II.
Лионелю почти девятнадцать. Слишком давно он не был во дворце сам по себе, не сопровождающим при монсеньоре. Никогда не был один, если честно, хотя визиты сюда с родителями не были слишком редкими. Иллюзорная свобода не пьянит, но заставляет искать себе новых занятий. И Лионель находит одно. Олень на гербе как символ погони. Только кто будет в этой игре жертвой, а кто загонщиком, Савиньяки всегда решали сами. Рокэ Алва, непривычно загорелый, очень худой, с собранными лентой тёмными волосами, кажется слабым отголоском того образа, который запомнился Ли. Он — жертвенный олень, которого Лионель избрал для охоты. Тем более что и собственное настроение Алвы отвечает этим намерениям: он отмахивается от любых разговоров, неприязненно улыбается слишком настойчивым собеседникам и совершенно игнорирует дам, жаждущих приглашения на танец. Лионель ловит его взгляд и салютует издали бокалом. Алва отвечает таким же движением и удивленной улыбкой. Не узнал? Не сразу отличил от Эмиля? Эмиль отправился в армию, многословно высказавшись про придворных шаркателей, к которым теперь принадлежит Лионель. Ехать за ним не было смысла: два Савиньяка на один полк — это откровенно слишком. Однажды их пути должны были разойтись, и лучше вот так, легко и насмешливо, чем стать обузой друг для друга. Без Эмиля... Нельзя сказать об этом ощущении «пусто», скорее жизнь стала гораздо более насыщенной событиями. Но обсудить их не с кем. Арлетта — совсем другое. Ей не высказать так запросто своих сомнений и недовольства. И не то чтоб Лионель хотел бы найти в лице Алвы нового собеседника, но... Он пересекает зал неторопливо, попутно отвешивая комплименты и отвечая на поклоны. От него тоже, как и от Рокэ, ждут чего-то — приглашения на танец, резкой скандальной выходки, чего угодно, о чем можно будет болтать. Он отстранённо удивляется — вроде бы настолько они разные, Рокэ Алва и Лионель Савиньяк, но одни и те же взгляды ласкают их с одинаковой жадностью. Не удалось заполучить одного — пусть будет другой. Эти взгляды словно лесная паутина, натянутая между ветвей, которая так и норовит мазнуть по лицу. Хочется смахнуть их с себя ладонью. Но Лионель продолжает неторопливо двигаться вперёд. Алва на пару секунд теряется в толпе, но затем возникает в узкой нише, полускрытой гобеленом. И исчезает за дверью. Ждёт его там кто-нибудь? Женщина или политика? Лионель останавливается, подхватывает со стола бокал. Быть причиной чужого неудовольствия не хочется, но не хочется и упускать «добычу». А инстинкты говорят, что в уединённом кабинете Алву все-таки ожидает не женщина. Если вообще кто-то ожидает. С таким, как у него сегодня, отстранённым лицом не идут на свидание с возлюбленной, даже если чувства уже едва-едва теплятся. Лионель выжидает. Достаточно, чтобы неизвестный друг присоединился к Рокэ, если бы того захотел. Но никого не интересует невзрачная дверь. Даже для маленького прелюбодеяния этот вечер ещё слишком трезв и чопорен. И Лионель решается идти по следу.***
«След» оказывается вполне неиллюзорным. Устроившийся на софе среди подушек Рокэ, сбросив колет, прикладывает к плечу потемневший от крови платок. На белой рубашке тоже расплывается пятно, пока не пугающе большое, но Лионель понимает, что случайно застал очень опасную минуту слабости. Его помощи не просили — ничьей вообще помощи. Но он собирается её навязать. — Не думаю, что на вас пытались покушаться здесь. Что тогда? Неудачная дуэль? — он встряхивает собственный платок, расправляя, и протягивает ткань на раскрытой ладони. Пару секунд кажется, что Рокэ просто ощерится на него острыми резцами, но потом что-то неуловимо меняется. Лионеля узнают и признают за своего. — Почему же неудачная, граф, мой противник больше не выпьет вина и не оскорбит ни одной женщины. А я здесь и... Пожалуй, оскорблять сегодня никого тоже не намерен, но... — Но и вино здешний распорядитель выбрал не из лучших, — подсказывает Лионель. — Покажите руку. — Вы стали недурно разбираться в медицине? Он огрызается, но отнимает пальцы от кровоточащего плеча. — Не стал, но знаю, что может сделать с человеком шпага в умелых руках. — Это царапина, — возражает Рокэ. — Будь я сегодня в чёрном, даже не придал бы значения. Но едва ли стоит пугать почтенную публику кровавыми пятнами на рукаве. Моя репутация и без того... — Рокэ, — Лионель отстраняется от него, понимая, что помочь и правда ничем не может. Рана пустяковая, опасная лишь тем, что продолжает кровоточить. — Вы в Талиге почти две недели, успели ввязаться в стычку, но не заехали к нам на ужин. — Это правда. Я поступил бестактно? — Алва отрывает взгляд от своего плеча и придирчиво, без улыбки, рассматривает Лионеля. Словно ищет подвох в небрежных интонациях светской беседы. — Это самый мягкий эпитет из тех, что употребила Арлетта. — Я должен принести ей свои извинения. — Пара букетов поможет искупить вину. Рокэ неожиданно легко улыбается, запрокинув голову. Но тут же недовольно встряхивается, словно от этого движения у него поплыло перед глазами. — Кажется, отец уже отметил моё присутствие, и свой сыновний долг я могу считать исполненным, — мягко тянет он, словно на ходу додумывая какую-то мысль или не приняв решения. — Тогда едем? Аделита великолепно накладывает швы, хотя нам и придётся её разбудить. — Хуан будет ревновать. Когда я болтаюсь в отцовской резиденции, штопать мои раны — его любимое развлечение. Впрочем... Едем. В дополнение к назревающим скандальным сплетням о том, что Савиньяк под руку утащил с праздника пьяного пошатывающегося Алву, они успевают стянуть со стола и чуть увядший букет для Арлетты.***
Любимое кресло появляется у Рокэ после третьего визита. Почему-то Лионель долго размышляет об этом, хотя сам Рокэ, кажется, не придаёт привычке ни малейшего значения и просто выбирает одно и то же место и садится в одну и ту же фривольную позу, уложив на колено раскрытую книгу. У Рокэ до Лаик с нынешним объективно нет никаких глубоких различий. Разве что внешне: он повзрослел, резче стали черты лица, уже не юноша, а молодой мужчина. В нём стал узнаваться Алваро, но нарисованный тонкой кистью и самой светлой краской. И все-таки что-то изменилось. Раньше он был словно неудобная задвижка окна или скрипящая половица — к этому привыкаешь, но каждый раз ощущаешь «сейчас, вот сейчас». Теперь он незаметно вплетается в жизнь этого дома, словно лёгкая тень на картине, изображающей летний пейзаж. Лионель пытается вспомнить, почему так сложно было в его присутствии говорить и дышать, но не вспоминается ничего. — Ты скучаешь по Эмилю, — безошибочно заключает Алва. Они переходят на «ты» в тот же вечер, когда Аделита лечит Рокэ плечо, а Лионель отдаёт ему одну из своих рубашек взамен испорченной. — Возможно, — соглашается Лионель, — но не льсти себе, что можешь его заменить. Столько болтать тебе не по силам. Ревность? Неужели дело было только в ревности? Чужой, роскошно красивый, взрослый — Алва отнимал внимание Эмиля. А стоило исключить из уравнения брата, и бороться стало не за что. Нет. Слишком легко. Слишком многие отнимали у него внимание Эмиля и до, и после, слишком легковесно оно, чтобы долго удерживаться на одном предмете. — Я тоже хотел бы скучать, — Рокэ откладывает свою книгу и хмурит брови. — По Рубену или Карлосу. Больше по Рубену. Но помню слишком мало, чтобы выбрать какое-то воспоминание и ощущать тоску. — Вы не дружили? — Пожалуй, нет... Не думаю, что кому-то из них было со мной интересно. Хотя, впрочем, не помню и того, чтобы кто-то это показывал. Но меня бы тоже больше волновали девушки и корабли, чем младший брат, едва дотянувший ростом до садовой оградки. — А отец? Губы Рокэ искажает растерянная и как будто злая улыбка. — Я думаю, что скучаю по фок Варзов. Без его нотаций делать глупости в разы скучнее, я ехал в Талиг развлечься, а вместо этого совсем потерял вкус к скандалам. — Зато местные скандалисты к тебе ещё не потеряли вкуса. — Это правда, — теперь улыбка становится по-настоящему злой и острой. — Разве не повод прогуляться по городу? Вечером мы приглашены к одной очаровательной даме. Рокэ до Лаик — это Рокэ с острыми лопатками, небрежным хвостом волос и раздражающим Лионеля фехтованием. Рокэ сегодняшний начинается с белой Лионелевой рубашки, слегка широковатой ему в плечах. И продолжается желанием присвоить его, запереть на ключ в своей комнате, вынудив носить свою одежду, сидеть на краю своей постели, читать тщательно выбираемые Лионелем книги. Это всë ещё не ревность, но Лионель наблюдает за этим чувством с холодным вниманием естествоиспытателя.III.
Они с Эмилем получают Рокэ в своё распоряжение уже пьяным. Он никогда не признался бы сам, и, возможно, ещё и сейчас сможет уверенным шагом добраться до выделенной ему комнаты. Но Лионель знает этот растерянный злой смех, обрывающийся под конец, словно Рокэ моментально забыл, что его развеселило. Таким Рокэ пришел, таким говорил с отцом близнецов за запертой дверью. Лионель не опустился бы до подслушивания, но Рокэ не слишком стеснялся повышать тон. В отличие от Арно, из ответов которого не слышно было ни слова. В Рокэ, которого отправил к ним отец, есть что-то вызывающе сломанное. Словно он мог бы ещё сопротивляться, но слишком увлечён своим горем, и вместо попыток защититься провоцирует ударить сильнее. Хочет увидеть, кто ударит. Никто. Некому. Эмиль лежит рядом с ним на постели, оба совершенно одеты, но в воздухе ощущается атмосфера скандала. — Он даже не переписал завещание, — в очередной раз с удовольствием выговаривает Рокэ. Алваро отправился в Рассвет. Наверное, так, как и хотел. Впрочем, такие люди не мечтают о смерти и не строят о ней планов. Не то чтобы Лионель ощущал, что теряет что-то определённое. Уже даже не мальчишка, рассчитывающий стать адъютантом Первого маршала. Да и маршал давно не маршал. В последние годы он совсем отошёл от дел. Но чувство неотвратимости произошедшего, невозможности удержать внешний мир под контролем на секунду заставляет перестать дышать. У него не было ни одного вопроса, на который он не сможет ответить себе сам. И Рокэ потерял больше, было бы отвратительно по отношению к нему пытаться сказать, что тоже слишком остро ощущаешь эту потерю. — Он просто не успел, — Эмиль или пытается утешить, или всерьёз верит, что можно пренебрегать такими обязанностями. Впрочем, он бы мог, пожалуй. Рокэ фыркает и окидывает Эмиля скептическим взглядом. — Он просто не захотел. Всю жизнь делал только то, что хотел. Если не считать меня, я всë, конечно же, испортил... Алваро помнится Ли человеком, который едва ли находил время делать то, чего хотел бы. Но это лишняя мысль, которую не нужно озвучивать. Лионель, продолжая сидеть в кресле, обменивается с Эмилем взглядами, и пальцы Эмиля ловко отнимают у Рокэ пустой бокал до того, как тонкое стекло хрустнет в ладони. Бокалов не жаль. И Рокэ тоже не жаль. Привычный злой, резкий, решительный Рокэ Алва не заслуживает жалости. Просто не хочется видеть изрезанными тонкие подрагивающие пальцы. Наверное, Эмилю тоже, потому что руку он отпускать не торопится. Рокэ смотрит на них, сперва на одного, потом на другого, словно затравленное животное, наконец угадавшее охотников в толпе людей. Когда знаешь, кому показать клыки, то все становится проще. Но Лионель отрицательно качает головой. Они вовсе не собирались зажимать Рокэ в тиски. Они здесь просто для того, чтобы он не натворил чего-нибудь самоубийственного и глупого. Эмиль, все ещё не выпуская руки, подтягивает Рокэ к себе, пытается подмять, но в итоге сам оказывается распластанным на спине под чужим телом. Едва ли Рокэ хочет заниматься любовью, скорее сцепиться с кем-то, раздирая на куски, но Эмиля не так легко напугать. Они целуются — чёрное и белое, светлые короткие пряди, разметавшиеся по подушке, и тёмные длинные локоны, белые до прозрачности пальцы и ласковый золотой загар, влечение и попытка забыться. Еле слышно ойкает заглянувшая в комнату служанка, хлопает дверь. Арлетте доложат, и она будет недовольна. Не имеет значения. Лионель встаёт из кресла, приближается и садится на край кровати. Рокэ вскидывает на него настороженный взгляд. Эмиль просто выглядит потерянным и мягким, забывшимся. Длинный локон тёмных волос так легко обвивает палец — гладкий, тяжёлый, шёлковый. Можно было потерять свою иллюзорную привязанность к Алваро. Но Рокэ — живого, настоящего — потерять нельзя. — Закройтесь на замок, я пойду побуду с отцом, — произносит Лионель. Не обращая внимания на вопросительное недоумение, уходит, плотно прикрыв за собой дверь. Хотя едва ли кто-нибудь ещё сегодня будет ломиться в комнату. — Ли? — отец почему-то различает их безошибочно и с одного мимолетного взгляда. Мама так и не научилась. — Рокэ в порядке? — Будет в порядке. Завтра. Или позже, — Лионель пожимает плечами, но голос звучит достаточно ровно, чтобы успокоить. — Он с Эмилем, пусть поговорят начистоту. — Хорошо, — отец стоит с бокалом вина над столом, где в беспорядке разложены бумаги. — Я зачем-то решил найти для Вольфганга карты десятилетней давности с выкладками Алваро по горным рельефам... Сам не знаю. Стоило сделать это сразу, как он получил должность, или совсем забыть. — Мне жаль, — прерывает его Лионель. Лучше сразу сказать самое важное, иначе можно утонуть в потоке ненужных слов. — Мне тоже, — легко забывает о картах отец. — Мне тоже, Ли. Хотя жалеть тут совершенно не о чем. — Вы были друзьями, — качает головой Лионель. — Всегда. С того самого момента, когда я чуть не вызвал его на дуэль. Этот кэналлийский выскочка, одна только манера держаться в седле чего стоила... Иди сюда... Отец обнимает его неловко, словно не представляет, как это сделать именно с ним, Лионелем. Лионель так же неловко позволяет это сделать, на секунду прижать к плечу, ласково встряхнуть. Затем выворачивается из рук и наливает себе вина. — Расскажи мне про карты. Или про выправку. Что-нибудь. Бокалы из алатского хрусталя мягко звякают друг о друга.IV.
— Если ты перестанешь притворяться, то я попробую предложить тебе воды. Или даже завтрак. Лионель закладывает пальцем недочитанную книгу. Ресницы Рокэ недовольно вздрагивают. Но потом поднимаются. — Что ты читаешь? — Справочник по традиционным видам оружия. Отобрал у Эмиля. — Как банально. Стало быть, я не умер, — заключает Рокэ и снова закрывает глаза. Лионель ловит себя на том, что задерживает дыхание на секунду, и снова начинает дышать только в такт с движением рёбер Рокэ. — Расскажешь мне, что произошло? — А мы-то все думали, что это ты очнешься и расскажешь... Книгу приходится отложить в сторону. Лионель не запомнил из неё ничего, по большей части всматриваясь в мертвенно-бледное лицо Алвы, а не в убористые строчки. — Эмильенна, — неожиданно произносит Рокэ, стремительно садясь. Соскальзывает с плеч одеяло, зато по ним щедро рассыпаются пряди спутанных волос. — Жива, — заверяет его Лионель. — Может быть, ненадолго. Назови мне имена, Росио. И все названные перестанут дышать раньше, чем ты встанешь с постели. — Кто раздевал меня? — Доктор. И мы с отцом. — И что же сказал доктор? — Что это не твоя кровь, — Лионель зажимает меж пальцев прядь тёмных волос, слипшуюся от бурой грязи. Алва брезгливо морщится, когда она оказывается у него перед носом. — Но Арлетте ты в таком виде не покажешься. Она со вчерашнего дня и так на грани того, чтобы слечь в постель. — Тогда можно мне вымыться? — Можно, если сам устоишь на ногах. Их имена, Рокэ. Покровы оказываются окончательно сброшены, Рокэ встаёт перед ним в полный рост. Лионель поспешно сам поднимается из кресла, готовый его подхватить. Но это не требуется. Тонкие пальцы машинально накручивают прядь грязных волос, беззвучно движутся губы. — У него был меч, Ли. Такой... Это глупо звучит, но... Ты знаешь... Совершенно гальтарский.***
Вода пахнет кровью. Даже аромат цветочного масла не перебивает этот запах. Лионелю казалось, что он притерпелся, пока помогал уложить Рокэ в постель и освобождал от одежды. А затем и провёл рядом с ним ночь, задремав в кресле. Но влажные волосы отмываются тяжело. Он медленно, с усилием вдыхает и продолжает терпеливо полоскать в воде очередную прядь. Затем набирает в ладонь воду и выливает её на покрытое мурашками плечо. Рокэ реагирует на это так равнодушно, словно прикасаются не к нему. — Больно? — на всякий случай переспрашивает Лионель. Короткое покачивание головы. — Холодно. — Я попрошу служанку принести ещё горячей воды. Рокэ... — Да? — настороженный косой взгляд из-под ресниц. — Когда мы с тобой последний раз... были близки? — Это было так плохо, что ты не запомнил? Два месяца назад, до... Неë. Эмильенны... Ты запоздало собрался начать ревновать? — Нет. Не собрался. Дай руку. Он ещё раз зачерпывает мутную воду, выливает её на плечо Рокэ, а потом тянет его ладонь, помогая нащупать широкую полосу шрама. — Такие раны не затягиваются за два месяца. И тем более за одну ночь. Что произошло в том доме, Рокэ?***
Его отстраняет от Рокэ мать. Противиться ей бесполезно и бессмысленно. Лионель делает шаг в сторону, позволяя Рокэ ответить на объятие. Рядом сразу оказывается Эмиль, вцепляется в плечо, укладывает ладонь на талию, пытаясь занять как можно меньше места в дверном проёме, чтобы не мешать служанке бегать туда-сюда с кофейником. «Эмильенна», — произносит Рокэ. Дальше Лионель не вслушивается, устало склонившись щекой к макушке Эмиля. — Арлетта держится, а отец чуть с ума не сошёл, — громким шёпотом докладывает ему брат. Хочется потереться скулой об его волосы. Да и в целом прижаться теснее. Это не похоть, а не находящее выхода нервное напряжение, требующее свернуться в клубок и защитить спину чьими-то горячим телом. Кажется, Эмиль чувствует что-то подобное, собственнически запустив пальцы под его пояс. Словно собираясь удержать от драки. Лионель бросает на него вопросительный взгляд, но Эмиль не замечает. Значит, совсем бездумное движение. Врач, похожий на испуганную взъерошенную галку, щупает руку Рокэ, выискивая пульс. — Я попрошу тебя остаться дома, — отец, воспользовавшись моментом, подходит к ним с Эмилем, оставив Рокэ с эскулапом и Арлеттой. — Что это значит? — Лионель окидывает отца неприязненным взглядом. Эмиль выразительно дёргает за пояс, показывая, что готовился держать его не зря. — Мы с Рокэ собираемся поговорить с Эмильенной, — терпеливо, но все ещё непонятно объясняет Арно. — Я еду с вами. — Нет. Ты сделаешь только хуже. — И чем же? — пятна румянца должны быть ощутимо видны, скулы горят. Это больше злость, чем стыд. Но и капля стыда — его отодвигают в сторону только потому, что он может ревновать Рокэ к... этой стерве? — Тем, что не контролируешь себя, — тяжёлая ладонь успокаивающе ложится ему на плечо. Следом за ней смыкаются на талии руки Эмиля. — Мы со всем разберёмся. Просто поверь мне, — у отца серьёзные, тёмные глаза. Он предлагает логичное перемирие, и Лионель, бросив взгляд в сторону Рокэ, отступает. Если Рокэ захочет его присутствия, то всегда может позвать. Но они с Эмилем остаются дома.***
Светлые пряди волос мягче и легче. Эмиль позволяет касаться себя — уютно сидит на полу, прижавшись плечом к колену Лионеля. Не сопротивляется даже тогда, когда Лионель начинает машинально переплетать волосы, прочёсывая их пальцами. — Я думаю снова обрезать их перед отъездом в Торку, — не оборачиваясь, произносит Эмиль. Пальцы вздрагивают. — Это подразумевает ревность к нему или любовь к Торке? — уточняет Лионель ровным голосом. Светлая волна волос рассыпается по плечам, Эмиль встряхивает головой. — Всего понемногу, — в голосе звучит слабая улыбка. — Но больше второе, если тебе так спокойнее. — Мне спокойнее, когда я знаю правду. — Ты знаешь правду, — Эмиль выворачивается из рук, поворачивается к нему лицом. Теперь он стоит на коленях, рассматривая брата цепким взглядом снизу вверх. — Я никому не дам встать между нами. — Рокэ не стоит между нами. Лионель склоняется к чужому лицу, кончиком пальца обрисовывает линию брови, заправляет за ухо выбившуюся прядь. Эмиль нетерпеливо отмахивается от него. — Я знаю. Я совсем про другое… Если вы не уследите друг за другом, мне придётся вернуться. — Напомни, кто из нас троих собрался в действующую армию?V.
Оружейник смотрит на них, близоруко или недовольно прищурясь. Скорее первое, хотя Лионель не исключает и второго, уж слишком долго Рокэ мучает его распросами. — Привезти оружие не хитро, прошу простить меня, если это утверждение покажется вам дерзким, но через город идут сотни торговцев. Но двуручный меч нужно уметь носить, я уже не говорю о том, чтобы владеть им. В наше время это не имеет особенного смысла, ведь обладатель даже не сможет принять участия в дуэли... Разговор выходит на третий виток, Алва раздражённо разбрасывает носком сапога сырой опил, которым устлан пол. — Я понял вас, понял. Но... Если вдруг такой человек объявится? Вы ведь догадаетесь, кому нужно отослать записку? — Безусловно, герцог. Они наконец выбираются на улицу, и Лионель с удовольствием вдыхает свежий воздух, пронизанный цветочным ароматом. — Ты ведь не надеялся всерьёз, что это будет так просто? — Не надеялся, — Алва хмурится, кусая губы, — но если он человек, должен же был кто-то его увидеть. Кто-нибудь, кроме меня? — Должен и увидел, — Лионель не пытается взять его под руку на публике, но случайно касается локтем. — И мы его найдём. Но на сегодня, возможно, достаточно? — Я похож на сумасшедшего, Ли? — Иногда — похож, но не сейчас, ты ведь это хотел узнать? — У нас... В роду, нет, не столько в роду, отец эти суеверия не терпел... У нас в герцогстве верят, что некоторые Алва сходят с ума, потому что... — Ты не сошёл с ума, Рокэ. Я тоже видел шрамы. И мы найдём объяснение. Может быть, не настолько рациональное, как мне бы хотелось, но найдём. — Хорошо, поехали. Со дня покушения проходит несколько недель, и желание уничтожить, стереть без следа Эмильенну и её сообщников затихает. Лионель не забыл и не собирается забывать. Но нельзя добить там, где Рокэ уже сказал своё слово и пощадил. Лионель теперь не забывает запереть дверь. Шрамы демонстрируются ему очень легко. Кажется, Рокэ нарочно скидывает рубашку, ожидая однажды услышать, что они исчезли. Но они на месте. Лионель мягко обводит пальцами тот, что под лопаткой, безмолвно отвечая на вопрос. Клинок должен был войти в сердце или совсем рядом. — Сделай вид, что тебе наскучило их рассматривать, — Рокэ резко оборачивается, руки ложатся на плечи Лионеля. — Легко, — соглашается Лионель. Шрамы, наверное, до какой-то степени портят идеальную красоту тела, но его мучает совсем иная мысль — как легко он мог потерять Рокэ. И может потерять в любой момент, потому что невозможно же постоянно быть рядом. — Пообещай, что не будешь искать его без меня, — Лионель стягивает через голову собственную рубашку. — Обещаю. Вообще-то в этом все равно нет смысла. Если бы он хотел какой-то... благодарности... то уже нашел бы меня сам. — Благодарности? Рокэ... Благодарности за... колдовство? Я бы на его месте не надеялся на то, что спасённый меня возблагодарит, а сбежал из города, пока не вздернули. — Нет, ему не пришлось бы бежать... Рокэ замирает, окунувшись в собственные мысли, и Лионель укладывает ладонь ему на грудь, касаясь кончиками пальцев ключицы. Контраст не такой уж большой. У Рокэ совсем светлая кожа. У Лионеля слабый столичный загар, золотистый, но не того насыщенного карамельного оттенка, чтобы противопоставить его чужой бледности. — А все-таки лучше бы ты еще раз показался лекарю, — заключает Лионель. — Тогда за недозволенную магию вздернут уже меня, я все равно не смогу объяснить, как залечены эти раны, — криво усмехается Алва. — Но если ты пытался выразить таким образом беспокойство о моем состоянии, то я вполне здоров и готов тебе это доказать. Сильные руки уверенно разворачивают Лионеля к кровати, подталкивают в спину, не позволяя обернуться. — Чего ты от меня хочешь? — Просто ложись. Я покажу тебе одну... Кое-что, чего не делают в Талиге. Повернуться и лечь на спину ему так и не позволяют, мягкая постель пружинит под коленями, а потом Рокэ резко дергает его за лодыжку, заставляя растянуться на животе. — Именно так, — неожиданно довольно заключает он, всё ещё не прижимаясь сзади. — Только приподнимись... Колени снова утопают в слишком мягкой постели, распущенные волосы падают на лицо, губы Рокэ касаются поясницы, а потом спускаются ниже. Лионель рефлекторно дергается уйти от прикосновения, но жесткие пальцы удерживают его за бедро. От этого ощущения почти-но-еще-не-грубости мягкое возбуждение спускается от груди к животу. — Будет хорошо, — обещает ему Рокэ. Лионель не спрашивает, откуда он знает.