Одуванчики цвета электрик

Полина Нью-Васюки — Сор… вался?.. — Полина поперхнулась словами, внутри все оборвалось — и как наяву увиделся Дэн на Медузе. В боевом режиме. Он убивал пиратов спокойно и методично, словно в тире стрелял. Только здесь не Медуза и не пираты, здесь — мирные люди. И полиция. Здесь… — Ланс, вызывай Теда! Срочно! — Вызвал… Плохо понимая, чем она может помочь сорвавшемуся DEX'у, Полина отпихнула с дороги Ланса, едва не вынесла дверь проходной (та еле успела автоматически открыться), выскочила в сквер — готовая увидеть фонтаны крови, оторванные руки-ноги на асфальте и выпрыгивающий из флайеров вооруженный спецназ. И замерла. Ничего этого не было. А был мирный сквер перед служебным входом зоопарка. С детишками на великах, бабушками на лавочках и мирными прохожими. И ничего, даже отдаленно похожего на сорвавшегося армейского киборга. Ланс пошутил? Ланс?.. — Где Дэн?! — Там, — указал Ланс куда-то за голубые деревья, на вывеску кафе-мороженого. Полина бросилась туда без раздумий. То есть с одной мыслью: хорошо, что в помещении, полиции будет труднее его ловить! Лишь бы Тед не опоздал!.. О парня, рыдающего, сжавшись в комок прямо на голубом газоне, среди синих одуванчиков — она почти споткнулась. Взглядом. О рыжее гнездо на голове. О зеленую рубашку. О… Дэньку?! Колени подогнулись от облегчения: он не сорвался, никого не поубивал, это просто Ланс перетрусил! А так ничего ужасного же не случилось, правда? В смысле, непоправимо ужасного! Хотя на самом деле она знала: случилось. Дэнька, их титановый Дэнька — рыдает, как перепуганный ребенок. Взахлеб. Посреди города. Да какая разница, на самом-то деле, где! Он же никогда, ни разу! Он же — боевой киборг, надежный, как скала! Как звездолет! Он же!.. — Дэнь, ты чего, а? — спросила она, опускаясь рядом с ним на дорожку и обнимая весь этот закаменевший комок. — Дэнечка, что случилось?.. «Кто тебя обидел?» — она все же не спросила вслух, глупости какие, чтобы Дэньку обидеть — нужна минимум рота спецназа! А тут никого… Кроме нее самой. То есть… Это из-за нее он плачет?! Полина в панике от этой мысли попробовала оторвать его руки от лица, заглянуть в глаза — с тем же успехом она могла пытаться оторвать крыло от звездолета. Вот только звездолеты не рыдают так, словно мир рухнул! Дэнька не ответил, только заплакал еще горше, вздрагивая всем телом и захлебываясь слезами, отчаянно и беспомощно. Совсем по-детски. И его было так жалко, что Полина расплакалась сама. Просто… от шока, наверное. Обнимала Дэньку, гладила по голове и плечам, всхлипывала и обливалась слезами, совершенно не понимая, что происходит — и что с этим со всем делать, делать-то что? Если она… если он из-за нее… Ох, как же стыдно-то! Хотела, дура эгоистичная, чтобы Дэньке было не все равно? На, получи! Куда уж не все равнее! Ой, ду-у-ура, а еще собой гордилась, такая вся из себя дипломированный специалист, открытия делает! А под собственным носом ничего не видит. Вот, боевого киборга сломала. Балферу не удалось, Казаку не удалось, Ржавый Волк и тот обломался, а она — смогла. Есть чем гордиться, да уж, нашлась лисичка… — Дэнь, Дэничка, — проглотив собственные глупые слезы, снова попробовала она его дозваться, продолжая прижимать к себе и успокаивающе гладить. — Расскажи мне, почему ты плачешь, расскажи, Дэничка? Ну? Пожалуйста. Он всхлипнул особенно горько и наконец-то развернулся из своего защитного кокона, уткнулся в нее, сделал движение, словно хотел обнять, но не решился, сцепил руки вокруг колен. Зато позволил ей заглянуть под спутанную рыжую копну, сейчас больше похожую на солому, чем на роскошный шелк… Глупости-то какие в голову лезут! Как будто это что-то меняет! Она его и лысого любит, какая вообще разница-то!.. — Не уходи… — сквозь рыдания выдавил из себя Дэнька и снова сжался в комок, спрятался, словно сказал что-то неправильное и теперь боится… чего, ну чего может бояться боевой киборг? Как же это все!.. Полина подавила острое желание самой завыть в голос и обняла его крепче. — Я тут, Дэнь. С тобой. Никуда не ухожу. Выть хотелось очень сильно. Сильно и громко. От стыда и понимания, какая же она дура и эгоистка. Чего может бояться боевой киборг, да? А чего может бояться человек одиннадцати лет от роду, которого из этих одиннадцати семь считали не человеком, а бесчувственной вещью? Который должен был быть этой бесчувственной вещью, иначе — тесты и утилизатор. То есть пытки и смерть. Боже-боже-боже… Как он вообще смог стать не маньяком-убийцей, ненавидящим все человечество скопом, а их милым, добрым Дэничкой? Защищал их, жарил им блинчики и катался с ними на каруселях… С ними. Со своими друзьями. С семьей. А теперь его единственно безопасный мир размером со старый транспортник — рухнул. Мир, в котором он мог быть человеком. Где его любили. Где он сам мог любить. Стены, которые могли бы стоять вечно, сломались, а его семья — вымечтанная им, оплаченная его кровью семья — рассыпалась. И все потому, что одна самонадеянная эгоистка просто не подумала. Просто. Не подумала. Что ему — скале! Боевому, мать его, киборгу! — может быть больно и страшно ее потерять! Тем более сейчас, когда он впервые за эти чертовы одиннадцать лет позволил себе стать человеком совсем-совсем по-настоящему. Разрешил себе открыться целиком и полностью, довериться, стать счастливым! Он же сиял, как взбесившаяся лампочка. Как сверхновая он сиял. Любил и радовался любви, верил — им, ей верил, дуре завистливой! А она… Сколько она позволила ему того счастья? Две недели? О, сумасшедшая щедрость! Целых две недели настоящей жизни! А потом ей все стало не так и не этак, у нее, видите ли, романтическая мечта соплом накрылась, и поэтому надо что? Правильно! Надо смертельно обидеться, накрутить себя и все разрушить к авшурьей бабушке! А виноватым выставить Дэньку: не так он, видите ли, ее просит остаться! Прогибается мало! У-у-у… Ну понятно, кто ж еще-то виноват, не Полина же, в самом-то деле! Вот только что теперь делать, совсем непонятно… Полина прижалась к Дэньке всем телом в запоздалой попытке отогреть и утешить. Исправить хоть что-нибудь. Если еще можно что-нибудь исправить. Если тот, кого она предала — так глупо, глупо, глупо предала! — вообще захочет ее слушать, не закроется раз и навсегда. Не только от нее, дуры, от нее это ладно, это ерунда, хуже, если совсем, ото всех закроется. Не сможет больше доверять никому. Даже Теду. Что, если Ланс прав, и Дэнька в самом деле сорвался? Если вся его нормальная человеческая жизнь взяла и закончилась здесь и сейчас? — Дэнька… ну хватит прятаться, Дэнь. Все хорошо, ну что ты… — Я не… не понимаю, — тихо и жалобно, между всхлипами, сказал Дэнька. — Почему? — Что почему, Дэнь? — она очень старалась быть мягкой и спокойной. Ему нужно. Намного нужнее, чем ей биться в истерике и жалеть себя. — Почему больно. Полина прикусила губу изнутри, чтобы только не орать и не выть. — Так бывает, Дэнь. — Почему? — Дэн поднял заплаканное лицо, глянул на Полину покрасневшими глазами. — Повреждений нет. А больно. Нос у него тоже покраснел и распух. А еще он гундосил, словно при насморке. Кто бы опознал в этом растерянном несчастном мальчишке боевого киборга! — Где больно, покажи мне. Не то чтобы она не понимала, где и почему. Просто надо было разговаривать. О чем угодно. И — касаться. Тактильный контакт для людей ничуть не менее важен, чем для животных. — Здесь. — Дэн бережно взял ее за руку и положил себе на грудь, судорожно вздохнул, почти всхлипнул и тут же досадливо поморщился. Ну да. Боевой киборг не должен плакать. Он должен быть титановым совершенством, удобным для всех… Вот оно. Поняла, наконец-то, да, великий ксенобиолог? Дэн сделал все для тебя. Ты хотела его в постель — он дал тебе лучшую ночь в твоей жизни. Ты хотела мечту — он проводил тебя к мечте за руку. Ты хотела, чтобы он радовался за тебя — и он улыбался, желал тебе удачи и счастья. А сам… Как тогда, с дырой от бластера в груди, он просто делал то, что должен был. Для тебя. Для своей семьи. И теперь он удивляется, почему ему больно. И сердится на себя же, потому что больно быть не должно. У-у-у! Ду-у-ура! А еще Теда остолопом называла! Только почему-то рядом с Тедом Дэнька сияет от счастья, а с тобой плачет. Наверное, потому что умная очень. — Это пройдет, Дэнь. Ты успокоишься, поймешь, что все хорошо, и оно пройдет. Это же не бластер. — Разбитое сердце, да? — он попытался улыбнуться. — Просто живое, — покачала головой Полина, так и не отнимая руки от Дэнькиной груди. — У тебя живое и доброе сердце, Дэнь. Не у всех людей такое есть. — Не доброе. Я жадный. Я хочу тебя себе. — У него снова задрожали губы. — Я знаю, что так нельзя, что у тебя мечта… и все равно… не хочу отпускать… опять… Он зажмурился, пытаясь сдержать слезы, и ничего у него не вышло. У Полины тоже не вышло. Прижавшись к Дэньке тесно-тесно, она опять разревелась, и ревела, пока не услышала сквозь собственные всхлипы удивленное: — Почему ты плачешь? Тебе больно? — Нет, — помотала она головой. — Это из-за того что ты опоздала в зоопарк? Она снова помотала головой, хоть это было и зверски неудобно делать, уткнувшись в Дэнькино плечо. Зато он так крепко и надежно ее обнимал. — Тогда почему? — Потому что я люблю тебя, дурак! — буркнула Полина и вцепилась в него еще крепче. — Я тоже тебя люблю. А почему из-за этого надо плакать? Опять я запутался. Полина замерла. Может, ей послышалось? Или он имел в виду что-то совсем другое? Или… а, черт! — В смысле ты меня тоже любишь?! — оторвавшись от Дэнькиного плеча, она сердито уставилась в его уже вовсе не красные, а очень даже красивые и наглые голубые глазюки. — И говоришь об этом вот так вот?! Дэнька страдальчески свел брови. — Ну… а давай ты объяснишь, как надо, и я сделаю? Как надо! — Сделает он… Дэнька, я же спрашивала! Ну почему ты сразу не сказал, а? Я же… — Я сказал. Вчера четыре раза и сегодня один. Красивые голубые глазюки честно и недоуменно моргали, выражая стопроцентную искренность. — Когда это ты сегодня сказал? — В девять сорок семь. В кафе. Ты спросила, изменилось ли что-нибудь в нас. Я сказал: нет. — «Нет»? Это ты называешь — сказал? — Ну да. Вчера вечером четыре раза. И Тед — пять… пять с половиной. Пока мы занимались любовью. И еще два раза после. Тед, он… он ласковый. Очень. Мне нравится, когда он говорит всякое такое. А тебе? Дэнька снова улыбался, открыто и счастливо, и делился с ней — всем самым-самым лучшим, самым дорогим, самым… Тедом. — Ага, нравится… — кивнула она заворожено и потребовала: — Скажи сейчас. — А… ага. Сейчас, — кивнул Дэнька, улыбаясь еще светлее, и… протянул ей пучок слегка помятых электрически-синих одуванчиков, сорванных с газона. — Вот… я люблю тебя. Всегда. — Дэнька… ты такой… — она умиленно прижала одуванчики к груди, — такой пусечка! — Тебе нравится? Только не ешь их. — Я же не коза, одуванчики есть. Тем более синие, — возмутилась Полина и потянулась к Дэнькиным губам. — А вот я не уверен, что не коза! — раздалось грозное капитанское. И как всегда, в самый неподходящий момент.