I.
Кресло слишком большое для Лионеля, свет камина и нескольких свечей толком не разгоняют тени, а время достаточно позднее, чтобы взрослые выставили его из комнаты. Поэтому Лионель старательно не шевелится, устроив подбородок на ноющее от ушиба колено, подтянутое к груди. Ожидать, что отец его просто не заметит, очень глупо, кабинет не так уж велик. — Не хочешь пойти к брату и Рокэ? — ладонь ложится на голову, легко взлохмачивает волосы. Лионель недовольно уворачивается от неё. Он не хочет. Конечно, осознание, что Эмиль занят разговорами с кем-то, совершенно забыв про него, царапает. Но Лионель и сам увлечён в этот вечер далеко не Эмилем. — Пусть останется, если хочет, — Алваро не пытается снисходительно ерошить, но садится в кресло напротив, склоняется к забытой на столике игре и небрежно сдвигает по доске чёрную шахматную фигурку. — Я не собираюсь сегодня обсуждать с тобой ничего, что нельзя было бы сказать в присутствии мальчика. А Рокэ ещё успеет им обоим надоесть, он это умеет. — Вы не хотите начать с начала? — Лионель готов благодарить слабенькое освещение за то, что никто не разглядит, как он бледнеет от волнения. — Не нужно, буду играть тем, что есть, — отмахивается Алваро. Партию затевал Эмиль, как всегда, бестолково. Обычно он начинает следить за игрой только с середины, когда понимает, что уже сдаёт позиции. Так что у Ли выигрышное положение. Фигурки на доске деревянные, тёплые и шершавые, белые держат ровный строй, чёрные слегка прорежены на флангах. — Значит, Рокэ все-таки сам согласился приехать в Талиг? — отец тоже садится в кресло, но чуть дальше от них, вытягивает ноги, обутые в сапоги, к камину. — Загнал бы коня, если бы это имело смысл и в Лаик принимали в любое время года, — Алваро улыбается, и Лионель чувствует, как мурашки ползут по спине. Ему не страшно, но руки дрожат, когда он тянется к фигурке. — Мы тоже когда-то мечтали поскорее попасть туда. — Попасть или выпуститься и начать службу? — Для начала попасть, этого тоже удостаивался не каждый... Лионель делает ход изящным конём цвета слоновой кости. Комбинация проста, но с Эмилем бы сработала. Алваро поднимает на него взгляд, и Лионель уже знает, что его разгадали. — Что ж, наши дети могут не переживать хотя бы об этом. — Я попросил бы тебя взять одного из мальчишек в оруженосцы, если бы ты так упорно не собирался выйти в отставку, — в голосе отца слышна улыбка. Лионель не видит её, слепо уставившись на доску, но ощущает. Это про них с Эмилем? Одному из них можно будет стать оруженосцем маршала? — Я слишком стар, чтобы уделить им столько внимания, сколько требуется. Настало время нового поколения, Арно... Очень надеюсь все-таки уговорить Ноймаринена. — Хороший выбор... Хороший военный. Но я понимаю, я бы тоже отказал тебе на его месте... —Достаточно хороший, чтобы никто не посмел сказать, что мальчишку продвигают, выслуживаясь передо мной. Рудольф как никто выше этих подозрений, все знают его непростой характер. Но у меня есть ещё почти год, чтобы он успел отойти и передумать... С другой стороны, возможно, Рокэ впечатлит кого-то ещё, по меньшей мере, он хорош в фехтовании, хотя недостаточно прилежен, чтобы заниматься учёбой всерьёз. — Я выпускался четвёртым и был просто убит тем, что уступил в фехтовании... — Ерунда. Никто не учится фехтовать за полгода. Можно немного отшлифовать умения, благо, из противников — сразу десяток твоих соучеников. Но в итоге все равно каждый только выдерживает тот уровень, который успел получить дома. — Это несправедливо, — вмешиваться в разговор взрослых невежливо, но Лионель раньше не задумывался о Лаик в таком смысле. Ему не жаль тех несчастных, что плохо обучены фехтованию, но ощущение неустроенности и промаха заставляет поморщиться. Вопросительный взгляд отца, кажется, все же забывшего о его присутствии, заставляет продолжить: — Получается, что нет смысла стараться, успех уже предопределен тем, из какой кто происходит семьи... — В какой-то мере это действительно так, — мягко одергивает его отец. — Ты смотришь на один ход вперёд и не видишь перспективы, — непонятно кому из них возражает Алваро. Тонкие пальцы поднимают с доски фигурку, белую, Лионелеву, дают время понять. Лионель хмурится — он не сделал ничего, что позволяло бы вывести из игры его фигуру. Её и не выводят, Алваро возвращает её ровно туда, откуда Ли только что её сдвинул. Отменить уже сделанный ход против правил, но Первый маршал может нарушать правила. — Лаик — это только Лаик. Выйти оттуда вторым, четвёртым, пятым — не имеет значения. Тем более в наше время успехи учеников не определяют того, удастся ли им добиться внимания монсеньора. — Имеет значение, если ты становишься первым, — возражает Лионель. Дыхание перехватывает от собственной наглости. Он видит, где ошибся с предыдущим ходом, позволяет дать себе второй шанс и делает совершенно другой выпад. Алваро согласно кивает, спокойно глядя на доску. — В этом случае — пожалуй. Но даже тогда стать первым в Лаик ещё не означает стать первым во всём. — Как и не стать первым в Лаик ещё не означает в чём-то проиграть, — примирительно добавляет отец. — Я это в своё время понял, и вы с Эмилем тоже однажды увидите… И те, кто заканчивал не в первой десятке, в итоге делали неплохие карьеры. — Планируете выставлять ультиматум, юноша, или ещё не успели его обдумать? — Алваро улыбается. У него длинные волосы, рассыпавшиеся по плечам, совсем чёрные в тусклом вечернем свете. И тёмные глаза, Лионель не может разглядеть в них тёплого карего, только чёрную бездну. — Шах и мат, — объявляет он шёпотом. Губы сохнут так, словно готовы потрескаться до крови при малейшем движении. — Хорошо, — безо всякого удивления одобряет Алваро. Он знал ещё несколько минут назад. Видел, как это будет. Лионель чувствует себя маленьким и глупым. Разочаровавшим, несмотря на то, что его похвалили. Он не догадался сам, его пришлось подталкивать к правильному ходу. — Не стоит расстройства, юноша, это всего лишь вопрос опыта. Возраста, если так будет понятнее, — снова насмешливо улыбается ему Алваро. Мягким движением сметает с доски оставшиеся фигуры, но это не жест раздражения. Он сразу же возвращает несколько обратно на игровое поле. Задачка? Не объяснив ничего, он встаёт и отходит к креслу отца, разливает по кубкам вино. Лионелю кажется, что теперь-то о нём действительно забыли, но когда он делает несколько ходов, тёмный внимательный взгляд вновь оценивает его. Решение удостаивается снисходительного кивка.***
У Рокэ такие же, как у отца, длинные тёмные волосы, волной мечущиеся по плечам, когда он слишком резко уклоняется от выпада. Стянуть их лентой он не утруждается, видимо, не находя Эмиля достаточно серьёзным противником для такой подготовки. Лионелю приходится с неудовольствием признать, что он прав. Эмиль уступает Рокэ в фехтовании, хотя не придаёт этому никакого значения, продолжая напирать. Это ничего не значит. Рокэ старше на несколько лет. Даже в Лаик им не придётся быть вместе. — Ли! — радостный выкрик ударяет в спину, не позволив молча уйти. Лионель медлит пару секунд, выбирая, обернуться или сбежать. Бежать некуда, Рокэ Алва здесь теперь почти везде. Приходится обернуться. Рокэ склоняется к Эмилю, тёмные тяжёлые кудри почти касаются чужой щеки. Синие глаза рассматривают Лионеля удивлённо, но не враждебно. Не высокомерно. Тёмные глаза Эмиля в точности повторяют это выражение: почему ты не хочешь присоединиться к нашей игре, ведь мы не сделали ничего дурного? Если бы Рокэ попытался быть с ними пренебрежительным... О, на этот случай у Ли заготовлена целая стратегия. Но младший Алва оказывается таким... обычным. Что даже всерьёз ревновать к нему Эмиля нет смысла. — Я не люблю фехтование, — без особого вызова, но достаточно бестактно осведомляет Лионель обоих. Алва задумчиво жмурится, не сказав в ответ ничего издевательского. — Не будь таким скучным, — вместо него возмущённым тоном отвечает Эмиль. Приходится покорно принять из его рук шпагу. — Хотите получить какую-то фору? — вежливо уточняет Алва. — Хочу быстрее с этим закончить, — Лионель делает первый выпад предупреждающим, позволяя противнику понять, что бой начался. Но мог бы сделать и полноценным, Алва все равно уклонился бы, он оказывается быстрым как кошка. Это ожидаемо. Не то чтоб Лионель успел составить себе полное представление о противнике, пока наблюдал со стороны, но догадаться, что сына Первого маршала будут натаскивать в фехтовании до безупречности, — несложно. Впрочем, кроме муштры, есть ещё и природный талант. Мягкая грация, уверенность, ощущение собственного тела — всë это у Алвы, безусловно, есть. И он старше. Лионель способен признать собственное несовершенство, если для него есть объективные причины. Когда ему исполнится семнадцать, он будет не худшим фехтовальщиком, чем Рокэ. Сегодня же с ним мягко играют. Словно кошка подталкивает лапой зажатую в угол мышь, не выпуская когтей. Противник не издевается открыто, не подначивает улыбкой, но оба они понимают, кто сильнее, Алва — спокойный в своём превосходстве, и Лионель — спокойный в холодном осознании невозможности победить. Маршал Алваро сказал, что есть победы, которые не несут никакого смысла. Быть первым здесь, на этой площадке, то же самое, что быть первым в Лаик — иллюзорная победа, не дающая ничего. — Вы искуснее меня в фехтовании, маркиз, — Лионель отражает чужой выпад и опускает оружие, шагнув назад. — Думаю, больше мы ничего сегодня не выясним, а я действительно не люблю упражняться со шпагой. Отстраняться было излишне, Рокэ и правда до невозможного быстро откликается на каждое его движение и сам опускает шпагу раньше, чем Лионель начинает говорить. Благодарит изящным поклоном, прядь волос выбивается из-за уха, падает на лицо. Он похож и не похож. Он должен когда-то в едва обозримом будущем стать таким же великим человеком, как его отец. Но восхищаться им будет кто-то иной, уже не Лионель. — Ты изменил бы своё решение, будь на моём месте мой отец? — глупо было надеяться, что удар не будет нанесён, но Лионель вздрагивает от неожиданности. Эмиль хмурится, не понимая, что происходит между ними. — Безусловно. Ведь ваш отец умеет учить, а не только любоваться собой, — Лионель тоже отвешивает вежливый поклон и скрывается в доме, запоздало понимая, что унес с собой оружие. Значит, сегодня этим двоим придётся найти другое развлечение.***
— А теперь объясни, почему ты на него набросился? — Эмиль начинает говорить, ещё не оказавшись в комнате целиком, поэтому нотация выходит не очень внушительной. Тяжело посопев, он перекидывает через подоконник босые ноги и спрыгивает на пол. — А я набросился? — холодно уточняет Ли, откладывая книгу на свободную половину постели. Впрочем, от этого решения быстро приходится отказаться, переселить книгу на столик и сдвинуться в сторону самому, давая место Эмилю. Он тут же оттягивает на себя одеяло, с недовольным поскуливанием сворачивается под ним в клубок. — Если хочешь знать, он не сказал о тебе ничего плохого, — одеяло сосредоточенно трясется. Лионель машинально пристраивает руку на светлую макушку, гладит мягкие пряди волос. — Я о нём тоже. — Неправда, Ли. Что с тобой стряслось? Ты и от меня тоже который день бегаешь. — Ниче... — Не смей врать. Я лез к тебе по холоду не за этим. Из-под одеяла показывается нос, а затем весь Эмиль. — Если собираешься остаться, закрой окно, — указывает Лионель. — И попытайся поговорить со мной о чём-то, кроме него. Он действительно... утомляет.***
На смену быстро облетевшим алым макам приходят тёмно-фиолетовые ирисы с сочными, водянистыми стеблями. Лионель привыкает к Рокэ. К мягким вопросительным взглядам, которые легко не замечать. К его разговорам с Арлеттой и Эмилем. Ревность — довольно бессмысленное чувство, и Лионель в любом случае не стал бы делать ничего, чтобы отобрать у Рокэ хоть часть внимания своих родных. Алваро больше не приезжает, он отправился на границу с Гаунау. Отец и Рокэ иногда получают от него письма, очень короткие, в основном содержащие только просьбы и распоряжения. Рокэ возмущённо фыркает и досадливо кусает губы, когда думает, что за ним не наблюдают. Почему-то это лучше всего примиряет Лионеля с его присутствием. У всех есть свои секреты и поводы для огорчений, Рокэ Алва такой же человек, как все остальные. — Линарцы чаще всего уступают морискам, — чужое появление за спиной Лионель умудряется пропустить. Эмиль внезапно подхватил простуду, искупавшись в пруду, прогулка отменилась, и Лионель пришёл просто побыть со скучающими лошадьми. Следовало учесть и скучающего Рокэ. — Но эта красавица смогла бы потягаться с лучшими, — Рокэ останавливается рядом, правда, все-таки не задевая плечом, и осторожно гладит кобылу по изящной шее. Лионель не позволяет себе глупого «Я выбирал её сам», вовремя прикусив язык, и молча протягивает Алве яблоко. Тот принимает, не кокетничая. Лошадь возмущённо переступает ногами — люди должны угощать яблоками её, а не друг друга. — Конечно, для тебя, — усмехается её молчаливому негодованию Рокэ и протягивает яблоко на раскрытой ладони. Тихий довольный хруст звучит умиротворяюще. Рокэ пытается погладить кобылку по мягкой розоватой морде, она фыркает на руку, обдавая горячим воздухом. В дальнем стойле беспокойно шумит собственный конь Алвы. — Так у тебя мориск? — Лионель и сам отлично знает, что мориск, но говорить больше особенно не о чем. — Угу, — мягко соглашается Рокэ. — Прокатимся вдвоём? Без Эмиля? Лошади застоялись и явно скучают. Почему-то Лионель соглашается.***
— Ладно. Он обогнал меня, — признаёт Рокэ. — Но только потому, что я не знаю этих лесов и пожалел коня. Одна кроличья нора, знаете ли, и... — Не выкручивайся, — Эмиль громко хохочет, запрокинув голову, но морщится и подтягивает к себе кубок с лечебным питьём. — Нет, у него правда отличный конь, я бы тоже его пожалел, — Лионель удерживается от желания уложить голову на плечо брата. Не при чужих. — Коня, — уточняет он с улыбкой. — Но не соперника, — Алва тоже неожиданно легко смеётся и салютует ему своим кубком. — Я обязан буду отомстить. — Кошки закатные, подождите хотя бы, пока я вылечусь, я хочу поучаствовать или, по меньшей мере, посмотреть. — Повторим перед моим отъездом, у меня как раз будет время изучить местность. Он и правда собирается вскоре уехать. В Лаик.***
Окно почти всегда не заперто, только притворено, чтобы ночная прохлада не заполняла комнату. Эмиль мог бы тихо прокрасться по коридору и зайти через дверь, но тогда теряется весь интерес тайных ночных бдений. Нервный шорох и громыхание карниза Лионель улавливает раньше, чем окно распахивается. Он ещё даёт себе время дорисовать итоговые штрихи к рисунку, а потом поднимает взгляд. Рокэ сидит на подоконнике, вытянув перед собой босые ноги. — Когда я смотрел на твоего брата, то казалось, что сделать это легче. — Какого... Какие кошки тебя принесли?! Разучился пользоваться дверьми?! — собственного внезапного возмущения Лионель не смог бы объяснить и себе. Он ещё одет и не собирался спать. На рисунке, который Алва цепко подхватывает, изображена Арлетта в новом бархатном платье. Ли не удалось передать текстуру ткани, так что рисунок стоит отправить в камин, но смущаться тут нечему. Тем не менее присутствие Рокэ его смущает. — Мне показалось, это будет забавно. — Рокэ с озадаченным лицом зажимает зубами нижнюю губу. — Видимо, показалось. Ладно, неважно. Я просто хотел сделать подарок. Листок с рисунком аккуратно ложится на одеяло. Затем, вытащив из-за пазухи, Рокэ устраивает рядом небольшую, но пухлую книгу. — Подарок, — ещё раз озвучивает он. — За все тревоги, которые я доставил. Не то чтоб она была очень интересной, но у меня здесь не так много вещей, которыми я могу распоряжаться как своими. Лионель не сразу находится с ответом. Рокэ пожимает плечами, не пытаясь улыбнуться. — Не возражаешь, если я выйду все-таки через дверь? Лионель кивает, машинально взяв в руки книгу. — Алва, — окликает он, когда дверь уже захлопывается. — Рокэ? Очевидно, что Рокэ Алва не подслушивает под дверями и не дожидается, когда его вернут. Лионель с непонятным раздражением закрывает окно на задвижку.***
Книга оказывается довольно старым списком с рукописи святого Адриана, тогда ещё Чезаре Марикьяре. Страницы тонкие и пожелтевшие, Лионель листает их с затаенным удовольствием. Слишком дорогой подарок — даже для Алвы. Лионель обещает себе, что утром вернёт её, но пока что засиживается почти до рассвета и засыпает, поглаживая пальцем тёплую кожаную обложку, инкрустированную... сталью? Ведь не серебром же? Когда он просыпается утром, пропустив завтрак, Рокэ уже нет, он давно на пути в Лаик.***
Время летит быстро, стирая из памяти и Рокэ, и наставления Алваро. Константой остаётся только Эмиль, который всë время рядом — живой, тёплый, непрерывно болтающий. Они поступают в Лаик вместе, и только в эти дни Лионель почему-то вспоминает Рокэ. Как он уезжал, как держался в седле? Кто сопровождал его? Жаль, что не удалось увидеть. Каково ему было в первые дни? Лионелю проще — их двое, всегда двое. Им нет необходимости искать чьей-то дружбы. Впрочем, и с этим тоже складывается хорошо — ему симпатизируют, с ним охотно разговаривают и предлагают дружбу, он без больших усилий становится лучшим в своём выпуске. Книга тоже забывается, надёжно запертая дома в столе. Остаются уроки фехтования и те несколько приёмов, которые Лионель позаимствовал у Рокэ. После выпуска он, вероятнее всего, останется в Талиге. Лионель не особенно рад этому, но и не расстроен. Кажется, его спокойствие могло бы пошатнуться, если бы Первый маршал пожелал выбрать оруженосца из их выпуска. Но Алваро не берёт больше оруженосцев, Лионель заранее задаёт отцу вопрос напрямую и получает честный ответ. В Фабианов день его сердце пропускает один удар, а потом самообладание возвращается. Всë идёт своим чередом. Не обязательно быть первым, но в Лаик он становится лучшим. Тёмные глаза Первого маршала скользят по нему коротко и оценивающе. Он не улыбается, не кивает приветственно, не делает ничего за рамками традиционного церемониала. Но Лионель удерживает взгляд дольше необходимого. «Я все равно стал первым», — мысленно произносит он, а потом уходит в сторону. Это всего лишь упрямство, но ещё не победа.***
Они возвращаются домой всего на несколько дней. Крошечный отголосок детства между Лаик и службой. Детства, которое он собирается окончательно похоронить. Только нужно ли? Бусы из ягод рябины, нанизанных на толстую шёлковую нить, лежат в шкатулке, словно какая-то ценность. Лионель не смог бы и сам себе объяснить, зачем хранит их. Девушка была безымянно хороша, как лесная нимфа в постановке Дидериха, молчаливая, улыбающаяся ему дикой улыбкой, обнажающей мелкие клычки. Миниатюрная, едва ли выше его плеча, она с вызовом задирала подбородок, глядя снизу вверх. Он ничего не спрашивал. Этот вечер был спектаклем-сказкой, разыгравшимся под открытым, залитым лунным светом небом. Он только протянул ей цветок, пронзительно пахнущую нелепо-разлапистую садовую розу, тоже слишком театральную. Она отказалась, небрежно оттолкнув в сторону и цветок, и его руку, и внезапно оказавшись совсем близко. У неё были удивлённые голубые глаза, светлые, как ключевая вода, широко распахнутые. А потом крепко зажмуренные, когда он вжимал её спиной в мягкую траву и раскинутый на земле собственный плащ. Девушка-нимфа вплетала ему в волосы какие-то полевые цветы, тоже нежно-голубые и горькие — их так и не удалось вычесать пальцами по дороге домой. Он так и предстал перед почему-то ещё (или уже?) не спящей Арлеттой — залитый рассветным солнцем, растрепанный, роняющий на пол подсохшие травинки, разве что нитку рябиновых ягод успел зажать в кулаке и спрятать в рукав. Брови Арлетты на долю секунды удивлённо взлетели, но никакого разговора так и не случилось. «Извольте вместе с братом не опаздывать к завтраку, его подадут через полчаса», — попросила она. И отвернулась раньше, чем он успел вежливо поклониться. Эмиль спал. Один и в собственной постели. Не просыпаясь толком, закинул на улегшегося рядом Лионеля руку, вызывающе голую до плеча, до линии скрывающего тело одеяла. Лионель придвинулся ближе в эти бездумные объятия, надеясь, что пахнет больше сырой травой и клевером, а не тем, что произошло ночью. Опередить Эмиля, понятия не имеющего ни о каком соревновании, ему все-таки удалось. Быть первым оказалось бессмысленно и скучно. Во всех смыслах. Конечно, они опоздали к завтраку, хотя по распоряжению Арлетты его подали позже обычного. …А сейчас… — Чей это подарок? — Эмиль подходит сзади, с любопытством укладывает подбородок на плечо, не пытаясь забрать из рук нитку с ягодами рябины. Высохшие, они теперь не похожие на тяжёлые рыжие бусы. Между сморщившихся ягод пустыми окошками тянется нить. — Мой, — все ещё не решившись окончательно, коротко отвечает Лионель. Брат насмешливо фыркает в шею горячим дыханием. — Я и сам вижу, что на бриллианты Арлетты не похоже. Что стряслось? Лионель молча оборачивается к нему, покачивая на указательном пальце спутавшуюся нить. — Так ты все-таки... — наконец понимает Эмиль. — Ещё до Лаик. Лицо Эмиля не озаряется завистью, только мягким удивлением, а потом насмешливой улыбкой. Но и она тоже быстро угасает. — Почему вспомнил теперь? Если бы влюбился, успел бы мне разболтать, значит, девчонка... — Нет. Девчонка — нет. Арлетте пока придётся обойтись без новых Савиньяков. Эмиль пожимает плечами, окончательно отчаявшись понять, с чем тогда связан приступ ностальгии. Самый увлекательный самообман — смотреть в его лицо, пытаясь увидеть в нём себя. Убедить себя, что улыбаешься так же, так же склоняешь голову к плечу, удивлённо вздёргиваешь светлые брови. Так же вызываешь желание любить себя — беззаветно, глупо, без каких бы то ни было условий. Всё это ложь. — Есть вопросы, которые задают только раз. И однажды сказав «да» или «нет», уже не повернешь обратно. Эмиль все ещё смотрит на него, не понимая. Но позволяет взять себя за руку. Нить с рябиновыми ягодами обхватывает запястье в три петли, теряясь в тонком кружеве. Какие глаза у мраморного оленя в саду, которому обычно накидывают на шею эти бусы, обещая недозволенное? Такие же изумленные? Лионель оставляет его, замершего, словно статуя, с поднятой закаменевшей рукой, и, не оборачиваясь, идёт в собственную спальню. Стены, зияющие пустотой от унесенных в восточную галерею картин, удваивают эхо его шагов. Или дело не в стенах. Конечно, Эмиль следует за ним. Можно соврать себе, что решение принял брат, что он мог отказаться, вышвырнуть высохшие ягоды, как прошлогодний мусор, запереть дверь, заседлать коня и исчезнуть. Только — нет. У Эмиля не было выбора. Выбирал Лионель и сделал так, как захотел. Так, как всегда. Руки Эмиля обхватывают его сзади, смыкаются на груди, словно связав любое движение. Губы касаются шеи поверх ворота рубашки, едва ощутимо сквозь распущенные волосы. — Запри дверь, — просит Лионель, вопреки словам успокаивающе укладывая свои пальцы на его, холодные и подрагивающие. — Да, — послушно соглашается Эмиль, едва ли вообще понимая его слова. «Да». Шкатулку из-под рябины нужно будет отдать Арно, чтобы больше не вспоминать ночь с запахом ранней осени и полевых цветов. И что-нибудь взять у Эмиля, чтобы запомнить сегодняшнюю.