Спойлеры

Ирука медленно проводит точилом по лезвию куная. Любуется на выглаженную сталь, пробует ногтем, затем проводит еще раз. Точило издает легкий шорох, выправляя затупившееся лезвие. Медитативное донельзя занятие. Ируке нравится самому точить оружие, это успокаивает натянутые, подобно канатам, нервы. А сейчас Ируке необходимо успокоиться, как никогда. Голова раскалывается, в затылке собралась чугунная тяжесть, и даже две выпитых Ирукой таблетки не очень-то помогают. Жаль, что у Ируки не такой уж богатый оружейный арсенал. Катану, что ли, купить? В дверь настойчиво колотят. Ирука чертыхается — точило соскальзывает по лезвию, и Ирука чуть не ранит руку. — Иди в жопу, Генма, — цедит Ирука себе под нос, переворачивая точило другой стороной. Стук повторяется. Ирука принимается фальшиво насвистывать себе под нос прилипчивую, обожаемую подростками, песенку. Не стоит отвлекаться на всяких идиотов: уже утром Ируке выдвигаться на новое боевое задание. Эта миссия обещает быть непростой: человек, которого Ирука должен сопроводить в страну Воды, весьма богат. Скорее всего, придется даже сражаться… Ну, ничего. Ирука вооружен до зубов и очень опасен. Снова слышится стук. Ирука до боли прикусывает губу и откладывает точило. Надо проверить, в каком состоянии жилет: все ли бронепластины целы, все ли пряжки и застежки на месте. Почистить, зашить мелкую прореху от нашедшего цель сюрикена… — Ирука, можем мы поговорить? — слышится приглушенный голос. В глазах начинает противно жечь. Сука, Генма, какая же ты сука. Вот так, заявиться в образе Какаши, толковать о чувствах, предлагать потрахаться… Неужели он действительно думал, что Ирука не отличит фальшивку? Надо было выкинуть его из окна, а не спустить по лестнице — чтоб не вернулся. Да еще опять — под тем же Хенге! Ирука сидит на полу, в десяти сантиметрах от закрытой на два замка и цепочку двери, и плачет, пользуясь тем, что его никто не видит. Плачет беззвучно, прикусывая рукав водолазки, чтобы не заорать. Надо продержаться еще десять часов — наступит утро, Ируку представят сопровождаемому лицу и… — Ирука, я слышу, как вы дышите, — предупреждает голос из-за двери. — Пожалуйста, сенсей. Я хочу поговорить — и только. — Пошел ты в жопу, Генма, — повторяет Ирука громко, с трудом заставив свой голос не дрожать. — Я не Генма, сенсей. — Ага. А я — госпожа Хокаге, — огрызается Ирука. — Вали, или я опять спущу тебя с лестницы. Генма за дверью смолкает, но буквально через минуту Ирука слышит едва заметный скрежет. Он весь напрягается, пытаясь понять, откуда этот звук, и, сообразив, хватается за кунай. Так, все, Генма нарвался. Он, конечно, специальный джонин, но и Ирука — не генин сопливый, он будет сражаться. Дом Ируки — его крепость, и кого попало он видеть здесь не хочет. Один из замков громко щелкает, открываясь. Со вторым Генме приходится повозиться — этот замок Ирука врезал недавно, своими собственными руками, и стоит чудо-механизм больше, чем весь его гонорар с последней миссии. Но, к сожалению, даже на этот дорогущий замок у Генмы уходит всего десять минут. Один оборот, другой, и Ируку бережет лишь натянувшаяся дверная цепочка. Ирука, сглотнув, выставляет кунай вперед, готовясь оборонять свое жилище. Миг — и цепочка разрезана резким ударом. — Получи, сволочь, — шипит Ирука, замахиваясь. Ирука затрудняется понять, что случается далее — кажется, что удар вот-вот достигнет цели, но вошедший человек чуть разворачивает плечи, и Ирука по инерции падает вперед. Кунай, стиснутый до побелевших ногтей на пальцах, отбирают одним спокойным движением, и даже любезно придерживают Ируку за локоть… Две секунды, и Ирука обезоружен. Не на того напал! — Каварими-но-дзюцу! — выдыхает Ирука. Его бросает назад, а в руках у нарушившего покой Ируки человека оказывается целый букет взрывных свитков. — Получи, сука, — шипит Ирука, складывая печать. — Сенсей, я ведь только поговорить зашел, — качает головой Генма-под-Хенге. Ручная печать — и детонация остановлена, а свитки отброшены на пол и смяты легким движением сандалии. Ирука ухмыляется уголком рта: ничего, козырь в рукаве у него имеется. Пусть только попробует шагнуть, и… — Хороший барьер, — останавливается Генма-под-Хенге. — Но этот кандзи вы написали неверно, сенсей. Если хотите, я могу потренировать вас в барьерных техниках… — Вали, — Ирука шарит по кармашкам жилета, тщетно разыскивая хоть какое-нибудь оружие, хотя бы камушек. — Я тебе уже все сказал! — Ирука-сенсей, я на самом деле не Генма, — качает головой «Какаши». — Ну, хотите, я докажу? Вы же учитель, вы прекрасно знаете, что выполнение Хенге зависит от знания внешности «оригинала», в которого совершается перевоплощение. — Поучи кошку мышей ловить, — выплевывает Ирука зло. — Что вы, даже не собирался, — вздыхает Генма-под-Хенге. — А так — верите? Ирука, почти нашаривший позади себя увесистую вазу, замирает, недоуменно поднимая бровь. Генма-под-Хенге поднимает затянутую в митенку руку и прикасается к переносице, оттягивая ткань маски вперед и вниз. Маска сползает послушно, и, как только от лица убирается ладонь… — Так — верите? — говорит «Какаши», делая еще шаг к Ируке. — Генма не видел моего лица. Я как раз для защиты от Хенге в меня и ношу эту чертову маску, и вы не представляете, как тяжело есть и одновременно следить, чтобы под нее никто не заглянул… Околдовывая Ируку словами, «Какаши» делает плавные, маленькие шаги вперед, и, когда Ирука решается, ловко перехватывает брошенную вазу, аккуратно пристраивая ее у стены. — Хорошая вещь, — укоряет «Какаши». — Жалко. — Генма… — голос Ируки превращается в жалкий писк. — Что тебе надо… — Я — не Генма, — в который раз терпеливо повторяет «Какаши». — Что, даже без маски не верите? Ирука ловит себя на мысли, что его трясет. Верит ли он? Да, верит. Ирука не идиот, он прекрасно знает, как работает Хенге. Но если признать это вслух, получится, что… что Какаши-сенсей… Здесь, в его квартире, и Ирука совершенно безоружен… — А так? — пальцы Какаши тянутся к хитаю, поднимая его. Ирука замирает перепуганным кроликом, зачарованно глядя в кружащиеся вокруг зрачка левого глаза томоэ. Зрелище гипнотизирует, как покачивание маятника. — Верите? — голос Какаши обволакивает Ируку уютным одеялом. — Это я, сенсей. Можем мы поговорить? Ирука впивается ногтями себе в ладонь, заставляя отвернуться. Сомнений не остается. — Хотите чаю? — деревянным голосом интересуется Ирука, и, не дожидаясь ответа, тащится на кухню. Полноценный чайный ритуал исполнять нет ни сил, ни желания. Но Ирука хорошо воспитан — мама всегда встречала гостей чашечкой чая. «Это элементарная вежливость, детка, — говорила она. — Гость мог устать с дороги. Чай поможет ему собраться с силами и поднять настроение». Что до Ируки, ему не поможет даже утопление в чайном озере. Какаши, как положено благовоспитанному гостю, дожидается скованного приглашения присесть, и только тогда опускается на табурет, принимая из рук Ируки чашку чая, стоящую на блюдце. Он осторожно поддерживает блюдце, помогая не расплескать горячий напиток — у Ируки трясутся руки, поэтому в чашечке начинается настоящий чайный шторм. Едва обозначив глоток, Какаши ставит чашку на стол и вежливо произносит: — Очень вкусный чай, сенсей, благодарю. «Самый дешевый, по акции», — мысленно отвечает Ирука, пялясь в стену чуть выше головы Какаши. Он не может, не имеет права признать, что больше всего на свете боится посмотреть в лицо, впервые на памяти Ируки не скрытое за тканью. Боится, потому что от красоты совершенного лица его руки начинают трястись еще сильнее, а в паху начинается недвусмысленная реакция. Боги, почему Ирука такой конченый… — Я зашел, чтобы передать вам привет от Наруто. Дзынь! Ирука отпрыгивает от стола — его нетронутая чашка, перевернутая неуклюжим движением, заливает штаны кипятком. Не успевает Ирука взвыть от боли, как Какаши молниеносно складывает печати и остужает чай дуновением Футона. — Наруто прислал письмо? — жадно подается вперед Ирука, моментально забыв, что с его штанов обтекают остатки чая. — Где же оно, — Какаши хлопает себя по жилету. — А, вот же. Осторожнее, сенсей, Наруто, кажется, ел на нем оладьи. Письмо насквозь промаслено. Дочитав до «он будит мной гордиться и Сакура-чан тоже», Ирука ловит себя на мысли, что в глазах у него стоят горячие капли. — Честное слово, — сдавленно откашливается Ирука, — я учил его правописанию так же тщательно, как и остальных. — Забудьте, — машет рукой Какаши. — Это Наруто. Я удивлен, что в письме нет никакой наскальной живописи. Наруто мог и нарисовать. Ирука не выдерживает и смеется. Как же метко сказано. Но смех его обрывается так же резко, и повисает томительная тишина. Ирука медленно складывает письмо и прячет в свой жилет, низко опуская голову. — Ирука, — мягко спрашивает Какаши, — вы действительно хотите покинуть Академию? — Что, Пятая прислала отговаривать? — ощетинивается Ирука. — И не надейтесь. — Хокаге здесь ни при чем. Я волнуюсь за вас. — Благодарю, но я уже давно совершеннолетний, — вспыхивает Ирука, — и сам могу… — Можете, конечно. Но, сенсей, могу я спросить? — Вам разве что запретишь, — огрызается Ирука. — Вы могли бы рассказать, зачем вам нужны были махинации с черновиками, прежде чем повиснете на чьем-нибудь кунае? Ируке кажется, что потолок обрушивается на него, ломая хребет и придавливая к полу. Лучше бы это на самом деле произошло, чем отвечать… — Какая вам разница? Я уже сказал, у меня есть причины, и вас они никак не должны волновать. — Ирука, прошу. Теперь в голосе Какаши слышится настоящее волнение. Ирука прикусывает губу и чувствует во рту соленый железистый привкус. Какаши-сенсей поднимается из-за стола, забывая про остывающий чай, и подходит к Ируке, останавливаясь всего за шаг. Оттолкнуть — и бежать, но куда убежишь из собственного дома? — Ирука. Я просто хочу знать, — волнение в голосе Какаши перерастает в мольбу. — Я клянусь, я не буду… Я был пьян. Я очень вас обидел, Ирука, я знаю, что прощения просить бессмысленно и глупо, я и не прошу. Но если… Если вы хотите, я встану на колени, Ирука. — Не надо! — в панике отшатывается Ирука. — Еще не хватало! Уходите! Вы хотели поговорить, мы поговорили! Но Какаши-сенсей будто не слышит. Он смотрит, смотрит на Ируку, выворачивая его душу мехом наружу, и от этого взгляда у Ируки начинают практически трещать ребра. В носу появляется противное ощущение, предвестник кровотечения — тянущее, острое, щиплющее. Дышать становится больно, а в горле поднимается гнусная горечь. Ирука бессознательно прижимает ладонь к животу, под ребра, туда, где ворочается мерзкий комок. — Ирука, послушайте, — Какаши-сенсей безотчетно качается вперед на целый шаг, заставляя Ируку на этот же шаг отступить. — Я не могу. Я должен знать. До сих пор никто… Я не хотел вас обижать, Ирука, я просто напился… Вы и Генма… Вы смотрели так… Еще шаг назад. В ушах нарастает звон. Воздух, превратившийся в жидкое стекло, отказывается проходить в легкие. Ирука затравленным кроликом пялится на Какаши, отмечая, что тот бледный, как простыня, и как на его белом, бескровном лице немыслимо ярко горят два разных по цвету глаза. «Зачем, — хочется крикнуть Ируке, — зачем вам эта информация, зачем вы меня душите, ЧТО ЭТО МОЖЕТ ИЗМЕНИТЬ?!» — Ирука, — хрипит Какаши, впиваясь зрачками, — милосердия… Ирука понимает, что дальнейшее сопротивление бесполезно. Разум диктует ему бежать, но тело буквально тянется к Какаши — колени дрожат, ладони вспотели, в груди глухо бухает сердце, пытающееся покинуть клетку ребер. Это наваждение, колдовство, какой-то приворот, может быть, хитроумное ниндзюцу, потому что как может Ирука так желать человека, который его едва не изнасиловал?.. — Потому что… — Ирука всхлипывает, не в силах дальше держаться. Под ребрами гадко ворочается жрущая его нутро тварь. Тварь, нашептывающая по ночам ужасные вещи. Тварь, толкнувшая Ируку на кунаи вражеских шиноби, и воющая от досады всякий раз, как Ирука возвращался с миссии невредимым. Во рту что-то лопается, заливая горло привкусом смешанной со слюной крови. — Потому, что я умираю, — сдавленно признается Ирука, переставая ощущать колени. — И хотел узнать перед смертью, каково это — принадлежать… Не успев договорить, Ирука зажмуривается и стекает на пол, и тьма смыкает свои объятия над ним. В себя Ирука приходит почти сразу. Первое, что он видит над собой — встревоженное лицо Какаши-сенсея. Наверное, я уже умер, зачарованно думает Ирука, поднимая ватную руку и прикасаясь к гладкой щеке. Наверное, умер. Какаши-сенсей прикрывает глаза, тихо выдыхая. Он не отстраняется, пока Ирука гладит его лицо, изучая кончиками пальцев совершенные черты, которые портит только страшный длинный шрам, проходящий через левый глаз. Когда Ирука на мгновение представляет — вот лезвие меча несется к беззащитному лицу, вот полосует — он едва не проваливается обратно в обморок, поглощенный животным ужасом. Тонкий нос, высокие скулы, четко очерченные губы… На губах Ирука задерживается подольше. Этими губами Какаши-сенсей его однажды поцеловал… А под нижней губой — крохотная родинка. Он… На самом деле красивый… Такой красивый… Если Ирука умер, он может позволить себе немного потрогать лицо Какаши, прежде чем отправиться в большое путешествие, не так ли? Совсем… немного… — Ирука, — говорит Какаши тихо. — Помочь вам? Или вы можете встать сами? Дрянь, разлившаяся по животу, почему-то перестала шевелиться, поэтому Ирука ощущает лишь зыбкую легкость в костях и дурноту позади глаз, посещающую его всякий раз после обморока. Ирука не торопится отвечать. Он блаженствует. Под подушечками его пальцев — самое красивое лицо Конохи… О. Ирука задерживает дыхание. Вязкая дурнота отступает нехотя, поэтому он не сразу понимает, что на самом деле произошло. Мир, раздробленный только что в пыль, снова собирается в привычную картинку, и знание превращается в осознание. Ирука замирает, чувствуя, как от пальцев отливает кровь. Он трогал лицо Какаши-сенсея. Он, своими гадкими руками… Какаши вздыхает и вдруг прикрывает глаза, потираясь о ладонь Ируки каким-то кошачьим движением. И тут же спрашивает снова, не позволяя потеряться в ощущениях: — Сенсей, если вы понимаете меня… Моргните, прошу вас. Вы слышите? Вы можете встать? Я могу донести вас до госпиталя, если хотите. Едва Какаши упоминает госпиталь, Ируку будто ледяной водой обливают. Он поворачивается, пытается встать, но тут же чуть не распластывается по взбрыкнувшему под ногами полу. Мир встает на дыбы, Ирука взмахивает руками, падая в пропасть… — Закройте глаза, — резко командует Какаши, перехватывая Ируку поперек груди. — Я держу вас, Ирука. Не бойтесь, вы никуда не падаете, я вас держу. — Мама, — онемевшими от страха губами зовет Ирука. — Мама! — Я держу тебя, Иру, — срывается Какаши на «ты». — Можешь шагнуть? Давай, давай, вот, хороший мой, еще шагай. Боги, ты бледный, как простыня. Что ты пьешь, Ирука, где твоя аптечка? Не открывая глаз, чтобы едва успокоившийся под ногами пол снова не взбрыкнул, Ирука нашаривает в кармашке жилета флакончик и отколупывает притертую пробку. — Он пустой, — сообщает Какаши. — Хочешь, я сбегаю в аптеку? Ирука слабо качает головой, героически преодолевая километры коридора. — Не стоит, — шепчет Ирука. — Лекарство все равно давно не помогает. Я каждый день теряю сознание. И кровь… Так сильно кровь идет… Ирука плачет. Опять плачет, как напуганный мальчишка, признав неизбежность происходящего. Но рука Какаши-сенсея, такая крепкая и уверенная, держит его поперек груди, а это значит — он не упадет. Он точно не упадет. — Понятно, — тихо говорит Какаши. Ирука все еще боится открывать глаза — свою историю он рассказывал темноте под зажмуренными веками. Какаши довел Ируку до постели, осторожно помог снять тяжелый жилет, уложил и принес воды. После нескольких глотков мир перестал танцевать вокруг, но Ирука все равно жмурится — чтобы не смотреть на Какаши. Он не хочет видеть в его глазах жалость. — Почему ты не обратился к Хокаге? Какаши продолжает общаться с Ирукой на «ты» — тихим, каким-то изменившимся голосом, и Ируке внезапно хочется нашарить его ладонь и уткнуться лицом. Если бы заморозить это мгновение, унести с собой, когда врата Чистого Мира откроются перед ним… — Потому, что после приема Пятой догадки станут диагнозом, а диагноз — приговором, — мертвым голосом признается Ирука. — Не хочу… Она будет пытаться что-то сделать, спасти меня… Наша Хокаге добра и сильна, но… Я уже перерыл всю библиотеку. Все прочитал, что нашел. Далеко не все можно вылечить чакрой. Есть болезни, от которых лечит только смерть. — И ты подал заявление на уход, чтобы не пропасть в середине года и не напугать детей? — понимающе продолжает Какаши. Ирука едва дышит — Какаши гладит тыльную сторону его ладони, обводя пальцами запястные косточки. Это больше, чем можно просить… — Да, — коротко отзывается Ирука. — Да. — А я… Нужен был, чтобы… — Вы… Ирука задерживает дыхание. Его губы опять кривятся в гримасе. Правда рвется из измученного болезнью нутра. Впервые Ирука осознает, что может не успеть ее сказать, и становится страшно. — Я не знаю… Не знаю, почему… Но я хочу вас, Какаши-сенсей, давно… Сначала так серьезно не было, но потом… Постоянно снятся сны, в которых… Я просто хотел — один раз, попробовать, каково это, принадлежать. Один раз. Я какое-то чудовище, я просто чудовище, но вдруг… Я не должен был. Не должен. Простите меня. Выдавив из себя слова покаяния, Ирука всхлипывает уже в голос. И с трудом сдерживается, чтобы не зарыдать, когда кровать рядом продавливается под грузом второго тела. — Не плачь, пожалуйста, — просит темнота голосом Какаши. — Не плачь, Иру. — Не называйте меня… так… — шепчет Ирука. — Почему? — Я могу поверить, что нужен. Темнота молчит, долго молчит, пока Ирука глотает горечь стекающих по носоглотке слез. А затем шепчет: — Ирука, вы можете открыть глаза? Вам лучше? Ирука с трудом кивает. — Да, спасибо. Прошу, не говорите госпоже Хокаге. Я не хочу, чтобы она пыталась помочь. Тратить чакру на смертника… Я все прочитал, все книги… Обмороки, носовые кровотечения, иногда — галлюцинации, частые головные боли… Мне недолго осталось… Мучиться… — Ирука, если вы можете, откройте глаза, — настаивает Какаши. — Ну? Ирука долго не может поднять плотно зажмуренных век, но все же слушается. Машинально вцепившись в кровать, Ирука пережидает первую волну паники. — Штормит? — спрашивает Какаши, приподнимаясь на локте. «Он лежит в моей постели, — Ирука чувствует невидимый удар под дых. — Лежит в моей постели…» — Нет, Какаши-сенсей. Спасибо. Мне намного лучше. Я просто… Простите за беспокойство. — Хотите, я уйду? — предлагает Какаши. — Нет! — с мольбой выпаливает Ирука, краснея. Какаши вздыхает — в этот момент его скулы становятся будто еще острее. — Ирука, — тонкие пальцы Какаши скользят по запястью вверх. — Вы вольны меня спустить с лестницы тем же путем, каким ушел Генма, но… Если ваше предложение еще в силе, я согласен. Сердце Ируки, вздрогнув, застревает между ребрами и начинает бестолково трепетать. Он даже забывает о головокружении и зияющей под безопасной кроватью пропасти — распахивает прикрытые в блаженстве глаза и в упор впивается в Какаши взглядом. — Но? — настороженно спрашивает Ирука, понимая, что за любой подарок нужно платить. — Если вам нужны черновики, я их сохранил… — К черту черновики, Ирука. У меня другие условия, — Какаши выглядит уставшим, но каким-то донельзя человечным. — Вы хотите меня… Ирука краснеет — это слабо сказано. Даже обморок и противная тошнота не смогли ничего сделать с его желанием — чуть-чуть Ируку отпустило, и вот, пожалуйста… В штанах стоит просто колом. Спасибо, что форменные тряпки шьют из достаточно грубого материала, и стояк сейчас практически незаметен. Но что Ирука может сделать? Он лежит в постели рядом с любовью всей его жизни, впитывая всеми порами каждое даруемое ему мгновение близости… А теперь ему предлагают… То самое… Что так давно хочется… — Хочу, — шепчет Ирука. — Но вы презираете меня. — Отчего такие выводы, сенсей? — Вы сами сказали… Тогда… Какаши перестает гладить Ируку и встает одним плавным движением, отходя к окну и опираясь ладонями о подоконник. Ирука приподнимается на локте, жадно впиваясь взглядом в спину Какаши, и краснеет, припоминая, как разглядывал эту спину, пока Какаши спал. — Ирука, — Какаши не смотрит на Ируку, но ему хватает одного только голоса. — Послушайте меня. Я хочу, чтобы вы хорошенько запомнили все, что я вам скажу. Вы слушаете? — Да, — покорно отвечает Ирука. — Вы — это не ваша ориентация или умение сдерживать эмоции, — отрывисто чеканит Какаши. — Не это все определяет человека. Всегда найдется кто-то, кто будет достаточно черств, чтобы ткнуть вас лицом в вашу слабость и посмеяться над этим. Ирука низко опускает голову, снова ощущая себя чудовищем, ткнувшим Какаши лицом в его слабость — любовь к творчеству Джирайи-сама. — В прошлый раз таким куском мусора стал я, — тихо продолжает Какаши. — Я не прошу у вас прощения, потому что простить за такое невозможно и нельзя. Я не предлагаю вам себя на всю оставшуюся жизнь. Речь идет лишь об обмене. — Черновики все еще у меня… — Выбросьте их, — вдруг советует Какаши. — Я не возьму их и не стану читать. Мне нужно кое-что другое, Ирука. Вы пойдете к Хокаге и признаетесь ей в том, что больны… — Нет, — Ирука собирает в кулаках тонкое одеяло. — Если вдруг на Коноху нападут, Хокаге-сама должна быть полна сил, чтобы защищать жителей. Я не могу допустить, чтобы она потратила свою чакру на меня. — Ирука, с каких пор вы перестали быть жителем Конохи? — срывается Какаши, повышая голос. — А вас, вас не надо защищать? — У меня нет ни Кеккей Генкай, ни додзюцу, мои навыки достаточно средние и вообще я — просто чуунин, — упрямится Ирука. — Это даже не ранг, позорище одно. — Вы сейчас двумя словами оскорбили половину шиноби Конохи, — фыркает Какаши, — и Ли-куна в частности. Не к нему ли на праздник вы приходили, чтобы поздравить с «таким важным шагом на пути к взрослой жизни»? — Ли-кун однажды и в джонины выбьется, — бурчит Ирука. — А я застрял в чуунинах. Учителей Академии и за шиноби-то не все считают… Так… Воспитатели. — Кто вам такое сказал? По вашему, шиноби — это только те, кто на кунаи грудью ложится на миссиях? Если не будет вас, учителей, кто будет поднимать оружие за павшими отцами и матерями, Ирука? Кто будет передавать младшим поколениям Волю Огня? Ирука молчит. Ему нечего ответить, но и соглашаться с Какаши он не хочет. Согласно протоколу, во время нападения на деревню, Ирука вообще должен отсиживаться в эвакуации с мирным населением, в то время как настоящие шиноби умирают за честь их деревни… — Ладно. Вы можете думать, как хотите, — пальцы Какаши стискивают подоконник. — Примите мое требование, как ультиматум, или не принимайте его вовсе. Вы достаточно взрослый и разумный человек, чтобы не бояться докторов, а если нет — то извините, Ирука, детей я не трахаю. Ирука чувствует, как каменеют его скулы от такого заявления. Он опускает лицо, стараясь справиться со страхом. — Я не боюсь докторов, — выговаривает Ирука с трудом. — И все еще хочу вас. Один раз. Так, как будто вы любите меня. — Одна ночь, Ирука, — перебивает Какаши. — Вся ночь. И вы пойдете к Хокаге. И послушно будете принимать назначенное вам лечение. Ирука понимает, что Какаши загнал его в угол. Для него больше не существует никакого выбора и умереть гордо, сраженным на поле боя, ему не дадут. Что ж. Если плата должна быть такова, Ирука готов платить. — А потом? — робко спрашивает Ирука, понимая, что рискует всем. — Одна ночь — а потом? Какаши отворачивается от окна, за которым уже начинают сгущаться сумерки, глядит на Ируку и вдруг улыбается краем рта. От этой улыбки сердце Ируки окончательно разрывает в лоскуты. И отвечает, слабо усмехнувшись: — Спойлеры.