***
Биби добрела до дома, кидая сумку на кресло, не включая свет нигде, кроме подсвечников в спальне. Она любила пребывать в легком полумраке, любила в нем прятаться от всего того, что можно увидеть на свету. Девочка быстро привела себя в порядок, после выглядывая в окно. Снег падал совсем медленно, кружился, но уже в радиусе пары сотен метров ничего не было видно за снежной дымкой. Биби смотрела вдаль, на блеклые огоньки чужих домов. В ее голове уже не было такого роя мыслей, они все текли плавно, как танцевали снежинки, но на душе не было спокойно. Все же, девочка не могла никак опровергнуть тот факт, что ее все еще терзает произошедшее днем. Ее душу действительно что-то затронуло из того, что случилось. Биби села на кровать, прижимаясь спиной к стене. Спать было совсем рано, да и девочка никогда не была жаворонком, но сейчас глазки, блестящие синим, так и норовили закрыться, чтобы Биби спряталась в невинном, беззаботном и ничем не обремененном сне, спасавшим ее от реальности. Биби потерла нос, прокручивая в голове все из раза в раз. По ее телу пробежали холодные мурашки, а лоб, наоборот, стал горячим-горячим, девочка вжалась подбородком в свои колени сильнее. Мысль о том, что, возможно, все, что сказал Хельвин, каким-то боком может оказаться правдой, не давала бедной покоя, но ее затмевало четкое убеждение в том, что хореограф все надумал. Биби мотнула головой, но волнение охватило ее слишком сильно, она прижала тыльную сторону ладони к переносице, прикрыв глаза, но тотчас раздраженно вслух взвизгнула, сжимая в руках одеяло и продолжая рассуждать сама с собой: — Нет, у нас совершенно нет ничего общего... — девочка вздохнула, от ее пыла не осталось и следа, следующие ее слова было произнесены едва слышно, словно Биби боялась, что их услышит кто-то другой, — Или, хотя бы, чего-то такого, что... что... что могло бы свести нас. Не сказать, что ей стало легче от таких рассуждений, Биби плюхнулась на кровать, прижимаясь щечкой к подушке. Она не могла скрыть то, что все эти мысли о сегодняшнем дне и о Мортисе в целом с одной стороны, были очень волнующими, но с другой... приятными до легкого головокружения, щемящего и пульсирующего, но не тревожного чувства в груди, которое заставляло жмуриться и прятать лицо от других взглядов. Биби ощущала, как ей хочется спрятаться и сбежать от этих мыслей и чувств, больше не испытывать ничего на себе подобного, подавить и искоренить. Несмотря на то, что эта приятная тяга была очень миловидной и совсем не мешающей, девочка боялась ее, она не хотела пускать эти ощущения в свою душу и сердце, но она как-то прогадала момент, как они попали туда сами собой. Биби боялась того, что она настолько отяготится своим одухотворением, трепетно появляющемся внутри каждый раз, когда Мортис был рядом, что в один миг просто забудет о том, что розовые очки бьются стеклом внутрь. Ей было страшно оттого, что она будто знала, что у ее чувств нет будущего, но они от этого не спешили уходить, только сильнее утягивая ни в чем не повинную девчонку за собой все сильнее и сильнее. Никто не сможет помешать Биби что-то скрыть и убить в себе, и, пусть на подсознательном уровне ей это не казалось таким простым действием, девочка была уверена, что с такой легкой задачей она справится. В ее жизни было много всего похуже, разве такой пустяк сможет переломить ее? Биби была совсем одна, и некому было утешить ее и пожалеть, сказать, что все будет хорошо. Девочка чувствовала, каким жаром окутан ее затылок, при этом глубже зарывалась в одеяло, пряча под него носик. Ее сердце бешено стучало, желая вырываться из грудной клетки, но тепло, которое источало ее тело, не могло согреть совсем холодные кончики пальцев. Биби подумала о том, что, скорее всего, Мортис бы смог подобрать для нее нужные слова, чтобы она ни о чем не переживала, он же был такой умный и рассудительный, что на вряд ли ему было нечего сказать... Но у девочки не было такой возможности хотя бы из-за того, что убедительно соврать о том, что это она про какого-нибудь давнего друга по переписке, она бы не смогла, и проницательный взгляд янтарных глазок снова, как из раза в раз, прожег бы ее душу насквозь, выискивая, что такого Биби скрывает в глубине своего сознания. Неловко обвив подушку рукой и уткнувшись туда носом, Биби прикрыла глазки, и, несмотря на то, как сильно ее разволновали ее мысли, до тошноты и озноба, со временем дыхание девочки становилось все ровнее, сердце билось куда спокойнее, девочка глубоко вздохнула, вдыхая немного резкий аромат кондиционера для белья, утыкаясь носом в подушку, и в течении нескольких минут все ее тревоги ушли, отпуская Биби в спокойный сон, в котором она могла не думать ни о чем, прижимая к себе теплую подушку. Но сон стал не лекарством, а лишь способом очистить мысли от чего-то лишнего, с чем подсознание Биби хотела побороться и одолеть. Девочка приоткрыла глазки на долю секунды перед тем, как глубоко и крепко заснуть, и на ее лице появилась маленькая, совсем слабая улыбочка, которая исчезла в ту же секунду, унося в глубины сознания и мысль, возникшую вместе с ней: «Даже если я не так уж и важна для тебя, то для меня ты больше, чем просто прекрасный…»***
Мортис сидел за столом у себя дома, вертя в руках почти полностью выписанную ручку, которая дышала на честном слове. Перед ним лежали несколько кучек каких-то бумаг, старательно рассортированных и рассованных по своим местам, прижатые к стенке, а под руками у него был сущий бардак: остальная часть бумажек, которая была еще не готова к тому, чтобы упокоиться в одной из этих стопок, была свалена без разбора. Режиссер почесал нос, но глаза его уже слипались. Повернув голову, парень уставился в окно, которое находилось на другом конце комнаты. За окном плавно валил снег, так же, как и днем, устилая все на своем пути мягким, пуховым одеялом. Усталость окутывала своими цепкими ручками Мортиса все сильнее, крепче, режиссер отложил ручку, откинувшись на спинку кресла и потер глазки. Зарываясь пальцами в волосы, парень закинул ноги на кресло, утыкаясь подбородком в колени. Кажется, где-то он это уже видел... Только сон брал свое, голова совсем не хотела работать, к тому же, немного побаливала. Мортису захотелось подумать о чем-то легком, мысли о коем могли бы избавить его о бессонницы. Но на ум пришла только та утренняя потасовка с Хельвином, которая, благо, телесные напоминания оставила только у хореографа. Режиссер немного стиснул волосы в руках, словно так бы он избавился от головной боли, но, как бы он ни старался отвлечься, то, что в разум пришло, из него выходить не собиралось. Снова браться за сценарий ему не хотелось, поэтому парню ничего не оставалось делать, как поддаться соблазнам сознания и помусолить свое поведение днем получше. Прикрыв глаза, Мортис вспомнил, что вообще случилось. Его показательные выступления уже давно изжили свое, режиссер научился контролировать свое отношение к тому, кто его окружает, и это правда. Казалось, Хельвин должен стать человеком номер один в списке тех, к кому Мортис умеет относиться лояльно даже после всех, самых злорадных выходок. Но эта ярость, откуда она взялась? Режиссеру не хотелось разбираться. Он понимал, что у всего есть свои корни, и важно узнать, откуда они произрастают, но сейчас ему хотелось только спать. Занеся руку над настольной лампой, чтобы погасить ее и пойти спать, Мортис помедлил. Как бы он ни старался не прятать глубже внутрь себя что-то такое, о чем думать не хотел, оно давало о себе знать. Его сердце забилось немного быстрее чем, обычно, но в голову пришел новый болевой импульс, что заставило парня прищуриться прежде, чем все же выключить свет, но одна мысль в его голове звучала ясно и четко: он защищал что-то, что посчитал своим. Качнув головой, режиссер свалился на кровать, быстро и сладко засыпая, проигнорировав все то, что всплывало в его голове раз за разом, все чаще изо дня в день, заставляя сердце стучать немного трепетнее: сияющие искорки голубых глаз, на которые спадали растрепанные, непослушные волосы, темные, как самая темная ночь.***
После долгого, довольно крепкого сна, утром Мортиса разбудили не ранние лучи солнца, навязчиво бьющие в окна, а громкий в кромешной тишине телефонный звонок. Режиссер растерянно поднял голову, вертя ей по сторонам, ища источник звука. Когда до него дошло, что это, парень спешно снял трубку, потирая слипшиеся после сна глаза. Голос на том конце провода был незнакомым и серьезным, но в тоже время приветливым и спокойным. Сдержавшись оттого, чтобы зевнуть, вампир внимательно слушал то, что ему говорят, перебирая свои волосы, спадающие ему на лицо, потрепанные с утра. Морозный холод просочился из окон, поэтому Мортис зарылся глубже в одеяло, продолжая разговор. Когда режиссер услышал несколько коротких гудков, он отбросил телефон куда-то в сторону, опираясь на локти. Парень протер глаза, устало, невыспавшись поскуливая. Несмотря на то, что утро было совсем раннее, звонок хорошо взбудоражил разум Мортиса, ум был чистым и свежим, мысли, сонные, не путались. Не было понятно, какое чувство закралось в голову режиссеру, он растерянно озирался по сторонам, словно искал кого-то в своей спальне, кто мог бы помочь ему расставить все его вопросы по полочкам и ответить на них. Парень прикрыл глаза, откидываясь обратно на подушку, словно пытаясь справиться с тем легким, незаметным, но таким гложущим и нагоняющим страх смятением и беспокойством, незнанием, как быть дальше. Мортис уже заграбастал подушку, стискивая ее в своих руках, чтобы погрузиться дальше в сон, но, потянувшись вновь к телефону, обнаружил, что спать уже было некогда. Лениво поднявшись, режиссер начал собираться на работу. Неделя только началась, и до выходных было далековато.***
Биби неспешно прогуливалась по запорошенной свежим снегом еловой аллеи на пути к театру. Спешить ей было некуда, ведь девочка проснулась рано и, на удивление, бодрой и полной сил к новому рабочему дню. На самом же деле, Биби была очень рада тому, что она чувствует себя счастливой и расслабленной, а не уставшей и угнетенной, идя на работу, ведь именно это обозначало, что она нашла себе занятие по душе, которое доставляет ей удовольствие и деньги, а это для брюнетки было с самого детства важнее всего. Пусть девочка и не всегда верила, что у нее получится все то, что она задумала, и исполнятся все мечты, одна из них была уже осуществлена, и этому невозможно было не радоваться, как, в первую очередь, самой Биби, так и близким людям, заметившим ее искорки в глазах. Но с последним у девочки было довольно проблематично, поэтому она старалась не зацикливаться на чувствах к кому-то и избегала этого, как могла, ибо, если произойдет что-то такое, что сильно ее ранит, Биби просто не справится с той пучиной, в которую ее утянет. Тряхнув головой, чтобы не забивать ее дурными мыслями в такой хороший день, Биби открыла калитку, забегая на территорию театра. Ей нравилось, что здесь все шло привычным чередом: Мортис сладко зевал, облокотившись на что-нибудь и делая вид, что занят за какой-то деятельностью, на самом деле наблюдая за своим прайдом, Хельвин что-то втирал какому-нибудь зеваке с очень умным видом, чтобы тот хотя бы на секундочку поверил, что он серьезно, пусть и зная этого пройдоху уже долгое время. Биби пугалась изменений и они ей были не нужны, лучше, когда все плывет по течению, спокойно и размеренно, не нарушая наступившую идиллию. Дата премьеры неумолимо приближалась, Мортис был все строже и злее на прогонах, кусая губы и щелкая пальцами, чтобы оставаться более уравновешенным. Сцена уже была обустроена лучше, чем тогда, когда Биби только пришла в театр, она выглядела более репетиционабельно и была больше похожа на то, что будет во время реального спектакля. Режиссер часто утопал за кулисами, возился с декорациями со стенографами, контролируя их работу и оценивая, что ему пришлось по душе, а что лучше изменить. В целом, последнее время он был напряженнее, чем обычно. Биби не успела закрыть за собой дверь, как к ней подскочил Хельвин, такой взбодренный и жизнерадостный, как обычно, охотно пожал девочке руку и пролепетал, через мгновение снова скрываясь в глубине репетиционного зала: — Немирович, доброе утро! — с его лица не сошла лукавая улыбка, — Данченко вон там! Махнув головой куда-то позади себя, Биби и впрямь заметила Мортиса, которого так окрестил Тайтор. Режиссер занимался своими делами, что-то обсуждая сам с собой, читая сценарий. День был солнечным и снежным, лучики света пробивались сквозь окна и своим сиянием окутывали лицо парня, заставляя себя бликами играть в его и без того сверкающих, янтарных глазах. Мортис немного щурился, но не уходил от солнца, стараясь согреться в его холодном мерцании. Тотчас, словно почувствовав, что за ним наблюдают, режиссер поднял голову мельком осматривая всех присутствующих, постарался найти того, кто на него смотрит. Когда взглядом он соприкоснулся со взглядом Биби, девочка заметила отчетливее, даже издалека, как искры и звездочки от рассеянного света вновь заплясали в причудливом танце в его глазах. Мортис улыбнулся, щурясь, словно пытаясь подавить то безумство, которое отображалось в его глазках. Режиссер улыбнулся, но сразу же обратно зарылся носом в то, что читал, его лицо снова исказилось какой-то глубокой усталостью от нагрузки, которую он держал на своих плечах. Этого было не всегда заметно, но Биби иногда видела ту понурость и вялость, которую Мортис прятал, чтобы не показывать своей уязвимости перед коллективом, ведь для хорошего руководителя было важно стать примером силы духа и непоколебимости. Биби не могла признаться в том, что ей было грустно видеть режиссера в усталости, а уже тем более в том, что ей всегда хотелось пожалеть его, ведь девочка понимала, какая на нем ответственность, что ему приходится делать ради театра. Вероятно, было много ночей, когда Мортис не спал ради того, чтобы завтра было меньше проблем, и Биби это замечала.***
Репетиция шла полным ходом. Мортис выгнал всех на сцену, где уже были подготовлены сменяющие друг друга декорации. Биби часто сидела в гримерке, разглядывая свое отражение в зеркале с подсветкой. Гримерка была отдельной историей для девочки, для нее это помещение было таким же пленительно загадочным, как и весь театр целиком. Тут было столько всякой всячины, включая небольшую часть костюмов, грим, косметика, прочий реквизит. Сердце Биби замирало каждый раз, когда девочка представляла, как множество светящихся глаз из зрительного зала смотрят на нее в свете софитов. Биби была готова показать всем свой талант и доказать, что она способна на что-то грандиозное.***
Репетиция была давно окончена. Но в ушах Биби все еще слышался общий шум: заученные реплики, которые она произносила сама, и который произносили другие; иногда небольшие, а иногда и весьма уставшие и даже немного озлобленные на мир комментарии режиссера, когда кто-то снова промахивался и говорил что-то невпопад; стук его небольших каблуков на ботинках по лакированному паркету сцены... О том, что совсем недавно здесь разыгрывался самый настоящий живой спектакль напоминало и легкое изнеможение в мышцах тела от постоянное беготни и довольно истомленное сознание, в которое сразу загрузили сотни тысяч слов, и ведь их еще нужно было запомнить и суметь воспроизвести. Биби не хотелось идти домой. Девочка подошла к краю сцены, окидывая взглядом зрительный зал. Бланко уселась на самом краю, свесив ножки и мотая ими из стороны в сторону, как ребенок, все еще завороженно глядя на партер. Из раза в раз, видя эту картину, не оскверненную никаким гомоном, ничьими голосами, а лишь украшенную тишиной, в голове Биби всплывало то, как на нее из этого зала смотрят тысячи глаз, тысячи лиц, блестят бинокли, очки, любые средства, лишь бы получше разглядеть ее. Они все аплодируют, смотрят только на нее, а в совершенно чужих физиономиях читаются восхищение, слова о том, какое же впечатление получили они от спектакля. И все это только для нее одной. В мечтах молодой девочки не было никого рядом. Она никого не держала за руку, рядом с ней не стоял никто, кто мог бы сиять такой же радостной улыбкой, как она сама. Биби не хотела делить ни с кем свое признание, даже если это было слегка эгоистично. Она слишком долго оставалась в тени, так что имела право быть на первом месте, верно? Совсем укутавшись в теплое одеяло своих звездных мыслей, Биби не услышала ничего позади себя. Из своеобразного транса ее вывел знакомый голос: — Биби? Репетиция давно закончилась. Ты можешь идти домой. Девочка обернулась, но слова режиссера не произвели на нее особого впечатления. Она уткнула глаза в пол, ничего не говоря. Парень медленно прошагал через сцену, каждый стук его ботинок отражался глухим эхом по куполу театра, остановился неподалеку от Биби. Был конец дня, все давно разбежались к себе, желая поскорее прилечь на кровать и отдохнуть после рабочего дня, так что в театре царила такая тишина, что та просто-напросто резала уши. От нее девочка даже изредка слышала дыхание своего любимого приятеля, даже тогда, когда он стоял на некотором расстоянии от нее. Помолчав еще немного, та выпустила воздух и совсем негромко сказала: — Я не хочу, — через секунду, с ее губ сорвалось еще несколько слов, которые Биби говорить не планировала, — Может, ты посидишь со мной? Раз ты здесь... Ни один мускул ни лице девочки не дрогнул, зато она чувствовала, как отяжелел ее затылок, запылала жаром голова. Мортис и вправду уселся рядом с ней, свешивая ноги со сцены. Биби повернулась на режиссера, оглядывая его с головы до пят, словно не веря тому, что он действительно остался. Девочка тихо продолжила свои слова, словно парень попросил ее об этом: — Я не хочу домой… Ты знаешь… Биби не хотелось идти домой. Все ее дни до прихода в театра были похожи друг на друга, проходили уныло и скучно. Ее некому было дожидаться дома, чтобы скорее спешить туда. Ее некому было проводить до остановки или заказать такси, а может и собственноручно довезти до родных районов, а после взять за ручку на прощанье, тепло улыбнувшись в ночной темноте. Театр стал для нее другим домом, куда было в радость возвращаться. Биби было некогда погружаться в свои страдания, горести мыслей, ведь трудно было скрывать, что все ее мысли были заняты одним человеком. Было приятно просыпаться совсем ранним утром, чтобы до вечера посидеть на изнуряющих парах, вслед за которыми приближалась и сессия, а после спешить на предпоследний автобус, чтобы успеть на смену в театр, лишь бы увидеться с ним снова. С тех пор стало гораздо легче жить, забывая о всех невзгодах. Кажется, свои слова нужно было продолжить. Бланко молчала, глядя в янтарные, блестящие глаза режиссера, который выжидающе смотрел на нее. Все, что было в мыслях девочки, осталось там же. Она не смогла выдавить из себя ни одного слова, а ведь поговорить было о чем. Да и, похоже, Мортис был расположен к еще одному разговору по душам, судя по тому, как сверкали его красивые глазки, пристально глядевшие на свою собеседницу. Но Биби молчала. До тех пор, пока режиссер медленно не покивал головой, обозначая, что той ничего не нужно говорить. Возможно, он что-то понял и так. Ведь можно верить в такую связь? Биби отвела взгляд, устремляя его снова в глубину зрительного зала. Говоря честно, она и не знала, что бы она хотела сказать Мортису сейчас. Мысли в ее голове сворачивались в один большой клубок, связанный тугими узлами, а после рассыпались в пыль, не способную больше сформироваться во что-то целое. Но режиссер сидел близко, и девочка чувствовала только свое желание, по-детски наивное, юное, прижаться к нему, к его теплому черному свитеру, зарыться в него носом, вдохнуть запах сладковатого, распространяющего на весь театр аромат карамели парфюма, и услышать его обещание о том, что он навсегда спрячет ее от всех мирских бед, которые маленькую Биби окружали всю сознательную жизнь. Девочка качнула головой, отгоняя от себя эти мысли, которые снова нахально залезли в ее разум, почти взяли над ним контроль. Она снова случайно столкнулась взглядом с Мортисом. Не давая синеватым, темным глазкам Биби снова убежать, режиссер тихо произнес: — Биби, — его бархатистый и спокойный голос, такой приятный и глубокий, производил чарующий эффект, — Если ты хочешь мне что-то рассказать, то расскажи. Я послушаю. Биби отрицательно покачала головой. Ей вдруг показалось, что если она и вправду сейчас начнет о чем-то говорить с ним, то Мортис непременно не поймет ее. Они были слишком разными по натуре, ее довольно грубая, привыкшая прятать свои чувства глубоко внутри себя, а жестокую оболочку внутренней силы выставлять напоказ, и его, такая одухотворенная и глубокая, как казалось, светлая и приятная наощупь, при этом довольно мужская и умеющая... укротить ее строптивую. Они были слишком разными людьми, чтобы понять друг друга. Чтобы выбрать друг друга. По разные стороны медали. Одной ли медали? — Нет, — девочка твердо ответила, — Нет, Мортис. Ты можешь просто молча посидеть со мной? Я скоро пойду домой. Просто... Биби так хотела сказать слово "останься", но не могла разомкнуть губы снова. Ее чувства моментально сменились на другие, девочке хотелось поскорее сбежать от него, из этого места, больше не видеть янтарный, манящий блеск в его глазах и не вдыхать незаметно карамельный аромат. Ощутив свою слабость, Биби захотелось искоренить ее в себе, ведь, вдруг, кто-то увидит ее ненароком? Успеет заметить пляшущий в бешеном танце огонь в ее глазах? Девочка стиснула зубы, сводя бровки к переносице, стараясь справиться с огромной бурей внутри себя, которая набирала обороты с каждым быстрым ударом сердца, Бланко слышала, как пульс непостоянным ритмом негромко стучит в ее висках. Но Биби казалось, что ей больше некуда спрятаться от появившегося отвращения, кроме как во все те же руки Мортиса, словно ей больше некуда было деться, в попытках скрыться от него же. Девочка резко подняла глаза на режиссера, ее взгляд задрожал, а губы слегка поджались так, словно Биби сейчас заплачет. Совсем обессилив и не сумев больше удержать то, что так рвалось наружу, девочка прижалась лбом к плечу Мортиса, не видя того, как он слегка приподнял бровки от удивления. Утыкаясь носом в ткань его свитера, Биби не могла подумать, насколько сладким может быть приторный запах карамели. Девочка не могла подумать, что никто не сможет заменить этих пары секунд, которые за мгновения вскружили той голову, даже смогли подарить то тепло, которого ей не хватало. Биби показалось, что прошла целая вечность прежде, чем она оторвалась от руки режиссера, но успела услышать, как над ее ухом разлились тихие, удивленные и растерянные слова: — Биби… Ну, ты чего? Девочка пожала плечами. Она чувствовала себя даже... удовлетворенной, еще не догадываясь, что ее минутная слабость превратится в целую зависимость, которой будет хотеться еще и еще, снова и снова. Биби ощущала ту до ужаса, до жути приятную эйфорию, которая поселилась в ее сердце после сие спонтанного, но… милого действия, и, пока она не пройдет, девочку все устраивало. — Все хорошо? Может... Не дав договорить Мортису, Бланко уверенно покачала головой, угукнув в ответ. — Да… Да. А, хотя… Ты знаешь, давай и вправду поговорим о чем-нибудь. Взгляд парня блеснул в свете тусклых, желтоватых софитов. Режиссер открыто улыбнулся, прикрывая глазки.