Наследник

Вспоминать прошлое приятно, даже не самые счастливые моменты, но жить там вечно нельзя, как бы ни хотелось. Нана очнулась от своих воспоминаний, подошла к окну и выглянула во двор, приоткрыв штору. Окна библиотеки, где она сейчас находилась, выходили на плоскую открытую площадку с западной стороны гасиенды, ту, что располагалась за огромным боковым двором. Именно ее выбрали местом проведения праздника, решив, что пир на открытом воздухе должен снискать единодушное одобрение гостей. Здесь уже были расставлены по местам длинные разборные столы для угощения и сложены в аккуратные поленницы дрова: с наступлением темноты предполагалось зажечь гигантский праздничный костер. Некоторое время Нана рассеянно всматривалась в предпраздничные приготовления, изменившие привычную пустынность заднего двора, затем тихонько усмехнулась своим мыслям. Сегодняшняя ночь будет знаменательной, и не только потому, что ее сыну исполнилось семнадцать лет. — Мама! От неожиданности Нана вздрогнула. Рядом с ней стоял Том и смотрел так, будто уже давно пытался до нее докричаться. — Я не слышала, как ты вошел, Том… — неторопливо опуская штору, произнесла Нана. — Ты была где-то так далеко, — молодой человек смотрел на нее с тревогой. — Не так уж и далеко. Я смотрела, все ли готово к празднику, — ответила Нанауатцин, оглядывая придирчивым материнским взглядом фигуру сына. Том был одет в черный костюм мексиканского наездника и рубашку из тонкого белого шелка. На шее у молодого человека смелым цветовым пятном выделялся тщательно повязанный малиновый шарф, а подобранный точно в тон шарфу цветок красовался в лацкане куртки. Блестящие, черные как смоль волосы были аккуратно зачесаны назад, открывая высокий лоб. Черные глаза мерцали в тусклом свете, проникающем сквозь запахнутые шторы. Том всеми силами старался изобразить невозмутимость, но ему плохо удавалось скрыть нетерпение и интерес. — Я готов, мама. Ты можешь начинать свой рассказ. Но, я вижу, сама ты еще не переоделась. Зачем же торопила меня? — Я уже давно не трачу слишком много времени на такие вещи, Том, — ответила Нана, доставая волшебную палочку. Один взмах, и вместо домашнего наряда она оказалась одета в изумрудно-зеленое одеяние с золотой каймой, скрепленное на одном плече, как это некогда было принято у ацтеков. Красоту обнаженных гибких рук подчеркивали браслеты из золота и нефрита, сандалии на ногах были инкрустированы драгоценными камнями. — Сколько себя помню, мама, — восхищенно выдохнул Том, — Ты всегда одевалась на праздники, как ацтекская принцесса. — Которой я, пусть формально, но вообще-то и являюсь, — улыбнулась Нана. — Ну, а я, значит, ацтекский принц, да? — Только наполовину, Том. Ацтекский принц ты только по матери… Медальон с тобой? Том утвердительно кивнул. — Дай его мне. Молодой человек проворно расстегнул несколько пуговиц на рубашке и снял блестящий золотой диск. Украшение пролевитировало к Нане, и она осторожно провела пальцами по чеканному изображению. Опасаясь, что Нанауатцин снова уйдет в себя на неопределенное время, Том взволнованно спросил: — Так кто же был мой отец, мама? — Англичанин, — негромко ответила Нана, закрывая глаза и устало откидываясь на спинку кресла. Пальцы ее все еще сжимали золотую безделушку. — И это все, что ты мне скажешь? — голос Тома был страдальчески-растерянным, — Этого я ждал семнадцать лет? О, мама! Скажи хотя бы — он был колдуном? — Да, Том, он был колдуном, — продолжила женщина, — И, конечно же, это не единственное, что я тебе расскажу. Просто, даже после стольких лет мысленной подготовки к этому разговору, я не знаю, как сказать, что твой отец был очень известным колдуном. Не самым, но все же великим. Он совершил много поступков, оставил о себе такую память, что даже сейчас, через семнадцать лет после его гибели, в Англии, а может и во всей Европе, тебе совсем не будут рады, если узнают, что ты — его сын… Осторожно прикрыв за собой дверь библиотеки, Том на секунду прислонился к ней, сжимая в руке отданный матерью медальон. Ему казалось, что даже толстое дерево не в силах стать преградой серьезному горящему взгляду матери, которым она проводила его. Этот взор как бы говорил: «Я сверну тебе шею, если ты посмеешь осуждать своего отца!» Общая бледность на лице молодого человека только подчеркивалась лихорадочным румянцем. Чувствам, которые он сейчас испытывал, невозможно было подобрать название. «Смятение» и «ошеломление» являлись бледным намеком на то, что сейчас ощущал парень. По инерции Том вышел во двор. Рассеянным взглядом окинул он веселящуюся толпу и празднично накрытые столы. Традиционные гигантские ветчинные окорока, сочные ростбифы, индейки и утки, устрицы и креветки, копченая рыба, французский паштет и икра соседствовали с типично мексиканскими тортильями, тостадами, зеленой фасолью и фаршированными говядиной зелеными початками молодой кукурузы. Довершали великолепие стола пудинг, мороженое и свежие фрукты со сливками. Всему этому гости воздали должное, однако все сошлись на том, что мясо, зажаренное на открытом воздухе Магдаленой, было лучшим. Старая нянька, сияющая от удовольствия, принимала комплименты, вскидывая седую голову. В другое время Том был бы там, среди толпы, подходящей за добавкой, но сейчас у него не просто пропал аппетит, больше всего парню хотелось, чтобы он мог щелкнуть пальцами, и все бы гости тут же исчезли. Он так ждал этого дня, так ждал своего праздника, предвкушая похвалы, поздравления, угощение, подарки. А теперь он чуть ли не с отвращением смотрит на длинные, покрытые льняными скатертями столы, уставленные серебряными блюдами с разнообразной снедью, радующей глаз и дразнящей желудок. Том поспешно пересек двор, пресекая любые попытки задержать его, не в силах выдержать шум царящего в гасиенде веселья, виновником которого был он сам. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Очутившись в саду, парень сорвал с шеи душивший его шарф, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и почти побежал в сторону своего оазиса. Ему жизненно необходимо в одиночестве подумать над тем, что поведала ему мать. Точно очнувшись, Том остановился. Зачем бежать, если он теперь совершеннолетний и ему дозволяется аппарировать? Том никогда этому не учился, но чувствовал, что сможет. И он смог… Какое-то время Нана смотрела вслед ушедшему сыну, затем выглянула в окно. Несмотря на глубокую ночь, за стенами гасиенды слышались музыка и смех, сполохи костра расцветили потолок библиотеки в желто-красные оттенки. Веселье было в самом разгаре и, казалось, никого из гостей не волновало отсутствие виновника торжества. Нанауатцин это устраивало. Тома, по-видимому, тоже. Она видела, как сын торопливо проскочил среди гостей и скрылся из виду. Женщина могла представить, что творится сейчас в душе молодого человека. Увы, больше она ничем не могла повлиять на ситуацию. Дальше Тому предстояло все сделать самому, без чьей-либо помощи. Нана еще смотрела вслед вышедшему за пределы гасиенды сыну, когда услышала за спиной характерный хлопок аппарировавшего. — Итак, это свершилось, — раздался спокойный, чуть высокомерный голос. — А ты не хочешь сначала поздороваться, Люциус? — все еще глядя в окно, ответила женщина. — Здравствуй, Нана! Извини, но те несколько лет, что я провел в Азкабане, не прошли для меня бесследно. Я окончательно забыл, что такое вежливость. Нана обернулась под аккомпанемент тихого звона собственных браслетов и усмехнулась частому, но тайному гостю: — Достаточно вспомнить момент нашего знакомства, мистер Малфой, и убедишься, что вы никогда этого и не знали. — Ты совсем не изменилась, Нана. Даже Нагайна позавидовала бы твоему ядовитому зубу. Кстати, это правда, что сейчас она у тебя? — Да, что удивительно. Змея всегда меня недолюбливала, не исключено, что Нагайна ревновала меня к своему хозяину, но после его гибели она чудесным образом отыскала меня и осталась… Она стала совсем старой, обычно змеи столько не живут, и уже не так ядовита, как раньше. Первенство, действительно, за мной. Малфой пересек комнату и расположился на лежанке. Нана молча проводила глазами его по-прежнему подтянутую фигуру, облаченную в черный костюм. Взгляд ее задержался на знаменитой трости с набалдашником в виде змеиной головы, которую привычно сжимали аристократические пальцы. Мужчина мало изменился с момента их первой встречи, даже пребывание в магической тюрьме не оставило неизлечимых следов на его теле и в его душе, о чем Нана лично позаботилась. Люциус был в библиотеке Салливанов не впервые, но каждый раз Нана замечала его восхищенно-завистливый взгляд, которым он оглядывал комнату. Это действительно был настоящий антикварный рай. Помимо уникальной коллекции магических раритетов и шкафов выше человеческого роста, заполненных красиво переплетенными книгами, внимание привлекали маггловские бронзовые статуэтки из Древней Греции, Тибетский Будда, восседающий на лотосе, толедское и мавританское оружие с восхитительной гравировкой, инкрустированное золотом и бирюзой, фигурки из слоновой кости с Востока. Их беседы всегда начинались с продолжительного созерцания окружающей обстановки, так было и на этот раз. — Ты рассказала ему все? — наконец, выговорил мужчина. — Все, — откликнулась Нана, — Кроме одного. И ты не мог не догадываться, что так и будет. — Том Салливан поверил в то, что он — Том Риддл? — Еще нет, но скоро он это поймет. Дождись восхода. — Значит, парень никогда не узнает, что на самом деле он — Том Малфой? — протянул Люциус, прищурившись. Глаза Наны яростно сверкнули. Она подалась к гостю. — Он — Том Риддл, Люциус! Без дураков! Взор ее снова затуманился, когда Нанауатцин неторопливо опустилась в кресло и почти прошептала: — Я не зря старалась… Аппарировав из дома Темного Лорда, Нана не отправилась сразу в родительскую гасиенду. Захватив остатки галлюцинаторного зелья и Феликс Фелицис, она отправилась в Азкабан. Была вероятность, что по второму разу даже зелье удачи не поможет ей проникнуть в магическую тюрьму, но повод, подтолкнувший ее к повторному вторжению, был достаточно серьезен, чтобы попытаться. И опять ей повезло. На этот раз молодая ведьма-аврор умилилась симпатичной черной кошкой и взяла ее с собой с намерением приютить. Очутившись в заветном месте, Нана при первом удобном случае выскользнула в коридор и поспешила к камере Малфоя. Он уже не удивился ни ее облику, ни ее манипуляциям возле решетки и не скрывал радости от ее прихода. Однако его радость чуть померкла, когда Нана заявила с порога: — Лорд отправляет меня домой, в Техас. — Почему? — Не хочет, чтобы со мной случилось что-нибудь плохое. Боится, отвлекаясь на мою безопасность, пропустить удар по самому себе. Последнее время обстановка накаляется, спокойствием и не пахнет. Дома мне действительно будет лучше. Малфой пересек камеру и остановился возле Нанауатцин. — Да уж. Вид у тебя такой, будто это не я, а ты сидишь в Азкабане. Вроде бы поправилась, а на лицо бледная. В своем стремлении завоевать мир Лорду следовало бы хоть тебя пожалеть. Люциус обнял Нану, и она не стала возражать, а, приблизив губы к уху мужчины, проговорила: — То, что я бледная, Люциус, вполне естественно. И напрямую связано с тем, что я, как ты говоришь, поправилась. Вот только Лорд тут совершенно ни при чем. Нана поняла, что самое время сказать Малфою, зачем она пришла. Правильно поступала она или нет, но Нанауатцин не могла уехать домой без этого разговора. — Просто я беременна. Люциус замер. Замерли его поглаживающие ее по волосам руки. Пораженный, он отстранился. — Беременна.… И Лорд ни при чем.… Уж не хочешь ли ты сказать, что… Нана отступила к решетке. — Если захочешь, ты всегда можешь прибыть к нам в гасиенду, Малфой. Любой маг юго-западного Техаса скажет тебе, где находится дом Салливанов. И прежде чем Люциус успел что-то сказать или сделать, она вернула себе кошачий облик, протиснулась между прутьями решетки и поспешила на призывный голос девушки-аврора, чтобы вернуться с ней вместе на берег, где и исчезнуть. По пути она думала, что уж если Малфой понял, что является отцом ее ребенка, то наверняка догадается, как правильно использовать «забытую» ею волшебную палочку, которую увидит, когда галлюцинаторное зелье закончит свое действие. Весь последний месяц перед родами Нана ни на шаг не отходила от Магдалены. Старая нянька полагала, что женщина испытывает вполне объяснимый страх перед появлением на свет своего первого ребенка, и всячески старалась успокоить Нанауатцин, рассказывая про то, как легко и просто стараниями ее самой и Филумены Орилья появились на свет Аль, Лан и Нана. Нанауатцин внимательно слушала рассказы старой ведьмы, но физиологическая сторона вопроса до поры до времени ее мало интересовала, инстинктивно она чувствовала, что есть еще кое-что, способное ей пригодиться. Она ни на мгновение не отступилась от своего желания помочь Темному Лорду выжить во что бы то ни стало. И вот однажды она поняла, что надеялась не зря. Погода стояла отвратительная. Весь день дождь барабанил по крышам и булькающими потоками стекал в сточную канаву. Небо окутала черная туча, огромная и сердитая, как предвестник беды. Однако ближе к вечеру дождь несколько утих, и Нана вместе с нянькой выбрались на веранду, чтобы надышаться перед сном набухшим от влаги воздухом. Магдалена расслабилась за бутылочкой пульке, любимого напитка старой мексиканки, и он неожиданно развязал ей язык. Старуха долго распространялась о том, каким красивым должен родиться первенец ее любимой девочки, что это будет мальчик, как она этому рада, и как жалеет, что никогда не видела отца малыша. Но она непременно узнает, как тот выглядел, по чертам лица ребенка, когда он родится, потому что мальчуган обязательно будет на него похож. При этом нянька упоминала какие-то чисто местные приметы, по которым она могла утверждать подобное, совершенно, кстати, Нане не известные, и вдруг неожиданно сказала: — Ты никогда не задумывалась, девочка, почему Аль не похож на вас с Ланом? — Потому что мы похожи на маму, а Аль — на отца, — удивленно произнесла Нана и насторожилась. — Не на отца, а на деда. И не похож… — нянька сделала многозначительную паузу, — Он и есть ваш дед, отец господина Уолтера. Последнюю фразу Магдалена произнесла с заговорщицким видом, как страшную тайну. — То есть, как? — осторожно спросила Нана, вся обращаясь в слух. — Это все она. Госпожа Филумена. Что-то она там вспомнила из рассказов мужа-ацтека. Тот вроде бы рассказывал ей, как они удерживали души своих великих вождей, чтобы те продолжали жить и управлять народом. В ночь, когда у Шочикецаль начались схватки, Филумена выставила меня из спальни, да видно от волнения забыла заколдовать дверь, так что я все видела… Нана боялась лишний раз пошевелиться, слушая рассказ няньки, содержащий такие подробности, о которых можно было только мечтать. Она даже не предполагала, что именно то, что ей нужно, столько лет хранится в голове ведьмы-мексиканки. Все же есть кое-какие преимущества от ее принадлежности к племени ацтеков, кроме труднопроизносимого имени. Женщина чувствовала, что у нее, а точнее у Волдеморта, остается мало времени, когда настраивала себя на вещий сон. Но она даже не предполагала, что его окажется так мало, что ночь вещего сна будет столь знаменательной и совпадет с моментом решающего сражения, что страшный сон повлечет за собой начало родов. Переждав первую схватку, Нана откинула с глаз волосы и огляделась. Она была одна не только в своей комнате, но и во всем доме. В ожидании предсказания именно к этому женщина и стремилась, приложив все усилия, чтобы у каждого из членов семьи и прислуги было в этот день дело за пределами гасиенды. Ведь даже сама Нанауатцин не предполагала, что увиденное так ее потрясет, и тело так отреагирует на потрясение. Сначала Нана растерялась, но потом решительно поднялась с кровати. У нее нет времени, чтобы сомневаться и медлить. Она все сделает так, как рассказывала Магдалена, благо Нана тогда приложила все силы, чтобы слово в слово запомнить рассказ няньки. Движением руки Нана зажгла погасшие свечи и сбросила ночную рубашку, оставив на себе лишь золотой медальон. Пламя свечей омывало теплым сиянием ее тело. Женщина уселась на постель, прислонилась спиной к подушкам и, подтянув разведенные колени, уперлась в матрас босыми ступнями. В отличие от матери, ей придется самой возносить молитвы Богу-Солнцу после длительного ритуального молчания. Она приготовилась молчать. Поначалу боль была терпимой, а схватки редкими, но постепенно они становились все сильнее, продолжительней и чаще, и Нана до боли сжимала челюсти. Когда боль, разрывающая тело, стала накатывать с убийственной размеренностью, Нана, забросив руки за голову, вцепилась в спинку кровати, стиснула зубы, стремясь не проронить ни звука. Те несколько часов, что она безмолвно превозмогала боль, показались ей вечностью. Она чувствовала, как содрогается от невыносимых страданий ее тело, как стекают струйки пота с набухшей груди, огромного живота и раскинутых ног. Подбадривая себя, женщина облизнула пересохшие губы и ощутила терпкий соленый привкус. Наконец, на небе погасли звезды, возвещая о скором приходе утра, Нане было невыносимо жарко, и даже ночная прохлада не приносила облегчения. Собрав последние силы, которые еще остались в ее истерзанном болью теле, и, заметив посветлевшее небо на горизонте, она с торжеством подумала: — «Пора». И ровным голосом стала взывать к древним богам на языке своих предков сначала медленно, с трудом вспоминая труднопроизносимые слова, потом все быстрее и громче, призывая их требовать вместе с ней у Бога-Солнца оставить ей душу недавно погибшего. Ребенок появился на свет в тот самый миг, когда первый солнечный луч коснулся обессиленного тела Наны. Он громко закричал, возвещая миру о своем появлении. Новоявленная мать с ужасом осознала, что не в силах больше бороться с усталостью и провалилась в спасительное беспамятство. Вынырнув из обморока, как из пучины, спустя некоторое время с чувством еще большего ужаса, Нана обнаружила, что чья-то заботливая рука обтерла ее тело, облачила его в чистую рубашку и укрыла простыней. Лихорадочно подскочив, не обращая внимания на нахлынувшую тошноту, Нана испуганно зашарила взглядом в поисках младенца. — Вот твой сын! Нана оглянулась. В комнату вошла старая Магдалена, протягивая ей белоснежный сверток с недовольным красным сморщенным личиком, выглядывающим из пеленок. — Почему ты здесь? Где Роза? — Роза уехала, как ты ей приказала. А я осталась. Старуха Магдалена еще не выжила из ума, чтобы нести свои пьяные бредни, не ведая, к чему это может привести. Ведьма-мексиканка еще что-то может, несмотря на возраст. Я слишком долго была частью семьи Салливан, чтобы не перенять от них некоторые сугубо их фамильные таланты. В частности, читать мысли, особенно те, которые просто мечтают быть прочитанными. Так что мой бесконтрольный бред не был таким уж бесконтрольным. Я очень хотела помочь, и не стала тебе мешать, но все это время была рядом. Ты молодец, девочка. Думаю, Бог-Солнце даст тебе то, что ты просила. — О, если бы это было так, — прошептала Нана и переключилась на мальчика. Она осторожно коснулась пальцем нежной щечки. Новорожденное создание недовольно скривилось и зашлось пронзительным плачем. Маленькие глазки раскрылись недовольно, для того, чтобы сразу же вновь закрыться, но этого мгновения хватило, чтобы Нана, с трудом сдержав вопль ликования, прижала к себе хрупкое тельце сына и откинулась на подушки, взбитые Магдаленой. — Я не зря старалась, — прошептала она. Нана могла позволить себе подобную уверенность, отчетливо разглядев красные, до боли знакомые отблески в агатовых младенческих глазках. Четыре месяца спустя, в один из не очень жарких дней, ближе к полудню Нана выбралась из гасиенды. С сыном на руках, защитив мальчика специальным заклинанием, она аппарировала на вершину одинокой скалы. Это место в выжженной солнцем пустыне она присмотрела уже давно: безлюдное, расположенное от гасиенды как раз на таком расстоянии, чтобы не считаться ни близким, ни далеким, красивое какой-то страшной красотой. Оказавшись на месте, Нана положила сына на огромный плоский камень, находящийся там, и сняла с себя золотой медальон. Долго мысленно возносила она благодарность Богу-Солнцу за то, что он выполнил ее просьбу. После поднесла она драгоценность к губам и поцеловала, а затем ударила по камню. В ту же секунду из бесплодной скалы хлынул прохладный, прозрачный, животворящий поток, устремившийся вниз по камням к углублению у основания горы, будто специально предназначенному для того, чтобы стать озером. С минуту понаблюдав за водой, Нана положила медальон на грудь ребенку и закрепила цепь на шее. Крепкий кулачок сына схватил ее тонкий палец, а черные глаза с красноватыми отблесками посмотрели с таким знакомым выражением, что Нана вздрогнула: — Я смогла, — улыбнувшись, произнесла она, — Я смогла удержать тебя, Том!.. Небо на востоке чуть порозовело, а молодой человек все еще лежал на огромном гладком валуне, не щадя своего шикарного костюма. Он даже не подозревал, вынуждая мать рассказать ему об отце, насколько все будет необычно и странно. Семнадцать лет живешь как Том Салливан, сын Нанауатцин Салливан, профессора археологии и ацтекской принцессы. В душе подсмеиваешься сам над собой, называешь себя «принц Том» и вдруг… Вдруг оказываешься Томом Риддлом, сыном Темного Лорда. Перспектива была, конечно, жуткой. Подсознательно парень начал испытывать страх. Он помнил, как долго и пристально разглядывали его глаза матери, прежде чем она начала рассказ, будто она не его видела, будто бы она ждала от него чего-то особенного. Он попытался сосредоточиться и понять, что имела в виду мать. Том плохо понимал происходящее, не понимал своего предназначения в этой жизни, он только понял, что оно есть, и мать особо подчеркивала это. Парень привстал, он должен попытаться понять, что все это может значить. Первое, что лежало на поверхности, было осознание того, что он — наследник Темного Лорда Волдеморта. И что же теперь он должен делать? Ужаснуться или возгордиться? Какие привилегии дает ему столь неожиданно полученный титул наследника? И есть ли ему, что наследовать, кроме отцовского медальона, отданного ему матерью? Том обхватил пальцами золотое украшение. Как часто он вот так же сжимал его в ладони, не зная всех обстоятельств своего рождения, и ничего не чувствовал. Сейчас же он ясно ощутил легкое жжение от прикосновения к металлу, точно часть его самого пробилась, наконец, сквозь чеканный узор и вернулась на свое место. Свое место. А может так оно и есть? Вряд ли можно было посчитать за намеки прямые и чуть резкие слова матери о древнем ацтекском обряде, который она совершила, и зачем она его совершила. Допусти, что это — правда, и придется согласиться, что он и есть Темный Лорд. Чем больше Том об этом думал, тем сильнее верил в то, что это так. Он вспомнил, что с самых первых дней все ему давалось легче, чем остальным, никто и никогда не мог превзойти его в чем-либо. Многое он знал, просто ЗНАЛ, но не отдавал себе в этом отчета, поскольку окружающие, а вслед за ними и он сам, воспринимали все как должное. Том вспомнил, как ясно и отчетливо иногда представлял, чувствовал себя другим человеком, настолько пугающе реалистично, что впору было ужаснуться. Но его это совершенно не пугало, разве что ошеломило. Память услужливо подсовывала ему события его недолгой жизни: умения, которым ему совершенно не приходилось учиться; сны, пугающе-реалистичные, почти полностью соответствующие некоторым эпизодам, рассказанным сегодня матерью; почти потусторонняя уверенность, что ему не лгали. Тому показалось, что он сходит с ума. Молодой колдун поднялся. Если все так, то может, стоит проверить свои силы? Вспомнив рассказ матери, он снял медальон, залюбовавшись на мгновение первыми солнечными лучами, заигравшими на золотой поверхности, зажмурившись изо всех сил задал Богу-Солнцу мучающий его вопрос и со всей силы ударил медальоном по камню. И поток перестал течь. В тот же миг в библиотеке гасиенды Нана Салливан, застывшая у открытого окна, рассматривающая царящий во дворе послепраздничный беспорядок и усиленно делающая вид, что не замечает пристального вопросительного взгляда сидящего неподалеку мужчины, многозначительно улыбнулась: — Ну, вот и все… Затем обернулась к Малфою и произнесла: — Признайся, Люциус, ты никогда и не предполагал, что твой сын будет Темным Лордом. Вернее, Темный Лорд будет твоим сыном… *** В сиянии солнечных лучей на вершине скалы стоял высокий и стройный молодой человек. Ветер трепал его длинные черные волосы. На гладкой смуглой груди покоился золотой медальон на прочной цепи. С непонятным удовлетворением парень смотрел на стремительно мелеющий пруд у подножья скалы. Он чувствовал себя смертельно уставшим, но безмятежно спокойным. Спокойным с того самого момента, как уверовал в то, что он — Темный Лорд Волдеморт. Теперь, когда бог ацтекской принцессы Нанауатцин Салливан подтвердил его силу, в глазах парня разгорелось пламя. Том Риддл лихорадочно припоминал, на чем же он остановился…