кажется, недовольный собственными кулинарными способностями, не замечал взгляда Рико, прикованного к Ковальски, последний зацепился взглядом за Шкипера, смотревшего на него в ответ: с взбрыкнувшим по поводу отпуска Рядовым тот пока что не разговаривал, а на Рико было больно смотреть.       Сам Рико ощущал себя... можно было сказать, что крайне паршиво, но это и рядом не стояло с тем, как ему было плохо. Если бы у него спросили, как он себя чувствовал, он даже не смог бы определиться, с какого конца начинать описывать. Он даже физически чувствовал себя скверно: его всё ещё морозило (он подозревал, что у него сохранялась повышенная температура, хоть уже и не такая высокая) и тошнило от самого себя. А уж что у него в голове творилось... Он ощущал себя так, словно у него было сотрясение, но наоборот. Наизнанку. Дезориентацию он ощущал даже в окружающем пространстве, не только в самом себе. Ещё было гадко и стыдно; он слышал раньше выражение «сгореть от стыда», но всегда думал, что так говорили, скорее, в ключе, близком к юмористическому. А сейчас его буквально жгло изнутри. Сидеть же за одним столом с Ковальски, холодным и даже не смотревшим в его сторону, и больше не иметь возможности ничего сделать, ничего исправить, было невыносимо тяжело.       И было страшно. Внутри у него сидело что-то, поступавшее нехорошо и неправильно, до чего он не мог добраться ни физически, ни вообще никак, и от этого было страшно и жутко. Ещё больше он был напуган тем, что ему мог помочь только Ковальски, и боялся как того, что тот не захочет с ним долго возиться и отправит куда-нибудь, откуда его больше не выпустят, так и того, что тот не сумеет ему помочь – или вообще не пожелает, только сделав вид, что пытался что-то исправить. Так что теперь он не знал, ни в каком статусе находился, ни на каком он вообще был свете.       Казалось, что если Ковальски больше его к себе не подпустит, то разницы в оных он не ощутит.       К тому моменту, как он набрался смелости что-нибудь сказать, завтрак почти закончился; атмосфера была давящей, и решался он долго.       – Мне нужно с тобой поговорить, – наконец выдавил он, нерешительно тронув Ковальски за рукав.       Холодный взгляд Ковальски почти ощутимо коснулся его лица.       – Не спеши. Скоро тебя тошнить будет от разговоров, – заметил тот после длинной паузы, убрав взгляд. – Сходи лучше, посиди под телевизором полчаса. Мне нужно собраться с мыслями.       Ему не оставалось ничего другого, кроме как повиноваться. Раздражённый Рядовой почему-то почти демонстративно ушёл с ним, капризно морща нос, и сидеть под телевизором пришлось в его обществе и под детские мультики, плохо позволявшие привести голову в порядок.       Тем временем Шкипер на кухне, не выдержав, опять откручивал пробку с бутылки коньяка, чтобы влить неопределённое его количество в кофе. Эта самая неопределённость сейчас казалась Ковальски привлекательной.       – Посуду, значит, мне мыть, – заворчал Шкипер, очень не любивший этим заниматься. – Здорово...       – Сделай мне тоже.       Шкипер слегка прищурился:       – Насколько я знаю, тебе пока нельзя.       – Да можно. Ничего мне не будет. Что, сам на моём месте не бахнул бы, прежде чем с ним разговаривать?       После этого ему налили кофе без дальнейших пререканий; Шкипер даже не пожалел той же дозы коньяка.       – Ты уверен, что ты собираешься говорить с ним один на один? – уточнил Шкипер.       – А как ещё? – отозвался Ковальски, отпивая кофе. – Почти всё, о чём я собираюсь с ним говорить, обычно на свет не выносится. Конфиденциальность...       – А безопасность?       – Хочешь слушать, что он чувствует по поводу произошедшего?       Шкипера едва заметно передёрнуло.       – ...Нет, – ответил он после паузы. – Честно говоря, мне его вида хватает. Просто как бы тот, другой наружу не вылез...       – В том-то и дело, что при тебе тот не покажется.       Отправив ему долгий задумчивый взгляд, Шкипер вздохнул, но ничего не сказал.       Допив кофе, Ковальски ещё некоторое время сидел, игнорируя маячившего в дверном проеме Рико и собираясь с духом. Потом он поднялся, незаметно придержавшись за стол: он слукавил, заявив, что ему уже можно было спиртное – на самом деле пока что нельзя было. Но от алкоголя он начал ощущать лёгкую расколотость восприятия, под воздействием которой ему было легче общаться с Рико, легче отрезать ту часть чувств, которая отвечала за межличностные отношения, чтобы это не мешало сугубо врачебной коммуникации. Врачу не было позволено испытывать эмоций относительно пациента, и уж тем более позволять им влиять на лечение.       Когда Ковальски шагнул к нему, Рико попятился, чуть не замёрзнув от одного только взгляда. Взгляд у Ковальски был просто ледяным.       – Пойдём, – Ковальски приблизился ещё на шаг, и он снова отступил, чтобы источаемый тем холод до него не доставал. Его и так морозило. – Возьми себе стул и приходи в лабораторию. Хороший стул. Из гостиной. Со спинкой.       Это чтобы мне удобнее было долго сидеть, ага, мрачно подумал Рико, отправляясь за пресловутым стулом; он такое уже проходил...       Когда он появился в лаборатории, Ковальски молча повёл ладонью, показывая, куда поставить стул. Указали ему напротив, так, чтобы их разделял стол, и чтобы он не видел экрана компьютера.       – Садись, чего стоять, – велел Ковальски, видя, что он, не получив разрешения, топтался на одном месте, и тут его наконец-то расклинило:       – Ковальски! Это не я!       – Я знаю.       – Я не хотел! – Рико поймал его за расслаблено лежавшую на столе кисть, и Ковальски выдернул её:       – Не трогай меня.       Рико съёжился. Нет, в тоне Ковальски не было ничего такого, ничего пугающего, но достаточно было и того, что тот не желал терпеть его прикосновений. Это было обидно и... и страшно. Он почему-то боялся того, что Ковальски больше не позволит ему к себе прикасаться, хотя сам запрет не нёс в себе никакой угрозы.       – Не трогай, – повторил Ковальски. – Ты же не лезешь трогать врача или, к примеру, официанта.       – Не нужно так, – прошептал Рико. – Ты же прекрасно понимаешь, что я не хотел...       – Если бы ты не хотел – ты бы не позволил этому выбраться наружу, – произнёс Ковальски первую за сегодня провокационную фразу. Таких ещё предстояло произнести много: легко провоцировавшийся Рико часто (особенно когда разговор начинал затягиваться) выдавал даже то, чего изначально не собирался.       – Да я ничего не мог с этим сделать! Это от меня не зависит! Я даже не знаю, когда и как...       Рико запнулся, осознав, что говорил и в чём признавался.       – Ага... – протянул Ковальски без особого удовлетворения. Он-то уже догадывался, что Рико ничего не мог предпринять, чтобы остановить сидевшую у того внутри дрянь, но это всё нужно было проговаривать вместе с самим Рико. – И ты не чувствуешь ничего вроде потери сознания? Или хотя бы его помутнения?       – Нет!       – Промежутков времени, которых по твоим ощущениям не хватало?       Рико помотал головой, не сумев выдавить из себя ответ вслух: горло у него стиснуло от обиды, вызванной осознанием того, что его при таком раскладе могли счесть опасным и упечь в какую-нибудь лечебницу.       – Угу... значит, ты не знаешь и не чувствуешь, когда теряешь контроль над организмом, – резюмировал Ковальски. – Хорошо... Давай поговорим о твоём недавнем состоянии, – он выдержал небольшую паузу, раздумывая, стоило ли сразу говорить о переживаниях, или всё-таки пойти длинным путём. – Как ты себя чувствуешь? Жар, слабость, другие симптомы?       Рико промолчал.       – Тебе лучше сотрудничать, – холодно напомнил ему Ковальски, покрепче сжав рукоять лежавшего на коленях тазера. Может быть, сейчас на связь выйдет кое-кто другой...       – Отстань, – глухо произнёс Рико. Но Рико ли?       – А я говорю, лучше сотрудничать. И тебе тоже. Иначе вас обоих ждёт отправка в не самые приятные места.       На него блеснули глазами исподлобья.       – У тебя такая красивая шея, Ковальски, – намекающе протянул другой занимавший тело житель. – Так и хочется подержаться.       Он похрустел костяшками, почти деловито уложив кисти на столешницу. Ковальски извлёк из-под последней тазер, спокойно прицелившись.       – Опять стволом бряцаешь? Слабак, – заявило сидевшее в Рико существо. – Лучше не трогай Рико. Ты знаешь, что он этого жутко боится. Так что лучше оставь его в покое и не заставляй меня показываться на свет. Ты ведь эту свою игрушку не носишь с собой везде... если ты понимаешь, о чём я.       Давление было колоссальным. Наверняка тварь научилась у Шкипера, несмотря на то, что боялась того (может, и на будущее – Рико-то становился старше, и она наверняка осознавала, что когда-нибудь возникнет необходимость надавить на кого-нибудь посерьёзнее пацана вроде Рядового). Вот только Ковальски, чьё восприятие сейчас было слегка расстроенным из-за алкоголя, было на это не плевать только с точки зрения научного интереса – для него это был лишь ещё один маркер, который дополнит впоследствии общую картину. Сейчас коммуницировал с миром его, так сказать, рабочий профиль, в то время как личный созерцал это всё действо, отгородившись от последнего и очень желая ещё одну порцию шкиперовского кофе. Можно даже без кофе.       – Я могу вас вообще не трогать, – всё столь же спокойно ответил он. – Окрестить случаем не операбельным... в смысле, не подлежащим лечению, и тогда Шкипер, которого вы оба так уважаете, насильно сдаст вас в любую ближайшую палату с мягкими стенами.       Он, конечно, преувеличивал, но пугало это обе личности, и этим было грех не воспользоваться.       – Поэтому это тебе лучше не взбрыкивать и сотрудничать, – добавил он. – Всё это время ты где-то выпускал себя порезвиться, насколько я понимаю, и работа Рико для этого подходит как нельзя лучше. Хочешь её потерять и после первого же случая потерять свободу? Упекут ведь либо за решётку, либо туда вот, в мягкие стены.       – Порезвиться? – зашипела сидевшая напротив тварь, едва заметно приподнявшись, но всё же усидев на месте. – Да это я на себя все шишки собираю, когда ему нестерпимо больно или страшно! Я! И после этого что вы все делаете? Он вообще пытался меня расколоть и стереть!       – Правильно, – Ковальски кивнул. – Я бы тоже попытался отколоть от в целом полезных защитных механизмов никому не нужный садизм.       – А, да что ты в этом понимаешь, – тварь осклабилась, убирая руки со стола и немного отклоняясь назад, вернувшись таким образом в прежнее положение. Вот ведь хитрая сволочь, подумал Ковальски, убирая тазер обратно под стол и присматриваясь к Рико, снова начавшему избегать встречаться с ним взглядом.       – Рико?       Тот только коротко взглянул на него, снова опустив после этого глаза.       – Не хочу, – буркнул он.       – Что не хочешь?       – Говорить.       – Вообще? – уточнил Ковальски, прибавляя к подсчёту ещё парочку очков. В открытом на экране компьютера текстовом документе последней осталась цифра «восемь».       – О... состоянии. Не хочу. Лучше спроси что-то другое.       Так вот где они переключились, отметил Ковальски. Ну, довольно логично: он в тот момент помедлил, выбирая слова, и Рико решил, что у него сейчас будут спрашивать о его психологическом состоянии, говорить о котором тот, очевидно, не хотел; эта тема вызывала у Рико сильный дискомфорт, и на поверхность незамедлительно всплыл тот, кто переваривал интенсивные негативные переживания.       – Что ж, хорошо. Сколько вопросов я тебе задал?       Рико оторопело уставился на него.       – Я же не считал... почему ты не предупредил, что нужно?       – Считай вопросом на внимательность, – уклонился от ответа Ковальски. – Это важно. Вспоминай.       Вздохнув, Рико потёр лицо ладонью, выглядя дезориентированным.       – Вспоминай, иначе мы вернемся к ходу разговора о твоём недавнем самочувствии, – жёстко надавил Ковальски. Уголки губ у Рико опустились ещё больше, но он не позволил себе того жалеть.       – Хорошо, – неохота выдавил из себя Рико, жмурясь. – Наверное... пять?.. шесть? Включая вопрос о... вопросах.       Сходится, подумал Ковальски, покосившись на экран компьютера. Восемь, девять с заключительным вопросом, три были заданы другой личности.       – Прекрасно. Спасибо. Так, дальше...       Он задумчиво побарабанил пальцами по столу.       – Ты совсем не чувствуешь, что у тебя выпадает время? – ещё раз поинтересовался он. Рико задумался.       – Наверное... наверное, когда с тобой... – он зябко повел плечами. – Там, на работе за городом... Я тогда подумал, что просто увлёкся, а Шкипер, оказывается, уже звал меня несколько раз. Это... было оно?       – Похоже на то, – со вздохом ответил Ковальски, не став замечать, что самому Рико, должно быть, было видно лучше; это уже было бы слишком. – Ладно. Сугубо физически как ты себя чувствуешь на данный момент? Температура, озноб, сонливость? Потеря аппетита? Чувствуешь, что надо лечиться?       Рико поднял на него взгляд, чем-то похожий на взгляд побитого щенка.       – Ты спрашиваешь только потому, что ты медик?       – Это сейчас неважно, – сухо ответил он. – На сеансе ты, а не я. И я спрашиваю, как ты себя чувствуешь, а ты отвечаешь.       – 'Альски...       – Ты отвечаешь, – с нажимом повторил Ковальски. – И не называешь меня так.       Рико угрюмо уткнулся взглядом в стол.       – Нормально.       – Рико.       – Нет, – глаза у того влажно заблестели. – Ты тут у меня в голове ковыряешься. О «сугубо физически» речи не шло. Раз ты медик – не трогай то, на что не жаловались.       Ковальски с удивлением, пробившимся сквозь завесу отстранённости (или это алкоголь уже начинал выветриваться?), приподнял брови. Рико решил повыделываться от обиды?       – Раз я медик – я могу устроить осмотр, – подметил он. – Имею полное право. Не глупи.       Рико отвернул голову.       – Хорошо. Иди, – спокойно отпустил его Ковальски. Особенного выбора у Рико всё равно не было, поэтому не было смысла давить – вечером, при следующем разговоре, тот всё равно придёт к мысли, что деваться было некуда.       Рико вылетел из лаборатории так, словно ему велели выметаться, а не идти; буквально тут же у него появился Шкипер.       – Всё нормально?       Ковальски снова вздохнул.       – Мы обижаемся на то, что я не желаю говорить о себе.       – Ну так поговори о себе. Скажи ему, что ты уже более-менее очухался...       – Шкипер, он спрашивал, интересуюсь я его физическим состоянием как медик или как кто-то ещё, – устало поведал Ковальски. Алкоголь почти перестал на него действовать, и теперь он начинал испытывать отложенные прежде переживания.       – Как друг или?..       – Не знаю. У него вполне может стираться грань между дружбой и, как ты выразился, «или». Это тоже следовало бы выяснить во избежание, но всего остального и так по горло. Границы могут подождать.       Шкипер вздохнул и, жестом пригласив его следовать за ним, вышел, направляясь на кухню. Там он взялся за оставленную им кружку, бросил протяжный взгляд на минибар и, покачав головой, снова вздохнул:       – Мы с тобой сопьёмся.       – Хм?.. Насчёт этого тоже не знаю, – на полном серьёзе отозвался Ковальски, разряжая обстановку. Почти испытующе взглянув на него, Шкипер хохотнул, спрятав следующий смешок в ладонь.       – Ох, Ковальски... Как ты себя чувствуешь-то? Иногда постельный режим на парочку недель выписывают, а ты уже расхаживаешь.       – Да вроде ничего... я думаю, всё не так уж страшно было.       Ковальски задумчиво почесал в затылке, следом ощупывая попавшиеся под руку остатки корочки на коже. И как разбить-то умудрился...       – Что там? – Шкипер тут же сунул туда лапу, по обыкновению интересуясь всем подряд, что только могло попадать под его юрисдикцию. – А. Как ты только сумел в шлеме-то?       – Знаешь... наверное, мне всё-таки нужен индивидуальный. У меня форма головы не очень под стандартные подхо...       – И ты молчал всё это время? – сварливо перебил его Шкипер. – Так, немного освободишься, и заказываешь, чтобы успели сделать. Я буду напоминать. Чёрт, Ковальски, раньше нужно было! Если ты получил травму из-за неподходящей тебе экипировки, нужно было сразу говорить!       – А толку? Я уже пробовал разговаривать. «Никто не будет делать шлем лично вам», – передразнил Ковальски отвечавшего ему тогда человека.       – Ах, лично вам не будут! – взвился Шкипер. – Значит, будут полностью оплачивать заказ! И чтобы ещё два запасных!       – Одного хватит...       – У меня за два отстегнут! И ещё «спасибо» скажут, что отстал! Совсем распоясались! И пусть только попробуют вякнуть что-то про бюджет!       – Тише, тише, Шкип, не бушуй, – Ковальски взял его за плечо, успокаивающе потрепав. Шкиперу тоже нужно было куда-то сбросить напряжение, что он прекрасно понимал. – Одного запасного мне хватит за глаза. Это же не куриное яйцо, чтобы запасать на случай разбива.       Шкипер недовольно засопел, но брюзжать перестал. А потом, вздохнув, повернул в его сторону голову, чтобы что-то сказать, и его взгляд остановился где-то за ним. Обернувшись, Ковальски увидел в дверном проеме Рико, почти сразу оттуда исчезнувшего.       – Это что было? – очень тихо спросил Шкипер.       – Понятия не имею.       – Что ты достать-то из него пытался? У него вид, как у побитой собаки. Как будто ему не дали то, что он очень хотел.       Взгляд у Ковальски слегка похолодел.       – Не дали, – согласился он. – Я уже говорил, что не обязан.       – А, это... – Шкипер неловко потёр шею. – Вот это. Извини.       Он немного помолчал.       – Ума не приложу, что ты будешь с этим делать, – сказал он затем. – Представил сейчас себя на твоём месте, и понял, что вообще понятия не имел бы, что делать и как быть.       – Вот поэтому мне этого и не надо, – вполголоса ответил Ковальски, на всякий случай покосившись на дверь. – Но он упрямый. Не знаю, что будет впоследствии; надеюсь, что до драки не дойдёт, но если всё-таки...       – Так, стоп, – Шкипер уставился на него, и Ковальски увидел, как у того медленно начала сползать краска с лица. – Боже... он же ни с кем не считается, когда что-то очень хочет. Он ведь не станет к тебе лезть в принудительном порядке?       – Что ж, он может попробовать, – голос Ковальски сделался похожим на шипение извлекаемой из ножен катаны, которую Шкиперу как-то дали посмотреть (настоящую!), и ему стало немного не по себе. – Тогда он познакомится с тазером. И это будет длительное и обстоятельное знакомство.       Шкипер тронул его за запястье:       – Ну, ну, не настраивайся заранее. Так, я сейчас кофе буду варить, хочешь?       Замечательный кофе, втридорога купленный во время одной из командировок, он варил редко, предпочитая делать это вручную (было потрясающе вкусно, а кофемашина пережаривала до неприятной горечи), ещё реже делился (исключительно из вредности), так что Ковальски тут же перестал греметь хвостом:       – Спрашиваешь!       – Вот и славно.       Пока Шкипер колдовал над кофе, он ждал тут же, ощущая лёгкую сонливость, а допивал он, уже клюя носом – сотрясение всё ещё давало о себе знать. Впрочем, лучше уж нарушение сна, чем нервные подёргивания или, и того хуже, проблемы с памятью.       – Спасибо, – он потёр лицо ладонью, чуточку отодвигая кружку. – Очень вкусно... Слушай, я вздремну немного, не трогайте меня хотя бы три часа.       – Опять? – недоверчиво поинтересовался Шкипер. – До обеда не хочешь дотерпеть? Уже бы хоть послеобеденный сон был, а то как-то...       – Тебя когда-нибудь тошнило от того, как ты хочешь спать? – беззлобно поинтересовался Ковальски.       – Ой-ей... иди. Когда тебя толкнуть?       – Сам встану.       Шкипер проводил того взглядом. Ему казалось, что Ковальски то ли просто не понимал, что должно было быть сложнее всё это переносить, и руководствовался лишь принципом «надо», то ли решил, что собственные переживания сейчас не так важны, и затолкал их поглубже, то ли и вовсе просто не позволял себе подавать виду, что ему плохо. Все три варианта ему не нравились. Не хватало ещё, чтобы сам Ковальски вышел со всем этим из строя...

₀₀₆

      Когда Ковальски проснулся и начал сползать с кровати, он обнаружил, что Рико тоже валялся в постели, закутавшийся чуть ли с головой и уткнувшийся в телефон. На него только голодно блеснули глазами, и снова опустили взгляд на экран.       – Теперь он не ест, – меланхолично сообщил ему Шкипер, обитавшийся на кухне, столь же меланхолично оторвав взгляд от крохотного старенького телевизора на стене.       – Бойкот?       – Не знаю, – Шкипер пожал плечом. – Сказал, что будет позже.       Выглянув в окно, Ковальски понял причину апатичного настроя Шкипера: март начался с ещё большей сырости, чем февраль; дождь шёл ровно, равномерно и прекращаться в ближайшее время не собирался.       – Отвратительно, – оценил он творившееся за окном безобразие.       – Удваиваю. Ты, я надеюсь, от еды отказываться не собрался?       – Вот уж шиш, – Ковальски заглянул в кастрюлю со свежесваренным супом, выглядевшим не особо-то аппетитно (наверное, Шкипер снова припахал Рядового). – Хотя...       – На вкус лучше, чем на вид, – без особого энтузиазма откликнулся Шкипер.       Оказалось, что ненамного, но Ковальски не жаловался: есть и есть.       На кухне вдруг появился Рико, поглядел немного на Шкипера, словно пытался того спровадить, и сел обедать напротив Ковальски. Последний чувствовал на себе его взгляд, но стоило поднять глаза – и Рико опускал собственные в тарелку. Ковальски пока что не слишком понимал, что это значило. Может быть, у Рико был к нему какой-то разговор...       Но Рико ничего не произнёс даже когда Шкипер вышел, решив всё-таки ненадолго оставить их одних, только немного расслабился.       – Хочешь что-то мне сказать? – всё-таки поинтересовался Ковальски. Глаза Рико, на солнечном свете приобретавшие обжигающе тёплый красноватый оттенок, но сейчас просто неприятно тёмные, ощупали его лицо, но сам Рико ничего не сказал, только покачав головой.       Потом Ковальски ушёл в лабораторию, чтобы привести в порядок мысли и некоторые соображения по поводу того, что он уже имел из предыдущего разговора с Рико, и того, о чём с тем следовало говорить дальше. Насчёт последнего конкретики у него не имелось; лишь общее направление.       – Ты на меня злишься? – вдруг вопросили его ещё от двери. Ковальски едва сдержался, чтобы не хихикнуть истерически: он поймал себя на мысли, принёсшей ему вопрос о том, когда это Рико научился имитировать голос Рядового.       – С чего бы? – отозвался он, поднимая взгляд.       – А не знаю, – легко отозвался Рядовой, тут же растеряв всю осторожность из тона. – Ты в последнее время как будто с полюса выбрался. Я просто знаю, что к тебе в таком состоянии подходить не стоит, но когда-то же надо выяснить, в чём дело.       – Ну, ты тут точно ни при чём, – успокоил его Ковальски.       – Это хорошо, – Рядовой совершенно нагло уселся на его стол; даже Шкипер не позволял себе принимать такой невинный вид, когда так делал. – А что случилось?       – Ничего, о чём тебе следовало бы беспокоиться, малышня.       – «Взрослые» проблемы, – тот закатил глаза. – Знаешь, я, конечно, самый младший у вас, но в голове-то у меня что-то есть.       – Тот, у кого в голове что-то есть, не заявляет об этом вслух, – заметил Ковальски.       – Это чужим не говорят, – последовал немедленный ответ. – Друзьям можно.       Ковальски отправил ему долгий взгляд, но решил ничего не говорить по этому поводу. Кое-кому предстоял ещё долгий путь, даже несмотря на то, что многие хитрости уже были усвоены и освоены.       – Вообще, я пришёл узнать, не нужна ли тебе помощь, – снова заговорил Рядовой. – Ну, знаешь... любого рода.       – Не-а. И не корчи из себя психолога, тебе им всё равно не быть.       – Это ещё почему? – Рядовой сделал вид, что надулся.       – Не дадут. Люди начнут добровольно оставлять тебе деньги, документы, ценные бумаги...       – Ой, да ну тебя. Ты лучше скажи, что у тебя случилось. Я хоть выслушать смогу, если не помочь. А то со стороны такое ощущение, что ты обиделся на Рико за то, что тот заболел.       Ковальски снова долго и внимательно посмотрел на него, не обманываясь наивным выражением взгляда. Рядовой знал, что он мог пооткровенничать на некоторые не слишком уж личные темы и со Шкипером, и сообразил, что либо такой разговор не помог, либо поговорить со Шкипером он и вовсе не мог. И зачем этой малышне понадобилось что-то из него вытаскивать? Слегка нездоровый альтруизм или какие-то личные цели? Кроме того... и Рико, и Шкипер предположили, что с ним было что-то не так, но ни один не предполагал сразу же, что виноват кто-то конкретный.       – А может быть, это ты злишься по поводу того, что Рико заболел, и тебе теперь приходится готовить? – выдвинул он встречное предположение. Рядовой едва заметно замялся; кратковременный ступор, который (Ковальски это уже видел) со временем будет контролироваться всё лучше и лучше.       – Слушай, я же не пришёл разговаривать с зеркалом, – выбрал он единственно правильный вариант ответа, отчасти похожий на честный. – Я пришёл поговорить о тебе. Что у тебя случилось?       Ну и лиса, беззлобно подумал Ковальски.       – Слушай, давай ты сразу скажешь, что тебе нужно, и мы не будем ходить вокруг да около, – предложил он. – Если ты хочешь, чтобы я помог тебе с ужином – так и скажи.       Рядовой скуксился.       – А ты сразу скажи, когда сосульками швыряться начнёшь. Меня беспокоит, что ты вот такой.       Ковальски отпустил уже третий долгий взгляд. Да, Рядовой бывал тревожным, но это не проявлялось в таких масштабах и так настырно. А значит, ноги у проблемы росли не из того, что было прямо связано с ним.       – Дело в Шкипере, – заключил он.       – С чего ты...       – Нет, нет, мелюзга, не открещивайся. Дело именно в нём. Что, он капает тебе на мозг? Абстрагируйся. Шкипер часто капает, и либо ты на это не реагируешь, либо ты будешь задёрганный.       Немного помолчав, Рядовой буркнул:       – Сам себе капаю. Не знаю, – он взъерошил волосы. – Плохо мне, Ковальски. У всех нормальных людей весна, а у меня осень какая-то началась. У тебя, похоже, тоже. Но у тебя понятно, у тебя травма была, Рико ещё взялся чудить, а у меня-то с чего?..       – А что плохо-то? – переспросил Ковальски, отметив, как ловко Рядовой соскочил с темы о Шкипере. Мог и сразу опровергнуть, а раз не стал, значит, это было бы ложью: он приучил малыша к тому, что ему лгать нельзя. Со временем Рядовой, разумеется, будет строго отделять сугубо врачебную область, которой и касалась эта установка, от всего остального, как и делали Рико со Шкипером, но пока что тот следовал правилу, гласившему, что Ковальски лгать нельзя. – Ты из-за отпуска обиделся?       – Нет... то есть, да, это даже не обсуждается, но дело не в отпуске.       – А в чём? Что там со Шкипером?       – Ну, Шкипер... Шкипер.       – Рожай уже, – Ковальски едва поборол желание закатить глаза.       – Не знаю... Не знаю, Ковальски. Он начал меня раздражать. Точнее, я начал по его поводу раздражаться. Фрустрация у меня, понимаешь ли, если выражаться твоими этими терминами.       – А что хочешь-то?       – Не знаю! Вообще не понимаю, что у меня тут происходит! – Рядовой постучал себя костяшками по лбу.       Ковальски задумчиво прищурился, уже всё сообразив.       – Всё-таки весна, – проронил он. Рядовой непонимающе хлопнул глазами. – Не осенняя депрессия у тебя, не греши. Это весна, Маугли.       – Ой, да ну тебя. Тоже мне, Багира... Ты вообще на Каа похож в последнее время.       – А что, Каа в порах года не разбирается? – вполне логично поинтересовался Ковальски.       – Может, и разбирается... А что, Шкипер у нас тогда Балу? – Рядовой, не удержавшись, озорно ухмыльнулся, и Ковальски кивнул, улыбнувшись. – А Рико кто?       Настроение у Ковальски резко испортилось.       – Бандерлог он, вот он кто, – буркнул он, испытывая желание выпроводить мелюзгу из лаборатории.       Рядовой замер, чуточку склонив голову набок и немигающе глядя на него, как застывший перед змеей кролик.       – Тогда уж король бандерлогов, – осторожно произнёс он, всё так же глядя на Ковальски. Посторонним обычно казалось, что Рядовой в такие моменты просто глуповато таращился, но Ковальски, некоторое время с ним поработавший, знал, что тот считывал с чужого выражения лица информацию, параллельно размышляя о том, что сейчас будет неуместно говорить. Не всегда тот понимал, конечно, что с этой информацией делать, но мальчик очень быстро учился. – А то прямо уж в массовку записал...       – Конечно, он у нас важный персонаж, – бросил Ковальски, поднимаясь со стула, и Рядовой тут же соскользнул со стола под его взглядом. – Будь любезен, иди и разбирайся со своими весенними порывами сам. Мне хватает двух пациентов.       – Двух? – переспросил Рядовой, снова сканируя его лицо взглядом. Ковальски бесстрастно посмотрел в ответ и столь же бесстрастно, но вкрадчиво скомандовал:       – Кругом – к двери – шагом марш.       – Ну ладно, ладно... – чувствительный к интонации Рядовой непроизвольно перешёл на тихий тон. – Ухожу. Извини, если я тебя беспокою...       – Ты меня не беспокоишь, но сейчас у меня нет лишних ресурсов. Иди.       И Рядовой ушёл, осторожно косясь на него; в его взгляде так и читался вопрос «но почему же двух?». Его можно было понять: это он мог иметь себя же в качестве пациента, а не догадывавшийся об этом (и с трудом поверивший бы) мальчик, естественно, первым делом подумал о Шкипере. В том, чего между этими двумя желал видеть Рядовой, он не хотел разбираться ни в ближайшее время, ни в последующее.       Он тяжело опёрся на стол. Н-да, в ближайшее у него будет дел по горло...       Под последнее накатила обида. Он хорошо знал это ощущение: жалость к самому себе, и он не хотел ей поддаваться. Однако иногда таким чувствам сложно было сопротивляться, и он не сумел с ними справиться; он зажмурился, но это почти ничем не помогло – он не успел задавить жалость в самом её зародыше. В глазах и носу защипало, и он, хоть и немного взял себя в руки, достал из ящика стола салфетку, чтобы прижать к носу, из которого всё равно потекло, несмотря на то, что глаза остались сухими. Следом пришла реакция организма, которому задавили чувства, и его затрясло, и крупно, и мелко – того вида неприятной дрожью, которая зарождалась где-то около солнечного сплетения, и остановить которую было сложно. Он, быть может, и не останавливал бы, будь сейчас вечер, когда можно было тихонько ускользнуть спать, никому не попадаясь на глаза, но сейчас нужно было говорить с Рико, а тому нельзя было показываться даже с намёком на какое-то моральное недомогание: насколько он успел понять, сидевшая в том тварь видела всё, что происходило с самим Рико (в то время как последний к её памяти доступа не имел), и ей нельзя было показывать слабость.       Минут пятнадцать он просто сидел, спрятав лицо в ладонях. Было обидно, просто жутко обидно оттого, что с ним так поступили, а он не мог не то что привлечь к ответственности обидчика, а даже просто высказать ему всё, потому что вторая личность Рико показывалась и уходила целиком по своей воле, и, более того, чужие страдания были ей безразличны, а во многих случаях приносили и удовлетворение – иначе Рико не срывало бы тормоза регулярно и неостановимо. Из-за того, что он всё это хорошо понимал, обида начинала казаться ему безосновательной (раз сделать ничего нельзя), и от этого было ещё обиднее. Помимо этого его душила ещё и злость: на Рико, за то, что вовремя не пожаловался на беспокоившие того симптомы, и на себя – за то, что не сумел рассмотреть и без этого. А ещё широкопрофильным специалистом себя называл...       Он чуть не шлёпнул себя же по обеим щекам.       – Я не виноват, – тихо-тихо прошептал он, напоминая это самому себе. Почти захотелось отрезвительную оплеуху от Шкипера (что происходило только в крайних случаях), чтобы было чётко понятно, на кого обижаться, но подобные встряски ему сейчас были противопоказаны.       Ещё какое-то время он просто сидел, пребывая в своего рода коконе, сквозь который не поступали даже мысли, и потихоньку расслаблялся. Так сидеть, отпустив мозг и мысли, было полезно, хоть и на первый взгляд пользы не приносило никакой. Но в это время можно было разобраться с напряжением – либо оно начинало потихоньку спадать, либо выходило на пик и, безопасно перевалив за него, шло, опять же, на спад. Другие способы его слить были ему пока что недоступны.       – Ковальски... – донёсся тихий голос Рико от двери. – Шкипер напоминал, что нужно с тобой общаться...       – Позже. Через полчаса подходи, – отозвался он, не поднимая головы.       – Тебе нехорошо?       – Иди, – чуть ли не по слогам выговорил Ковальски и, дождавшись, когда за Рико закроется дверь, поднялся, чтобы познакомиться с собственным отражением в зеркале.       Отражение было ничего. Даже краснота с носа уже сошла.       Потерев виски, он вернулся к столу, чтобы включить компьютер. Так ни о чём и не подумал... можно было, разумеется, походить вокруг тех же вопросов, дабы взглянуть на реакцию и отличия от предыдущей, но даже для этого, чтобы извлечь какую-то пользу, следовало систематизировать уже имевшиеся данные. А что он вообще имел?..       Раздражённо засопев, он вернулся к зеркалу, чтобы собрать себя в кулачок, и, удовлетворившись результатом, выбрался на кухню.       – Ты бы хоть в чай влил, – заметил Шкипер, увидев, что он достал бутылку с коньяком. – Давление скакнёт.       Ковальски ненадолго задумался.       – Знаешь, что? Ты прав, – легко согласился он. – Хватит мне на сегодня кофеина.       Шкипер с облегчением вздохнул.       – Молоко не схвати, – присоветовал тот ещё раз, когда Ковальски сунулся в холодильник за водой, чтобы разбавить кипяток. Будь он здоров, но в плохом настроении – сказал бы пару ласковых по этому поводу, но сейчас его пальцы и впрямь почти коснулись картонной упаковки молока. Нужно будет на ночь чаю с молоком выпить... – Сейчас будешь?       – Да... Минут через двадцать.       – Ну-ну, – лениво навалившийся на стол Шкипер отпил из своей кружки. – У меня ухо в вашу сторону, если что.       – Спасибо.       Когда Рико опять появился в лаборатории, то сразу же наткнулся на ледяной взгляд Ковальски. Будто тот не сидел совсем недавно, упёршись лбом в ладонь и выглядя отчего-то маленьким; сейчас почти вальяжно откинувшийся на спинку стула Ковальски опять был айсбергом, на который не стоило даже держать курс, не то что натыкаться. Только выбора у него не было. Его и так сегодня по всему этому льду повозили, да так, что он до сих пор не мог избавиться от ощущения застрявшей во всех местах ледяной крошки, а сейчас... как бы его сейчас этим самым крошевом не накормили.       – Присаживайся, – прохладно пригласили его, указав на стул, и он подумал о том, что это могли оказаться и целые куски льда.       Тем временем разглядывавший его Ковальски слегка прищурился. Рико сутулился сильнее обычного, но общая манера себя держать от обычной ничем не отличалась.       – Тебя что-то беспокоит? – спросил он, чтобы удостовериться, и Рико бросил на него взгляд исподлобья.       – Температура.       – Сколько?       Покосившись на его пальцы, зависшие над клавиатурой, Рико поморщился.       – Мало для нормальной жизни.       – Давай обойдёмся без ребусов. Сколько?       – Ну, ниже нуля, наверное, – зло бросил Рико. – У тебя в крови ещё лёд не звенит?       – Я спросил о твоей температуре, – пресловутый лёд зазвенел в голосе Ковальски, и он съежился, мигом ощутив холод чуть ниже желудка. Ладно, нужно прекращать выделываться, иначе он и впрямь изморозью покроется... Ковальски-то слишком хорошо умел давить ради нужного дела. – Отвечай.       – Я не знаю.       – Не измерял?       Рико проглотил высказывание о том, что звучало это слишком по-научному.       – Нет.       – Хорошо. Точнее, не очень, но диалог идёт, – интонация Ковальски буквально предупреждала о том, что лучше бы ему этому процессу не препятствовать. – Как ты себя чувствуешь?       – Я уже говорил, – Рико не смотрел ему в глаза; на ответ решительности хватало, а вот на встречу реакции... – Не буду с тобой об этом говорить. Пока ты так, не хочу и не буду.       Сразу же Ковальски ничего не ответил, но температура в лаборатории понизилась ещё немного.       – Уверен, что это не заразно? – поинтересовался он. Рико угрюмо уставился в стол. На мгновение Ковальски показалось, что сейчас наружу выберется другая личность, но Рико всего лишь не желал разговаривать. – Хорошо. Что ты чувствуешь?       – Ничего хорошего, – глухо ответил Рико. – Внутри... болит.       Говоря об этом, он коснулся груди, отчего стало понятно, где именно у него болело. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: Ковальски уже выяснил, что Рико был эмоционально лабилен, а невосприимчивость выработал только по определённому узкому спектру эмоций, с которыми сталкивался прежде; с непривычными же Рико справлялся плохо.       – Сердце?       – Не знаю.       – Рико, давай без шуток. Ты прекрасно знаешь, где у тебя сердце.       Рико насупился.       – Не скажу. Зачем мне тебе говорить, что именно у меня болит?       – Затем, что я врач, – терпеливо ответил Ковальски.       – Некоторым врачам тоже нравится делать кому-то больно.       Ковальски откинулся на спинку стула, внимательно глядя на Рико. Тот что-то себе уже надумал. С этим теперь придётся работать добавочно...       – Диагностику нужно проводить в любом случае. Ты это знаешь. Если ты будешь молчать, тебе не станет легче. Более того, будешь молчать – тебя разговорят в другом месте.       Рико вскинул голову, с возмущением глядя на него.       – Подло, – выплюнул он. – Очень подло с твоей стороны.       А не повесить ли на него вину, всерьёз задумался Ковальски после такого заявления. У Рико чувство вины являлось движущим; если нужно было заставить Рико что-то сделать, проще всего было вызвать у него чувство вины, и обычно он запрещал всем это делать, оставляя этот метод только на крайний случай. Нужно ли было ждать ещё более крайнего? Тут уже все методы из категории безвредных были хороши, подло или нет.       – А кто тебе виноват? – он приподнял бровь. – Мы с тобой говорили в самом начале. Много говорили, много работали. Почему ты скрыл, что тебя ещё что-то беспокоит – это тебя нужно спросить.       – Ничего не было...       – Сколько раз Шкипер на тебя орал, когда ты забывал что-то важное? Ты ничего об этом не сказал, и мы все списали это на обычную забывчивость, просто сделав вывод, что что-то лишнее тебе лучше не доверять. Но если бы ты сказал, что тебя самого это беспокоит – это совсем другое дело. Это симптом. Понимаешь?       Рико потупился. Решив дать ему некоторое время на раздумья, Ковальски перевёл взгляд на экран компьютера, где был открыт документ с прошлого сеанса. Скорее всего, повторить сегодняшний метод с количеством вопросов не удастся: слишком много риторических, которые Рико вряд ли вообще засчитает за вопрос. Нужно будет повторить позже, когда тот начнет нормально сотрудничать.       – Я не виноват, – наконец заговорил Рико. – У меня есть личные вещи. Не обязан всех их вываливать на врача.       Ковальски устало потёр виски.       – Слушай, давай ты просто будешь сотрудничать, окей? Если говорить простыми словами – у тебя в голове нужно произвести генеральную уборку. А чтобы разложить вещи по своим местам, их нужно сначала найти. Не исключено, что в процессе поиска будет устроен бардак, но в конечном итоге всё должно стать хорошо.       – «Произвести», – глухо повторил Рико. – Совсем просто. Каждый день так говорю.        – Так, ты собрался ёрничать? Поверь мне, я не горю желанием говорить с тобой дважды в день, – господи, я бы с месяц тебя ещё не видел!.. – но отпуска уже взяты. И лучше нам в них уложиться.       На вырвавшийся у него возглас Рико скорчил такую гримасу, словно ему стало очень больно. Или стыдно.       – Что я с этим сделаю? – выдавил тот из себя. – Это сделал не я. Я ничего не знал. Почему ты злишься на меня?       Шкипер на его месте уже бы давно грохнул по столу и заорал. Но он был терпелив.       – Конкретно на тебя я не злюсь. Я понимаю, что Рико на тот момент был где-то ещё. Однако... – он помедлил, решив не говорить, что его что-то раздражало: его тут же поймают на слове. – Ты не позволяешь мне проводить терапию, тем самым увеличивая вероятность того, что случится ещё что-нибудь похожее. Откуда нам знать; может быть, в следующий раз нечто внутри тебя выберет своей целью милашку Рядового...       Тут он был, конечно, некорректен: помимо давления, которое обычно было запрещено оказывать на пациента (хотя практики такие существовали), он знал, что сидевшая в Рико тварь в жизни не щёлкнет зубами на Рядового, пока с тем был связан Шкипер – последнего она боялась. Зато он сам был в зоне риска. Но до этого Рико мог и сам додуматься, так что оглашать не следовало – нельзя было держать того за дурачка, можно было нарваться.       Вот теперь Рико затрясло. И не от злости – нервно; похоже, тот начинал осознавать своё положение полностью. И то, что друзья вокруг оставались таковыми до поры до времени, пока сидевшая в нём дрянь не решит натворить чего-нибудь ещё.       – Ладно, – проскрипел Рико. – Спрашивай, что ты там хотел...       Ковальски немного помедлил, выбирая вопрос. Он начал уставать, а Рико, кажется, всё ещё был закрыт для разговора, несмотря на то, что сейчас было произнесено.       – Как ты себя чувствуешь?       – Физически?       – Да.       – Нет. Я уже сказал. Раз ты не говоришь со мной как друг – я здесь черту провёл, – насупившийся Рико прочертил пальцем прямую линию по столу, словно визуализируя для особо одарённых. – И за ней я ничего не скажу.       Ковальски устало хлопнул себя ладонью по лбу. И как они четверо, все до жути упрямые, вообще собрались вместе?       Кажется, сейчас он просто выгонит Рико отсюда. По-человечески ведь решили обойтись, а тот упёрся...       – Мало того – что ты там под столом держишь? – вопросил Рико с обидой. – Думаешь, я не вижу?       – Это уже целиком моё дело. Тебе вообще не следует об этом думать.       Рико попытался возмутиться, и он добавил:       – Ты, может быть, хотел, чтобы над тобой Шкипер с автоматом висел? Могу позвать.       Всего мгновение Рико смотрел ему в глаза, а потом, сорвавшись, вылетел за дверь.       Ковальски отложил тазер на стол. Вот и поговорили... Интересно, почему Шкипер не заглянул на эти все возгласы. Решил, что было ещё недостаточно громко, или и так держал ухо у двери, отчего знал, что ничего особо не происходило помимо выяснения отношений?       Решив пока что не выходить, он запустил визуальную новеллу, в которой у него случился перерыв (чуть ранее снова пришлось сообщать подписчикам, что выпуск видепрохождений пока что задерживался), и включил запись экрана.       – Ковальски? – в лабораторию всунулся Шкипер, и он поднял глаза, просто кивнув, чтобы дать понять, что можно было войти. – Вы тут опять ругались?       – А чего ты хотел? Первый день терапии, – Ковальски пожал плечами. – Отрицание во всей красе. Это он ещё сбит с толку и чувствует некоторую вину, в ином случае было бы хуже.       – Я думаю, в ином случае у тебя к нему разговор был бы совсем другой, – Шкипер невесело усмехнулся краешком рта. – Что ты там?       – Читаю, – кратко отозвался Ковальски. Технически, относительно визуальных новелл игра и чтение были одним процессом. – Хочу переключиться.       – А не выключишься?       – Могу, – согласился Ковальски. Это в его положении любой мог.       – Тогда я зайду через полчаса.       – Хорошо, – снова согласился он. – И присмотри сейчас за Рико, пожалуйста. Мало ли.       Шкипер кивнул и, не став больше его дёргать, ушёл. Потом заходил ещё раз, точно по истечении получаса (он уже начал обработку записанного видео), попытался выковырять его из лаборатории, ссылаясь на его сонный вид, в чём не преуспел, и, ворча, снова ушёл.       Когда Ковальски выбрался из лаборатории, было непривычно тихо. Шкипера с Рядовым он нашёл игравшими в шахматы; зрелище было довольно-таки занимательное, учитывая, что Шкипер умел, а мальчик – нет. Оба косились на Рико, снова спавшего (и столь же беспокойно, как недавно) и он, тоже присмотревшись к тому, уточнил:       – Он что, утащил моё одеяло?       – Потом отберёшь, – отозвался Шкипер. – Достанем ему из шкафа другое, если ещё понадобится.       – Ага. А чем это так пахнет?       Ойкнув, Рядовой подорвался со стула и метнулся на кухню.       – И что? – понизивший голос Ковальски опустился на освободившееся место. На кухне что-то загремело.       – Как от тебя вылетел, полез драться с грушей, – столь же негромко сообщил Шкипер, подняв на него взгляд от доски. Грохот на кухне сопроводился ругательствами. – Но совсем недолго. Потом забрался, вон, в постель, до сих пор дрожит. Как бы он там не задохнулся, когда кислород закончится.       – Закончится – вылезет, – буркнул Ковальски. – Организм тоже думать умеет.       – Делать-то что?       Ковальски пожал плечами.       – Если температура слишком высокая – сбить, а дальше пускай сам с собой разбирается.       Вернулся Рядовой, капризно поджавший губы на их синхронный вопрос «сгорело?», и заворчал, что можно идти и питаться, а особо ценные замечания оставить при себе. Ковальски так и поступил, решив сегодня больше не связываться ни с какими хлопотами; его и так уже клонило в сон.

₀₀₇

      Рико же действительно спал, хоть его и продолжало трясти от холода; сон был поверхностным, потому что он никак не мог согреться, но чуть позже он вроде как немного пригрелся, и объятия сна милосердно приняли в себя его бедную головушку.       Не сказать, чтобы это было хорошо. Его посещали сновидения, отчётливые детали которых от него ускользали, всё размывалось, но то, что оставалось – отпечаток, смутный, но целостный образ, вызывавший у него неприятный, липкий страх того рода, который обычно возникает за сознательное пересечение черты, за поступки, которые были запрещены; в такой страх входило отвращение к себе самому, сообщавшееся следившей за правилами частью сознания (или чего-то глубже; он в такое никогда не вникал). А потом, когда он провалился в сон ещё глубже, перед его взглядом появилась их ванная – и его снова смутила чёткость отражения в зеркале. Однако на этот раз отражение не ухмылялось.       – Он тебе не доверяет, – сообщило ему оно. Несмотря на неясную формулировку, было сразу понятно, что речь шла о Ковальски. – Ты ведь прекрасно понял, что у него в руках было что-то опасное.       Рико нахмурился, потихоньку начиная понимать, что говорил с самим собой. Но и вроде мазохистом не был, чтобы самому себе на больные мозоли давить...       – Какой ж ты дурак, всё-таки, – сообщили ему, хмурясь, и Рико начал подозревать, что это был разговор не совсем с самим собой. – Ну дурак... Он же тебя провоцирует. Давит на тебя. Он хочет, чтобы ты меня стёр. А кто ты без меня? Сопляк беззащитный, вот ты кто. Слабый, глупый сопляк.       – Закрой рот, – бросил Рико, когда попытка проснуться провалилась.       – А что, нет? – отражение оскалилось, и Рико вдруг показалось, что оно было слегка моложе него. – Даже в рыло дать ему не можешь. Да ты даже не сумел додуматься до того, чтобы петь ему те песни, которые он хочет слышать, а это простейшее, что ты мог бы! Идиот!       Рико нахмурился ещё сильнее и оглянулся, ища выход: он знал, что иногда его можно было найти и покинуть через него сон. Но он увидел только тьму вокруг светлого пятачка.       – О чём я и говорю, – отражение насмешливо фыркнуло. – Ты нигде не можешь найти выход, даже здесь! Жалкий, беспомощный слабак!       – То-то ты при Шкипере не показываешься, – бросил он, сам не поняв, отчего у него вообще открылся рот это произнести.       У отражения сразу же сползла ухмылка с лица. Так вот что такое подсказка от подсознания, понял Рико, наконец-то уразумев, что говорил с тем, другим, которое сидело у него в голове.       – Старший старшим, – зашипели на него из-за зеркала. – А ты боишься даже этого тощего слабака. Что, ты со змеями обращаться не умеешь? За шею схватил – и делай что хочешь.       – Заткнись! – зарычал Рико, мигом вспомнив ту злополучную видеозапись, от вида который он в первый раз чуть не лишился чувств.       – Ой, если бы. Ты знаешь, что я прав, знаешь. Поэтому ничего не делаешь. Он слабее тебя, ты боишься только потому, что у него больше решимости. Ты бы не смог отправить друга в дурку, а он – может. И он отправит тебя туда, если ты будешь оставаться такой же тряпкой. Отправит!       Взбесившись окончательно, он вмазал кулаком по зеркалу, из-за злости немного смазав, так, что удар пришёлся на костяшки над безымянным пальцем и мизинцем. Зеркало с глухим звяканьем треснуло; ему почему-то врезался в память краткий миг тишины сразу после этого.       Шуршащему звону осколков аккомпанировал хохот.       Рико проснулся весь взмокший. Мало того, он не сразу понял, где находился, и поначалу ему и вовсе показалось, что он задыхался; когда он выпутался из-под двух одеял, существовать сразу стало немного проще. К счастью, он никого не разбудил. Рядовой только что-то невнятно пробормотал со второго яруса, от Ковальски над ним не донеслось ни звука, зато на него обернулся засидевшийся допоздна под телевизором Шкипер.       – Действительно, вылез, – констатировал тот.       Рико тихонько поднялся и подсел к нему, ёжась: его и так-то морозило, а влажной от пота коже было ещё холоднее.       – Слушай, я... я никуда не ходил? – осторожно спросил он, надеясь, что и в самом деле никуда не выбирался. Ему для полного счастья ещё не хватало хождений во сне... как бы не натворил чего.       – Ходил, – негромко отозвался Шкипер, и у него внутри пробежал неприятный холодок. – В ванную.       – А... – он замялся, понимая, что последующие расспросы будут выглядеть как минимум странно. Однако Шкипер неожиданно уточнил, будто знал, о чём он собирался спросить:       – Ты долго там не возился. Накопилось-то, поди, столько спать.       Шкипер не казался недовольным, но Рико всё равно с той же осторожностью пошёл посмотреть, было ли целым зеркало в ванной.       На зеркале не было ни намёка на трещинку. К щекам у него начала приливать кровь от злости: его сводили, как двухлетнего ребёнка, показывая, что он даже позаботиться сам о себе не мог. И что, эта сволочь хотела, чтобы её не пытались стереть после этого?       Умывшись, он вернулся в гостиную и просто сел возле Шкипера, завернувшись в одеяло: вряд ли он сумел бы снова согреться во влажной постели, а менять бельё он сейчас не хотел, чтобы никого не будить. Шкипер только покосился на него, но ничего не стал ни спрашивать, ни говорить, и он немного расслабился, а потом и вовсе задремал.       Разбудил его желудок: он не ужинал, и в том было удручающе пусто. Шкипер дремал рядом, подобрав на диван ноги, и чуточку хмурился во сне; немного поколебавшись, Рико осторожно положил краешек одеяла тому на колени, после чего тихонько ушёл на кухню, чтобы забросить внутрь хотя бы парочку бутербродов.       Шкипер проводил его взглядом. Вроде Рико как Рико... похоже, диагноз Ковальски поставил совершенно правильно.       Чуть позже проснулся и сам Ковальски, чувствовавший себя разбитым. По ощущениям его состояние частично было похоже на похмелье, поэтому первым делом он списал всё это на вчерашний приём коньяка для облегчения себе жизни; похоже, алкоголь ему и в самом деле ещё нельзя было принимать.       Кое-как сползши с кровати, он, приметив дремавшего на диване Шкипера, сначала направился к нему, окидывая взглядом обстановку, подсказывавшую ему, что тот уснул совсем недавно, выключил телевизор (это означало, что Шкипера будить не следовало) и, подтянув тому одеяло повыше, на плечи, потащился на кухню.       Рико чуть не вздрогнул, когда на кухне тенью появился Ковальски, тут же отвернувшийся к холодильнику и открывший дверцу, чтобы что-то взять. Вид у того был паршивый. Однако впоследствии, при обратном развороте, лицо у Ковальски сделалось почти непроницаемым, и тот снова начал испускать от себя прохладу, словно заразился от холодильника. Рико это обижало. Он-то ничего не сделал, чтобы дышать на него льдом. Хотя Ковальски в последнее время на всех них им дышал...       А может быть, сейчас тот не мог по-другому? Он не задумывался о том, что Ковальски мог так собираться с мыслями или брать себя в руки, а ведь так могло быть. И тогда, наверное, обижаться на это было бесполезно. Только обидно всё равно было.       – Приготовишь сегодня что-нибудь? – вдруг поинтересовался Ковальски, внимательно глядя на него. – Помимо бутербродов.       Рико замялся, не зная, что на это отвечать. Был ли это какой-то тест?       – Я не планировал, – осторожно отозвался он. – А что?       Ковальски чуточку склонил голову набок.       – А когда соберёшься планировать?       – Не знаю, – он растерялся ещё больше. – А что такое-то? Нужно, чтобы я приготовил что-то определённое?       – Нет, – Ковальски словно бы в чём-то разочаровался, хоть он и не понял, в чём именно. – Ничего такого.       Рико больше не стал переспрашивать, чтобы не нарваться на какой-нибудь обидный ответ. Однако ему было интересно другое.       – Слушай, – начал он неторопливо, на ходу формируя вопрос. – Всё-таки, ты сам себя как чувствуешь? Ты бледный и много спишь.       На него бросили острый взгляд.       – Я смотрю, ты уже остыл, – без особо контекста заметил Ковальски. И больше ничего не сказал.       Выждав ещё немного, Рико вопросил:       – Это ты в отместку? Я хочу знать, что с тобой делать в случае чего. Можешь не объяснять, если не хочешь.       Ему не ответили, и он раздражённо нахмурился.       – Ковальски!       – Да ты не переживай, – отозвался тот. – Случаем чего заинтересуется кое-кто другой, так что вряд ли ты сумеешь что-нибудь сделать.       Рико стиснул зубы. Как же теперь мешало нормально жить то, что было у него внутри... А ведь лишнее у него было не только в голове – на душе тоже лежала тяжесть, состоявшая не из одного камушка; у него там целая россыпь была.       Казалось, каждый раз, когда ему на глаза попадались бледные губы Ковальски, туда по неизвестной ему самому причине добавлялась ещё пара крупиц. Скоро у него там будет чёртова пустыня. Твёрдая, каменистая пустыня, в которой по ночам так же холодно, как... ну да, как ему самому было этой ночью.       – Я хочу поговорить.       Это вырвалось у него так плавно и неостановимо, что он не сразу понял, что действительно произнёс это.       Ковальски с сомнением окинул его взглядом. С чего бы вдруг? Или Рико едва перенёс эту ночь из-за высокой температуры, и теперь решил всё-таки лечиться?       – Я тебя слушаю.       – Нет, я... – Рико растерялся, сообразив, что от него хотели конкретики, а он ещё не успел ничего сформулировать. – Я не знаю, о чём. Я хочу вылечиться, – прошептал он.       Вместо ответа Ковальски протянул к нему руку, касаясь прохладными пальцами лба, а потом с сомнением взглянул на них. Наверняка подумал о том, что так определить сложно, и нужен градусник.       – Тебе плохо прямо сейчас? – уточнил он, и Рико покачал головой.       – Мне не нравится, что у меня тут, – он постучал по виску. – Ещё кто-то есть. Я хочу с этим что-нибудь сделать.       – Хорошо. Подходи в лабораторию через два часа.       Рико чуточку нахмурился. Не то чтобы он ожидал, что Ковальски немедля ломанётся с ним работать, но два часа... С другой стороны, тот скверно выглядел, когда только появился на кухне. Не исключено, что Ковальски нужно было сперва самого себя привести в порядок, а уже потом браться за кого-то другого.       А может быть, Ковальски поэтому и выглядел разочарованным? Мог тот посчитать, что раз сам собрался с духом и начал исполнять свои обязанности, а он – всё ещё нет, то он был слабым или, и того хуже, жалким? Но ведь нельзя так. Одно дело – собраться в кучку, когда ты ранен, это просто, другое – оправиться от такого вот, подумал Рико. Однако вслух ничего не сказал. Сейчас сцепляться с Ковальски было не дело – они и так могли поцапаться на этих его сеансах терапии, а впереди был ещё целый день.       По истечении двух часов вид у Ковальски сделался совсем непроницаемым. Рико, пожалуй, больше был склонен говорить с утренним Ковальски, чем с вошедшим в рабочий режим, в котором последнее время наблюдалось слишком сильное понижение температуры. Со вторым ему не нравилось иметь дело. Такой Ковальски его пугал. Тот начал напоминать ему змею; со змеями он обычно ладил, потому что хорошо понимал: не трогай змею – и она уползёт прочь, не став тебя кусать. Но этот Ковальски теперь ассоциировался у него с молча поднявшейся коброй, расправившей капюшон в жесте угрозы, уже рассерженной, и он, уже первично обдумавший своё положение, боялся тех мер, которые могли к нему применить, если его поведение будет отклоняться от доброкачественного. К тому же, Ковальски его уже укусил; укусил, и он всё ещё был отравлен. Яд всё ещё вызывал у него лихорадку, усиливавшуюся ночью. Последующий укус будет ещё больнее.       – Ну, что ж... как ты себя чувствуешь? – уже дежурный вопрос. Рико поджал губы, не желая говорить, но если он хотел о чём-нибудь договариваться, – а он хотел, хотел избавиться от сидевшего в нём чудовища и хотел знать, как это сделать, – нужно было петь немного по-другому...       Он замер, обнаружив, что пришёл к той мысли, которую ему передали во сне. Чтоб его...       – ...Плохо.       Во всяком случае, он не будет вдаваться в подробности.       – Хорошо. Есть конкретные жалобы, по которым тебе нужна помощь, или ты предпочтёшь справиться сам?       Рико поднял гулявший по столешнице взгляд к заледеневшим глазам Ковальски, пытаясь расшифровать вопрос. Это ему только что пошли навстречу, не став прямо расспрашивать? Или от него хотели, чтобы он тоже взял себя в руки? Или Ковальски обратился к Шкиперу и снял с себя всю ответственность за его физическое состояние?       В холодном взгляде Ковальски ничего не удавалось прочесть.       – Не жалуюсь.       – Хорошо, – снова дежурный ответ. Всё-то у того было «хорошо»... иногда аж злость брала. – Ты хотел что-то рассказать?       – Я...       Взгляд Рико, снова опущенный вниз, наткнулся на его собственные руки. На одной из костяшек был неизвестно откуда взявшийся синячок. Вроде и ничего не колотил, чтобы...       Вспомнилось зеркало в сегодняшнем сне.       – Ковальски?.. А бывает так, что ты во сне что-то бьёшь, а потом у тебя... ну, физически след? Синяк из ниоткуда?       – Ничего не появляется из ниоткуда, – последовал немедленный ответ. – Впрочем, синяки после определённого рода сновидений – отдельная тема. Почему ты спрашиваешь?       Рико неловко прочистил горло. Раз какая-то тема всё-таки была...       Он пересказал снившийся ему сон. И, решив откровенничать по полной программе, чтобы хоть Ковальски сумел в этом всём разобраться, упомянул и о том, что узнал от Шкипера: что он ночью поднимался в ванную, но ничего сверх обычного там не делал.       Ковальски откинулся на спинку стула, внимательно глядя на него.       – Что? – спросил он, не выдержав взгляда.       Ковальски чуточку склонил голову набок.       – Не знаешь, что? На тебя давят. Я полагал, что это ты понимаешь хорошо.       – Я думал, ты мне больше скажешь, – вернул любезность уязвлённый Рико.       – Больше? – казалось, Ковальски что-то взвешивал. – От тебя тоже пытаются избавиться.       Рико вздрогнул от прошедшего по нему мороза.       – Как... избавиться? Разве я не... я же... я – основной! Я всегда с вами, а не он!       – Во-первых, не всегда. Ты даже не знаешь, когда он выходит наружу. Во-вторых, ты забываешь о том, что это не какая-то твоя часть – это цельная личность, способная к отдельному полноценному существованию.       Вот тут Рико затрясло. Ковальски отчётливо это увидел; тот схватился за собственное запястье, пытаясь унять дрожь. Он осознавал, что просто припугнул Рико, но ему нужен был прогресс. Рико был слишком упрямым, чтобы шевелиться в нужном направлении только от обычных уговоров, в практике применяемых первым делом, а на них даже в случае податливости пациента уходило слишком много времени, избытком которого он не располагал. На лечение и так уходили годы, при благоприятных прогнозах и хорошем состоянии пациента – месяцы, а у него был всего один. Разумеется, он и не надеялся управиться за такой смешной срок, но за это время можно было хотя бы вывести Рико на тот уровень, где тот представлял бы минимум угрозы для окружающих. В идеале было бы здорово, если бы Рико просто запретил другой личности показываться: такие случаи тоже наблюдались, но чаще всего у людей, у которых личностей было довольно много. С другой стороны, неизвестно, сколько их ещё могло сидеть в Рико – если они были такими же хитрыми, как та, с которой он уже познакомился, то могли откликаться на имя «Рико», даже обладая собственным. Не исключено, что выявить их будет сложно; однако если они были безобидными, то трогать их не было нужды. А может, их и вовсе не было: у людей с диссоциативным расстройством идентичности новая личность воплощалась в ответ на ситуацию, с которой человек не мог справиться с имевшимися у него характеристиками и ресурсами, а они со Шкипером... ну, не то чтобы они окружили Рико заботой, но они не позволяли ему попасть в особо затруднительные ситуации – а это значило, что у Рико не было причин создавать другую личность. Возможно, это был беспрецедентный случай. Или же только начальная стадия диссоциации.       В любом случае, запрет второй личности появляться был возможен только тогда, когда пациент знал себя самого. А у Рико для этого не было наработано достаточно социального опыта. Придётся нарабатывать в ускоренном темпе.       – Я говорил с ним, – добавил Ковальски, и у Рико на лице отразился страх и вопрос «когда?» – это сумел прочесть даже он, порой с трудом разбиравшийся в выражении эмоций. – Могу подтвердить, что он знает о твоём присутствии.       Упоминать другие детали разговора он не стал: ему нужно было работать с обеими личностями, а вторая могла отказаться после этого с ним говорить.       – Когда? – выдавил Рико.       – Неважно. Важно то, что тебе нужно хорошенько всё обдумать. Иди.       Хоть время и поджимало, иногда спешить было нельзя; многие моменты Рико должен был обработать сам, а уже его задачей было подтолкнуть того к процессу обдумывания и рефлексии.       – Но что мне делать?!       – Думать, – непреклонно отрезал Ковальски. – Сейчас это – твоя задача. Иди. Или тебе команда нужна?       Засопев, Рико поднялся со стула. Вот когда не хочется говорить, так будь добр, сиди как приклеенный, а как ему это нужно – так сразу иди думай... О чём? Над чем?       Когда он немного наклонился над столом, чтобы встать, ему показалось, что от Ковальски едва ощутимо пахло спиртным.       Чуть позже он подобрался к Шкиперу, пока Ковальски ещё оставался в лаборатории, а Рядовой убежал куда-то по своим делам, и осторожно спросил:       – Слушай, а Ковальски, что... выпивать взялся?       – Да влил себе две ложки в чай для согрева. Мёрзнет, наверное, вон, до сих пор в толстых свитерах ходит, – моментально отозвался Шкипер. Бывало, что Ковальски приходилось прикрыть зад для сохранения авторитета, и сейчас он посчитал, что Ковальски-врачу это было ещё нужнее: врачу хотелось доверять (такова уж человеческая природа), так что врач автоматически виделся непогрешимым. Лучше было не давать Рико повода усомниться. – Ты не заметил?       – Это от него холодно, – буркнул Рико. – Не думал, что ему.       Шкипер отправил ему долгий внимательный взгляд, но ничего на это не ответил, и Рико торопливо убрался к себе на койку, пока у Шкипера не пробудилась его паранойя.       Буквально через несколько минут он понял, почему Ковальски говорил о наличии увлечения (а лучше нескольких, и разного рода) и о том, что иметь их именно нужно: если бы у него было что-то подходящее, он бы сейчас этим чем-то занялся, чтобы успокоиться, потому что он просто не мог собрать мысли в кучу. Может быть, его бы даже перестало мелко потряхивать.       Он машинально завертел в руках телефон. Пальцы сами собой открыли браузер и выбрали закладку из панели быстрого доступа; Рико несколько удивился, увидев, что на канале Ковальски появилось новое видео, загруженное буквально вчера. Вот, наверное, и Ковальски успокаивался доступным тому способом...       А было ли для Ковальски стрессом общение с ним? И если да, то насколько большим?       Рико отогнал от себя эту мысль. В конце концов, Ковальски был большим мальчиком и мог справиться со своими проблемами сам. Да тот ещё с его проблемами пытался справиться, не то что со своими. Значит, с Ковальски всё должно быть в порядке.

₀₀₈

      Ковальски сидел, просто уперев взгляд в стол. Коньяка он хлопнул прискорбно мало, планируя ещё сегодня-завтра обойтись только утренним приёмом, чтобы привести организм в порядок, и втолкнуть мозг в нужную колею, а потом и вовсе слезать с этого дела, но, тем не менее, хотелось ещё. Он знал, что ему нельзя было, ни физически, ни потому, что собственные проблемы годилось разбирать на трезвую голову, однако маячившее где-то около поверхности желание всё равно отвлекало. Не столь сильно, чтобы ему поддаваться, конечно. И он и не собирался, потому что и в самом деле работал с собой. Впрочем, «работа» было очень общим словом, потому что прежде чем хоть что-нибудь пытаться проработать, нужно было сначала отойти от случившегося, а этот процесс был долгим и в некоторых случаях трудоёмким.       Сейчас тот таковым и был. Сейчас он избавлялся от остатков переживаний, вспоминая и проживая. Заново, заново, заново. Касательно бед и травм (да и неприятных происшествий в целом) он руководствовался установленным лично для себя правилом четырёх «п»: прожить, пережить, при необходимости оба процесса повторить до приемлемого результата и пойти дальше. Обычно всё это почти безвредно проходило в процессе обычной, зачастую непринуждённой рефлексии, постепенно перевариваясь, но сейчас ему нужно было в краткие сроки привести себя в нормальное состояние, поэтому рефлексия была принудительной. Приятного было мало, но он, помимо исполнения намеченных целей, чисто по-человечески хотел оставить инцидент позади и больше к нему не возвращаться.       Получалось тяжело. Было очень обидно. Наверное, было бы не так обидно, будь он на тот момент здоров: не сумей он отбиться – тогда некоторая часть вины лежала бы на нём самом; в норме не должна была, но сидевшая в Рико тварь, похоже, жила не по человеческим законам, а по закону джунглей, о которых совсем недавно напомнил ему Рядовой. Вот уж кто и впрямь бандерлог...       Окончательно устав, он уполз немного поспать.       Когда он проснулся, Шкипер как-то странно поглядывал на Рико. Неужели тот что-то учудил...       – Он задумчивый, – тихонько поведал ему Шкипер, выкроивший удачный момент. – Мне не нравится. Когда он о чём-то долго думает, ничем хорошим это не заканчивается.       – Я дал ему повод подумать, – откликнулся Ковальски. – Полагаю, сейчас это хороший знак.       – Так он ещё и мрачный...       – Поверь мне, для этого есть повод. Пусть думает, не отвлекай его.       Могло показаться, что у Шкипера всё-таки проснулась паранойя, и так встревоженная недавним разговором с Рико, но последний действительно был мрачным. И не без причины: к нему отчего-то всё возвращалась мысль-напоминание о том, как он прогнал от себя вопрос по поводу тяжести, предположительно лежавшей на душе у самого Ковальски, её размера, и он чувствовал себя за это виноватым, чем дальше, тем больше. Он не понимал, почему, но его это беспокоило. И отогнать это от себя уже не получалось. Вообще, если задуматься, виноватым он себя чувствовал чаще всего почему-то именно перед Ковальски. И при этом не было такого, чтобы он тому часто шкодил, отчего у Ковальски были бы претензии именно к нему, нет; ну, стащил пару раз кое-что из реактивов, так Ковальски, ничуть не обидевшись, просто повесил видеокамеру в лаборатории и провел с ними тремя заключительный воспитательный момент, после которого никто больше и не думал...       Видеокамера! Вот почему Ковальски говорил с ним в лаборатории, а не в привычной уютной кухне!       У него чуть слёзы на глаза не навернулись от обиды. С ним всё-таки обращались как с потенциально опасным... значит, под столом Ковальски действительно держал оружие. А он-то думал, что с ним всё ещё мягко обходились...       «Слабак», всплыло вдруг в памяти непрошеное напоминание от того, второго, и он, зажмурившись, помотал головой. Вот уж в самом деле нюни развёл. Нужно было думать, что делать дальше, а он тут решил размазаться.       Первым делом нужно было, наверное, подлизаться к Ковальски, чтобы что-нибудь выведать: раз Ковальски говорил с тем, кто сидел у него в голове помимо него самого, то мог знать что-то важное, что могло бы ему помочь эту сволочь выдворить. Или хотя бы подсказать способ.       Вообще, до чего, по указанию Ковальски, он должен был додуматься? Совершенно ведь абстрактное задание. Это Ковальски знал, что и как устроено у человека в мозгу, чтобы хоть до чего-нибудь додуматься в этой ситуации, а откуда было знать ему? Всё равно, что дать дошкольнику учебник алгебры и велеть решать.       Или Ковальски хотел, чтобы он просто взял себя в руки?       Снова эта мысль... Вообще, его удивляло, что тот, едва придя в себя, уже что-то на себя же взвалил. Не то чтобы ему хотелось, чтобы Ковальски скорчил из себя беспомощную деву, а его самого ввиду отсутствия другого выхода отправили лечиться принудительно, но это всё же было странно. Ковальски не располагал такими полномочиями, как Шкипер, чтобы брать на себя такую ответственность. И зачем? Просто потому, что они друзья? Или у того было к нему что-то другое, если вспомнить, как его коснулись тогда?.. Нет, последнее было сложно представить. Его всё-таки избегали и игнорировали после этого. К тому же, людей, к которым были какие-то чувства, так не морозили, и не оказывали такое давление. Наверное, у Ковальски просто что-то где-то перемкнуло.       Может, и хорошо, что перемкнуло. Может, ему и в самом деле помогали – он же не знал, как называлось то, что у него было, и как это лечилось. Некоторые прививки тоже были болезненными, но полезными.       К вечеру его уверенность в этих выводах начала иссякать. Ковальски ещё и тянул, не звал его, сказав только, что будет говорить с ним после ужина, и ему было немного не по себе.       Когда, наконец, его позвали, он был уже немного нервным, словно перед сдачей анализов или тестов (чего он очень не любил, но приходилось), из-за чего едва не нахамил в ответ на дежурный вопрос о самочувствии.       – Не жалуюсь, – буркнул он только.       – Хорошо.       После этого Ковальски замолчал, вместо дальнейших вопросов внимательно глядя на него, и его пробрал мороз. Наверное, Шкипер не угадал. Вряд ли Ковальски вообще могло быть холодно; тот сам был как осколок льда. На фоне температуры взгляда и выражения лица тёплый свитер казался всего лишь данью противной погоде за окном, не более. Будто так надо было. Ковальски вообще многое делал из-за этого самого «надо», невзирая на обстоятельства.       – Что мне делать?       – С чем?       Рико недовольно засопел.       – Что нужно делать, чтобы вылечиться? – уточнил он.       – Следовать указаниям лечащего врача, – немедленный ответ, словно по методичке.       Рико помрачнел как одна из висевших за окном тёмных грозовых туч. Можно было, конечно, пойти длинным путём...       – Я видел, что ты вчера залил видео, – сообщил он.       – И?       – Они здорово помогают отвлечься. Или успокоиться. Спасибо, что выложил.       – Я говорил, что хобби нужны.       И всё. Ни тени довольства в ответе. Абсолютный ноль. Будь он дурачком, он бы понадеялся, что сумеет завязать непринуждённый праздный разговор, и дальше, прямо как в смотримых Рядовым сопливых мелодрамах, всё обязательно наладится, но он таковым не был, как и Ковальски, отчего было почти физически неудобно.       – Почему мы говорим в лаборатории? – спросил он вместо этого. – Здесь неуютно.       – Так и есть, – согласился Ковальски.       Рико прищурился.       – Так ты хочешь, чтобы мне было неудобно! – вспылил он. – Ты хочешь, чтобы я испытывал дискомфорт! Зачем? Почему?!       Ну, давай, давай, подумал Ковальски. Рико частенько гневался не только на то, что его злило, но и на то, что расстраивало, огорчало, вызывало какой-либо дискомфорт и, что самое важное, пугало. Он хотел узнать, какая личность выдавала эту реакцию – именно Рико, или тот, второй, надеявшийся, что выпадет возможность порезвиться.       Рико вдруг отчётливо вспомнил набор медицинских инструментов Ковальски. Если бы у скальпеля были глаза, взгляд у них был бы точно таким же. И его это осадило; опустив взгляд, он уселся поудобнее, придерживаясь за стул, чтобы руки не попытались выкинуть чего-нибудь лишнего, и глухо повторил:       – Что мне нужно делать, чтобы вылечиться? И давай без общих ответов. Конкретику.       – Конкретика была бы расписана на нескольких листах, – бесстрастно ответил Ковальски. – Ты не осилишь.       – Тогда поэтапно.       – Я и работаю с тобой поэтапно.       У Рико сделался такой вид, словно он вот-вот зарычит. А потом его выражение лица немного разгладилось.       – Ну и что ты делаешь? – спокойно, почти смешливо вопросили у Ковальски. – У него и так душевное равновесие пошатнулось. Решил его добить? Хочешь остаться со мной один на один?       – Ты призываешь меня воздержаться от этих действий или продолжать? – поинтересовался Ковальски, делая себе пометку о заданном вопросе.       Брови у Рико сдвинулись.       – Ты не должен такое спрашивать, – заявили ему. Ах, оно ещё и рассуждает, что я должен, а что нет, со слабым удивлением подумал Ковальски. Вот это да... – Почему ты не ведёшь себя как нужно?       – А почему я должен соответствовать твоим ожиданиям?       Тишина. На него так внимательно смотрели, словно не отказались бы выковырять из него мозг, дабы посмотреть, что он там себе думал.       А потом ему безо всякого предупреждения вернули Рико, который снова помрачнел.       – Ладно. Давай о текущем этапе, – нехотя произнёс тот.       – На текущем этапе я задаю тебе вопросы, а ты на них отвечаешь, – тут же ответил Ковальски. Он был полностью сконцентрирован на беседе, чтобы гладко продолжить с Рико с того момента, где они в последний раз остановились, и не дать тому заподозрить, что только что говорил с другой личностью. Паранойи у Рико ему ещё не хватало; одного параноика на отряд с головой хватало. – Это довольно просто. Ты можешь с этим управиться. К слову, сколько вопросов я тебе задал?       – Два, – глухо ответил Рико, некоторое время обдумывавший запрос. – Не знаю, считаются ли у тебя за вопросы эти твои уточняющие...       – Хорошо. О чём ты думал после утреннего разговора?       Рико замялся. Он не хотел излагать все свои размышления; они были его, и на то они были и мысли, чтобы содержать их втайне от окружающих. Особенно от тех, о ком эти мысли были.       – О личном.       – Значит, ты думал о личном, но не о своей ситуации. Правильно я понимаю?       – Да что бы ты вообще понимал, – забухтел Рико. – Сам бы попробовал вот так...       Казалось, температура вокруг понизилась ещё на градус.       – Отвечай, пожалуйста, по существу.       – Да что ты от меня хочешь?! – взвыл Рико. – Что тебе, мозг на блюдце вывернуть? Давай, изобрети что-нибудь такое, я с большим удовольствием соглашусь опробовать!       – Разговор окончен.       – Что? – переспросил он, подумав, что ослышался: это произнесли всё тем же спокойным и ровным тоном, каким говорили на протяжении всего сеанса.       – Разговор окончен, – повторил Ковальски, не меняя тона. – Ты сегодня не в кондиции для беседы. Иди.       Он поднялся, отчего-то чувствуя себя так, словно провинился.       У самой двери он украдкой бросил взгляд назад. Ковальски сидел всё в той же позе, словно не сдвинулся ни на миллиметр, даже не проводил его взглядом, но ему на мгновение показалось, будто тот чудовищно устал.       Когда дверь за Рико закрылась, он даже не пошевелился. Месяц, всего месяц, а Рико не был готов ничего обсуждать... неизвестно даже, чем был вызван неожиданный интерес к лечению и был ли он искренним.       Сняв очки, он зажмурился, потирая подушечкой пальца между бровей: у него жутко устали глаза. Приходилось всматриваться, чтобы понять, когда он имел дело с Рико, а когда – с чем-то другим, пытаться прочесть чужую мимику, определить эмоцию, с чем у него всегда было сложно, отчего глаза вдобавок непроизвольно напрягались от усилия. Спасали глазные капли, хранившиеся тут же, в аптечке, к которой он и направился. Оставалось на донышке, а выбираться он за ними не хотел.       Вздохнув, он запрокинул голову, чтобы закапать глаза, и когда он почти закончил, дверь пропустила кого-то внутрь.       – Это я, – прилежно уведомил его Рядовой, и он, зажмурившись, покивал, не глядя закручивая крышечку флакона. – Что случилось?       Он поднял флакончик, жестом объясняя, что ничего особенного не произошло, параллельно вытирая рукавом лицо. Приблизившийся Рядовой вдруг обнял его, похлопывая по спине, но расспрашивать ни о чём не стал; иногда тот доставлял моральную помощь молча и без особой просьбы (иногда даже когда упирались для проформы), и за это Ковальски, лишённый подобного чутья, его почти что любил.       – Ты устал? – совершенно правильно истолковал его вид Рядовой.       – Очень. Слушай, когда будешь выбираться наружу – спросишь мне в аптеке капли? – Ковальски показал ему флакончик, который тут же был сфотографирован. Рядовой всегда забывал названия препаратов, даже самые тривиальные, но всегда помнил о том, что его вообще просили что-то достать. – Спасибо...       – Не хочешь видеть мир снаружи? – понимающе спросил Рядовой, и он покачал головой. – Это плохо.       – А ты видел, что там снаружи-то?       – А, всё это скоро выльется, и будет солнышко. Можешь мне поверить.       – Верю, – Ковальски потрепал его по плечу, изобразив улыбку. Ему-то солнышко ещё нескоро засветит...       С сомнением поглядев на него, Рядовой оставил его в покое, решив больше ничего не советовать и не выяснять, и он с облегчением отправился спать.       Рядовой оказался прав: ночью тяжелые тёмные тучи словно прорвало, и на город обрушился ливень с градом. А наутро март вдруг сменил гнев на милость, выпустив из плена солнце, к полудню почти высушившее недавнюю сырость и обласкавшее несмело зазеленевшую на газонах молоденькую травку, но на Ковальски это не оказало ровным счётом никакого воздействия, в отличие от Шкипера с Рядовым. Оба стали почти мечтательно задумчивыми, щурились на солнышко, словно годовалые коты, и, словно те же коты, начали поглядывать в сторону выхода на улицу. Ковальски ожидал, что они в конце концов сцепятся, выясняя, кто когда будет шастать наружу (можно было посчитать, что более зрелый Шкипер мог и уступить, но когда тому били в голову гормоны, отличий от того же юнца было мало), однако те сумели договориться полюбовно.       Рико же сделался мрачным, словно темнота из туч перетекла в него. Увидев, что он снова взялся возиться с Перки, Ковальски не стал его звать: руки у того двигались медленно, словно Рико был где-то далеко... или глубоко. Если того поймала в свои сети рефлексия, причём хорошего рода, результативная, сознательно призвать которую было сложно, то лучше было не прерывать этот процесс: поговорить можно было в любое время, а пользы от него на данном этапе было несоизмеримо больше. Поэтому он ушёл в лабораторию – призывать собственный диагностический процесс.       Чуть позже извне донеслись приглушённые звуки то ли ругани, то ли спора, и спустя несколько минут у него появился Шкипер.       – Представляешь... Что случилось? На тебе лица нет.       – Нет, ничего. Думаю. Так что я там представляю?       – Поцапались немного с юнцом, – сообщил Шкипер, усаживаясь на стол. – Ускакал гулять, хотя хотел я.        – А с чего вдруг? Он же собирался позже.       Шкипер вздохнул.       – Рико с куклой своей взялся возиться, – отчего-то негромко поведал он и так известный Ковальски факт. – Видел бы ты его взгляд... Вот мальчик и не выдержал.       – А цапались-то чего? – спросил Ковальски, в следующий миг сообразив, что вопрос, собственно, был риторическим. Однако Шкипер его заторможенность в вопросах эмоций понимал, отчего воспринял это спокойно.       – Так и я не выдержал, понимаешь ли, – он развёл руками. – Потерплю немного, что делать... не хочу вас тут оставлять. Ты мне лучше вот что скажи... это сейчас нормально?       – Весна, Шкипер. Абсолютно нормально.       – Ну, будем надеяться... Сам-то как?       Ковальски поморщился.       – Нет-нет, безотносительно весны, – торопливо уточнил Шкипер. – Как ты? Нужно что-нибудь тебе достать?       – Ничего вроде, – ответил Ковальски сразу на оба вопроса. – Пока ничего...       – Ага... Ты шлем заказал?       – Нет ещё. Я пока что не хочу этим заниматься, – Ковальски потёр ладонью лицо. – Потом.       Шкипер отстал от него, не став настаивать.

₀₀₉

      К вечеру у Ковальски начало складываться такое впечатление, что Рико вообще не собирался сегодня с ним говорить. Следовало, конечно узнать, в правильном ли направлении тот думал; однако Ковальски, поразмыслив, решил всё же того не трогать: возможно, сегодня у них обоих пришло время заняться собой.       Ночью он обнаружил, что не мог уснуть. В норме после сотрясения мозга такое было возможно, но чтобы период избыточного сна резко сменился бессонницей... быть может, виновата в этом была столь же резко сменившаяся погода. В любом случае, афишировать это он не стал – всё равно все спали и никто не мог увидеть его бодрствовавшим.       Спали действительно все, даже Рико, полагавший, что уснуть не сможет: его осаждали мысли. Впервые за всю его жизнь у него было слишком много мыслей, с которыми он понятия не имел, что делать. Например, что ему было делать с целой кучей весенних, которые ему сейчас были до одного места? Организму на его проблемы было плевать, конечно. Организму надо было. А что делать с находкой из словарного запаса, которую мысли то и дело подсовывали ему, хоть он загонял это слово как можно дальше? Он обнаружил его после того как нашёл, что его дёргало туда-сюда при общении с Ковальски: то он вспыхивал, то замирал, боясь сказать или сделать что-нибудь не то; после того как его взгляд непроизвольно останавливался на бледных губах, отчего у него тянуло что-то внутри, и становилось тяжело и неспокойно; после того как он уловил краем уха имя Дорис, промелькнувшее в разговоре между Шкипером и Ковальски (он не услышал никаких стенаний, обычно воспроизводимых Ковальски в рамках этой темы, и внутри у него поселилась глупая надежда).       «Тоска». Не та, что означала заунывную скуку – другая, с которой он боролся уже давно, только не знал, как это называлось. Шкипер говаривал «знай своего врага в лицо», но легче ему от этого не сделалось. Наоборот – когда он понял, что это такое, в обычную тоску будто бы вплелась и весенняя, и обе вгрызлись в него с новой силой. И к Ковальски он идти боялся: обычно он сидел смирно (ну, почти), а теперь тоски в нём было вдвое больше, и та могла решить, что можно и подтолкнуть его к чему-нибудь.       Ковальски, конечно, не видел, что с ним творилось. Ковальски нужен был транспарант с большой надписью. А какой мог быть транспарант, если он сам себе не решался признаться и назвать вещи своими именами? Да и вообще, Ковальски себе решил, что у него просто прихоть, которой никто не обязан потакать, и разубедить того было крайне сложно. Очки бы предложил купить помощнее, только его останавливало то, что на Ковальски и так были другие очки; он знал, что это были запасные, и прежних он больше не видел, а это вполне могло означать, что старые он разбил. Точнее, не он, а тот, другой. Напоминать об этом не хотелось.       Ему вообще ничего сегодня не хотелось. Ни выглядывать наружу, ни есть, ни даже пить; организм будто бы объявил бойкот в ответ на блокировку других своих нужд. Единственное, что у него не могло найти покоя (кроме головы) – руки, которым чесалось кого-то трогать и по кому-то гулять. Хорошо, что буквально под рукой у него была Перки, которой уже никто не удивлялся; он мог переключиться на неё и на привычную возню с волосами, пшеничный цвет которых всё ещё недостаточно поблёк.       Вечером же он долго пытался переключиться на сон, а вот когда он в последний провалился – он даже не понял. Сперва ему снилось что-то невразумительное, как часто бывает, когда мозг чем-то озабочен, но подсказок ещё сгенерировать не мог, а потом он очутился в уже знакомом ему месте с зеркалом, что сразу же ему не понравилось. Однако отражение было совершенно нормальным и вело себя так же, как и приличествовало всякому порядочному отражению. Только на самом зеркале была тоненькая длинная трещина, на ощупь никак себя не проявлявшая, гладкая, как вся его поверхность. Снаружи всё было в порядке, а вот внутри...       Он невольно провёл параллель, и эта мысль так его испугала, что он немедленно проснулся, весь взмокший от ужаса.       И обнаружил себя в ванной. Над унитазом. С сомкнутыми на вытащенном из штанов члене пальцами.       И ужаснулся повторно. То есть, пока он спал, это спокойно расхаживало по штаб-квартире и столь же спокойно творило, что вздумается? Более того... о чём оно думало только что?!       Он отдёрнул руку, словно его обожгли, и тут же дёрнул шторку душа: невыносимо захотелось отмыться, и он не стал препятствовать этому желанию, ощутив, что это было целиком правильно; почувствовал он себя, во всяком случае, очень грязным. Он не хотел, чтобы там его касался кто-либо помимо него (хотя Ковальски он бы разрешил, чего уж там), и его такое не устраивало, даже несмотря на то, что это сидело в его теле.       А в порядке ли Ковальски?       Рико ужаснулся в третий раз за последние десять минут. Так быстро он, пожалуй, ещё не домывался, даже когда куда-то опаздывал.       Очень тихо и осторожно поднявшись ко второму ярусу над своей койкой, где спал Ковальски, он обнаружил, что так старательно заглядывал сюда зря: в постели никого не было. Не обнаружил он того и в лаборатории, после чего занервничал ещё больше и, наконец, сообразил заглянуть на кухню, где горел сильно приглушённый свет.       Ковальски поднял на него глаза от ноутбука, но ничего не сказал.       – Ты тут, – Рико с облегчением прислонился бедром к тумбе. – Чего не спишь?       – Могу задать встречный вопрос.       Рико мог бы прицепиться к тому, что он задал вопрос первым, но он испытывал такое облегчение от вида Ковальски, всё так же упакованного в толстый свитер, что он просто отмахнулся:       – Ну, проснулся.       – Чтобы поплескаться? – со скептицизмом поинтересовался тот.       – Ага. Типа.       Ещё один полный скепсиса взгляд.       – Кстати, забыл тебе напомнить, – Ковальски поправил рукава. – С зеркалами связано очень много плохих примет.       Рико почувствовал, как у него кровь начала отливать от лица. Как же он не вспомнил этого раньше... разбить зеркало – очень, очень плохая примета. А то, которое он разбил во сне, получается, существовало где-то внутри?..       Снова: снаружи всё гладко, а внутри...       – Рико?       Он помотал головой, вцепившись в выступавшую за край тумбы столешницу. Хотя, наверное, Ковальски нужно было знать. Даже если это не был какой-то там симптом, которые из него всё пытались вытрясти – Ковальски нужно было знать, что он мог ночью что-то натворить, не будучи в этот момент собой.       Опустившись за стол напротив Ковальски, Рико поймал того за кисть, которую тот не успел выдернуть, и накрыл второй ладонью; впору было бы порадоваться контакту, но голова у него была занята другим... в обоих смыслах.       – Ковальски...       – Ты опять? Пусти, – холодно велел Ковальски, и он, всё ещё немного влажный после душа, моментально замёрз.       – Послушай. Ты должен меня послушать. Я проснулся... уже в ванной.       Выражение лица у Ковальски почти неуловимо переменилось, но тот так умел его держать, что Рико не понял, что именно тот испытал.       – Я испугался, – добавил Рико. – А потом не нашёл тебя и ещё раз испугался. Вот... Ты должен знать, что я ночью... могу быть не я.       – Да ты и днём можешь быть не ты, – резонно заметил Ковальски.       – Да, но... ночью все спят. Это опаснее.       – Выходит, что не все, – Ковальски попытался ещё раз потянуть на себя руку, но он не отпустил, начав ощущать, что держать Ковальски за руку – волнующе. Пусть даже так. – Что этому предшествовало? Тебе что-нибудь снилось? Какие-то несоотносимые с характером сна эмоции или чувства переживал?       Глядя ему в глаза, Рико понял, что Ковальски тоже решил ковать, пока горячо, и сузил его выбор до двух опций: либо отпустить того и уйти от этого разговора, чего он хотел бы, либо подержать ещё немного, чего он тоже хотел бы, но при этом выложить то, что Ковальски желал знать. Нечестно... Наверняка ведь просчитал, что он расскажет.       И он рассказал.       Лицо у Ковальски слегка помрачнело.       – Что? – потормошил его Рико.       – Не самый... удобный способ взаимодействовать, – медленно произнёс тот, словно подбирал слова. – Ты ведь не можешь контролировать сновидения.       – Но есть же вроде...       – Нет, – отрезал Ковальски, уже заранее поняв, что речь должна была пойти об осознанных сновидениях. – Это и для здорового человека опасно.       – А что делать?       Ковальски терпеливо, почти беззвучно вздохнул.       – Ты можешь мне помочь? – уже откровенно насел на него Рико. Ёрничать, конечно, дело хорошее, но до поры до времени; теперь же, когда он прочувствовал всю сложность ситуации, было уже не до этого.       – Я пытаюсь тебе помочь, – сухо ответил Ковальски. Так сухо не шуршали даже опавшие листья в сухой ноябрь. Какого вообще чёрта у всех была весна, а Ковальски будто ещё осенью нырнул в этот свой формалин, так и сохранившись? Последний, похоже, ещё и стоял в холодильнике. – Было бы неплохо, если бы ты ещё стремился к этому и сам.       – Но я...       – Не чувствую. А теперь иди и досыпай, пока ещё можешь, – велел Ковальски. – Тебе нужно отдыхать и держать мозг в хорошем состоянии, а не в утомлённом.       Рико нахмурился, выхватив одну из фраз и связав её с бледным видом Ковальски.       – А ты, что, не можешь?       – Выпей чаю, если не можешь успокоиться. Могу предложить валерьянки, – ответил Ковальски, словно и не слышал его вопроса. По опыту Рико знал, что тот не хотел в чем-то признаваться, когда вот так уводил тему. Значит, спать действительно не мог. Неужели у Ковальски бессонница?       – Лень, – Рико наморщил нос. – Дай своего глотнуть.       Он знал много всяких примет (молодой впечатлительный рассудок в большую часть из них верил, тем более что ему казалось, что многие сбывались), и одна из них гласила, что не следовало пить из чужой посуды, если не хотелось знать, о чём человек думал; работало, соответственно, в обе стороны.       Ковальски, совершенно равнодушный к львиной доле суеверий, подвинул к нему свою кружку, только предупредив:       – У меня с молоком.       Отмахнувшись, он глотнул из кружки Ковальски (оказалось, что с молоком – кофе) и поторопился в постель, надеясь, что и впрямь узнает, о чём Ковальски там себе думал и что того беспокоило.       Лучше бы он после этого и не ложился. Ему приснилось, что он тонул, медленно и мучительно захлебываясь, и он долго не мог проснуться, хотя знал, как это делалось. Это происходило сейчас в голове у Ковальски? Или сон случайный?       Решив долго не гадать, он забросил внутрь завтрак и направился в лабораторию, куда Ковальски ушёл, едва на кухню заглянуло солнце. Тот был столь же бледным, как и ночью; залёгшие под глазами тени только усугубляли общий вид. Ещё не традиционная раскраска для празднования дня мёртвых, но уже шаблон под неё.       – Ты что-то хотел? – спросило у него это привидение, и Рико зябко повёл плечами: он боялся призраков.       – Давай поговорим.       – Заходи, – согласился Ковальски, отчего-то сделавшийся более сговорчивым. Вроде бы. – Тебе снова что-то снилось?       – ...Нет.       Он уже понял, что Ковальски мог определить ложь только сугубо логически или визуально, а по интонации – редко, разве что когда он из рук вон плохо владел собой.       – Я пришёл разговаривать. Лечиться хочу, понимаешь?       Ковальски отчего-то вздохнул.       – Ну что?       – Садись, «что», – Ковальски с ещё одним вздохом пощёлкал мышкой. – Как ты себя чувствуешь?       – Морозно. Дальше.       – Морозно? – Ковальски всё-таки уцепился за это слово. – Тебя морозит?       – Не заостряй, – Рико поморщился. – Давай дальше.       – Так... и с чего ты решил сотрудничать?       – Ковальски! – возмутился он, вкладывая в само это слово смысл того, что только Ковальски мог мелочно в это вцепиться из-за того, что чуть раньше он отказался рассказывать о своём физическом состоянии. – Неважно! Спрашивай свои вопросы.       – «Задавай», – коротко поправил его Ковальски; хорошо, хоть разжёвывать не стал. – Мне важно знать. Это может на что-нибудь указывать.       – Это может указывать только на то, что ты морозишь всех вокруг! – вспылил Рико, не сдержавшись. Тоска потихоньку подтачивала его, заставляя срываться по мелочам.       Ледяной взгляд Ковальски упёрся в него, и ему снова вспомнился скальпель.       – Плохо может быть только тебе? – вкрадчиво осведомился тот. От этой интонации у Рико по позвоночнику пробежала мелкая дрожь.       – Не хочу, чтобы мне было ещё хуже, – буркнул он. – Как ты ещё в холодильнике не решил поговорить?       После этого Ковальски долго боролся с желанием незамедлительно выгнать Рико и игнорировать до тех пор, пока тому зад не припечёт. И сдался первой его половине.       – Иди.       – А?       – Иди, – повторил он без особой теплоты. – Попробуй поговорить с остальными двумя. Может, они тебя больше устроят, как собеседники.       Рико прикусил губу, исподлобья глядя на него.       – Нет, мне нужно...       – Я сказал «иди»! – Ковальски повысил тон. – Иди! Поговори в той же манере со Шкипером и до этого не возвращайся!       – Зачем? – угрюмо спросил Рико, уже подумывая о том, чтобы извиниться перед Ковальски, чтобы тот успокоился.       – Говорить научишься поуважительнее! Это мне надо, чтобы ты так выделывался? Мне? Или кому?       Рико поджал губы. Ковальски опять давил возрастом и авторитетом. Сколько-то их было, возраста и авторитета... шесть лет разницы, а уж изображал...       Стоп. Ковальски действительно не имел от этого никакой пользы. Да, они друзья, но не так уж чтобы аж незаменимые... особенно для Ковальски, общение для которого не стояло во главе угла.       – Ладно, – выдавил Рико, опустив взгляд. – Прости. Я... переборщил.       На глаза ему попалась кисть Ковальски, лежавшая на столе; тот так сильно сжал кулак, что костяшки побелели от напряжения. А вот когда он поднял глаза, Ковальски, глядевший куда-то мимо него, беззвучно шевелил губами.       – Ковальски?..       Ковальски просто беззвучно вопрошал «ты думаешь, мне тут очень весело говорить, не зная, с кем я говорю, и догадываться, доходят ли мои слова до тебя, а потом догадываться, не померещилось ли мне чего от недостатка сна?», потому что спросить хотелось, а вслух нельзя было: лучше не давать другой личности убеждаться в том, что он не всеведущий врач.       – Почему ты делаешь что-то нужное только из-под палки? – тускло произнёс он вместо этого. – Почему нужно ставить тебе ультиматум, чтобы чего-то добиться?       Рико промолчал. Выговоры от Ковальски часто были неприятными, и он обычно выбирал молчание, чтобы не провоцировать того на что-нибудь ещё, и пытался отвлечься на посторонние мысли, чтобы ещё и не слушать.       – Ладно, я поставлю, – Ковальски потёр висок. – Либо ты усвоишь мысль о том, что мне тоже нужно подчиняться, потому что субординация в отряде присутствует не только относительно Шкипера, либо мы будем разговаривать через последнего.       – А может, ты лучше пораздумаешь о том, почему он так себя ведёт? – резковато поинтересовались у него. Взгляд у Рико тоже сделался острым.       – Ну и что ты явился? – со вздохом спросил Ковальски, покрепче сжимая тазер. Из-за бессонницы, к которой он ещё не привык, пальцы казались немного слабыми. – Хочешь сказать, выговоры его тоже пугают? А то, что я дышу, его ещё не пугает?       Он замолчал, поняв, что переборщил. Не то чтобы он не был прав, но говорить с другой личностью пока что нужно было поосторожнее. Надо бы взять себя в руки...       – Да не пугают его выговоры, – другой недовольно засопел, насупившись. – Они ему просто не нравятся, и он от них уходит. Приходится контролировать ситуацию, чтобы обоим не влетело. Особенно от старшего... Кстати, пока я тут... мне очень не понравился твой взгляд недавно. Если что, я собирался стравить пар у обоих, потому что у него крыша скоро потечёт. Не ковыряй нас по этому поводу. Неудобная тема.       – Жаль, что не успел, – мрачновато отозвался Ковальски (ему бы это тоже было на руку), на что ему только развели руками, дескать, ничего не поделаешь. – Кстати, разве ты не можешь выпихнуть его обратно? – поинтересовался он, возвращаясь к ненадолго прерванной теме. Парадоксально, но говорить с другой личностью было немного проще: он не опасался сказать что-нибудь, что обидит Рико (только того, после чего второй не захочет с ним разговаривать, но таких вещей, кажется, было не слишком много), а личность не устраивала глупых выбрыков от задетой гордости или упрямства; он был почти уверен в том, что если она обнаружит у Рико слишком беспокоящие симптомы или прямую угрозу жизни, то без всякого ёрничанья пойдёт к нему и будет вести себя крайне смирно, пока не вылечат. Ещё ему казалось, что этой штуке было чертовски скучно. Возможно, именно из-за этого оно нашло способ наблюдать за тем, что происходило снаружи, пока тело контролировал сам Рико, но быть вечным зрителем тоже, наверное, было не слишком интересно.       В ответ послышалось ещё более недовольное сопение.       – Мне его жаль, – неохотно признался другой. – Он дурак, но... он ребёнок. Никто не обижает детей. Ну, если говорить о нормальных людях.       Ковальски задумчиво побарабанил пальцами по столу. Так-так... оно не трогало детей (наверняка из-за того, что уже успело не только насмотреться в жизни, но и почувствовать на своей шкуре, раз Рико сбегал от испуга и боли, выставляя это наружу), но, что важнее, считало себя нормальным. Последнее было любопытным. Обычно люди с психическими отклонениями и считали себя нормальными, и для них это было в норме, а вот большинство тех, кто приписывал себе расстройства (помимо отдельно взятых случаев), чаще всего либо надумывали их, либо по ряду причин пытались обмануть врача.       – Ребёнок, значит... ну, не без этого, однако... ты знаешь, сколько вам лет?       – Много, раз ты спрашиваешь, – вторая личность беспечно пожала плечами. – В прошлом году вроде праздновали что-то большое... сколько принято? Восемнадцать, двадцать, двадцать один?       – Двадцать.       – И что?       Ковальски слегка склонил голову набок. Вот тут уже прямой посыл мог столкнуться с отторжением... нужно было на этом и закончить. Вот это было сообразительным, похоже, похлеще Рико, так что не следовало биться лбом в ворота, которые чуть позже из любопытства приоткроются изнутри.       – Ты и сам знаешь. Между тем, у меня к тебе появился другой разговор... ты, случаем, не интересуешься компьютерными играми?       Это могло быть полезно: виртуальная реальность для некоторых могла служить способом выпустить пар; пусть лучше это играет в игры, пусть жестокие, но не будет вымещать свои наклонности на живых существах.       – Той скукотой, в которую ты играешь, и которую он смотрит? – лениво поинтересовались в ответ. – Нет уж, спасибо.       – Существуют ведь и другие игры, – заметил Ковальски, всё ещё надеясь, что что-то из этого да получится. И, открыв браузер и со сноровкой набрав запрос в поисковой строке, развернул монитор к Рико и подвинул к тому мышь, позволяя самостоятельно выбрать что-нибудь из предложенных ссылок (разумеется, в оформленном им запросе не было ни слова о жестокости или насилии, чтобы его не раскусили сразу же).       Минут на десять другой залип в интернете, знакомясь с тем, что игроку могла предложить игровая индустрия. А потом повернул к нему голову.       – И ты можешь?..       – А почему нет? Что, нельзя купить Рико ноутбук? Я не думаю, что он будет этому сопротивляться.       На лице Рико возник недоверчивый прищур.       – Хочешь сказать, он согласится меня выпускать на пару часов?       – Почему нет? – повторил Ковальски. – Скорее всего, он будет немного нервничать, но пока ты не будешь причинять кому-либо вред... в общем, убедить его будет несложно.       Его схватили за запястье, второй рукой сгрёбши кисть:       – Ты сделаешь?       Ковальски кивнул, параллельно оставив себе заметку о том, что обе личности, будучи взволнованными, хватали собеседника за руку, располагая её между ладонями. Факт любопытный, возможно, имел отношение к общему, если так можно было выразиться, происхождению.       – Только с одним условием...       Его тут же отпустили, а прищур вернулся на прежнее место. Рико даже немного отодвинулся.       – Нет, не закрывайся, – Ковальски поднял палец. – Речь не пойдёт о каких-то серьёзных ограничениях. Я собирался призвать тебя к тому, чтобы не играть на высоких уровнях сложности. Вы оба на эмоциях занимаетесь рукоприкладством, так что...       – А, нет, – другая личность усмехнулась. – Какой смысл вымещать злость на невоодушевлённых предметах? Это этот дурачок так делает, не понимая, что это просто порча инвентаря, которая вообще никак не успокаивает. Так что об этом не переживай. И что, у нас с тобой теперь уговор?       Заинтересовался, с облегчением подумал Ковальски и кивнул.       – Хорошо-о... буду ждать.       После этого ему, похоже, вернули Рико, потому что последний снова надулся, отведя взгляд, и, похоже, даже не заметил, что к нему был повёрнут монитор; Ковальски тихонько развернул последний обратно и, чтобы не терять время зря, принялся искать подходящий ноутбук, пока Рико дулся. Игровой-то – дороговато... нужно будет изъять часть суммы у самого Рико и поканючить у Шкипера – вдруг и впрямь раскошелится для такого дела.       – Прости, – выдавил Рико, наверное, увидев, что к нему больше не собирались обращаться. Ковальски в какой-то мере этого ожидал: Рико почти по-детски не любил оставаться без внимания, когда ситуативно оно должно было быть тому уделено. – Я понял. Я больше не буду.       В последнем Ковальски сомневался, даже если не брать в расчёт другую личность.       – Я бы на твоём месте не зарекался, – заметил он.       Рико насупился.       – ...Я буду стараться.       – Хорошо, – одобрил Ковальски. И замолчал.       – Ну? – не выдержал Рико молчания. – Ты будешь со мной разговаривать?       – В зависимости от того, что ты хочешь.       – Ты издеваешься? – спросили у него так тихо, как порой говорят люди, доведённые до края.       – План лечения подбирается индивидуально, – в той же манере отозвался Ковальски, попросту отзеркаливая эту интонацию обратно: ему своих проблем и эмоций хватало, чтобы переваривать ещё и чужие. – Ты упорнейше сопротивляешься его составлению.       Рико стиснул зубы, но сдержаться всё равно не сумел:       – Потому что мне не нравится! Мне не нравится, что и как ты у меня спрашиваешь! Мне не нравится то, что ты говоришь! Мне не нравится, что ты холодный, будто я монетный двор обчистил, а тебя не позвал! И это твоё «хорошо» каждый раз; всё это хорошо, по-твоему?!       Ну наконец-то, с облегчением подумал Ковальски.       – Почему? – мягко спросил он.       – Что «почему»?! – взвыл Рико, дернувшись после этого на звук приоткрывшейся двери. Ковальски махнул ладонью всунувшемуся внутрь Шкиперу, прижимавшему к уху телефон (и не поленился ведь заглянуть), чтобы не мешал, и тот понятливо прикрыл за собой дверь.       – Рико, – привлёк он внимание того. – Почему ты так на этом акцентируешься?       Тот попытался что-то сказать, но он продолжил, не позволяя себя прервать:       – У тебя проблемы. Ты это знаешь. Почему ты не сосредоточен на себе?       Нахмурившись, Рико опустил взгляд. Однако это не выражало упрямство – вид у того был растерянным. В таких случаях, когда Рико было сложно с чем-то разобраться, и это что-то вызывало у того дискомфорт, Ковальски обычно касался его руки или плеча, напоминая, что тот был не один – Рико хорошо понимал жесты, касания и их язык, даже не занимаясь кропотливым изучением последнего. Но он не смог себя заставить. В конце концов, он решил, что Рико действительно был виноват, и виноват сильно (на данный момент он уже был уверен, что тот скрыл беспокоящие сны и небольшие провалы в памяти и времени), отчего прикасаться к тому не хотелось. Не то чтобы они могли полностью изжить проблему к этому моменту, но хотя бы принимать определённые меры безопасности; да и сам Рико мог научиться как-то препятствовать другой личности, так же, как та умела отодвигать Рико в сторону, чтобы выйти.       – Подумай о себе, – снова заговорил он. – Приведи мысли в порядок. Ты нестабилен.       Рико упёр в него такой взгляд, словно хотел бы что-то сказать, но побаивался реакции. Может быть, что-нибудь о том, что ему было легко говорить – его обвиняли в бесчувственности в критических ситуациях, когда он собирался в кулачок, чтобы тело подчинялось холодному трезвому рассудку; может быть, и о чем-нибудь ещё.       – И как я, по-твоему, должен это сделать? – глухо спросил Рико. – Намеренно?       Ковальски кивнул.       – Попробуй концентрироваться на наших с тобой разговорах. Отвечай мне, но думай сам о своих ответах так же, как я о них. Размышляй. Анализируй. Попробуем пока что так. Хорошо?       Рико покивал. По нему было видно, что он не слишком понимал, но надеялся на то, что позже ему объяснят прямо в процессе.       – Славно. Так, теперь... у тебя есть свободные деньги?       Несколько мгновений Рико просто непонимающе смотрел на него. Затем, встряхнув головой, переспросил, после чего задумался.       – Смотря, о какой сумме идёт речь...       Нерешительность ответа была вполне объяснима: Рико собирал деньги на мотоцикл и со свойственным ему эгоизмом не хотел делиться большой их частью.       – Надо бы тебе ноутбук. Помнится, ты говорил, что мои видео тебя успокаивают, так что теперь сможешь успокаиваться и сам, в любое время. В смысле, любое свободное время.       Рико неловко почесал бровь, гадая, почему Ковальски не понимал, что видео смотрелись теперь по большей части из-за него же. Так можно было будто бы немного разделить досуг с Ковальски... С другой стороны, не мог же тот запретить ему смотреть общедоступные видео.       – А много?       – Нет.       Следом Ковальски назвал треть от суммы. Даже если он не сможет вытрясти ещё треть из Шкипера, можно будет потом попробовать столковаться с другой личностью – или выплатить деньги самому. Проще было расстаться с суммой и спокойно спать.       – Ну... ладно, – с сомнением согласился Рико. Он плохо представлял, что приличного можно было купить на эти деньги; разве что у Ковальски где-то был проверенный продавец товара, уже бывшего в употреблении.       – Вот и хорошо. Переведёшь потом, уже по факту. А теперь иди.       – Опять? – Рико непроизвольно ощетинился, решив, что его снова выгоняли.       – Иди, пожалуйста. Я устал. Мне нужно немного отдохнуть.       Ему жутко хотелось спать. Скорее всего, уснуть он всё равно не сможет, но он хотел бы пересидеть это время без лишней нагрузки на мозг; быть может, сойдёт за эквивалент сна.       Однако первым делом он направился к Шкиперу, всё ещё болтавшему по телефону. Хотя Шкипер, скорее, слушал, изредка вставляя комментарии (или пытаясь это сделать). Судя по характеру разговора, тому дозвонилась Марлин, а Шкипер, похоже, имел неосторожность сболтнуть, что был в отпуске.       – Нет, всё равно не пойду!.. – Шкипер вскинул брови, заметив его, и прикрыл ладонью микрофон телефона.       – Пойдёшь, – шепнул ему Ковальски. – Нужен ноутбук.       – Откуда я знаю, какой...       – Я тебе всё распишу. Не будет такого – Марлин тебе поможет, она в этом разбирается.       – А с чего... – Шкипер вдруг убрал ладонь с микрофона, заговорив уже в него:       – Что значит, ты уже подошла, пока говорили?.. – он закатил глаза, всем лицом изобразив характерный возглас «женщины!», почему-то ни разу не звучавший вслух относительно Марлин. – Какие поплавки? Теперь ты решила в рыбалку удариться?.. Слушай, это скучно. Нет, я, конечно, могу тебе всё рассказать да показать, но не всем... Ну хорошо, хорошо! Ёлки, просто дай мне десять минут. Отбой.       Наверное, поэтому, подумал Ковальски, подбадривающе похлопав Шкипера по плечу.       – Не хочу сейчас тащиться, – заворчал тот. – Мелкий ещё нескоро вернётся. А вернётся раньше – будет ныть, что я куда-то ушёл и не присматриваю за вами.       – Шкипер. Вернётся – уж как-нибудь зад тебе прикрою. А ты сделай, пожалуйста, – Ковальски коротко оглянулся, проверяя, не слушал ли их Рико. – Это... этим двоим, – он неопределённо указал за спину. – Пусть в играх пар спускают.       – А-а-а... ловко ты это придумал.       – Я надеюсь, здесь нет сарказма. Ещё одно: сумма кругленькая. Я от себя положу треть. Рико услышал цену в неё же...       – Можешь не продолжать, – прервал его Шкипер. – Я от себя вложусь. Я брал его в отряд, я тоже за него ответственен. Главное, чтобы толк вышел из этого, а уж расходы покроем как-нибудь.       – Спасибо, – с облегчением отозвался Ковальски, полагавший, что Шкипер воспримет эту идею со скептицизмом. Либо тот был всё же не настолько консервативен (некоторые до сих пор считали, что игры, наоборот, воспитывали жестокость), либо же очень ему доверял. Впрочем, он и сам бы себе доверял.       Впоследствии Шкипер не перезванивал ему, и он заключил, что либо тот забыл (или, как вариант, по пути никак не попадался магазин с техникой), либо Марлин взяла дело в свои небольшие крепкие лапки, и всё уже было куплено.

₀₁₀

      Потом вернулся Рядовой, и в самом деле очень не вовремя; Шкипер как раз написал ему, что возвращался, и Ковальски, чуть ли не с порога уводя младшенького в лабораторию, в ответ велел входить тихонько и сразу делать вид, что никуда и не выходил.       – Ну, как твоя весна? – поинтересовался он у Рядового, похлопывая того по плечу.       – Да никак, – Рядовой вздохнул.       – Ну-ну? Чудить будем?       Тот надулся, и Ковальски понял, что в планах это было. Он, впрочем, догадывался, что Рядовой иногда устраивал какие-нибудь выходки намеренно, либо чего-то добиваясь, либо просто чтобы встряхнуть всех.       – Да не буду... ты поэтому меня позвал, да?       – Не совсем. Но было бы неплохо, если бы ты и в самом деле пока что от этого воздержался. Так что у тебя?       Рядовой пожал плечами.       – Так-то... не знаю. Ой, оставь меня, я-то переживу, а тебе сейчас не до того, чтобы советы раздавать, это я уже понял. А у Рико я совета точно просить не буду.       – Почему? – машинально спросил Ковальски.       Ему отправили долгий внимательный взгляд.       – Очевидно, успешных методов у него нет.       Чёрт, а мальчик-то заметил, подумал Ковальски. Не просёк, что он обо всём знал, но внимательности хватало.       Телефон коротко завибрировал, оповестив его о входящем сообщении, и он, ещё чуточку поболтав с Рядовым, отпустил того восвояси.       Некоторое время спустя Шкипер приволок ему коробку с ноутбуком, и он, только взглянув, поздравил Шкипера с удачным выбором: тот притащил именно то, что и было заказано, видимо, решив ничего не спрашивать у Марлин. Не то чтобы правильно было это поощрять, но гонять Шкипера тоже было как-то нехорошо.       Вечером, после ужина, к нему снова пришёл Рико, ещё не видевший новенькую коробку, и Ковальски пока что и не стал её показывать.       Он не успел даже задать стандартный вопрос о самочувствии, а Рико уже сходу потребовал у него ответ:       – Что мне нужно делать?       – Ты не помнишь, о чём мы недавно говорили? – удивился Ковальски, снова начиная вести отсчёт. В прошлый раз он об этом позабыл, но сейчас он, немного отдохнув и нахлеставшись кофе, чувствовал себя вполне прилично, чтобы управлять беседой.       – Я-то помню, – Рико отчего-то был хмурым, словно додумался до чего-то, что ему не понравилось... или же сумел хоть сколько-нибудь пообщаться с другой личностью. – Ты мне конкретику выдай. Чего нужно добиться?       – Чтобы ты...       – Чего нужно добиться тебе?       Несколько мгновений Ковальски раздумывал, не стоило ли попросить того сменить тон.       – Стабильного благоприятного состояния с положительным прогнозом.       Рико нахмурился ещё сильнее:       – А теперь на пальцах. Для идиотов. Без сложных слов и общих фраз.       Ковальски терпеливо вздохнул.       – Для начала, привести тебя в стабильное состояние... не перебивай! Ты прекрасно понимаешь значение слова «стабильный», а ещё ты понимаешь, что ты не стабилен. Никаких разъяснений для идиотов не будет. Давай уважать друг друга.       Рико недовольно поджал губы, но промолчал, жестом попросив продолжать.       – Говоря совсем простыми словами, тебя колбасит из-за того, что у тебя проблемы. Физически колбасит, я имею в виду. И для нормальной дальнейшей работы тебе нужно привести голову в порядок.       – Это мне голову в порядок привести? – возмутился Рико. – Да это ему мозг перетряхнуть надо! Он, мать его, ненормальный!       – У вас общий мозг, – заметил Ковальски, чуточку осаживая Рико; может, уже всерьёз задумается о том, что тело было общее. – Мало того, на данный момент речь идёт не о нормальности, а в первую очередь, о том, как ты себя чувствуешь. Поверь мне, он чувствует себя неплохо, пусть у него и не всё в порядке с психикой. Ты был бы прав, будь у нас какой-нибудь обычный случай, но есть нюанс.       Рико, уже собиравшийся опять его перебить, после последней фразы передумал, решив послушать ещё.       – Проблема в том, что вас двое, – продолжил Ковальски. – И вы вдвоём расходуете энергию одного тела, когда кто-то из вас нестабилен. Поэтому тебе первым делом нужно успокоиться, – он поднял палец. – Принять то, что ты в этом теле не один, – второй. – И проработать первичные проблемы, больше всего тебя беспокоящие, – и третий. Не будь Рико столь упрямым, хотя бы одной из этих задач они уже могли бы плотно заниматься.       – В смысле... Ты мне предлагаешь смириться?! – опять возмутился Рико. – Ты вообще в своём уме?       – Рико! Давай не будем разбираться, кто в чьём уме, ладно? А то я тебе очень неприятную вещь скажу.       Он-то уже догадался, что это Рико был пришлым, а не второй, бывший полноправным хозяином тела изначально.       – Ладно, – неохотно буркнул Рико, проворчав себе под нос ещё что-то неразборчивое.       – М?       – Я говорю, нужно быть на всю голову отбитым, чтобы с таким смириться.       – А ты сейчас не отбитый? – Ковальски был близок к тому, чтобы рассердиться: недостаток сна плохо на него влиял. – Так усердно сопротивляться лечению?       – Это твоё лечение? – зашипел в ответ Рико. – Смириться и сделать вид, что всё хорошо? Не хочу!       – А тебе придётся! – Ковальски хлопнул ладонью по столу, всё-таки взбесившись. – Чтобы силы было откуда брать на исправление бед с башкой у обоих!       Рико дёрнулся.       – Ты говорил с ним? – неверяще спросил он. – И собираешься ещё?       – Говорил! Но я не могу ни за что взяться, пока ты брыкаешься!       Рико опустил голову. А потом поднял.       – Мою башку тоже собирался исправлять?       Мгновенно собравшись (он не особенно хотел ругаться со второй личностью, которая, к тому, его сейчас из себя не выводила), Ковальски просто поднял за ручку коробку с новым ноутбуком, которую Рико видеть со своего места не мог, и у того отвисла челюсть.       – Ты же хочешь спокойно играть, чтобы не отвлекали? – осведомился он вдобавок.       – Так это лечение у тебя?       – Симптоматическое. А там посмотрим, как помогает, и захочешь ли ты попрощаться с собственными проблемами.       – Я-то не против... – взгляд Рико ещё раз заинтересованно огладил коробку, а потом тот, вздохнув, опустил голову обратно, и Ковальски проделал то же самое с коробкой. Так, что он там говорил именно Рико?..       – Ты понимаешь, зачем Шкипер взял отпуска? – поинтересовался он.       Рико взглянул на него исподлобья, почти сразу же подняв голову (наверное, вспомнил, что он этого не любил).       – Месяц? У меня есть месяц, пока меня куда-то не сошлют? – догадливо спросил он.       – Не совсем. Это будет решать Шкипер, когда время истечёт. Пока что это – время, необходимое для спокойного самокопания. Я бы советовал им пользоваться.       Некоторое время Рико сидел, что-то обдумывая.       – Я боюсь того, что он выходит без моего ведома, – тихо произнёс он. – Он может натворить чего-нибудь ещё.       – Научись договариваться. Чтобы ты знал, когда он выходит.       – Зачем мне это? Я вообще не хочу, чтобы он выходил!       – Рико... – Ковальски вздохнул. – Послушай меня внимательно и постарайся вникнуть. Ты чувствуешь небольшие выпадения времени, верно?       Тот неохотно кивнул.       – Он действительно появляется ненадолго. Представь себе своё состояние, если тебя будут где-то держать, а выпускать на полчаса в сутки, если не меньше. Тебе будет скучно, правда? А как развлекается человек, которому из развлечений было доступно только начистить рыло ближнему своему?       Не то чтобы дело было в развлечениях, когда вторая личность Рико вышла сорвать на нём злость, но он знал, что та сейчас его слышала, а ему нужно было продолжать налаживать контакт. К тому же, досуг тоже был необходим, а от его отсутствия и впрямь можно было тихо и незаметно поехать крышей.       – Я ничего не могу с этим сделать, – угрюмо произнёс Рико, и Ковальски, решив, что сейчас был подходящий момент, чтобы познакомить Рико с его новым ноутбуком, поставил коробку на стол. – Это... так это было не мне?..       Кажется, Рико расстроился.       – Почему не тебе? Играй себе в своё удовольствие. Тебе тоже не мешало бы отвлекаться. Просто здесь будут и другие игры, только и всего. Если знаешь, что с новой техникой делать – иди, играйся.       Рико помедлил, словно что-то взвешивал.       – Не знаю. Можешь мне всё настроить, как надо?..       – Тогда получишь завтра.       Лицо у Рико сделалось печальным. Однако тот, ничего не произнеся, просто поднялся, собираясь уйти, но у двери обернулся:       – Как давно мы с тобой просто говорили? Без сеансов твоих, без врачебных штучек? Просто?       – Сегодня, – отозвался Ковальски. – Нет, погоди... уже вчера.       – Ковальски? У тебя до сих пор один день? Ты и в самом деле не можешь спать? – безошибочно определил Рико, наверное, связав сказанное с его видом.       – Ну-ка иди отсюда! – рявкнул он, не выдержав. – И только попробуй Шкиперу наябедничать!       Рико выскочил за дверь. Ковальски же запоздало понял, что подсчёт вопросов и в этот раз пошёл коту под хвост.       Чуть позже Шкипер, естественно, поинтересовался у него, по какому поводу ему должны были ябедничать, попутно присоветовав не орать так громко, чтобы кое-кто помельче не заинтересовался и не взялся расспрашивать о том, что происходило. Пришлось сказать о бессоннице (хотя, возможно, его вид и так об этом говорил).       – Всё-таки лучше было, когда ты много спал, – Шкипер сочувственно сжал его плечо, не став ворчать по какому-либо поводу, и он слабо улыбнулся, испытав облегчение. – Попробуй сегодня. Может, хоть на пару часов тебя отрубит. Как у вас прогресс?       – Мы прошли стадию отрицания. Дальше должно быть легче, – Ковальски устало потёр лицо ладонью. – Ещё бы выспаться... Знаешь, я надеюсь, что мне удастся починить второго.       – Ты бы сон себе починил.       – Кто бы говорил.       Шкипер насупился. Ковальски знал, что он до пяти-шести утра боролся со сном под телевизором, чтобы с тем ничего не случилось... Знал – и ничего не говорил, просто позволяя ему; Рико и Рядовой заныли бы, что этого им не нужно, едва прознав. Хорошо бы тоже начали ответственно относиться к мерам безопасности...       – Всё будет хорошо, Шкип. Я знаю, что ждать в таких случаях нервно до тошноты, поэтому спасибо тебе за терпение.       Похлопав неловко кивнувшего Шкипера по плечу, он нырнул в холодильник за ужином, надеясь, что сытная еда его усыпит.       Оказалось, что он ошибался. Царство Морфея отвергало его до пяти утра, а потом он отключился, очнувшись ровно в семь; будильник Шкипера, оставленный тем исключительно для себя, звенел тихо, нежно и ласково, едва слышимый из-под подушки. Сам Шкипер снова спал под телевизором, и он, проходя мимо, тихонько укрыл того и выключил телевизор.       Рико проснулся к девяти. Вчера он много думал, потому что слова Ковальски заставили его взглянуть на всё под тем углом, под которым он ничего не рассматривал. Сейчас ему казалось, что тому, второму, нужно было дать шанс исправиться хотя бы ради того, чтобы спокойно спать – этой ночью он почти не мёрз; быть может, морозило и температурило его и впрямь из-за тревоги.       Словом, проснулся он спокойным, согревшимся, выспавшимся – и с ощущением того, что в его жизни наконец-то началась новая страница; пусть она была ещё не слишком светлой или понятной, но всё начинало исправляться.       Когда он увидел Ковальски, выглядевшего не лучше вчерашнего, это ощущение испарилось.       – Ты не спал? – сразу же спросил он, испытав беспокойство, почти что не дававшее усидеть на месте; вдруг очень захотелось сделать что-нибудь для Ковальски, но он не знал, что было бы для того приемлемым... да и что вообще в этой ситуации мог сделать.       – Не нравится мне твоя тенденция в последнее время... вопросы положено задавать мне.       – Исключительно тебе? – Рико нахмурился.       – В таком количестве – да. Давай не будем опрашивать врача. Врач поможет себе сам.       Рико уже ощущал себя так, словно хмурился сутки напролёт. Почему Ковальски постоянно говорил и делал то, что ему не нравилось? Сейчас тот уходил от ответа, и это ему тоже не понравилось.       – Я беспокоюсь.       – Опять двадцать пять... – Ковальски потёр глаза. – Рико, о себе. В первую очередь о себе. Стабилизируешься – будешь волноваться о ком-то другом.       – Я стабилен, – возразил Рико. – Я проснулся сегодня... ну, я чувствую себя почти что хорошо. Я решил, что нужно попробовать как-то с этим договориться... может, ты и в самом деле сможешь его исправить.       На лице Ковальски явственно отразилось облегчение; ему вдруг показалось, что тот обходился без сна уже больше двух ночей, и его болезненно захлестнуло сочувствие... а следом о своём существовании напомнила тоска. Надо же, а он только посчитал, что она оставила его в покое на какое-то время...       Невыносимо захотелось коснуться. Тем более что Ковальски выглядел как человек, которому нужны были объятия. Может быть, тот и сумел бы уснуть, просто никак не мог согреться...       – Хорошо, – с тем же облегчением отозвался Ковальски, и Рико, не выдержав, потянулся к нему, накрывая ладонью предплечье; тот моментально отдёрнул руку, откинувшись на спинку стула:       – Не трогай меня.       Теперь его захлестнуло разочарование.       – Но почему?       – Ты не хотел, чтобы я тебя трогал, вот и ты меня не трогай.       – Ты опять это говоришь? – с обидой спросил Рико. – До гроба мне будешь это припоминать?       Ковальски чуточку шире приоткрыл глаза, и его пробрал мороз; он опустил собственные, пытаясь скрыться от этих кристалликов льда.       – По твоей логике, которой ты тогда руководствовался, – зазвучал холодный голос Ковальски. – Я мог бы врезать тебе прямо сейчас.       – А ты что, почувствовал, с какими намерениями я тебя трогал? – поинтересовался Рико, уже после своих слов начав понимать, что сказал это зря: судя по выражению лица Ковальски, он поставил того в несколько неудобное положение, а тот в таковом оказываться не любил.       Стоп... Ковальски всё чувствовал и знал?       – Ковальски-и...       – Сейчас пойдёшь отсюда, – голос у Ковальски сделался чужим. – Сразу собирать вещи. Прекрати. Себя сначала прими, а потом уже к другим лезь.       Рико дёрнуло. Ну да, ему, в общем-то, недавно обещали сказать что-нибудь неприятное...       – Ладно, – снова заговорил Ковальски после продолжительного молчания. – Можно сколько угодно тратить время, нервы, но работа от этого не продвинется. Ты говоришь, ты хорошо себя чувствуешь?       – Да, – угрюмо отозвался Рико. – Кроме одного.       – Чего?       – Весна у меня, понимаешь ли.       Может быть, если и дальше доводить Ковальски, что-нибудь изменится. Месяц у него был: тот точно пообещал что-то Шкиперу, поэтому пока что его никто никуда не выгонит, как бы ни грозились.       – Рико...       – Весна, – повторил он. – Как у всех нормальных людей.       Сняв очки, Ковальски запустил пальцы в волосы, отсутствующе уставившись куда-то в стол, и через несколько долгих молчаливых минут снова надел, приняв прежнюю позу, и это молчаливое переживание собственного недовольства и злости почему-то испугало его больше, чем вербальное их выражение.       – Хорошо, – Ковальски поднялся. – Пойдём длинным путём.       Он направился к шкафу, в котором, насколько Рико знал, содержались справочные материалы, и нырнул куда-то совсем вглубь.       – Что ты делаешь?       Ковальски не ответил, продолжая доставать уже вторую кипу книг и каких-то тетрадей, и Рико забеспокоился:       – Ковальски? Что ты ищешь?       Тот сел обратно, перебирая найденные листы, и Рико увидел, что это были бланки. Исписанные отложили в сторону, а над пустыми навис Ковальски с ручкой. Где-то он такие бланки уже видел...       Ковальски щёлкнул ручкой, и он моментально вспомнил.       – Как тебя зовут?       – Рико, – ответил он, сдержавшись, хотя жутко захотелось выругаться.       – Сколько тебе лет?       Он устало закрыл лицо ладонями. Только не снова...       Ковальски почему-то молчал, скрипя ручкой.       – Сколько вопросов я тебе задал?       – Два? – Рико поднял голову, с недоумением глядя на того. Он иногда страдал забывчивостью, но ведь не настолько...       Ковальски отложил лист на стопку исписанных.       – Сеанс окончен.       – Уже? – изумился Рико.       Уперев в него немигающий взгляд, Ковальски снова щёлкнул ручкой, и ноги у него сами собой подняли его со стула. Он до сих пор помнил. Надо же, когда-то он не мог дождаться этого звука, чтобы поскорее закончить неприятный разговор, а сейчас он не хотел уходить, чтобы выяснить, что произошло.       – Почему ты не сообщаешь мне, когда он выходит? Ты же с ним сейчас разговаривал? Заполнял с ним вот это вот всё? – он указал на бланк.       – Это моё дело, что я заполнял, – Ковальски спрятал обе стопочки бумаги в ящик. Он вдруг показался Рико ещё более бледным, чем был с утра, и Рико снова испытал прилив сочувствия; остро захотелось обнять Ковальски, и от этого желания по нему пробежали мурашки. Угомонись, мысленно велел он самому себе, отворачиваясь, чтобы уйти. Ковальски сказал «себя сначала прими», и это вполне могло значить, что тот и сам откажется его принимать до этого момента. Дескать, как некоторые любили говорить, «сначала полюби себя»... будто от этого могло что-то поменяться. Будто с первого взгляда можно было понять, любил ли человек себя, и на основании этого как-то иначе к нему относиться.       Он точно знал, что Ковальски себя не любил. И что, его это спасло от чего-то?

₀₁₁

      С этого момента время потекло для него удручающе медленно. Он начал понимать, что тот, второй, выходил на опросе наружу, потому что Ковальски всегда спрашивал у него, сколько вопросов ему было задано, и их не было много – а опросник, служивший Ковальски вспомогательным материалом, содержал гораздо больше. И он, решив, что пока что Ковальски работал со вторым, всё ждал чуда... но чуда не происходило. Более того, его всё ощутимее глодала тоска, требовавшая хоть какого-нибудь тактильного взаимодействия, но каждый раз, когда он открывал рот по этому поводу, его осаживали.       – Да почему ты так себя ведёшь? – взвыл он на десятый день отпуска (почти символически). – Мы раньше спокойно касались друг друга! Господи, да мы буквально тискались, когда «Кленовые листья» золото взяли! Что тебе теперь?       Его равнодушно окинули взглядом, но на этот раз он даже вербального ответа не получил, словно слов и не заслуживал.       – Ты как луна. Издалека красивая, но на самом деле – холодный мёртвый камень, – в сердцах выплюнул он. – Ковальскит!       Щёку вдруг словно обожгло. Он схватился за неё, ещё даже не поняв, что произошло, а затем перед его глазами возник экран телефона Ковальски.       – Тебе напомнить кое-что?       – Нет!       Он попытался вывернуться (спинка стула ему не дала; так вот почему ему велели приносить стул, а не табурет...), хоть как-то отвернуться, но его схватили за волосы, почти уткнув лицом в телефон.       – Нет! Я не хочу опять видеть!       – Я тоже не хотел, – процедил Ковальски.       Его схватили за запястье, нехорошо зыркнув исподлобья (на поверхность пожаловало прочее личностное наполнение Рико), но он, вместо того чтобы схватиться за тазер, на эмоциях ухватил Рико за грудки, угрожающе над ним нависнув.       – Верни мне его! – зарычал взбешённый Ковальски, встряхнув Рико, и тот прищурился. – Я говорю с ним! Вон!       – А? – недоумённо и испуганно переспросил Рико. – Почему ты вдруг... он выходил?!       Ковальски отпустил его и уселся обратно, пытаясь успокоиться; затем поднял оброненный тазер, снова устраивая его на коленях.       – Я... – Рико взялся за голову, стиснув виски ладонями. – Я ничего не... – он поднял взгляд. – Что он сделал? Скажи мне!       – Ты, – неестественно ровно произнёс Ковальски, глядя куда-то чуть выше него. – Ты трус. Снова сбежал, чтобы спрятаться за чьей-то спиной. Тебе пора повзрослеть и начать справляться с последствиями того, что ты сделал, самостоятельно.       – Но это был не я! – взвыл Рико. Его ещё и испугало внезапно появившееся ощущение того, что говорить могли как с ним, так и не с ним, тут же скрывшееся.       – Не ты, – согласился Ковальски тем же тоном. – Но ты не имеешь права всё на него сбрасывать. Ты несёшь ответственность за него, примерно как... за своего ребёнка. Ты его создал.       – Ты говорил, что это он меня создал! Чтобы было легче существовать!       Ковальски усмехнулся.       – А если подумать? Не ты выбросил из себя пугающую тебя часть в отдельный ящик? Взял себе имя, чтобы визуально сменить личность? Так же, как человек пытается сменить номера на угнанной машине и перекрасить её. Вот он, твой прежний номер! – он встряхнул телефоном, и Рико зажмурился. – Теория о том, что тот, второй тебя слепил, конечно, хорошая, но если призадуматься, то это ты – основная личность, которая выпускает другую, чтобы справиться с тяжёлой ситуацией, а не он, который мог бы выпускать тебя только для того, чтобы подчистить за собой следы и выпутаться, если его след всё-таки взяли.       Рико опустил голову, сцепив пальцы в замок на шее, и Ковальски начал скручивать обороты, немного отрезвившись. Кажется, он и так уже лишнего наговорил, особенно по части провокационных фраз, не соответствовавших реальности.       – Ты как ребёнок, который мечтает добраться до луны, и немедля коверкает её поверхность, чтобы узнать, что у неё там внутри, – бросил он напоследок уже по инерции. – Удел таким как ты – блики на воде, да и они у тебя рябью пойдут.       Глухо взвыв, Рико сполз со стула, рухнув на колени, и Ковальски поднялся, направляясь к аптечке: скорее всего, Рико просто придётся вколоть что-нибудь седативное. Сеанс угроблен, прогресс, вероятно, тоже, но, может быть, из этого будет вынесено что-нибудь действительно важное.       Обошлось каплями. Рико вполз обратно на стул, придерживаясь за стол, словно тот мог куда-то убежать, и без пререканий взял у него стакан, тут же опустошив его.       – Больно, – хрипло пожаловался тот, прижимая ладонь к груди.       – А как по-твоему, мне не больно? – осведомился Ковальски. – Или мне не должно быть?       Неопределённо покачав головой, Рико снова опустил её, потирая лоб.       – Не должно? – переспросил он. – Ну-ну. Выпрямись, не мешай сердцу нормально работать. Дыши медленнее.       – Я тоже устал, – выдавил Рико, намекая на фразу, несколько раз звучавшую от него самого. – Могу я устать?       – Мне ответить то же самое, что ты ответил мне? – холодно поинтересовался Ковальски.       Рико снова покачал головой.       – Выпрямись!       Немного приподнявшись, Рико навалился на стол; по нему видно было, что он не хотел и не мог себя держать. Интересно, почему тот, второй, не выходил; обычно ведь в таких ситуациях и появлялся. Решил-таки заставлять Рико справляться самому?       Следом воцарилась тишина, и Ковальски занялся заполненным бланком, сверяя его со недавними и с одним из старых. Все они немного отличались между собой, отображая некоторый прогресс, однако общая картина была схожей, и от этого ему было досадно. Если рассматривать старые характеристики без знания подоплёки, прогресс мог только радовать, да ещё и столь быстрый. А вот зная, как обстояло дело, становилось понятно, что сначала второй отвечал почти на все вопросы самостоятельно, а потом потихоньку начал выпускать Рико, чтобы тот давал более благоприятные ответы, но не слишком утомлялся сеансом. А он, дурак, радовался тогда, что всё шло почти гладко...       В последние несколько дней ситуация была похожей. Только теперь второй приходил на всё более короткое время, вынуждая Рико сталкиваться с реальностью самостоятельно. В общем-то, это было неплохо: Рико и впрямь нужно было учиться справляться самому.       Интересно было отмечать, где появлялась и уходила вторая личность: по этим периодам можно было анализировать обоих.       Когда он поднял взгляд, то наткнулся им на взгляд Рико, уложившего голову на предплечья. Рико его рассматривал. От этого взгляда ему сделалось неудобно, и это стало последней каплей.       – Если тебе стало лучше – иди. Не мешай мне работать.       – На тебя нельзя даже смотреть?       – Пошёл вон отсюда, – невыразительно выговорил Ковальски, пряча листы бумаги в стол, и поднялся, глядя на Рико сверху вниз; тот подобрался и неохотно вышел.       Когда Шкипер вернулся, в штаб-квартире царила подозрительная, непривычная слуху тишина. Рико возился с Перки, с отсутствующим видом то ли распутывая пряди волос, то ли спутывая, Рядовой под телевизором нервновато дёргал каналы, а на его появление обернулся с таким видом, словно только его и ждал. К мальчику он и подсел. Его тут же взяли за запястье и шёпотом сообщили почти что на ухо:       – Слушай, я не знаю, что происходит. Я ничего странного не слышал, но... теперь... в общем, я ничего не понимаю. Рико ты видишь. Ковальски сидит на кухне и методично надирается. Когда я попробовал спросить у него, что случилось, он мне такое про меня задвинул... я только что-то про инфантильность и понял. Наверное, хотел, чтобы я просто отстал и ничего не спрашивал. Может, тебе он не станет ничего о тебе рассказывать?       Шкипер уставился в экран, пытаясь переварить услышанное. То ли он попал в какую-то альтернативную штаб-квартиру, то ли...       Дверь кухни открылась, аккуратно закрылась, и на пороге появился Ковальски, на которого Шкипер обернулся, вынырнув из мыслей.       – Ты уже есть? – риторически осведомился тот. – Прекрасно.       Ковальски поднял взятую с собой бутылку, приложившись прямо к горлышку, и у Шкипера глаза на лоб полезли: он ни разу не видел, чтобы Ковальски напивался, а человек, непривычный к крепкому алкоголю, после такого переживал последствия разной степени отложенности.       Опустивший бутылку Ковальски слегка позеленел, но даже не пошатнулся, и Шкипер почти восхищённо цокнул языком. Кто б знал...       – Я буду в лаборатории, – известил их Ковальски, едва заметно растягивая слова. – Ко мне лучше не заглядывать. Я думаю, понятно и без особой просьбы, но всё же.       И он действительно ушёл в лабораторию.       Шкипер последовал за ним немного погодя, чтобы никто этого не заметил.       – Знаешь, лучше бы ты хлопал немного перед каждым сеансом.       Ковальски, лениво раскладывавший пасьянс на компьютере, отвлёкся и подпер голову ладонью, глядя на него.       – Да ну, брось. У тебя во взгляде прямо читалось кое-что об алкоголизме.       Решив, что говорить с Ковальски было безопасно даже несмотря на вынесенное ранее предупреждение, Шкипер сел на свободный стул, на котором в последнее время сидел Рико.       – Что случилось-то? – поинтересовался он, выбрав как можно более нейтральную интонацию.       Ковальски устроился поудобнее, немного навалившись на стол.       – Тебя когда-нибудь сравнивали с луной? – мягко, почти обыденно спросил он. Шкипер поймал себя на том, что не чувствовал никакого отвращения, обычно возникавшего при виде пьяного человека, несмотря на то, что выбранная для возлияния бутылка полегчала больше, чем на четверть: Ковальски по своей натуре был спокойным, на что алкоголь, видимо, никак не влиял, да ещё и держал себя так, что можно было заподозрить, что тот едва ли хлопнул сто грамм. Похоже, Ковальски тоже не любил пьяных, раз старался выглядеть поприличнее.       – Луной?.. Ну, кому-нибудь может и польстить, но ты-то точно знаешь, что это просто спутник.       – В этом аспекте и сравнивали, – Ковальски пригубил из бутылки ещё немного, похоже, просто желая пить.       Шкипер даже не сразу сообразил, что на это ответить.       – Э... тогда не особо приятное сравнение, наверное.       – Вообще нет.       – И ты поэтому?..       Ковальски вздохнул.       – У всего есть конец, Шкипер. У человеческого терпения тоже. И я устал. Я хочу наконец-то поспать.       – Он всё-таки тебе надоедает? – Шкипер покачал головой, испытывая смешанные чувства. Если даже со стороны наблюдать за всем этим было сложно, то каково же было обоим...       – Естественно. Он упрямый.       Шкипер сочувственно покивал.       – А как у вас в целом процесс продвигается? – спросил он, рассчитывая выведать что-нибудь конкретное под шумок. Треть отпуска уже прошла, и ему хотелось знать, как обстояли дела.       – Как видишь, – Ковальски медленно, устало моргнул. – Так себе. Или ты о терапии?.. Там, с твоей точки зрения, тоже так себе, но всё сдвинулось с мёртвой точки, а это много значит. И тот, второй... он изломан. Изначально с ним всё могло быть в порядке, но... никто из тех детей в порядке больше не был. И вряд ли будет.       – Но Рико?..       – Да он в целом особый случай, – Ковальски взъерошил волосы. – Ты видишь, он очень упрямый. И крупный. Этого достаточно, чтобы ему доставалось от окружения немного меньше. И Рико сам по себе...       Ковальски вздохнул.       – Ну, что? – нетерпеливо спросил Шкипер.       – Извини, у меня мысли слишком разветвляются. Много выводов... Смотри, вторая личность сумела собрать из себя что-то вполне приличное. Кажется, она даже фразы строит получше Рико.       – Хочешь сказать, оно осознало, что это нужно, и параллельно с Рико училось, пока ты его натаскивал?       – Наверняка, – Ковальски кивнул в подтверждение. – Пока что оно не очень хочет, чтобы у него в голове ковырялись, но сейчас оно более податливо, чем раньше. У меня сохранились старые бумаги, по которым я опрашивал его в первый раз, так что различия видны.       – А почему? Почему, если ты с ним не работал прежде?       Ковальски пожал плечами.       – Нормальное отношение, Шкип. Я не стал показывать ему, что злюсь или что буду мстить; наоборот, я дал понять, что я врач, что я нейтрален, и что у меня есть необходимость если не вылечить его, то привести в стабильное состояние, дать способы для облегчения симптомов... – Ковальски помедлил, кажется, поймав себя на том, что начал отходить от темы. – Кроме того, он не особенно высовывался наружу, но это не значит, что он законсервирован. Он видит то, что видит Рико, так что развитие всё равно происходит, динамика присутствует.       – Он видит? – изумился Шкипер.       – Да. А вот Рико – нет. Может быть, и не удастся добиться того, чтобы Рико тоже всё видел, пока отсутствует, но это под вопросом. Это уже зависит от них обоих.       Шкипер задумчиво поскрёб подбородок.       – Это... странно, – протянул он, и Ковальски снова пожал плечами:       – Может быть. Но так есть. Слушай... иди, – он выключил компьютер. – Меня совсем размазывает. Спать пойду.       К облегчению Шкипера, Ковальски действительно крепко уснул и спал спокойно и долго.       А вот он сам немногим позже приблизился к Рико, всё так же отсутствующе возившемуся с волосами Перки (кажется, тот просто бессмысленно их перебирал ради процесса, о чём-то размышляя), и наклонился, заглядывая в глаза.       В глазах у того что-то будто бы неуловимо переменилось после нескольких секунд продолжительного зрительного контакта.       – Ты помнишь, я как-то обещал тебя отделать, если ты будешь руки распускать? – напомнил он. И увидел, как пальцы у Рико едва заметно задрожали; если бы не оживший отблеск волос куклы, он бы и не увидел. – Помни.       Он выпрямился, но прежде чем отойти, ещё немного задержался, рассматривая осунувшегося за последнее время Рико. Тот вдруг вздрогнул, непонимающе уставившись на него:       – Ты что-то хотел?       – Нет.       Вот после этого он отошёл. Однако он успел заметить, как Рико ещё более непонимающе уставился на собственные пальцы. И как только Ковальски с таким работал...       Взглянув на часы, Рико встряхнулся, только сейчас осознав, что серьёзно засиделся, и, быстро перекусив, улёгся спать, пока желудок не вспомнил, что кормить должны были сегодня обильнее.       Проснувшись ночью, он побрёл на кухню, чтобы попить (насчёт содержания жидкости обмануть организм было куда сложнее), где наткнулся на Шкипера, похоже, бывшего там по той же причине.       – Тоже жажда замучила? – поинтересовался тот.       Рико угукнул, наливая себе воды.       – И часто это у тебя?       – Нет, но иногда бывает.       Шкипер немного помолчал.       – Как ты спишь? Плохо?       Рико пожал плечами; он понятия не имел, зачем Шкиперу понадобилось это у него выспрашивать. Тот, наверное, и так догадывался, что спал он теперь совсем не зашибись...       – Часто просыпаешься ночью?       – Ну... бывает.       – Сколько вопросов я тебе задал?       Рико проснулся, тяжело дыша. Ему ещё не хватало вовлечённости в эти опросы Шкипера...       Интересно, почему ему это приснилось. О чём могло говорить ему подсознание?.. Боже, Шкипер обо всём знает, понял он вдруг с испугом. Абсолютно обо всём. Конечно, как бы тот не мог не разобраться в ситуации досконально, это же Шкипер...       На кухню он всё равно пошёл, хоть и было жутковато: ему и в самом деле хотелось пить. Там обнаружился не включавший свет Ковальски, сперва испугавший его длинным тёмным силуэтом, и ему от этого показалось, что он всё ещё спал; однако на этот раз окружение было вполне реальным.       – Ковальски? – шёпотом позвал он. – Что ты?..       – Что, что, – тот покачал кружкой. – Как видишь. Много вылакал, хочу пить.       Рико подобрался поближе. Кажется, Ковальски собирался влить в себя максимально много жидкости, чтобы ещё немного спокойно поспать, раз не уходил с кухни; или же снова не мог спать. В любом случае, тот оставался на месте, и тоска подтолкнула его ещё ближе, почти вплотную. Плечо Ковальски оказалось прямо перед ним. Можно было даже прислониться лбом, что, в общем-то, воспрещено не было – и, может быть, из-за присущей ночи атмосферы ему даже ничего не скажут...       Вместо этого он едва ли наклонил голову, уткнувшись в плечо губами. Чуточку напрячь их, сложить в общепринятом движении было бы так просто... он даже не пробовал. Не пробовал, но от одной мысли о том, чтобы поцеловать Ковальски, пусть и сквозь одежду, пусть незаметно, по нему безостановочно забегали мурашки, отправляясь в новый забег с каждым вдохом. Пытаться сделать это было отчего-то страшно, а от тусклой замены, предлагаемой воображением, у него тяжелело в груди чуть ниже ключиц, и мгновенно становилось грустно: он только и мог, что представлять. Что он теперь вообще мог без согласия Ковальски? Даже от этого тот сейчас отстранится.       – Зачем ты это делаешь? – Ковальски немного отодвинулся, и он разочарованно вздохнул. – Сколько раз я уже говорил?       Голос у Ковальски был усталым, без привычного холода, но он не сомневался в том, что это было временным явлением. Жаль, что ничего из этого нельзя было извлечь.       Просто оставив кружку, Ковальски ушёл. Немного поколебавшись, Рико заглянул в неё и, увидев уполовиненный чай (наверняка не первая порция), украдкой отпил, после чего, хорошенько напившись воды, снова улёгся спать.       Ему снился лёд.       Дальше дни снова потекли удручающе медленно. Мало того, он начал переживать за Ковальски: тот вроде как начал спать, на протяжении двух суток всё было хорошо, а потом тот вдруг сделался совсем бледным, чуть ли не прозрачным, словно вот-вот расплачется – да не так, чтобы разрыдаться, а тихо и спокойно, будто бы сил не осталось вовсе. Его это так обеспокоило, что он в какой-то момент словно бы очнулся, вспомнив, что Ковальски работал и с собой тоже. После этого он тоже каждый раз начал задавать ответный вопрос о самочувствии, и на третий сеанс Ковальски поинтересовался, к чему это было.       – А ты не понимаешь? – ответил он, хмурясь. – Беспокоюсь. Ты... скверно выглядишь.       – Что, боишься, что я опять налакаюсь? – Ковальски даже не оторвал взгляда от очков, протираемых тряпочкой; их он с какого-то момента перестал надевать на сеансы, как раньше, и Рико этот момент, как часто бывало с Ковальски, упустил.       – Нет.       – Тебя всё ещё морозит? – спросил вдруг тот, и он поёжился, ощутив, что чужой интерес к личному самочувствию всё ещё был... неудобен.       – Немного мёрзну ночью.       – Почему?       – Наверное, потому, что не обнимает никто, – буркнул Рико.       Ковальски, всё ещё упакованный в толстый свитер, несмотря на то, что погода оставалась тёплой и солнечной и улучшалась с каждым днём, бросил на него острый взгляд, и он понял, что зря это ляпнул.       – Подойди к Рядовому. Он не откажет, – только и сказал Ковальски, больше не позволив теме продолжаться.       Вот после этого разговора Рико и сам долго-долго смотрел на минибар. За этим занятием его застал Рядовой и тут же – он даже дёрнуться не успел – стиснул его в объятиях. Рико вцепился в него, словно в спасательный круг. Да, мальчишка бывал и вредным, и чересчур наивным, и заносчивым, и акцентом своим идеальным везде светил (отчего он сделался ещё более молчаливым, чем раньше), но он всегда предлагал подобного рода помощь, отчего они любили его почти как младшего брата.       – Не знаю, что такого у вас происходит, – тихо произнёс Рядовой. – И о чём молчит Шкипер, а он молчит, потому что что-то действительно происходит, но ты, скорее всего, ничего не добьёшься, пока Ковальски не придёт в себя. К сожалению. Он как улитка, ему главное, чтобы было комфортно, а из ракушки его тащить – последнее дело... если только не наверняка.       Рико похлопал его по спине, показывая, что услышал, но тот воспринял это как просьбу отпустить его:       – Да знаю, что не любишь... но выглядишь так, словно тебе надо.       – Надо, – согласился Рико. – Только...       – Не я. Я знаю. Ничего, наладится... может, и вовсе переболеешь.       Рико невесело усмехнулся. Переболеть, как же...       И время снова потекло медленно, словно переохлаждённое. Он не находил, что он мог сделать для Ковальски, кроме как лечиться, но он больше не понимал, что нужно было делать; сам Ковальски говорил, что прогрессу требовалось время, и он всё ждал, а ожидание тянулось медленно. А вот его сосед по голове, кажется, был вполне доволен: его выпускали поиграть, порезвиться с боксёрской грушей, а на лице Ковальски, просматривавшего бланки, заполненные именно касательно того, в последнее время появлялся намёк на улыбку, и его это раздражало. По его поводу Ковальски не улыбался.       Однако говорить или делать он пока что ничего не смел: его останавливала задумчивость Ковальски, погружённость в себя, которую иногда можно было заметить, и он просто ждал, когда внутри у того разрешатся все возможные проблемы.

₀₁₂

      Примерно за неделю до окончания отпуска (он даже со счёта сбился) он не выдержал.       – Что там? – угрюмо спросил он, скользя взглядом по чуточку приподнятым уголкам губ Ковальски.       – Где?       – На бумажке. Чему ты так доволен?       Ковальски ненадолго поднял на него взгляд, после чего снова опустил его.       – Прогрессу.       Снова воцарилась тишина. Рико упрямо сидел, хотя уже мог уходить – в последнее время он так делал, чтобы подольше побыть с Ковальски; почему тот его не выгонял – неизвестно. Может, потихоньку оттаивал, может, проверял его на что-то – снова-таки неизвестно.       Он похрустел костяшками, собираясь с духом и, самое главное, терпением. Как там Рядовой говорил – если и выковыривать, то наверняка?       – Мы можем поговорить?       – Конечно, – Ковальски тут же переключил на него внимание. – Что тебя беспокоит?       – Не как врач и пациент, – уточнил Рико.       – А как кто?       – 'Альски... – произнёс он так мягко, как только сумел. От этого по нему самому пробежали мурашки. Его бы так звали – всё бы отдал...       – Нет. Даже не подходи ко мне с этим снова. Лучше иди, – решительно отрезал Ковальски; сквозь его ровный тон едва заметно проскользнуло раздражение. Почему же в тебе совсем ничего не отзывается, задался вопросом Рико, осторожно протягивая к Ковальски пальцы. – Ты не слышишь меня? Иди!       Судя по виду Ковальски, тот едва не добавил «иди, если не хочешь всё-таки познакомиться с тазером». Огорчённо вздохнув, Рико направился к двери. Наверное, он попал не под то настроение; Ковальски отчего-то сделался раздражённым. Или же только сделал вид...       – Э... Ковальски?       – Что ещё?       – Дверь заперта.       Ковальски тут же оказался на ногах:       – Да ты издеваешься, что ли? – и толкнул дверь сам. Безрезультатно. – Какого?..       Следом он заколотил по двери, и Рико окончательно удостоверился в том, что дверь запер не Ковальски. Прислушавшись, последний резюмировал:       – Похоже, нас заперли снаружи. Сейчас разберёмся, намеренно ли, – он достал телефон. И, покосившись на Рико, нажал на иконку громкой связи, показывая, что ему нечего было скрывать.       – Да? – невинно поинтересовался из динамиков Рядовой.       – Послушай, ты, случайно, не трогал...       – Неслучайно, трогал, – прервал его Рядовой. – У вас только так отношения выяснить удастся. Так что вперёд. Разберитесь уже, в конце концов.       На фоне что-то неразборчиво проворчал Шкипер.       – Шкипер? – уточнил Ковальски, будто в штаб-квартире мог вдруг появиться кто-то ещё; в его интонации послышалось что-то, граничившее с предупреждением. – Если тебя связали и заткнули тебе рот, промычи дважды.       – Меня отстранили, – послышался уже более чёткий голос командира. – Насильно.       – Что?       – Поэтому я делегирую всю ответственность. В случае чего виноват будешь ты.       – Я? – ещё более обалдело переспросил Ковальски.       – Да не ты, ты!       Рядовой ойкнул, словно его ткнули в бок.       – В общем, вы, ребята, помиритесь, я не хочу быть виноватым в случае чего, – просящий тон Рядового почти скрыл тонкое передразнивание Шкипера.       – Так и не будь, кто... – Ковальски осёкся, не став договаривать «кто тебе мешает»: трубку бросили. Он попытался набрать уже Шкипера, но тот сбросил звонок. – Да как они только спелись...       Рико не стал говорить, как (он-то замечал, как Рядовой придерживал при себе желания, честно (ну, почти) выигрываемые у Шкипера в карты и прочие игры, и для проформы вёл их подсчёт), пытаясь для начала разобраться, благодарить ли ему за это мелкого. Идея была неплохой, но в какое состояние она Ковальски привела... возможен ли вообще какой-то разговор?       – А ты можешь как-нибудь открыть изнутри? – поинтересовался он для начала, потихоньку набираясь смелости. Может быть, сейчас было самое время ловить момент, и он, в принципе, был к этому готов; он так много раз думал, что он хотел бы высказать, что у него было много слов наготове.       Усевшийся на стул Ковальски устало подпер лоб ладонями. Электронный замок он запросто открыл бы изнутри, но их закрыли на чисто механический...       – Я попробую что-нибудь придумать.       Вот тут Рико решил, что следовало поторопиться, пока тот и в самом деле что-нибудь не придумал.       Когда его стул развернули, Ковальски выпрямился, предупреждающе уперев в Рико взгляд. Во взгляде же последнего, взявшегося за оба подлокотника, появилось что-то странное, и он машинально покосился на ящик стола, куда он некоторое время назад отложил ставший ненужным тазер. Однако Рико, наклонившись, только коснулся лбом его лба, и так застыл, и от этого по нему неожиданно пробежали мурашки: это было странно, но ни в одном ключе, когда-либо замеченном за Рико.       Немного постояв так, Рико легонько потёрся об него лбом, затем, немного подняв голову, коснулся носом его лба, повёл им до виска и чуточку там задержался, а потом тем же образом вернулся в прежнее положение и опять потёрся, словно бы ластясь. И вдруг так тяжело вздохнул, что Ковальски совершенно перестал думать и о том, какую он потом не постесняется задать трёпку Шкиперу с Рядовым, и о тазере: Рико так вздохнул, словно у него болело что-то внутри. И он, особенно не раздумывая, коснулся его щеки; чуточку отодвинувшись, Рико прижался ею к его ладони и, щекотно скользнув носом по запястью, прижался к нему же губами. По Ковальски снова пробежали мурашки, несмело возвращаясь туда, откуда Рико их только что согнал.       – Знаешь... – придержав его за запястье, Рико уселся бедром на стол, и спрятал его кисть в ладонях. – Знаешь, когда появился Рико?       Ковальски вздрогнул, бросив взгляд на стол. Колено Рико теперь мешало открыть ящик стола.       – Когда Ковальски впервые решил... принести еды, он был слишком доверчив, – продолжил тот. – Его тогда чуть не придушили, если ты помнишь. Потом какое-то время приходил Шкипер, а потом снова появился Ковальски. И это был тот момент. Рико появился из чувства вины. И из-за Ковальски. Я привязан к тебе, что бы ты ни пытался с этим сделать.       – Но необязательно ведь переводить привязанность в эту плоскость, – резонно заметил Ковальски.       – Для меня это... – Рико замялся, кажется, пытаясь подобрать или и вовсе вспомнить слово; для Ковальски это было несколько в новинку. – Перво... первичное. Поэтому не злись... 'Альски.       Теперь по Ковальски прошёл озноб. Рико пытался говорить с ним на его языке... И сообщал, что так углублять отношения оказалось для того базовым побуждением; возможно, даже по мере того, как продолжалось развитие самого Рико.       – Кстати, а почему ты помнишь о том, что было сделано не тобой? – поймал он на слове Рико, одновременно сводя тему с неудобной для него колеи. Он не хотел бы сейчас каких-то отношений или близких контактов – он всё ещё ощущал дискомфорт от мысли об этом. К тому же, если и было что-то начинать, то с тем, кто обращался бы с ним аккуратно, потому что он всё ещё ощущал себя чертовски чувствительным (эмоционально) и хрупким (буквально). Если же рассматривать Рико, обычно пёршего напролом – тот... не подходил.       – Я... – Рико прикусил губу, будто бы колеблясь с тем, стоило ли в чём-то признаваться. – Я недавно заставил его поделиться памятью. Он, оказывается, видит мою... Мне это не нравится. А ещё мне не нравится, что ты уходишь от разговора.       На последней фразе Рико немного сильнее стиснул его руку, и он почувствовал, как у того почти сразу же зашёлся пульс, будто Рико с усилием решился это произнести. Однако взгляд у того был прямым, открытым и на удивление серьёзным, словно в любой момент могло последовать напоминание о том, что у них тут серьёзный разговор, которое обычно звучало от него самого, но уж никак не от Рико. Взрослеет, подумал вдруг Ковальски, рассматривая заострившиеся и ужесточившиеся черты лица Рико, ставшего похожим на мужчину, который потихоньку начинал матереть.       – И от какого же разговора я ухожу?       – О нас.       Надо же, Рико хватило духа сказать столь прямо... значит, будет настаивать.       – И что же мы?       – Неужели у тебя нет ничего внутри, что могло бы отозваться? – спросил Рико. Чистейшая провокация; Ковальски почувствовал себя обиженным, и обиженным незаслуженно.       – А почему должно? Почему я должен потакать тебе, если я не хочу?       – Откуда тебе знать, что не хочешь? – совершенно нелогично переспросил Рико. – Ты пробовал?       Выдернув руку, Ковальски хлопнул ладонью по столу, отчего Рико едва заметно вздрогнул.       – Ну, давай! Давай! Только если меня стошнит, не жалуйся!       Рико сцепил пальцы в замок, крепко-крепко их стиснув.       – Врёшь, – тихо произнёс он. – Ты бы со мной не возился, если бы тебя тошнило. Ты спокойно касался меня раньше. Сейчас вот, – он кивнул на ладонь Ковальски, так и оставшуюся на столе. – Тебя разве тошнило? Хоть чуточку? Да ты бы сразу выдернул.       Ковальски не сразу нашёлся с ответом, и за время этого промедления Рико потянулся к его волосам, осторожно, почти нежно касаясь. Это снова оставило его без слов: касание было настолько лёгким, что Рико вряд ли чувствовал что-то непосредственно пальцами (от вечного ковыряния в чём-либо тот набил кучу мозолей, да и сама кожа была огрубевшей), а ориентировался, скорее всего, только визуально. А потом Рико столь же осторожно прижал ладонь к его щеке, поглаживая её подушечкой большого пальца.       Ладонь была тёплой. От этого ощущения в нём промчалось сразу несколько разных, местами противоположных чувств, и это оставило его в смятении. Он даже не сразу сумел разобраться в этом потоке. Ну... что греха таить, ему хотелось погреться. Хотелось, чтобы согрели. А Рико касался тепло и неожиданно осторожно. Может быть, в процессе он сумеет переключиться на нужный настрой и получить свою капельку тепла – заслужил же... А если и нет – как минимум, от него просто отстанут, если он не сумеет: кому охота делать что-то с инертным кусочком льда?       – Ничего лишнего, – прошептал он, в равной мере надеясь, что Рико не расслышит его, и что поймёт, о чём он говорил.       – Ничего лишнего, – столь же тихо согласился тот, наклонив голову к нему, и он нервновато прикусил губу. Рико понял...       – На моих условиях, – продолжил он, буквально выдвинув ультиматум. Вряд ли Рико так уж хотел...       – На твоих условиях, – эхом отозвался Рико, соглашаясь.       Ковальски поднялся со стула, начиная понимать, что понятия не имел, что делать, и какие, собственно, условия ставить. Но первое действие Рико выбрал за него, попросту прильнув к нему и уложив ладони на спину; это было очень осторожное, почти несмелое объятие, но его всё равно пробрал мороз. Он не слишком-то понял, что именно это было, – возможно, у него откликнулось что-то внутри, в отсутствии чего его и обвиняли недавно, – но вслед за этим ему и в самом деле начало становиться тепло: Рико делился с ним собственным.       – Рико...       Тот тут же поднял голову, ловя его взгляд.       – ...Спасибо.       Выражение лица у Рико сделалось обеспокоенным, и он почувствовал, что у него на лице тоже начинало формироваться что-то похожее, но смешанное с недоумением. И в самом деле, что это он... за что?..       За то, что он не набросился на меня сразу, пришла к нему догадка. По своим меркам Рико обходился с ним очень уважительно, и, похоже, он успел это уловить уже неосознанно.       – Тебе холодно? – со своей стороны попытался о чём-то догадаться Рико и, даже ещё не получив однозначного ответа, обнял его крепче, плотнее прижимаясь; Рико и в самом деле был очень тёплым.       – Наверное... немного.       – Идём, погреемся, – уговаривающе предложил Рико, и он чуточку нахмурился, пытаясь понять, куда именно «идём»: дверь-то была заперта... – Ты... помнишь, ты тогда хотел меня потрогать? Потрогаешь, если хочешь...       В выражении лица Рико на мгновение промелькнуло невысказанное «везде, где захочешь», что он неведомо как умудрился прочесть, и по нему второй раз прошёл мороз. Мгновением позже он сообразил, что это были вполне себе мурашки, а не холод... быть может, он и впрямь слишком замёрз.       – Пусти, – слабо произнёс он, и в него, напротив, вцепились крепче, отчего ему ещё больше перехотелось выбираться из объятий. – Да пусти же... я не хочу здесь. Лучше выбрать место поудобнее, так что...       Рико разомкнул объятия ещё прежде, чем он договорил, ощутимо вздрогнув при этом. Наверное, подумал, что у него лаборатория теперь ассоциировалась с чем-то плохим.       Снова набрав Рядового, Ковальски припомнил тон, которого мальчик слушался беспрекословно.       – Ну-ка открой дверь, – велел он, и дверь почти сразу же и в самом деле отперли, а внутрь любопытно сунул нос Рядовой:       – Ну, что вы тут?..       Оттеснив его, Ковальски вышел, ища взглядом Шкипера, который, кажется, не особо-то хотел попадаться на глаза.       – Значит, так, – всё тем же тоном обратился к обоим Ковальски. – Прямо сейчас вы оба собираетесь и чешете отсюда. Хотите – в кино, хотите – в кафе, не знаю, хоть гулять и знакомиться с прекрасными дамами. Я вас сейчас здесь видеть не хочу. Вперёд!       После этого он вернулся в лабораторию, где топтавшийся около двери Рико пребывал в замешательстве, и взял его за запястье, ожидая рядом с ним.       – И... куда? – осторожно спросил Рико, когда входная дверь закрылась снаружи.       – Туда, куда обычно люди и направляются в таких случаях.       Рико задумчиво почесал в затылке. Ему, по большому счёту, было всё равно, где, но Ковальски, кажется, хотел делать так, как было правильно... значит, это должна была быть кровать. Решившись, он потянул Ковальски за рукав, ведя к койкам, и там потянулся к нему, снова обнимая: Ковальски хотел на своих условиях, и пока что он понимал разве что то, что тому понравилось обниматься.       Плеч легко коснулись пальцы Ковальски, и он нетерпеливо облизнулся: мысли уже сами собой понеслись вперёд, рисуя ему картинки одну заманчивее другой.       – Ты уверен, что ты будешь себя комфортно чувствовать, а не как в прошлый раз? – уточнил Ковальски. Он и в самом деле поймал настрой, исходивший от Рико (от того им буквально пёрло), и сейчас на поверхность всплыло уже позабытое желание касаться. Он... хотел вспомнить, как это. Нужно было дать что-то в ответ, раз о нём заботились.       – А ты попробуй.       Рико потрогали немного увереннее, но чувства в этом всё ещё не было никакого, и он, вздохнув, просто притиснул Ковальски к себе, собираясь для начала немного обогреть. Может, зашевелится активнее, когда отогреется...       – Тепло, – с толикой удивления отозвался тот через некоторое время.       Осмелев, Рико просто уложил его в свою койку, и немедля забрался сверху, усевшись ему на бёдра. И застыл, скользя взглядом по торсу почти вальяжно развалившегося Ковальски; у него перехватило дух и от собственной наглости, и от открывшихся возможностей: Ковальски никуда не вырывался, спокойно оставаясь под ним.       – Что, не знаешь, что делать? – с едва уловимой подначкой поинтересовался тот, и он нахмурился, не зная, что ответить, и не смея чего-то требовать. Если бы между ними было всё проще, он бы сейчас просто вжимал Ковальски в матрас, лапая и жадно кусая (терпение-то у него имело пределы, и оно заканчивалось), но теперь он опасался на того набрасываться, чтобы не испугать или сделать что-нибудь не так. Да и что-то внутри него требовало не кусать, а целовать; у него едва ли не сводило скулы от этого желания. – Снимай.       Рико не стал переспрашивать или протестовать, просто стащив с себя байку, за полу которой недвусмысленно взялся Ковальски, и наклонился к тому, опёршись на ладони; ему было интересно, что последует дальше. Он мог позволить Ковальски буквально всё, но чем из предложенного тот воспользуется?..       Пальцы Ковальски коснулись его ключиц, а потом тот потянул к нему и вторую руку, словно собирался обниматься, но вместо этого скользнул ладонями по его плечам и легонько сжал их, чему-то мечтательно улыбнувшись, как обычно улыбались люди, мысленно возвращавшиеся куда-то в прошлое, и Рико испытал то самое ощущение лёгкого жара в затылке. Он ненадолго зажмурился, перебарывая неприятный осадок, а потом прогнулся, подаваясь вперёд: Ковальски коснулся его груди почти ласково, и он подался за этой лаской, крайне редко ему перепадавшей, желая, чтобы на него уложили ещё и ладони. Грудь мягко, но с вожделением сжали, и он нервно облизнулся, ощутив, что жар в затылке усилился.       – Всё нормально? – тихо спросил Ковальски, внимательно глядя на него. Покивав, Рико опустился на локти, потёрся носом об висок Ковальски и застыл, позволяя себя трогать. Ощущения, следовало признать, были для него в новинку. Его аж подёргивало от нужды прекратить это, чтобы привычно активничать, но он терпел, приучая себя к тому, что его тоже касались. Быть может, одной из причин, на которые ему намекали раньше, было то, что он не особо-то прислушивался к чужим желаниям, предпочитая удовлетворять свои, а это Ковальски могло не устраивать. А не иметь возможности прикоснуться... он уже на себе испытал, что это такое. Интересно, как давно Ковальски ходил на него смотрел...       Вздохнув, он запустил пальцы в тонкие тускло-русые волосы, мягкие, живые – совсем не такие, как у Перки... Желание зарыться в них носом промелькнуло и потерялось на фоне переживаемых им ощущений: Ковальски трогал его по большей части мягко и ласково, просто оглаживая, но местами так прихватывал, что он был буквально в шаге от того, чтобы, зарычав, вжать того в матрац и взять, показывая, что это ему тут должно вести себя по-собственнически; наверное, он бы так и сделал, если бы знал как (точнее, он-то знал, но как при этом не сделать больно Ковальски?..), однако оставалось только подаваться навстречу прикосновениям, пытаясь чуточку продлить каждое. В каком-то очень узком смысле он чувствовал себя мазохистом, потому что жжение в затылке, раньше казавшееся ему неприятным, охватило уже, казалось, весь мозг, и ему это нравилось.       Снова вздохнув, тяжело, прерывисто, он выпрямился, собираясь немного передохнуть, и заметил, как его заинтересованно окинули взглядом.       – Я сниму, – полувопросительно мурлыкнул Ковальски, без разрешения уже потянув его за футболку, и он послушно придвинулся немного, столь же послушно высвободив руки, когда тот, играючи медленно подтягивавший ткань вверх, наконец затянул её достаточно высоко.       Отбросив футболку под стенку, Ковальски зачарованно потянулся к нему, заскользив кончиками пальцев по груди, а затем ниже; смотрел он так, словно весь был где-то около собственных пальцев, словно трогать его ими сейчас было важнейшей вещью в мире, и Рико не мог отвести от него взгляд. Как он вообще мог тогда что-то перепутать и истолковать так неправильно?.. Нет, тогда я ещё не знал, что это такое, подумал он, ощущая почти невесомый зуд в собственных губах, возникший от того, как Ковальски, сам того не заметив, облизнулся.       – 'Альски...       – Да? – тот незамедлительно поднял на него глаза. Взгляд у Ковальски был тёплым и чуточку затуманенным, отчего показался ему чужим и одновременно невыносимо родным, и он, не удержавшись, потянулся к его щеке, осторожно гладя; Ковальски спокойно улыбнулся, довольно прикрывая глаза, и из Рико вырвался вздох. Такая простая вещь, а сколько всего это в нём вызывало...       Касания к оголённой коже (Ковальски не слишком-то отвлёкся на его жест, продолжая его ощупывать и оглаживать) ощущались качественно иначе. В прикосновении сквозь тонкую ткань была своя прелесть, но вот это было просто потрясающе. Масла в огонь подливало ещё и то, что он прекрасно видел выражение взгляда Ковальски, увлечённо и с вожделением гулявшего по нему синхронно с руками, и он, не выдержав, схватил того за запястья; внутри у него всё мелко дрожало, и ему казалось, что был только один способ избавиться от этой дрожи – поцеловать, в конце-то концов, Ковальски. Он уже и думать не мог ни о чём другом.       – Целовать, – вырвалось у него, и он, встретив непонимающий взгляд Ковальски, торопливо разъяснил: – Я хочу тебя поцеловать.       – Мне выписать тебе разрешение? – совершенно серьёзно поинтересовался тот.       – Рецепт! – хрипло зарычал Рико, непроизвольно крепче сжав пальцы в попытке унять дрожь, перешедшую уже и на руки. – Чёртов рецепт мне ещё выпиши! «Дважды в день»! Чтоб тебя... можно?       У Ковальски на мгновение перехватило дух от интонации, вложенной в последнее слово, и он, придержав при себе слова «я и не говорил, что нельзя», просто кивнул.       Отпустив его запястья, Рико, получивший крайне однозначный ответ, вжал-таки его в матрац, ткнулся носом в шею, прерывисто и жарко дыша, и немного притормозил, нетерпеливо поглаживая напрягшегося Ковальски по плечу. А вот когда тот начал расслабляться – жадно прихватил губами кожу на шее, целуя, в отличие от изначальных прикидок, беспорядочно из-за того, что пытался одновременно и целовать, и отдышаться, и отыскать место, где запах Ковальски ощущался отчётливее всего. Оказалось, что там было что-то терпкое, чего он раньше не ощущал (он просто ни разу не подбирался так близко), и этой нотки, от которой у него кружилась голова, ему катастрофически не хватало. Хоть бы ещё чуточку отчётливее...       – А я думал... – Ковальски прерывисто вздохнул. – А, неважно...       Рико поднял голову, вглядываясь тому в глаза. Думал... что?       – Ничего, Рико, – его погладили по шее, и его взгляд непроизвольно опустился ниже, отслеживая движение губ; собственные снова зазудели. Решительно вдохнув, Рико с прямо противоположной нерешительностью тронул губами губы Ковальски. Внутри тут же что-то защемило, мешая дышать, и он прижал ладонь пониже ключиц, не понимая, что с ним: он рассчитывал, что будет приятно, а оказалось... – Рико?       Беспокойство во взгляде Ковальски облегчения ему не принесло – наоборот, сделалось ещё хуже.       – Что? Что-то не так?       Рико помотал головой, незамедлительно наклонившись и снова поцеловав Ковальски, чтобы утихомирить внезапно проснувшееся желание не позволять тому тревожиться, особенно из-за него. И тут же понял, отчего ему самому стало так беспокойно: он не почувствовал ответа. Ковальски не был в себе уверен?..       А как он может быть, пришла к нему мысль. Он такое натворил с Ковальски (точнее, не совсем он, но тело-то было его), а тот теперь как-то нашёл в себе силы вообще лечь с ним в одну постель, более того, позволить уложить себя на спину, касаться его, надеясь, что он поведёт себя как нормальный человек...       По спине у него прошёл мороз, немного сбивая возбуждение. И ведь с ним ещё и так мягко обращались; окажись он сам на месте Ковальски, отыгрался бы по полной программе – мол, хотел, так получай... Ему бы и вовсе тому руки целовать (как минимум), а он тут телился, что-то ему, видите ли, внутри не так.       – Рико?       Помотав головой, Рико снова поцеловал Ковальски, терпя щемящее, тянущее, почти горькое чувство в груди, а когда тот наконец-то ответил, его прошила крупная дрожь. Он понятия не имел о том, что можно было целоваться так тягуче и сладко – но он быстро учился, когда это было необходимо. И, похоже, он преуспевал: Ковальски под ним довольно вздохнул и запустил пальцы в волосы на его затылке, отчего оттуда сразу же разбежались мурашки; горечь из него мигом выгорела, и осталась только щекотка, понукавшая его продолжать, ещё и ещё, даже несмотря на то, что никакой кульминации у этого процесса не предвиделось. Затем он распробовал сладкое, казавшееся чуточку прохладным (прямо как десерты Ковальски) ощущение, которое у него вызывали эти поцелуи, входившее в контраст с испытываемыми им наплывами жара, и вскорости у него пошла кругом голова. Пришлось оторваться.       – Ещё, – выдохнул он, едва отдышавшись, и, не дожидаясь ответа, жадно прихватил Ковальски губами под ухом; тот охнул. Рико тут же отстранился, с беспокойством ловя его взгляд. Прерывисто вздохнув, Ковальски запрокинул голову, и Рико, ошалело окинув взглядом открывшуюся шею, тут же приник к ней, первым делом проходясь по коже языком. Голова у него снова слегка закружилась: за такой жест доверия от Ковальски он продался бы с потрохами, а тут за это даже ничего не потребовали – лишь бы не навредил, и всё...       В груди вдруг снова что-то тянуще заныло.       – 'Альски? – подняв голову, Рико коснулся его щеки, и вдруг обнаружил, что пальцы у него подрагивали. – Тебе всё... хорошо? Или я что-то не...       – Хорошо, – хрипловато выдохнул Ковальски, притягивая его к себе за затылок. Рико послушно поцеловал его... и вздрогнул от неожиданности: ему полезли в штаны. Он уставился на Ковальски, пытаясь как-то сориентироваться: он привык быть активным (даже чересчур), поэтому чужая инициатива снова выбила его из колеи. – Время. Не стоит затягивать, – всё с той же лёгкой хрипотцой растолковал ему Ковальски, и он прикрыл тому рот уже хорошо известным ему способом, потому что тембр Ковальски творил с ним что-то невообразимое; у него начали подрагивать колени, и он очень не хотел, чтобы это обнаружилось (было бы как-то слишком уж постыдно).       Его немного отодвинули, и он незамедлительно заволновался, посчитав, что что-то всё же было не так.       – Не против, если мы немного сменим расположение? – Ковальски мягко нажал на его плечи, пытаясь сместить его в сторону, и Рико послушно перевалился на бок, под стенку. – Хочется, чтобы и мне что-то перепало, понимаешь ли...       Рико застыл. Ковальски позволит ему?..       Ему на бок донельзя намекающе закинули колено, и у него сбилось дыхание от восторга: он не ожидал ни этого, ни того, что это будет так приятно.       – Ну же? – Ковальски нетерпеливо потёрся об него коленом, и по нему прошла дрожь от этого жеста. – У тебя уже есть свободная рука.       У него на несколько мгновений перехватило дыхание всё от того же восторга. Вдруг невыносимо захотелось сделать что-нибудь для Ковальски, что-то более сложное, нежели то, о чём его просили... но он понятия не имел, что бы это могло быть. Поэтому он просто поддел резинку штанов на Ковальски, прихватил туда же от трусов, ещё не зная, что его ждало, сунул под них руку и наткнулся на член Ковальски, тут же машинально обхватив его пальцами; машинально, даже не думая, почти непроизвольно, потому что тот был напряжённым, подрагивавшим и чертовски твёрдым. У Ковальски так прекрасно стояло, что он несколькими мгновениями позже, когда до него дошло, что это было из-за него (и на него), воспринял это буквально как подарок.       – Замечательный, – выдохнул он, придвигаясь как можно ближе. Хотелось целоваться. До изнеможения. – Такой замечательный...       – Это ты о...       – О тебе, – хрипло прервал его Рико, тут же ловя его губы, и чуть не застонал впоследствии: вместо ответной реплики, в обычных условиях последовавшей бы в обязательном порядке, Ковальски даже не подумал отрываться от процесса.       Чуть позже и у Ковальски сбилось дыхание, но уже окончательно; тот, тяжело дыша, запрокинул голову, и Рико тут же ткнулся носом в его шею. Он уже плохо соображал, потому что всю его голову и спину охватило жжение, в котором до кучи будто плясали огненные искорки, так странно и приятно его расслабляя, но целоваться хотелось по инерции ещё.       А потом его стиснуло, затрясло, и на несколько мгновений сознание словно вспыхнуло от накатившей на него волны приятного и сладкого жара; он, не выдержав, застонал. Было просто ослепительно хорошо, и очень хотелось как-то передать это всё Ковальски...       – Не смей, – зашипел на него Ковальски. – Остановишься, и я тебе...       Сообразив, что он расслабился весь, Рико торопливо задвигал всунутой в штаны Ковальски рукой, и тот тут же сменил гнев на милость:       – Да-а... умница...       Усмехнувшись (ну кто бы его ещё умницей назвал – его-то), Рико приподнялся, чтобы дотянуться до уха Ковальски, и ещё разок напомнил о том, какой тот замечательный.       Продержался Ковальски, похоже, и так-то бывший около пика, совсем недолго, и с расслабленным выдохом кончил, лениво жмурясь. Глядя на его спокойное, немного побледневшее лицо, Рико вдруг кое-что вспомнил.       – 'Альски! А тебе... тебе можно?       – Что можно? – Ковальски, уже прикрывший глаза, сонно прищурился.       – Вот это вот...       Не зная, как спросить поделикатнее, чтобы не звучало сейчас паршиво или пошло (чего он не хотел, но за неимением подходившего его нынешним переживаниям лексикона понятия не имел, как выразиться), Рико погладил его по волосам.       – Тебе не станет плохо? Ты нормально себя чувствуешь? Ты бледный.       – Так бывает... – тот столь же сонно потёр глаза, и Рико испытал вдруг странный, непривычный ему прилив нежности, и желание немедленно её выплеснуть. – Всё в порядке. М-м... спасибо?..       – Давай без этого, – заворчал Рико, обнимая Ковальски как можно уютнее, и потёрся носом об его подбородок. Что-то всё-таки чуточку его удручало, самую чуточку, и когда взгляд у него опустился ниже, на ключицы Ковальски, закрытые пуловером, он сообразил, что именно это было. – 'Альски? – замурлыкал он, забираясь ладонью тому под одежду. – Хочу ещё раз. Очень хочу. Потянешь?       Чуточку отодвинув его, Ковальски потянулся, раздумывая. Ещё один раз мог затянуться, но... Рико целиком прилично себя вёл, ему было очень хорошо (да и Рико тоже, судя по запросу), и, быть может, лучшего времени для этого не было.       – Давай, – согласился он, ещё раз потягиваясь, но уже для того, чтобы немного взбодриться. – Только что именно...       Рико прервал его, так голодно целуя, словно не проделывал это только что при любом удобном случае, и потянул его за пуловер, пытаясь стащить; он немного приподнялся, помогая, и Рико, содрав с него сразу всю верхнюю часть одежды, довольно вздохнул, прижавшись к нему всем телом.       – Никогда так не делал, – сообщили ему с придыханием. – Здорово...       До него вдруг с большим запозданием дошло, что Рико втрескался. Совершенно по-детски. И, возможно, впервые. Надо же, имел кого-то приглянувшегося тот цинично и по-взрослому, а любил так по-детски, колеблясь между нерешительностью и энтузиазмом и открывая для себя какие-то новые нюансы... А он, получается, сейчас просто пользовался? Или как это было теперь называть? Имел ли он право продолжать?       Его прижали ладонью к матрацу.       – Ты не здесь, – недовольно сообщил нависший над ним Рико очевидную для него вещь. – Не хочешь?       Потянувшись к тому, Ковальски мягко погладил его по щеке, и Рико потёрся ею о его ладонь, столь же мягко улыбнувшись и прикрыв глаза.       Когда он их открыл, взгляд у него был острым и внимательным.       – Только давай без лишних движений, – предупредили оторопевшего Ковальски. – Я в благодушном настроении.       – И отчего же?       Теперь погладили его, но по волосам.       – Рико счастлив. Мне даже хочется спросить его, стоило ли оно того... страдали оба, а счастлив он.       Следом его окинули оценивающим взглядом.       – Только не говори, – медленно произнёс Ковальски; ему ещё не хватало двух по цене одного... – Что ты собрался тоже...       – Нет уж. Я всё равно не умею вот этого вот... – сожитель Рико неопределённо поиграл пальцами. – Это Рико умеет. Я – нет. Тебе не понравится. Но если ты всё-таки что-нибудь от меня хочешь... – он осклабился. – Я не шутил, когда сказал, что у тебя красивая шея.       – Хочешь подержаться?       – Ни в коем случае. Комплиментом обойдёшься. Кстати, Рико молчит, но он по этому поводу тоже в восторге.       – И зачем ты его сдал? – почти с научным любопытством поинтересовался Ковальски.       – А чтобы ты не пугался его избыточного интереса к твоей шейке. Почует, что можно – будет тыкаться в любое хоть сколько-нибудь удобное время. Со мной не путай.       Ковальски протяжно задумчиво хмыкнул.       – Вы оба собрались взрослеть?       – Ну-у... давно пора, – признала другая личность Рико.       – Быть взрослым ничуть не легче, – предупредил Ковальски. – Так, на заметку.       Губы Рико изогнулись в усмешке.       – Ошибаешься. Во всяком случае, пока Рико ничего не беспокоит, мне не будет нужды вмешиваться. А это легче. Считай, полноценный отпуск после того, что вы мне устроили. Так что ты, пожалуйста, присматривай за ним. И не обижай. Отдохнуть хочу. К тому же, он теперь пытается справляться сам, так что я могу быть спокоен.       – Ладно. Кстати, раз уж ты собрался отдыхать, я спрошу кое-что... почему ты говоришь лучше Рико? – с тем же любопытством спросил Ковальски. Настрой что-то делать у него спал, и он, немного отрезвившийся, решил узнать, раз уж сожитель Рико с ним разговорился на праздные темы, а не на те, что поднимались на сеансах. – Фразы ты строишь лучше, словарным запасом пользуешься шире...       Брови Рико поползли к переносице.       – Он проболтался тебе, что непосредственно Рико возник из-за Ковальски. Я подучился, чтобы сохранить собственное господство на случай, если новое охамеет и решит, что будет как вы со старшим, а меня загонит куда подальше... но дело оказалось не в том, что ты умный, а в том, что ты хорошо с ним обращался. А в этом ключе я не мог общаться с ним напрямую.       Ковальски задумчиво почесал подбородок, обдумывая услышанное.       – То есть, если бы тебя не втолкнули в другую среду, а потихоньку выводили из привычной, мы получили бы исключительно тебя?       – Возможно. Но я не жалуюсь. Насчёт тюряги или дурдома ты был прав: меня бы и впрямь куда-нибудь засадили, не будь при мне более законопослушного Рико.       – О как. Я понял. Но что теперь?       – Теперь я буду отдыхать, – заверили его. – Всё не слишком-то изменится, кроме того, что теперь я могу среагировать и на тебя. Будет плохо тебе – будет плохо Рико – и... ну, ты понял. Я пойду расправляться с причиной. Или последствиями.       – А ты не устал так? – с искренним интересом вопросил Ковальски, теперь до конца начиная понимать, насколько изломанным было психическое состояние у защитных механизмов Рико. Может, тот и сбросил их в отдельную личность из-за того, что боялся собственных побуждений и действий в стрессовых ситуациях.       – Честно? Устал.       Ковальски непроизвольно снова коснулся щеки Рико в почти бессознательном жесте поддержки. Вот этому вот досталось в жизни горестей с лишком, так что неудивительно.       – Ты это серьёзно? – незамедлительно переспросили у него, взглянув как на умалишённого. – Я тебе...       – Я понимаю, – произнёс Ковальски. – Я примерно понимаю твою логику, и почему ты так поступил. Только, на минуточку, к слову о том, куда ты там расправляться пойдёшь – ты меня тогда чуть не угробил. Представляешь, где бы ты сейчас был? Так что впредь хорошенько подумай, прежде чем пытаться прикладывать ко мне руку или ставить под угрозу Рико. Тебе и так очень повезло.       – Ничего себе... а я ещё думал, это старший страшный, а ты та ещё змея, оказывается...       – Чья бы мычала, – Ковальски насупился. – А теперь верни мне, пожалуйста, Рико, пока у меня настрой окончательно не выветрился.       – Да пожалуйста, – легко уступили ему, и Рико моргнул. В следующее мгновение взгляд у того изрядно смягчился, почти счастливо заискрившись.       – Ну? Будем? – нетерпеливо вопросил Рико, и он слабо улыбнулся. Из настроя-то его всё же выбили...       Истолковав его улыбку как положительный ответ, Рико тут же сунулся носом ему под ухо, пытаясь, похоже, найти какую-нибудь особенную точку. Ковальски не стал говорить, что ничего особо выделявшегося у него там не было (у него шея вся была чувствительной), просто запустив Рико пальцы в волосы на затылке и позволив тому творить всё, что хотелось. В общем-то, сложно было отказаться...       Чуть позже Рико оторвался от его шеи, чтобы пробежаться по нему взглядом и ладонью, и вдруг припал к нему, столь же голодно прижавшись к нему губами чуть выше солнечного сплетения, отчего он удивлённо охнул; Рико незамедлительно поднял на него вопросительный взгляд.       – Нет-нет, всё хорошо, я просто не ожидал, – выдохнул Ковальски, поглаживая Рико по плечам; пальцы у него подрагивали, и он ничего не мог с этим сделать. А Рико, судя по довольному выражению лица, это чувствовал.       Усмехнувшись, Рико повторил, сползая по нему немного ниже и вбок, и, ощупав его за рёбра, со скептическим видом поскрёб по ним пальцем, отчего он непроизвольно дёрнулся, пытаясь избежать щекотки.       – Мало ешь, – коротко попенял его Рико.       – Мне хватает...       Его внезапно укусили за рёбра, и он снова дёрнулся, зашипев; по коже тут же прошёлся тёплый язык, зализывая укушенное место.       – Мало! – зашипел Рико в ответ. – Тощий сделался!       – Это стресс. И вообще, нашёл время! – резонно возмутился Ковальски. – Иди-ка лучше сюда.       Рико послушался, но вместо того чтобы нависнуть над ним, снова уткнулся ему в шею, словно примагнитившись, и поцеловал уже спокойнее, похоже, ощутив, что запрещать ему это никто не собирался, и слишком торопиться смысла не было. Его пальцы чуточку щекотно прошлись по шее Ковальски с другой стороны, а потом Рико уложил ладонь ему на щёку, почти бережно, и он от этого вдруг взволновался; сердце у него зашлось, и он прерывисто вздохнул, поставляя организму резко затребованный кислород.       – Ох... Рико...       Тот скользнул пальцами дальше, за ухо, к затылку, и он выгнулся, совершенно бессмысленно пытаясь убраться от забегавших по всему нему мурашек. Было бы немного легче, если бы Рико немного притормозил, но последний, подметив это всё за ним, продолжил в том же духе.       – Ах... ох ты, ч-чёрт, – выдал Ковальски, ещё тихо, но уже прерывисто дыша, и Рико игриво, щекочуще лизнул его в ухо; он коротко втянул воздух сквозь зубы, чуточку приподняв плечи. – М-м-м...       Рико довольно зажмурился: трогать Ковальски оказалось приятно во всех смыслах, даже морально, и последнее оказалось для него весьма любопытным открытием. Раньше ему иногда хотелось причинить боль другому человеку (он знал, что это было неправильным желанием, однако бывали моменты, когда это казалось естественным и вполне уместным), но теперь ему хотелось сделать кому-то приятно. Он знал, что приятно было делать кому-то хороший подарок, однако это было другим взаимодействием; тогда приятно он делал посредством этого самого подарка и, скорее, морально. Желание же доставить кому-то сугубо физическое удовольствие непосредственно руками посетило его впервые. И он, продолжая ему поддаваться, сунул одну из этих самых рук Ковальски в штаны.       Тот вздрогнул.       – Эй, эй, полегче... не надо так с нахрапа.       Рико сразу же ослабил хватку, взявшись после этого наглаживать член Ковальски мягче и медленнее: ему не хотелось доставлять ни малейшей толики дискомфорта. Ковальски тихо зашипел, и он было подумал, что он не справился и с этим, но последующее высказывание убедило его в обратном:       – Да как ты сразу угадываешь...       Ошалело ухмыльнувшись, Рико ткнулся носом Ковальски в волосы за ухом, вдыхая будораживший его терпковатый запах, и потёрся пахом об его бедро, не зная, стоило ли сейчас того просить: с одной стороны, в паху у него всё аж тянуло, а с другой – мелко дрожавшего Ковальски почему-то не хотелось отвлекать. Однако тот, сообразив, что к чему, всунул между бедром и его пахом ладонь, немного его отодвигая, а потом тоже скользнул ею за резинку его штанов, и Рико тихо застонал: после нескольких движений удовольствие пришло к нему настолько сильным, что он буквально ощутил жжение. Очень приятное, нужно было признать...       Ковальски тем временем плюнул на то, чтобы пытаться сдерживать дрожь – ехидных комментариев от Рико, которых вполне можно было ожидать с его взглядом на отношения, по этому поводу так и не прозвучало, поэтому он наконец-то позволил себе расслабиться и просто получать удовольствие. Первое, впрочем, давалось ему с трудом: он не привык быть снизу, а Рико, помимо этого, ещё и, войдя во вкус, с тем же вкусом вжимал его в кровать, и это было ещё более непривычным. Не то чтобы это мешало, но ему было несколько неуютно; последнее немного сглаживалось тем, что Рико был очень тёплым и обращался с ним довольно-таки прилично, без грубости и каких-либо резких движений. Это было приятно. Рико пошёл ему навстречу, вёл себя куда более бережно, чем был склонен, и это действительно было приятно.       В итоге, он абстрагировался вообще от всех неприятных ощущений, решив думать об этом потом, и крепче обнял свободной рукой Рико, тут же чуточку выгнувшегося и выдохнувшего что-то ласкательное ему на ухо – снова что-то по поводу того, какой он замечательный, хотя он в этом крупно сомневался. Однако вкупе с тем, что Рико творил, это было довольно убедительно...       Следом мысли начали потихоньку смешиваться и скрываться в пелене глухого мягкого шума; он почувствовал неизбежное (во всяком случае, если Рико будет продолжать в том же духе) приближение оргазма, и из него вырвался непроизвольный вздох, уже точно предвещавший целиком прекрасные ощущения.       Ещё чуть позже он невольно выгнулся, не в силах сдержать мелкую дрожь, зародившуюся ещё где-то около колен, и следом она прошибла его всего, мигом промчавшись от низа доверху и на несколько секунд вернувшись вниз, чтобы выжать из него последние капли удовольствия. После этого его начала мягко накрывать сонливость, и он коротко зажмурился, прогоняя её: он ещё не закончил с Рико, чтобы расслабленно валяться.       Рико почувствовал, что Ковальски, очень довольно застонавший (он сам от этого звука чуть не кончил незамедлительно), обмяк, приводя дыхание в норму, но рукой двигать не перестал, только на несколько мгновений сбившись с темпа, и это почему-то в который раз привело его в восторг: Ковальски помнил о нём, помнил о том, что он тоже хотел, чтобы ему было хорошо, и у него от одного этого факта что-то мелко дрожало в груди, прямо как сам Ковальски недавно.       Его вдруг обвили рукой за шею, крепко, словно желая удержать его на одном месте, и он послушно застыл, не вырываясь. Вслед за этим его укусили за ухо, явно возвращая должок, отчего он, дёрнувшись, зашипел, но больше ничего не сделал (Ковальски, наверное, тоже было не особо приятно, когда он того цапнул; а мог и испугать). А потом краешка уха коснулся язык, и он, зажмурившись, понял, что это было действительно в отместку. Как оказалось, зажмурился он не зря: дальше Ковальски заскользил языком по его уху, да ещё и самым кончиком, просто невыносимо щекотно, и он, весь напрягшись, точно как хозяйничавший в его ухе кончик языка (Ковальски, зараза, хоть бы просто широко и мягко лизнул, так нет, решил поиграться), вцепился в отброшенное одеяло и попавшийся под руку уголок подушки, буквально заставляя себя оставаться на месте. В конце концов, после того как он с напором вжимал Ковальски в кровать, не получив заранее на это разрешение, – а тот мог остаться не особо-то этим доволен, – ему было бы честно немного потерпеть.       Вот только когда его ухо оставили в покое, он, весь покрывшийся мурашками и слоем вставшей дыбом шерсти, уже постфактум осознал, что это было приятно. Иногда он был таким тугодумом...       – Ещё, – тяжело выдохнул он, пытаясь унять крупную дрожь, и его снова затрясло: Ковальски не стал тянуть или переспрашивать, без изысков повторив. Наверное, и не подозревал, что для него доверить кому-то уши или шею этим самым изыском и было... но упоминать он об этом не собирался: Ковальски был Ковальски, деваться от этого факта было некуда, и он не хотел, чтобы его спрашивали, можно ли к нему где-то прикоснуться или что-то сделать; он уже успел оценить отсутствие каких-либо колебаний, с которым Ковальски его касался (казалось, у того было две крайности: после уточнения либо трогать уверенно и ровно так, как это и было задумано, либо не трогать вовсе), и ему это нравилось. Он уже заранее знал, что позволит тому хоть за ухом себя почесать, хоть по загривку потрепать, хоть по заду шлёпнуть, даже несмотря на то, что последнее его возмутит – просто потому, что в этом не было никаких полумер. Ковальски вёл себя честно и открыто, и он хотел, чтобы с ним продолжали себя так вести и дальше.       Он вдруг обнаружил себя тихо стонущим, и мурашки вгрызлись в него с ещё большей силой. Ради одного только этого момента уже стоило тащить Ковальски в постель...       Где у него случился пик удовольствия, он даже не заметил, зато хорошо ощутил, как рухнул; тряхнуло его даже сильнее, чем в прошлый раз. Да так, что плохо держали даже ослабшие локти.       – 'Альски-и...       – Всё хорошо? – незамедлительно отозвался тот.       Он случайно всхлипнул, пока пытался отдышаться, и Ковальски завозился, пытаясь из-под него вывернуться, чтобы посмотреть, что с ним. Прижав того посильнее, Рико снова уткнулся носом ему в волосы за ухом; хотелось сообщить, что всё не просто хорошо, а прекрасно, но ни слов, ни дыхания у него не находилось, и он просто погладил того по волосам подрагивавшими пальцами.       – Хочу ещё, – первым делом потребовал он. Для него такое было самой важной вещью из тех, что только можно было сообщить: если чего-то хотелось ещё – оно было лучшим.       – Скоро вернутся Шкипер с Рядовым, – откликнулся Ковальски. – Не сейчас. Давай потом.       – Потом! – Рико поднялся на локтях, ловя его взгляд. – Оно будет?       – Не знаю, – ни секунды ни раздумывая, ответил Ковальски. – Если тебя устраивает и...       – Да как меня не может?!       – Послушай, Рико... – Ковальски тяжело вздохнул. – Есть... ещё несколько вещей, с которыми всё не так просто. И речь не только о тебе. Мне... ты захочешь...       Рико наклонил голову, просто коротко целуя его: ему не нравилось, что Ковальски не мог найти слов. Будь это в пылу – он бы, может, наоборот, был бы доволен, но сейчас речь шла о каких-то трудностях, которые Ковальски пытался объять мыслью сразу все.       – Не сейчас, – столь же лаконично ответил он. – Потом. Как дойдём до этих твоих вещей – тогда и будем разбирать. Желательно по одной.       Насупившись, Ковальски умолк, словно бы надувшись на него, и Рико мягко коснулся губами над его переносицей, безмолвно призывая не хмуриться. Внутри что-то опять болезненно потянуло.       – Я могу обойтись и этим, если у тебя что-то не так с сексом, – заверил его Рико, даже не понимая, лгал ли он: хотелось всего и сразу, и вместе с этим не хотелось ставить Ковальски в какие-то затруднительные условия. Последнее было важнее, но ему всегда было сложно пересилить собственные желания. – Главное... – он сухо сглотнул, когда ему в голову пришла мысль. – Главное, что ты сейчас не о том, что я слишком много сделал, и ты больше не... ты не об этом?       Ковальски промолчал.       – Скажи мне!       – Послушай... мне ещё многое нужно обдумать. Из того, что следовало до... Есть риски. Есть нестабильное состояние обоих...       – Да зачем ты согласился?! – взвыл Рико, уже не представлявший себе, что с ним будет, если он не получит то же самое завтра же. Он-то думал, что Ковальски уже всё взвесил.       – Вот и я об этом... ты ведь не пообещаешь мне быть терпеливым. Ты по натуре нетерпелив. Это может создать довольно-таки специфические проблемы.       – Ковальски, – почти угрожающе произнёс Рико. – Давай ты сразу скажешь, что тебе не так. Сразу устаканим.       Тот отвёл взгляд, глядя куда-то на койки Шкипера с Рядовым, словно сейчас собирался приводить аргументы о них, и повернул туда же голову.       – У меня ведь тоже травма, – спокойно и обыденно сказал он затем.       Рико только сейчас заметил, что чуточку бледный Ковальски медленно продолжал бледнеть, и у него мгновенно пересохло в горле. Кажется, всё было плохо, и это самое плохо Ковальски умудрился как-то временно отодвинуть в сторону.       – Тебе плохо? Скорую?       – Нет, Рико, – Ковальски едва шевельнул губами, отвечая. Ему становилось всё страшнее и страшнее, пока он ещё раз прокручивал в голове всё произошедшее, и он всё больше ужасался тому, что поддался порыву и желанию, чтобы ему помогли или хотя бы попробовали его и оставили в покое, и тому, что в процессе, увлёкшись, позволил Рико оказаться сверху. Это было более чем опасно. Какое счастье, что у того ничего не перемкнуло в голове... Даже влюблённость не отменяла такой вероятности, а местами и увеличивала. А стоило только подумать о том, что у него дальше запросят и довольно распространённую практику орального секса – и ему становилось ещё страшнее. Он не хотел. И понятия не имел, когда ему захочется.       Может быть, единственно безопасным вариантом было бы всё это прекратить, пусть бы так было и неприятно, и больно, и обидно... зато без неисправимых последствий.       – 'Альски? Что? Скажи. Пожалуйста, скажи!       Пальцы Рико коснулись его лица, и тот осторожно попытался повернуть его к себе; Ковальски с удивлением обнаружил, что руки у того нервно подрагивали, а сам Рико выглядел так, словно тому тоже резко сделалось нехорошо. Ой, как бы сейчас тот, второй не вылез, не менее нервно подумал Ковальски.       – Я сделал что-то плохо? – прошептал Рико. – Я больше не буду. Только говори, что, не молчи.       У него было такое ощущение, будто ему, сумевшему-таки расколоть ледяную оболочку, которой в последнее время был укрыт Ковальски, один из её кусочков попал в желудок, а второй застрял в горле. Он не понимал, что случилось, и даже не ощущал, чтобы у него выпал какой-то момент времени... хотя с этим он мог и ошибаться.       – 'Альски... с тобой же я был всё это время, да?       Всё ещё бледный Ковальски погладил его по запястью.       – Конечно.       Ложь – и вполне разумная. Как только он заикнётся, что другой выходил поболтать, то Рико тут же решит, что тот и был в чём-то виноват, и вся терапия моментально пойдёт коту под хвост.       – Рико, давай потом поговорим, ладно? Я сейчас... немного не в себе.       Ещё одна. Но Рико, ещё немного поглядевший на него, промолчал и только обнял его, утыкая носом себе в ключицы.       – 'Альски... может быть, тебе самому нужно с кем-то поговорить? Хочешь, я тебя послушаю?       – Спасибо, но... ничего такого, – с трудом ответил Ковальски, обнимая Рико в ответ. – У меня всё будет хорошо. Мне нужно немного времени. Но ты тоже можешь помочь.       – Могу? – с надеждой спросил Рико, и ему снова стало дурно. Нужно ли было это вообще...       – Да. Сейчас хорошо.       Рико прижал его к себе плотнее, взявшись поглаживать по спине, и он, вздохнув, умолк, просто загнав мысли в угол подальше. Могло статься, что Рико не захочет его отпускать, и тогда придётся либо привыкать, либо ещё дольше продолжать терапию, но сейчас он, наверное, мог просто немного расслабиться, раз до этого момента ещё ничего не произошло...       – 'Альски? Я не хочу тебя отпускать. Имей в виду.       ...Вот чёрт, подумал Ковальски, подводя итог собственных размышлений. Похоже, было глупо даже чуточку рассчитывать на то, что эгоистичный до мозга костей Рико изволил бы спокойно распрощаться с чем-то приятным.       Телефон у него завибрировал, и он упёрся в Рико, выбираясь из объятий, чтобы сесть и дотянуться до мобильника.       – Это что-то важное? – спросили у него так печально, что у него дрогнуло что-то внутри.       – Скорее всего, Шкипер с Рядовым возвращаются, и кто-то из них решил нас предупредить. Рико, пусти...       Последнее вырвалось у него непроизвольно: Рико поймал его пальцы, но не сжал их, а просто держал, немного оттягивая на себя; вряд ли тот знал, насколько ко многим вещам можно было применить понятие «символизм», но, похоже, просто чуял, что части его хотелось, чтобы его продолжали обнимать и никуда не отпускали – поэтому он и не выдернул руку, хотя это было проще простого.       И Рико не отпустил, только сильнее потянув на себя. От этого по нему пробежали мурашки.       – Слушай... – вид у Рико был серьёзным. – Если с тобой что-то не так, я буду терпеть, ждать и помогать в меру сил. Если со мной всё ещё что-то не так, я буду исправляться, только скажи мне, что нужно делать.       – Серьёзно? – изумился Ковальски последней фразе. – Ты?       – Хорошее... не даётся просто. Я уже усвоил. И я понимаю, что ты очень много нервов положил на все эти разговоры со мной, поэтому... я хочу идти тебе навстречу везде, где только будет возможно. Ещё я понимаю, что очень тебе обязан тем, что я всё ещё здесь. Поэтому... да, я буду стараться, если тебе что-то понадобится.       – О как, – ошарашенно выдал Ковальски. Рико нервновато погладил его кисть. – Но ты не обязан...       – 'Альски, – прервал его Рико, тяжело и решительно вдохнув; в дверь позвонили, но он будто и не заметил. – Ты мне нужен. Я уже говорил. Хочешь в двух словах – ты мне нужен, и я буду стараться, чтобы иметь возможность с тобой быть.       Ковальски попытался убрать руку (за дверью-то долго ждать не будут, а им нужно было ещё как-то привести всё в порядок), но его придержали:       – Нет. Говори сейчас. Нечего сбегать.       Он прикусил губу, избегая смотреть Рико в глаза. Риски действительно были. Вплоть до того, что второй личности Рико хоть что-нибудь не понравится, и его тихо-мирно придушат во сне (в лучшем случае). Но Рико настаивал так, что сразу было понятно: если отказаться, прежние приставания и намёки продолжатся, да ещё и в большем объёме; его просто возьмут в осаду. Вариант разонравиться по очевидным причинам отпадал.       – Ладно, – наконец ответил он, и Рико с облегчением прислонился лбом к его кисти. – Я попробую.

Эпилог

      Рико осторожно положил вилку так, чтобы не слишком-то ею звенеть, и принялся ожидать свою порцию сладкого.       Он уже вторые сутки вёл себя крайне примерно, потому что где-то в мозгу Ковальски уже вторые сутки шёл мыслительный процесс касательно положения их обоих: он наконец набрался смелости, чтобы поныть о том, что ему хотелось бы иметь какой-то постоянный и стабильный доступ к собственно Ковальски (и лучше непосредственно в ночное время), и тот теперь обдумывал запрос. У него были основания полагать, что обдумывался именно запрос, а не то, как помягче последний отклонить: он недавно всё-таки разговорил Ковальски, чтобы узнать, как там вела себя другая личность (ему всё ещё были доступны не все воспоминания, так что он подозревал, что часть разговоров другого и Ковальски прошла мимо его ушей), и узнал, что та вела себя вполне прилично, да настолько, что обсуждала с Ковальски довольно личные вещи. То есть, общались эти двое уже спокойно и без настороженности.       Интересно, что там Ковальски себе надумает...       – Я тут решил, что буду всё-таки перебираться в лабораторию, – вдруг произнёс Ковальски, словно почуяв, о чём он размышлял. – В смысле, спать.       Шкипер вздохнул.       – Понятно. Но учти: я хочу видеть вас обоих утром вовремя. Никаких срывов режима.       – Разумеется.       – Значит, теперь мы со Шкипером будем спать вместе?       Взгляды остальных троих остановились на Рядовом, выдавшим этот вопрос без всякой задней мысли.       – Э... – у того заалели щеки. – Я имел... в виду... вдвоём... Останемся вдвоём, в смысле-то...       Рико глянул на Ковальски, но тот совместно со Шкипером продолжал взглядом вгонять младшенького в краску.       – Ну оговорился я! – запищал тот, не выдержав. – Что сразу так смотреть? Сами столько раз так шутили!       Ковальски отвёл взгляд, не став упоминать, что шутники обычно не смущались от собственных хохм, и наткнулся на взгляд Рико.       За последние несколько дней Рико сделался спокойнее и увереннее, словно проблема у того заключалась только в отсутствии взаимности с его стороны да в тревоге за вторую личность. Может, так оно и было – кто знал... Говоря же о соседе Рико, который, как выяснилось, предпочитал то же обращение к себе, – там всё было сложно. Очень. Однако тот спокойно обсуждал около трети беспокоивших его тем, о второй трети говорил неохотно, но, по крайней мере, говорил, потихоньку выбрасывая из себя старые переживания, последняя треть оставалась запрещённой, но Ковальски был почти уверен, что и о ней через какое-то время зайдёт разговор. Даже если нет – это уже было приемлемое количество проблем, с которым можно было без опаски выпускать во внешний мир. Тем более что появилось и другое наполнение: Рико, сделавшийся добродушнее, проникся тем, что второй мог только наблюдать, и начал чаще выпускать того на всякие мелочи вроде вкусной еды, пресловутых игр, каких-нибудь ощущений и впечатлений; пару раз он застал второго Рико возле открытого окна с высунутым в ночной воздух носом и довольно прикрытыми глазами, а разок поймал на исключительном интересе к его фиалке, после года жизни в лаборатории решившей, что в нормальных условиях нужно бушующе зеленеть и цвети почти круглый год: тот осторожно трогал подушечками пальцев мохнатые листья, озадаченно подняв брови. И такие вот маленькие радости оказывали очень благоприятное влияние.       Других личностей он так и не обнаружил. Второй Рико уверял в том, что их не было, и он был склонен тому верить: другой выходил всегда, когда нужно было помочь Рико справиться, потому что других жильцов ему не хотелось (это было правдоподобно), а ещё было очень похоже на то, что тот был чем-то вроде супервайзера вот в этой вот голове, который точно бы знал, кто, что и где.       Рико тронул его щиколотку под столом, и он чуточку улыбнулся в ответ.       Второй создал Рико, потому что испугался, что обидит людей, так много для него сделавших, а последнее осознал слишком поздно – оттого и ощутил вину, о которой говорил Рико. Ощутил впервые, и это непривычное для него чувство было для него крайне неприятным... и он не захотел больше ни переживать его снова, ни обижать тех двух людей. Поэтому он ушёл в себя, выставив наружу всё то, что ещё оставалось хоть сколько-нибудь мягким и нежным (он уже понимал, что его тоже не хотели обижать), и новое пришлось всем более-менее по нраву. Он всё равно мог защитить вот это новое, назвавшее себя «Рико», в любой момент. Это было то, что Ковальски сумел в итоге выяснить, и этого, в принципе, было достаточно, чтобы закрывать эту тему и работать над другими.       Снова тронув его щиколотку, Рико глянул на Шкипера, всё ещё прижимавшего пристальным и чуточку хищным взглядом Рядового, и Ковальски пожал плечом; ему было совершенно всё равно, что творилось между теми двумя: Шкипер мог разобраться самостоятельно, а упрямец Рядовой рано или поздно подберёт к тому ключик, и подкидывать тому ключи не по возрасту было нехорошо по отношению к Шкиперу. К тому же, ему хватало размышлений о собственных отношениях. И, как ни странно, желаниях: ему хотелось не выбираться из объятий Рико, хотя это было немного неправильно. Рико же было, похоже, всё равно, сколько времени его обнимать, только бы держать его возле себя и либо утыкать носом себе в ключицы, либо утыкаться им самому в его шею; иногда ему казалось, что тому и вовсе просто нравилось его обнимать.       Ещё позже, после ужина, Рико нетерпеливо потащил его в лабораторию, бессовестно поторапливая с обустройством там сегодня же, без промедлений, и он, вздохнув, поддался, не став упираться. Порой идти на поводу у желаний Рико было приятно.       – Знаешь, – заявил Ковальски после недолгого раздумья. – Давай пропустим сегодняшний сеанс.       Покивав, Рико тут же уложил того в разложенную постель, не теряя времени, и устроил в объятиях, уткнувшись носом в макушку. Он взял за правило сначала обниматься с Ковальски, если только ему не слишком сильно корпело с ним же заниматься другими вещами, и ему казалось, что тот потихоньку отогревался глобально, в долгосрочной перспективе. Да и ему просто нравилось того обнимать; это было приятно. Правда, сегодня ему корпело дообниматься с Ковальски позже, а сначала кое на что того уговорить.       У него случился, как сам Ковальски выражался, заскок. Ему казалось, что безобидный, но он понятия не имел, как это воспримет сам Ковальски. Суть же заключалась в том, что он хотел видеть последнего без нижней части одежды: всё это время как-то так получалось, что они стаскивали друг с друга верхнюю, не особо заботясь о том, чтобы избавиться хотя бы от штанов (не то чтобы кто-то из них успевал об этом подумать), и теперь он дико хотел видеть бёдра Ковальски по неизвестной ему самому причине. Из-за того, что прежде он до них не добирался, они уже начали казаться ему какой-то интимной частью тела, вроде того, чем обычно считались места между ними... и последние он тоже не отказался бы посмотреть. Может быть, это у него было всего лишь из-за весны, но это не отменяло того, что ему хотелось. Очень. Как бы Ковальски-то преподнести...       – 'Альски-и... – протяжно замурлыкал он. – Дай сверху побыть?       – Да на здоровье, – отозвался Ковальски, уже немного утомлённый сегодняшним днём. Чмокнув его в висок, Рико добрался до его губ, после чего почти забыл, что собирался делать: целоваться с Ковальски было чертовски увлекательно.       Через несколько минут он всё же оторвался, прерывисто вздохнув, ненадолго отвлёкся на шею Ковальски, сунуться к которой хотелось двадцать четыре на семь, чтобы ещё чуточку того расслабить, и только после этого уложил того на живот, очень-очень мягко поглаживая по бокам. Он понимал, что так Ковальски могло быть несколько беспокойно (хорошо, если не тревожно), но он всё-таки собирался стащить с того штаны. И хорошо бы именно так, потому что больше всего его интересовала задняя поверхность бёдер. Она должна была быть более нежной и, возможно, более чувствительной...       – И что ты собрался делать? – почти придирчиво поинтересовался Ковальски.       – Снимать, – честно ответил Рико, взявшись за резинку штанов на том.       – А с чего вдруг?       – Хочу посмотреть.       Приподнявшийся на локтях Ковальски скептически изогнул бровь, без слов передавая сомнения в правдивости услышанного.       – Ну... хорошо, не только посмотреть, – со вздохом признался Рико, щекочуще выводя что-то пальцем по его пояснице. – Но ничего из того, что не надо.       – Очень туманно.       Взгляд Ковальски упёрся в его собственный. Рико мог бы поклясться, что его сейчас без единого вызывающего слова или жеста провоцировали, будто пытаясь на что-то подбить или безмолвно вопрошая, хватит ли ему духу. О, ему-то хватит, но нужно ли было вестись?       Плюнув на эти размышления, он просто потащил с Ковальски штаны, почти по-детски зажмурившись, чтобы не отвлечься в процессе. А потом навис над Ковальски, рассматривая то, что было под штанами, и сперва осторожно коснулся бедра, всё ещё воспринимая это как что-то очень личное. А потом, немного осмелев, уложил на него ладонь.       Нервно сглотнувший Ковальски опустил голову, передумав что-то спрашивать. Рико с таким чувством огладил его, что у него отозвалось что-то внутри на чужое вожделение, и от этого у него перехватило дух. А потом тёплая ладонь Рико с тем же чувством заползла ему на ягодицу, и он прикусил губу, напрягшись; было непривычно, отчего неуютно, и странно приятно: он осознавал, что Рико его хотел, что, естественно, доставляло ему удовольствие.       – Я сниму-у?.. – пальцы Рико, почти что взвывшего от предвкушения, подцепили резинку трусов на Ковальски. Последний, оказывается, предпочитал облегающие боксеры, и его аж начало подёргивать от желания произвести с этим аккуратным поджарым задом все доступные ему на данный момент взаимодействия.       Чуточку поколебавшись, Ковальски не стал запрещать, и только немного приподнялся, чтобы было удобнее. Заодно можно кое-что проверить...       Рико не сдёрнул с него трусы в той же манере, как и штаны; стащил он их довольно шустро, но спереди снимал аккуратно, почти осторожно, похоже, опасаясь случайно доставить дискомфорт. Следом Рико снова огладил его по бёдрам и ягодицам, а затем одной из них коснулось что-то влажное, и он вздрогнул, незамедлительно покрывшись мурашками, и обернулся:       – Ты что там?..       Поднявший чуть ли не невинный взгляд Рико, низко наклонившийся над ним, оскалился, и он, не выдержав, отвернулся, пока что позволяя тому делать, что тот собирался; прямого зрительного контакта он, смутившись, попросту не выдержал.       Рико же, любопытствуя, уже смелее прихватил губами упругую кожу, тут же жадно касаясь её языком, и немного отстранился, подняв брови: Ковальски столь интенсивно закусали мурашки, что кожа у того покрылась не менее упругими пупырышками. Любопытно...       Когда он взялся за Ковальски совсем уверенно, забравшись и на бёдра, и в самом деле оказавшиеся чувствительными, тот сдавленно зашипел, напрягая спину, но не остановил его, и через совсем короткое время упёрся ладонью в матрац около бока, пытаясь приподняться. Рико, почесав в затылке, подсунул под его бёдра колени, раз он всё равно сидел, и тот, с облегчением вздохнув, распластался, тяжело дыша. А потом вдруг спохватился:       – Ты не собрался там?..       Наклонившись к нему, Рико успокаивающе погладил его по плечу, помотав головой. Он для себя установил определённый порог самодеятельности, до которого к Ковальски не начинали приходить тревожные мысли, и за него не заходил, пытаясь вызвать к себе хоть сколько-то устойчивое доверие касательно постели. Вообще, это ему полагалось бы ёрничать, это он был травмирован именно по этому поводу, но чувства к Ковальски начисто выбили из него какую-либо тревогу по отношению к любым действиям от того.       – Можно мне?.. – Рико намекающе скользнул пальцами в ложбинку между ягодиц, и Ковальски вдруг коротко со всхлипом втянул воздух. – А это что?       – Ничего, – отрезал тот. – И нельзя. Натрёшь мне всё. Если очень хочешь, возьми лучше смазку. Там, в столе, нижний ящик.       Рико моментально метнулся к столу, уже предвкушая прекрасное времяпрепровождение (впрочем, с Ковальски оно в последнее время только таким и было), отыскал в ящике тюбик и зажал его в лапе, после чего вернулся к Ковальски кое-что проверять. Усевшись обратно, первым делом он легонько потёр подушечкой пальца самый верх ложбинки между ягодиц Ковальски, и тот задумчиво промычал что-то похожее на «что это ты там делаешь?». Проигнорировав этот вопрос, больше похожий на праздное любопытство (тем более что в нём сквозили рассеянность и довольство), он наклонился и неторопливо скользнул по этому месту языком. Ковальски вдруг охнул, опять поднимаясь на локти:       – Ты что творишь?       Не прислушавшись (ох-то был специфический, он такие уже слышал и, более того, хорошо различал), Рико взялся зализывать оказавшееся чувствительным местечко, придерживая задрожавшего Ковальски за бедро. Тяжёлое дыхание того буквально ласкало слух.       – А... Рико... прекращай, не могу больше...       Рико напоследок довёл кончиком языка до поясницы, чмокнув Ковальски в одну из ямочек, и опять подсунул тому под бёдра колени, давая расслабиться; Ковальски так и поступил, опять спокойно улёгшись.       – Кстати, а ты... не собираешься передать мне немного инициа...       – Нет, – отрезал Рико, щёлкая крышкой тюбика со смазкой. У него сегодня было настроение трогать, и он поддавался ему, рассчитывая, что к этому отнесутся с пониманием; в конце концов, когда у Ковальски было настроение активничать, он не протестовал.       Смазка оказалась довольно-таки жидкой, и он просто наклонил тюбик над Ковальски, позволяя ей капать. Ковальски замер. Потом оглянулся.       – Ты что, грел его?       Рико покивал, не зная, что это значило. Хотел как лучше...       Протяжно и расслабленно выдохнув, Ковальски улёгся, почти по-кошачьи потянувшись, и обхватил руками подушку; Рико на несколько мгновений замер, соображая: в этом выдохе он чётко расслышал едва ли не физическое удовлетворение. Ковальски так понравилось, что о нём позаботились? Или что это сделал именно он?       В любом случае, если того это так радовало, нужно было не забывать такое делать. Довольный Ковальски был уступчивым и ласковым, и ему чертовски нравилось делать того довольным.       Едва примерившись, Рико разочарованно застонал: пальцы-то у него между ягодицами Ковальски влезли, но он, увлечённый мягким упругим давлением на них и, соответственно, тут же мысленно примерившийся сунуться туда членом, не подумал о том, что член-то у него был куда толще пальцев. Следом он поймал взгляд уже отдышавшегося Ковальски, почти скучающе подпёршего ладонью голову и наблюдавшего за ним из-за плеча, и расстроенно поджал губы. Альтернативы ему не предложили... придётся соображать самому.       Опустив взгляд ниже, Рико, нашедший эту самую альтернативу, накапал из тюбика Ковальски на бёдра около самых ягодиц и коротким жестом размазал, предвкушающе облизнувшись. А потом, придержав того за оба бедра, скользнул между ними членом, довольно зажмурившись.       – Ты собрался меня всего в смазке вымазать? – с едва уловимой игривой ноткой поинтересовался Ковальски, и у него стиснуло от этого всё в паху, да так, что в глазах слегка потемнело.       – Зачем провоцируешь? – рычаще выдохнул он, найдя взглядом глаза Ковальски.       – А что, нельзя?       Фыркнув, Рико пристроился поудобнее и наклонился, подсовывая под того руку; под носом у него оказалось место чуть ниже загривка Ковальски, и он, недолго думая, несильно укусил того: покусать Ковальски после откровенной провокации хотелось, но не хотелось делать больно. Следом ему снова вспомнилась фраза насчёт вымазать всего Ковальски, и он, недолго думая, отобрал у Ковальски подушку, подсунул её тому под живот и ещё раз нащупал тюбик со смазкой.       – Рико?       Он плеснул смазки себе на ладонь, прежде чем снова сунуть последнюю под Ковальски, и последний сдавленно зашипел.       – Я же шутил...       Усмехнувшись, Рико прильнул к нему и снова взялся покусывать, наглаживая член Ковальски, теперь так и норовивший выскользнуть из ладони. Он приблизительно понимал, что тот сейчас чувствовал: его собственный член сейчас тоже скользил между бёдер Ковальски...       До него только сейчас дошло, что последний, поудобнее упёршийся под собой ладонью, стискивал бёдра сам, раз он, занятый членом Ковальски, теперь не мог этого сделать, и от осознания этого у него пошла кругом голова от возбуждения. Следом тот поймал другой рукой головку его члена с другой стороны, и в следующее движение головка ткнулась в подставленные подушечки пальцев, отчего Рико рычаще застонал, разрываясь между желаниями ускорить темп и побыть в ловких пальцах Ковальски ещё. Он ни капельки не лукавил, называя того замечательным – ведь замечательный же...       Оргазм оставил его с двойственным впечатлением: очень хорошо, но слишком быстро; он не отказался бы растянуть это время вдвое. А вот Ковальски продержался дольше, и ему было почти завидно, пока он, крепко обняв того, планомерно доводил до пика удовольствия. Ковальски любил растягивать, как-то держаться (Рико пока не понял, как, но рассчитывал выведать), чтобы всё это продлить, и порой он жалел, что пока что нельзя было устроиться между этих вот шикарных длинных бёдер и хорошенько поиграть с тем, долго-долго катая на языке. Наверное, Ковальски бы оценил... неизвестно только, пришлось ли бы такое ему самому по вкусу, если отбросить сугубо моральную составляющую (естественно, он любил делать Ковальски приятно), но на этот случай могла послужить резинка, от которой чистоплотный Ковальски нос не воротил. Может быть, ещё через месяцок, когда впечатления и воспоминания от того случая начнут немного растушёвываться, тот окончательно придёт в норму, и можно будет попробовать такое провернуть.       Чуть позже, когда они просто лежали в обнимку, предусмотрительно набросив сверху одеяло (никто не прекратил заваливаться в лабораторию без стука; не отучило даже предусмотрительно вынесенное предостережение), а Ковальски раздумывал над поведением Рико, только что заботливо обтиравшего его полотенцем, Рико тихо спросил:       – Тебе лучше?       – А ты что-то хочешь?       – Хочу, чтобы тебе стало лучше. Без... м-м... бескорыстно.       – В самом деле? – искренне изумился Ковальски.       Рико погладил его по волосам, пропуская немного отросшие пряди между пальцами. Что-то внутри него до сих пор щекоталось, даже несмотря на то, что он уже получил доступ к Ковальски, и ему от этого хотелось ластиться, обниматься и выглаживать того везде, где только можно дотянуться.       – Ну, что ты такой печальный становишься? – спросил вдруг Ковальски. – Уже не в первый раз. Будто ты получил не то, на что рассчитывал. Извини уж, но что есть – то есть...       Рико отрицательно покачал головой. Ковальски, как порой бывало, неверно разобрал чужое выражение лица... хотя что-то отчасти похожее на печаль там, быть может, и можно было разглядеть.       Он уже не страдал от того, что до Ковальски невозможно было дотянуться, и собственные проблемы, уже перешедшие в разряд воспоминаний, немного потухли, отчего сейчас казалось, что Ковальски прежде было не в пример сложнее, чем ему. И ему было стыдно за то, что он выделывался раньше, пока Ковальски, стиснув зубы, работал с ним, со второй его личностью, да ещё и с самим собой. И как только крышей не поехал...       Все эти мысли наверняка были написаны у него на лице, вот только Ковальски был скверным чтецом, а очки для таких людей ещё не изобрели. Хотя, быть может, и хорошо, что не изобрели – иначе бы тот придумал бы себе ещё что-нибудь, за что смог бы себя обвинить; он догадывался, что Ковальски и так первым делом решил, что что-то в нём недосмотрел, когда они работали в первый раз.       Ну, может быть, он и был немного печальным. Ему хотелось сказать что-нибудь о том, что он чувствовал именно к Ковальски, но он опасался, что тому будет некомфортно: да, может, Ковальски и было с ним хорошо чисто на уровне постели, но вряд ли тот оттаял в достаточной мере, чтобы хотя бы солгать об ответных чувствах, не то что начать что-то к нему испытывать на самом деле.       Что ж, Ковальски был с ним терпелив, и он будет. Главное, что Ковальски его целовал – сам целовал, без просьбы (может, просьбу тот и умел разобрать; у него наверняка чуть ли не на лбу это желание было написано), и это вселяло в него определённую надежду, потому что людей, к которым совсем ничего не испытывают, так, наверное, не целуют.       Немного приподнявшись, Ковальски действительно поцеловал его, тягуче и сладко, и он непроизвольно вздохнул, крепче прижав того к себе и почти по инерции начав подумывать о том, чтобы поканючить у того какой-нибудь десерт, которые он теперь жутко любил из-за ощущения схожей сладости. Из-за последней внутри у него уже некоторое время теплилась надежда на то, что всё будет хорошо, которой ничего не мешало и, похоже, больше и не помешает.

Конец