Одуванчики цвета электрик

Стас Нью-Васюки, две недели после Пирра — Купил бы ты, Стасик, козу… Венькино предложение, сделанное голосом вкрадчивым и задумчивым, грубо выдернуло Стаса из опасливо-благодушных размышлений о том, что жизнь потихоньку налаживается. И все, в принципе, хорошо. Ну, по крайней мере, вовсе не так плохо, как оно могло бы быть при всех сопутствующих обстоятельствах… Вот даже и для своего провокационного предложения добрый доктор, вопреки традиции, подобрал такой момент, когда капитан ничего не пил. Даже чая. — К-к-как козу? К-какую козу? Зачем??? Венька, ты с дубоклена рухнул?! — Ну на-а-адо же! — восхитился несносный Венька. — Все-таки слушаешь. А мне казалось, что ты совсем не слышишь, что я тебе говорю. — Да все я слышу, не мели ерунды. Они сидели в пультогостиной, наслаждаясь приятной пикировкой и не менее приятным одиночеством: в кои-то веки молодежь отсутствовала целиком и полностью. Именно поэтому старшее поколение, вернувшись из бара, и решило воспользоваться случаем и продолжить приятные посиделки именно в пультогостиной, а не в привычном уже медотсеке. Расположились на розовом диванчике, застеленном клетчатым пледом, благо для двоих диванчик был более чем роскошен и позволял вольготно развалиться, не мешая друг другу. Впрочем, даже присутствуй на борту Полина с Лансом, Стас с Венькой все равно расположились бы тут. Скорее всего. Потому что и среди мозгоедов остались приличные люди и киборги, которые не доставляют капитану особых хлопот. Из-за которых не приходится красться по стеночке в свою каюту, дабы не увидеть чего такого, на что пришлось бы реагировать со всей капитанской строгостью. Отличные люди! И киборги отличные! Ну подумаешь, один разрисовывает маркером стены коридора в стиле раннего Пикассо, а другая так и норовит протащить на борт что-нибудь клыкасто-зубастое и плюющееся если не ядом, то концентрированной кислотой. Даже по работе норовит… Мелочи какие! Это вам не голый киборг, марширующий по коридору стояком вперед и самым похабным образом отдающий капитану то, чего у него отродясь не было. Честь то есть. Вместе с совестью. Наглый рыжий паршивец! (И ничуть не скрытный, Полина была абсолютно права вчера, когда высказалась на тему того, что Лика чего-то недотестировала). И вот сидят они, понимаешь, расслабляются… И тут Венька со своей козой! Причем по странной аналогии перед мысленным капитанским взором предстала не бодливая и блудливая деревенская Люська, а нечто не менее блудливое, но куда более человекообразное. Ириенка модели «фурри». С томными раскосыми глазами, золотистыми рожками, острыми эльфийскими ушками и золотистыми же копытцами. Поэтому Стас и чувствовал себя скорее смущенным, чем возмущенным: ясно же, что Венька имел в виду совсем другое. * Вообще-то на Нью-Васюках Стас бывал далеко не впервые, но бар «У Остапа» показал ему Венька. Хороший бар, чистый, похожий больше на домашнее кафе или мини-клуб, чем на питейное заведение. Они и там хорошо посидели. И сидели бы и дальше, если бы не дамы… Дамы… Да. Разного возраста и внешности, но одинаково доставучие. Они шли косяком, словно акулы или даже пираньи. Одна подсаживалась за столик к ним с Венькой, угощая или заводя беседу, а остальные хищно барражировали поодаль, грамотно контролируя периметр в ожидании своей очереди. Стас это не сразу заметил, только после третьей соискательницы. Или четвертой? Стас плохо помнил очередность, он на них поначалу и внимания не обращал, раздражался только слегка, что отвлекают, а потом поздно стало и пришлось удирать. А Венька ржал, паршивец! Он-то с самого начала все понял! И нет бы предупредить старого друга… Тоже туда же. Паршивец! — А все же зависть — не очень приятное чувство… — заметил паршивец вдруг. Ни к селу ни к городу, между прочим, заметил! Да еще и улыбочка эта, благодушно-ироничная. — Ну к чему ты опять это заладил, мы же так хорошо сидели, — поморщился Стас. — Да и поднадоело мне доказывать, что никому и ничему я не завидую. — Нельзя же быть таким эгоистом, Стасик! — Белобрысый ехидина округлил голубые невинные глазки (ага! совсем как у некоторых навигаторов!) в таком искреннем изумлении, словно было их пять и все они шоаррские. — Все о себе да о себе… А я, между прочим, сейчас вовсе не тебя имел в виду. — А кого? — удивился Стас столь неожиданному повороту. — Себя. — Тебя? — Ага. Улыбка Веньки оставалась безмятежной и даже слегка мечтательной, разве что иронии в ней добавилось. И взгляд почему-то ускользал, словно всматривался Венька не в Стаса, а куда-то очень далеко. Или наоборот — близко. В себя? — Ты?! Завидуешь? — резонно не поверил Стас. Венька был сама безмятежность. Но смотрел по-прежнему мимо. — Ага. — Кому? Ребятам, что ли? Как ты там говорил: молодости и счастью? Но Венька качнул головой: — Не совсем. Скорее, Теду. — Но почему именно ему? — Стас чувствовал, что разговор заходит куда-то не туда, но остановиться уже не мог. — Потому что он счастлив? — Счастлив… Да… — улыбка оставалась задумчиво-мечтательной. — Ярко, безоглядно и до краев… Такое редко кому выпадает. Но не успел Стас облегченно выдохнуть и смущенно посмеяться над собственными смутными подозрениями, как Венька продолжил, со все той же мечтательно-ироничной улыбкой: — И везучий: он свою добычу в засаде всего-то три года ждал. В мечтательном голосе проскользнула едва уловимая горечь, и окончание фразы «…а не тридцать лет» так и осталось невысказанным. И Стас вдруг осознал, что сейчас вся Венькина ирония направлена исключительно на него самого, на Веньку. — Счастливый и везучий мальчик, — подытожил Венька тихо и снова улыбнулся. На Стаса он по-прежнему не смотрел, и тот был ему за это благодарен, ибо поручиться за свое лицо не смог бы. И знал, что потом ему будет стыдно, если старый друг увидит. Друг. — Только не вздумай меня жалеть, Стасик, — твердо сказал вдруг Венька все тем же пугающим до мурашек почти мечтательным тоном. И усмехнулся. И глянул остро и быстро. Стас вздрогнул, словно пойманный за руку. — Потому что сам я ни о чем не жалею и ничего не хотел бы переиграть. Я счастлив и всегда жил так, как хочу. Ну, почти. Но последние годы — так уж точно. Стопроцентно, как любит уточнять один наш рыжий друг. Мне есть чем гордиться и что вспомнить. Стопроцентно. А не ярко, безоглядно и до краев. Пауза затягивалась. Венька вдруг встрепенулся, становясь собою прежним, глянул на Стаса с лукавым прищуром и улыбкой, насмешливой и ехидной. Вот сейчас он скажет, что все это было шуткой, и первым же рассмеется. Что, купился, Стасик? И можно будет тоже поржать. И дышать можно будет. А то в груди уже больно. Венька хихикнул. — Стасик, не делай такое лицо, словно у тебя кто-то умер. Все в порядке. Ничего же не изменилось. Стас задышал. Боль в груди никуда не делась. Венька потянулся и положил ладонь Стасу на плечо. Ладонь была горячая, обжигала даже сквозь форму. Стас вздрогнул. И лишь неимоверным усилием воли удержался от того, чтобы отпрянуть в противоположный угол диванчика. Или вообще из пультогостиной. Венька тут же убрал руку и фыркнул: — Ой, Стасик, я надеюсь, ты теперь не будешь шарахаться от меня при встрече и жаться по темным углам, уверенный, что я вот-вот наброшусь на тебя со слезливыми воплями «о любовь моей жизни, стань моим!» или начну караулить под дверью, подвывая, как Котька, или ломиться в душ? Ты же бравый десантник, а не пугливая девственница, — Венька уже откровенно ржал. Стас представил слезливого Веньку с подобными серенадами. И против воли фыркнул. Настолько комичной и абсурдной выглядела ситуация, если посмотреть на нее с этой стороны. — Меня все устраивает, Стасик. Абсолютно. К тому же, — доктор подмигнул с прежним ехидством, — если не придираться к формальностям, мы и так уже три года считай одна семья, большая и дружная. Для семьи доверие и дружба куда важнее каких-то смешных и нелепых телодвижений, пусть и не лишенных приятности. Секс по сути лишь одно из удовольствий, предлагаемых семьей. И я ни на секунду не хотел бы променять на него все остальные. Сотню… нет, тысячу тех, которые я уже имею. Так что не парься и будь счастлив. Или просто забудь, если тебе так проще. «Снова», — тоже осталось невысказанным. — И не напрягайся ты так, больше я к этому разговору не вернусь. Я не садист, чтобы ради собственного удовольствия мучить старого друга. Нет для меня в этом, понимаешь ли, никакого этого самого... удовольствия. Все еще хихикая, Венька встал и отошел в кухонный блок, чем-то там зашелестел. Булькнула вода, зашипел включенный чайник. Стас еще посидел, вцепившись в подлокотник и настороженно прислушиваясь к шуршанию и звяканью за спиной. Но Венька, очевидно, решил соблюдать свое обещание прямо с сего момента и молча колдовал над чаем, шелестел пакетами с печеньем и заваркой, звякал ложечкой. Возвращаться ни к Стасу, ни к разговору он не собирался. Стас встал и пошел к выходу в коридорчик, по пути воровато покосившись на широкую спину, такую привычную и надежную спину в такой непривычной белой рубашке. Халата остро не хватало, но они после возвращения так и не переоделись, решив посидеть пару минуточек, словно бы продлевая приятный вечер. Посидели, да. Венька передернул плечами, словно почувствовав. Стас торопливо отдернул взгляд. Но уйти молча было как-то не по-людски, что ли, и уж точно не по-дружески. На пороге Стас обернулся. — Вень, ты это… прости, но... с такой новостью я должен сначала переспать. Привычная фраза на этот раз прозвучала двусмысленно. Венька фыркнул, не оборачиваясь. Стас окончательно смешался и, буркнув «до завтра», юркнул в свою каюту, словно в спасительное убежище.