Спойлеры

Какаши впервые за долгое время не знает, куда себя деть. Миссии стали похожи одна на другую. Принять задание, коротко проинструктировать напарника, проверить остроту оружия, уйти. Вернуться с желательно живым и целым напарником, отдать оружие в заточку, накорябать отчет. Сдать отчет, выслушать мнение Хокаге о своем почерке, принять следующее задание, коротко проинструктировать напарника… Какаши перестает запоминать имена временных напарников уже на второй неделе. Перестает рассчитывать на них в бою — на третьей. Какаши просто вывозит миссии на своем горбу, позволяя напарникам разве что пару раз махнуть катаной. Хватит с него мертвецов. Какаши больше не хочет никого закапывать или зашивать раны. Жаль, Пятая отказывается отпускать Какаши на миссии в одиночку. Так было бы быстрее. Какаши прыгает по веткам, высматривая вдалеке стены Конохи. Где там его напарник, успевает ли за ним — не его дело. Не свалится с дерева — вернется живым. Какаши в очередной раз сделал все сам, но милостиво впишет имя напарника в отчет, чтобы тот получил свой кусочек славы. Какаши не жадный. Надо бы только переспросить, как там его зовут… Изумо и Котецу, бессменные стражи ворот, приветственно машут Какаши руками. Какаши снижает темп бега, переходя на шаг. Боковое зрение выхватывает незначительные мелкие детали в окне сторожки этих двоих: раскрытый журнал, где фиксируются все покидающие и возвращающиеся в деревню, разложенная на нем карточная партия, промасленная бумага — явно из-под данго… — Рады видеть живым, — зубоскалит Изумо, приближаясь к Какаши, пока Котецу зачем-то спешно обшаривает сторожку. — Как прошла миссия? — Нормально, — крайне лаконично отзывается Какаши. В конце концов, ему еще Хокаге отчитываться, не хватало каждому встречному детали миссии расписывать. И без того тяжко. Да еще на душе погано и муторно, так что Какаши сейчас — не лучший собеседник. — Пятая на месте? — спрашивает Какаши, вспомнив, что эти двое всегда в курсе передвижений Хокаге. Изумо мотает головой: — На полигоне. С вашей ученицей. Свалила все дела на Шизуне-сан, приходит только вечером, документы подписывать. Настроение у Какаши портится еще сильнее. Видимо, придется все-таки писать отчет. К счастью, где-то у Какаши валяется эрзац, стащенный пару лет назад — всякий раз Какаши просто переписывает его, изменяя лишь имена напарников, место назначения миссии и результат вылазки. Стараний на полчаса, зато потом исправлять не приходится. — Ладно, — ворчит Какаши. — Там этот… Как его… Напарник мой вернется, скажете, я за него отчет сдам, только пусть меня не тревожит. Изумо понимающе кивает, открывая рот для какой-то реплики, но тут из окна сторожки высовывается лохматая голова Котецу и слышится радостный вопль: — Нашел! Какаши-сенсей, две недели назад прилетел почтовый сокол, вам Наруто-кун весточку передал! Какаши нерешительно держит в руках всунутый Котецу помятый конверт. — Вы чего, — наконец, медленно произносит он, — оладьи на нем ели? — Вовсе нет, — возмущается Изумо. — Он уже пришел в таком виде. — С пятнами жира и пахнущий яблоками? — Какаши надрывает конверт и извлекает само письмо. — Понятно. Извините. Само письмо, если его можно так назвать, тоже покрыто жирными следами рук. Скорее всего, Наруто писал его во время еды, причем именно в процессе ее поглощения. Странно одно — бумага пахнет яблоками, а не раменом. Какаши долго вертит письмо, соображая, где искать его начало: судя по всему, Джирайя-сама учит Наруто чему угодно, но только не каллиграфии. «Здрасте, Какаши-сенсей — с трудом разбирает Какаши кривые столбцы кандзи. — Наверно вы все по мне соскучелись потому что Джирая-сенсей говорит я как заноза в заднице не знаю чево он хотел сказать про мою задницу но про занозу всегда думаешь когда она в тибя воткнется, вы тоже про меня наверно думаете. Меня тут хвалят, я асвоил 10 новых техник ну ладна только две но они крутые датебае. Старик извращенец ушол «собирать информацию» в баню сказал мне тренироваться самому забрал все деньги я чуть от голода не умир Айко-тян угостила меня оладьями, очень вкусно но не рамен. Короче я тоже по всем скучаю особено по Ируке-сенсею, передайте ему что он будит мной гордиться и Сакура-чан тоже я верну Саске датебайе. Ну все я побежал пока» Какаши долго молчит, перечитывая косноязычный поток сознания, вываленный Наруто на бумагу, не решаясь признаться себе, что впервые за несколько месяцев в его измученной душе расцвел робкий теплый огонек. Боже, первое, что нужно будет сделать, когда Наруто вернется — прибить его орфографическим словарем… Однако вспомнил же, дал о себе знать — значит, понимает, что о нем думают и волнуется, может, чувствует даже? Далеко-далеко от дома и друзей, хотя бы один из трех его учеников помнит и нуждается в нем… — Боже, — заглядывает в письмо Котецу. — Ну и почерк. У меня вывих глаза, похоже. — Ничего не говори, — поддерживает Изумо. — Посмотри на Какаши-сенсея, у него сейчас шаринган от напряжения вытечет. Оба смеются. По-доброму, но Какаши все равно коробит, будто его ткнули иголкой в момент, когда он этого не ожидал. Спрятав корявые писульки Наруто за пазуху, Какаши, не прощаясь, двумя прыжками забирается на ближайший фонарный столб и оттуда поворачивает к «Якинику». Отчеты, даже по готовому эрзацу, лучше писать на полный желудок. В «Якинику» сегодня крайне малолюдно: кроме Какаши, в другом конце зала сидит только незнакомая ему парочка с ополовиненными вазочками аммицу. Какаши нарочно выбрал самый дальний от входа стол: здесь его вряд ли кто заметит и начнет отвлекать пустыми разговорами. Молчаливый официант, хорошо знающий характер Какаши, приносит заказ — запеченную рыбину с рисом — и пропадает за барной стойкой. Какаши ловит себя на мысли, что собирается поступить, как Наруто: писать во время еды. Разве что, не капая рыбьим жиром на отчет. «Я, Какаши Хатаке, джонин Конохи, находился на миссии в стране Волн с 25 июля по…» Какаши с досадой понимает, что совершенно потерял счет дням и не знает, какое сегодня число. Оставив пустое место, чтобы позже вписать его, Какаши воровато приспускает маску, чтобы, наконец, положить в рот еду. «В ходе исполнения миссии… трам-пам-пам… сражение с двумя противниками… ага… обнаружен свиток с координатами местонахождения… есть…» Рука Какаши замирает над исписанным наполовину листом. Наверное, это усталость — Какаши не сразу вспомнил, что в случае отсутствия Пятой он должен отнести отчет в штаб. В штаб, где подрабатывает в летнее время Ирука-сенсей. Проклятье, ему придется отдавать чертов отчет Ируке! Настроение Какаши портится окончательно, как и его аппетит. Отодвинув от себя остывшую пищу, Какаши подпирает щеку кулаком и задумчиво вперивается взглядом в стену напротив. Ирука… Какаши даже не знает, как смотреть ему в глаза. Больше двух месяцев Какаши старательно избегал любых столкновений с Ирукой. Это было несложно, учитывая, что в деревне Какаши задерживался максимум для того, чтобы переодеться и заточить оружие. Но сегодня наступил один из тех дней абсолютной ясности, когда нити судьбы привязывают тебя к определенному событию, и хоть ты тресни, уже никуда от него не уйти. Какаши уверен: даже если он попросит передать отчет в штаб своего напарника — как все-таки его зовут? — Ирука попадется ему на улице, или вот прямо сейчас зайдет в «Якинику»… Какаши весь обращается в слух, будто на самом деле пытаясь расслышать позвякивание дверного колокольчика, но слышит лишь неразборчивые разговоры парочки у входа. Ему все-таки придется. Придется посмотреть в глаза человеку, которого он обидел. Нет, не обидел — практически изнасиловал. Проснувшись тогда поутру с дичайшим похмельем, Какаши сразу же вспомнил все — и проклял свою идеальную память, не умеющую забывать деталей. Он задыхался, будто в самую душу ему сунули раскаленную головню, вспоминая, как Ирука цеплялся за его запястье, пытаясь вдохнуть, как просил остановиться, как плакал, оставив попытки сопротивления… Какаши вспомнил все за одну минуту — и возненавидел себя за вторую. Что тогда нашло на Какаши, он и сам затрудняется сказать. Не стоило столько пить. Не стоило вообще идти к Ируке за какими-то объяснениями. Если бы Какаши не мучился, не зная, почему вообще так отреагировал на поцелуй Ируки и Генмы… Какая ему вообще была разница… Какаши не считал себя щедрым любовником. Он предпочитал брать, а не дарить, и редко задумывался о комфорте партнера, особенно если им был бордельный мальчишка, но никогда, никогда до того проклятого дня, Какаши никого не брал силой, и это травило ему душу сильнее любой кислоты. Дверной колокольчик звякает, и Какаши замирает. Вся его спина превращается в доску, а развитая интуиция так и шепчет о предстоящем неприятном разговоре. Мечтая ошибиться, Какаши поворачивает голову, но видит перед собой вовсе не разгневанного Ируку, а Генму с неизменно зажатым в зубах сенбоном. — Надо поговорить, — вместо приветствия заявляет Генма, усаживаясь за стол Какаши. Боже, это даже хуже, чем если бы к Какаши подсел Ирука. Стул противно скрипит ножками по полу, когда Какаши собирается встать, но Генма резко выбрасывает руку вперед и хватает Какаши за запястье, чуть выше митенки. — Надо поговорить, — с нажимом повторяет Генма, — или я устрою тебе спарринг прямо здесь. Скрипнув зубами, Какаши усаживается обратно, складывая руки на груди и максимально закрываясь. Он понятия не имеет, как будет оправдываться перед Генмой, который наверняка сейчас будет медленно отгрызать ему голову за поруганную честь Ируки. Кому еще мог нажаловаться несправедливо обиженный Ирука, кроме как человеку, которого он любит? Какаши помнил каждое слово из тех, сказанных Ирукой на злосчастном празднике, устроенном Гаем. Помнил, что обострившимся донельзя слухом ловил бешеное сердцебиение Ируки, обонял запах возбуждения, чувствовал исходивший от него жар. Когда Ирука впился в губы Генмы поцелуем, Какаши показалось, что ему дали пощечину. Хорошую такую пощечину, полновесную. Нет, хуже — будто помоями облили. Губы, которые покорно раскрывались под напором Какаши в книжном магазине, ласкали рот Генмы на глазах десятка веселящихся джонинов. Пальцы, касавшиеся всего несколько часов назад его члена, удерживали Генму за плечи. А потом, когда Ирука оторвался от Генмы и повернулся — этот взгляд… Какаши не знал, почему он так взбесился, поймав взгляд Ируки. Ирука не был ему ни парнем, ни любовником — лишь неумелым шантажистом, посулившим за секс с собой единственное, что Какаши считал драгоценностью. Два дня, всего два дня прошло после той нелепой просьбы. Но как же взметнулось в Какаши звериное чувство собственности! «Он хотел МЕНЯ!», — чуть не выкрикнул тогда Какаши в лицо замеревшему в ступоре Генме. Он хотел… — Извини, — равнодушно говорит Какаши, — некогда. Еще отчет писать… Вместо ответа Генма резко выхватывает из-под локтя Какаши недописанный отчет, сминает и бросает бесформенный комок себе за спину. Весь его вызывающий вид будто говорит: «И что ты сейчас сделаешь?». Стиснув зубы, Какаши приподнимает бровь, будто приглашая Генму говорить. — Что у тебя с Ирукой? — резко спрашивает Генма, перебрасывая сенбон из одного угла рта в другой. — У меня? — Не у меня же, — огрызается Генма. Какаши усмехается, будто услышав несусветную чушь, и снова пытается встать, чтобы покинуть ресторан, но кунай, воткнувшийся в толстенную столешницу почти на четверть длины, чудом не пришпиливает к столешнице ладонь Какаши, скользнув по защитному щитку на митенке. — Ты чего творишь? — цедит Какаши. — Разбирайся со своим парнем сам. — Мы не вместе, — подчеркивает Генма зло. — Не были и не будем. Последний раз спрашиваю — что у тебя с Ирукой? Не отвечаешь — набью морду прямо здесь. Такое поведение Генмы настораживает Какаши. Генму он знал спокойным, собранным и гордым человеком, в то же время имеющего веселый легкий нрав. Генму любили, он всегда был душой любой компании, хотя частенько его шутки могли и задеть. Никогда раньше он не угрожал «набить морду» товарищу, даже если было, за что. А уж угрожать Какаши… — Генма, — Какаши понижает голос, меняя тон, — что случилось? Генма делает странное движение, будто не может определиться, срываться ли с места и бежать куда-то, либо остаться. Какаши не считает себя знатоком человеческих чувств, но и не нужно быть психологом, чтобы понять — Генму раздирает на части от беспокойства. — Не со мной Ирука обжимался, когда мы обмывали жилет Ли, — добавляет Какаши почти зло. Генма замирает, недоумевающе пялясь на Какаши, а затем начинает тихо смеяться: — Если бы рядом сидел не я, а Гай, он обжимался бы с Гаем. Или ты игру на веру принял? — Очень уж убедительно звучало, — язвит Какаши. На душе становится еще поганее, чем раньше. Видимо, чаша его полна настолько, что переливается через край. Раньше, в здравом уме, Какаши ни за что не стал бы делиться чем-то настолько личным ни с кем. Разве что на кладбище, могильным плитам рассказал бы… — Ладно, объясняю, — вздыхает Генма. — Два года назад, тоже в компании, мы настолько набухались, что ушли к нему вместе. Какаши от души надеется, что лицо у него настолько же каменное, как у ликов Хокаге на скале. Если бы Генма знал, что мысленно Какаши после этих слов уже раздавил его гортань… — Завалились к Ируке, — продолжает Генма, не ведая, что ходит в шаге от собственной могилы, — он приставать начал. А я чего, не мне же задницу подставлять, да и попробовать было любопытно. Ну, пообжимались, Иру меня в койку потащил… «Иру…» Какаши молчит, не показывая, что слова Генмы дерут его нутро в лохмотья. — Ну, короче, мы были такие набуханные, что вырубились в обнимку, так и не потрахавшись, — снова движение сенбоном туда-сюда. — А утром я проснулся, наорал на Ируку, сказал, что вообще не педик, и что он меня с кем-то перепутал, подобрал штаны с пола и свалил поскорее. — Очень увлекательная история, — с деланным равнодушием констатирует Какаши. — Так интересно узнать, как у вас все было на самом деле. — Нет, Какаши. Это Ирука так помнит, — фыркает Генма. — А на деле было немного иначе. Пока мы друг друга за члены в койке трогали, Ирука забылся и назвал меня чужим именем. Я даже протрезвел от неожиданности. А он все лезет — почти голый, глаза пьянющие, буквально умоляет… А у меня уже не стоит, понимаешь? Я ж понял, что он меня по пьяни за другого принял. Сделал вид, короче, что заснул, подумал, Ирука тоже вырубится, я и уйду тихонько. Лежу весь такой спящий и чувствую: на плечо мне лег, зараза, руками обнял, ногами обвил, сопелку в ухо сунул… И давай мне рассказывать… Ну, как мне — ему, конечно, — как он меня сильно любит, как прямо дышать рядом не может от восхищения, и все такое. Я там чуть радугой не блеванул. А он меня еще наглаживать начал, короче, ну, только на меня не помолился. Еле заснул — но так вцепился, я ни встать ни могу, ни подменить себя техникой… Пришлось так до утра и проваляться. А утром понял, что Ирука вообще ничего не помнит, даже как меня в койку тащил. Он же пить не умеет, меры своей не знает, ему память и отшибает утром. Вот… С перепугу на него наорал, сбежал. Старался на глаза поменьше попадаться, чтоб не вспомнил, да разве у нас в Конохе можно затеряться? — Зачем ты мне это все рассказываешь? — морщится Какаши. — Я же тебе сказал — нет у нас ничего с Ирукой. — Боже, Какаши, какой ты тупой. Угадай с трех раз, на кого Ирука дрочил половину ночи? Повисает тяжелое молчание. Какаши вовсе не собирается гадать, только вот Генма пялится на него так пристально, что других вариантов не остается — только озвучить очевидное, потому что иначе он говорить дальше не будет. Какаши глубоко вдыхает носом, досчитывает до пяти и осторожно выдавливает: — На… меня? — Ну, наконец-то до тебя дошло, — зло всплескивает руками Генма. — Поэтому я спрашиваю в очередной раз: что у тебя с Ирукой? Что было после той игры? Потому что, Какаши — я очень хочу ошибаться, но после того, что между вами произошло, Ирука хочет умереть. Сознание Какаши на мгновение раздваивается: одна часть его остается сидеть перед Генмой, а другая срывается, переворачивая стол, вылетает из Якинику и по крышам мчится искать Ируку. — Почему ты считаешь… — Он написал заявление на уход из Академии, — перебивает Генма злым тоном. — Стал брать полевые задания. И я сейчас говорю не о D-миссиях, мать твою. Я прекрасно знаю его уровень, Какаши, он — хороший учитель, но разведчик из Ируки никакой. Наверное, боги его любят, потому что Ирука уже четыре раза вернулся живым, но ты сам знаешь, удача — та еще проститутка. И еще, глаза у него такие стали… Я такие в последний раз видел, когда у него родители умерли. Блядь, Хатаке, что ты с ним сделал? Из-за игры?! Какаши стискивает край столешницы, мечтая, чтобы Генма заткнулся наконец. А того будто бы прорвало: продолжает тараторить, каждым своим словом вбивая в гроб Какаши очередной гвоздь. — Я когда ту карточку вытащил, — заканчивает Генма, — по пьяни чуть со смеху не обоссался. Все предвкушал, как он к тебе на ручки при всех полезет, а ты ему по шее настучишь за это. Вот уж не ожидал, что Ирука в меня вцепится, он же меня после того случая буквально ненавидел. Только знаешь, что? Я уже потом понял — Ирука же пьяный был, если бы он к тебе целоваться полез, ни за что не смог бы сделать вид, что просто выполнял задание. Ты даже не скрываешь, что за другую команду, насчет Ируки тоже многие уже сомневаются… А он учитель, ему нельзя. — Генма, — хмуро перебивает Какаши, — я тебя услышал, но все равно — зачем ты мне это все рассказываешь? — Как — зачем? Поговори с ним! Морду набей, трахни, хоть что-нибудь с ним сделай, только пусть перестанет на кунаи лезть и заявление у Пятой заберет! — Генма так и подается вперед, не замечая, что рискует сломать зубы о собственный сенбон. — Ирука никого слушать не будет, я с ним уже разговаривал, и Гай разговаривал — он знает куда больше, чем ты думаешь, а Пятая уже весь язык сломала. А тебя Ирука послушает, он на тебя надышаться не может, уж не знаю, зачем ты ему сдался. — Ирука — большой мальчик и сам волен решать, уходить ему из Академии или оставаться, — упрямится Какаши. — К тому же, я ему не давал ни малейшего повода себя любить или быть любимым мной. Генма замирает — он явно не ожидал услышать такой ответ. Крылья его носа угрожающе раздуваются, а пальцы, сжимающие край столешницы, белеют от напряжения. — То есть… ты… Не собираешься ничего делать? — тихо уточняет Генма, будто бы вовсе не он минуту назад практически кричал. — Пусть умирает, да? — Кто тебе сказал, что Ируку вообще убьют? Ну да, поздновато для вылазок в поля в его возрасте, мы все еще детьми начинали, но ничего, наверстает, — Какаши сам плохо верит в то, что говорит, но остановиться не может. — Навыки у него, конечно, средненькие, но и Пятая — не дура, она его на миссии S-ранга посылать не станет. Миссии сопровождения Ирука вполне потянет. Может, даже в джонины выбьется. Раздается грохот — это вскочивший Генма опрокидывает стул. Какаши машинально оборачивается: не переполошилась ли парочка у входа, они ведь тут почти кричали? Но нет — по какой бы то ни было причине, парочка уже давно покинула ресторанчик, а официант за стойкой успешно прикидывается мебелью. — Знаешь, что? — зло выпаливает Генма. — Я уже готов сам трахнуть Ируку под Хенге, только бы он мозги включил. Пожалуй, так и сделаю. — Попробуй, — поднимается с места Какаши. — Попробуй, и узнаешь, каково на вкус Чидори. — Уверен, что прежде меня не подохнешь? — Более, чем. Какаши даже не приходится поднимать хитай с шарингана — траекторию полета кулака Генмы он легко просчитывает в уме. Встретив удар основанием ладони, Какаши ловит Генму за запястье и резко выкручивает его. Вот тебе и «сломанное весло» — пошевелишься, сломаешь руку в трех местах. Может, хоть так у Какаши получится остудить зарвавшегося товарища? — Сука ты, Какаши, — шипит Генма, выгибаясь так, что его плечевой сустав так и трещит от натуги. — Как собака, охраняешь кость, которая тебе не нужна. — Тебе эта кость нужнее? — Мне хотя бы не плевать, как тебе, — Генма снова делает попытку высвободиться, но Какаши перехватывает его ближе к локтю, заставляя взвыть от боли. — Твою мать, пусти! — Мне тоже не плевать. Но и запретить Ируке я ничего не смогу, — понижает тон Какаши, пытаясь достучаться. — Ирука повел себя некрасиво, не буду уточнять, в чем, я ответил тем же — не думаю, что кто-нибудь из нас сможет забыть. — Тогда свяжись со своим Наруто, пусть возвращается и… — Я понятия не имею, где Наруто сейчас. Джирайя-сама не сидит на одном месте подолгу, поэтому… Внезапно Какаши понимает, почему Генма распинается тут перед ним. Понимает и хмыкает невесело: — Что, тебе тоже стыдно перед ним, да? Стыдно, а яиц извиниться не хватает, вот и решил на моем горбу выехать. — Отъебись от моих яиц, — выплевывает Генма. — Не для тебя росли. — И не претендовал. — Точно, — каркает Генма, оставив попытки вырваться. — Ты же весь такой гордый, никого к себе не подпускаешь. Знаешь, как тебя Гай называл, когда мы еще мальчишками были? «Человек, который пытается нести больше, чем может поднять». А я тебя называл говнюком. Может, я и ошибаюсь, а Гай весь из себя — мудрая сова, но по мне — ты и есть говнюк. А когда шаринган получил… — Завали, — грубо советует Какаши, выкручивая Генме руку. — Да как же, — фыркает Генма. — К тебе с этим додзюцу перешла и любовь Учих пафосно пострадать. Саске взял от тебя куда больше, чем думают окружающие. Такое ощущение, что ты — самый несчастный человек в Конохе! У Ируки, между прочим, родителей убили обоих, а первый и самый лучший друг — в тюрьме за измену деревне сидит. Отец Гая сам себя на мечи бросил, нас спасая, чуть ли не на глазах сына. Анко после Орочимару змей боится до истерики. Мы все инвалиды и все дерьмо одной ложкой едим, но только ты один нянчишься со своими мертвецами и сторонишься живых! Поэтому от тебя ученики и разбежались. Чуют, наверное, твое лицемерие. Малолеткам про командную работу втираешь, а сам, как был одиночкой, так им и остался! Каварими-но-дзюцу! В следующий миг вместо обтянутой рукавом грубой куртки руки ладонь Какаши ощущает деревянную ножку стула. Зло швырнув стул в стену, Какаши пинает упавшие на пол обломки, швыряет на стол крупную купюру и уходит, не оглядываясь.