13 октября, 2016 год.
Голова лежит недвижно, мокрые пряди растекаются по стенкам ванны, глаза, пустые и стеклянные, смотрят в одну точку. Точно тысяча соек врываются в сознание и громко, невпопад перекрикивают друг дружке эхо минувшего разговора. Зайди сейчас кто в ванну, ужаснулся бы, приняв Каяо за мёртвое тело.— Да что ты такое говоришь? Почему ты веришь каким-то слухам, а не своей дочери?
Отец позвонил, стоило вернуться домой. Сказал, что до Сендая дошли столичные слухи: его дочь убийца; бессовестная мерзавка, подбивающая учеников к бунту. Её рот то и дело безмолвно открывался и закрывался, папа не давал и слово вставить. Каяо могла солгать, обвинить других магов в зависти, в клевете, однако притворство — игра, в которой она кода, но только не с близкими. Врать отцу сложней всего. До сломанных костей, он горячо любит единственную дочь. Он рассказывает о ней друзьям, хвалится её достижениями. Разве можно оставить его в неведеньи, обойдя тему стороной? Каждый раз, стоило лживому слову слететь с губ, её охватывала тошнота.— Я прошу, успокойся, — потирая переносицу, просила она. — Ты… Послушай же… — Но оправдаться ей не давали. Отеческое беспокойство напором пожарного шланга сбивало с толку, обрушиваясь грозным потоком на девушку.
— Все, хватит! Ты только все обостряешь. Я перезвоню позже.
Паника подступает к горлу как желчь. Неделю назад она не сомневалась: у них все шансы на победу. Сейчас, лежа в остывшей ванне после изнуряющей и бесполезной поездки, Каяо думает об этом не иначе как о злой шутке. На что она надеялась? Каким-то чудом докопаться до правды и очистить запятнанную репутацию? Решила сыграть в детектива. Пистолета в кобуре и наручников за поясом только не хватает. Смех и только. Пора признать: пауки обвязали крепко свою паутину. Знали, что их с Годжо гордость не заставит и пальцем повести, чтобы доказать свою непричастность. Сильные и высокомерные, казалось, что никто и ничто не сможет нарушить их беззаботный ход жизни. И пока они упивались этим чувством, плавали в мираже, их загнали в ловушку. Совет все рассчитал. В рукаве не осталось ни единого козыря. Сердце колотится, как заячий хвостик. Она потеряла работу и дом, свой привилегированный статус особого мага, её слова потеряли вес в обществе, а близкого друга арестовали. Отныне, что бы она ни сказала, будет выглядеть как оправдание. Сначала разум, теперь и тело её предает. Каяо никак не может вдохнуть полной грудью. Все мысли сводит судорогой — Что делать? Что делать? Что делать? Короткий вдох — и она скатывается по влажной стенке в воду с головой. Наконец тишина и лишь звон в ушах, будто она оглушенная рыба в реке. Она прикрывает глаза, проваливаясь в темноту. Пару секунд — и шум исчезает. В этом глухом царстве хорошо: невесомость и обволакивающее тепло. Каяо приоткрывает губы и наверх вырываются пузырьки воздуха. Это кажется свободой, но, увы, кратковременной. Она держится из последних сил, цепляясь за возможность ещё хоть немного не чувствовать и не думать. Но некая другая Каяо хватается за бортик и выныривает. Она ещё немного откашливается, жадно хватая воздух. Всякая надежда смывается вместе с водой в слив. Накинув на голое тело большую футболку, она выходит из ванны. Шлёпая ещё влажными стопами по холодному полу, Каяо попутно утирает волосы полотенцем, свисающим с шеи. Мороз этой квартиры ощущался не физически. Белые, как айсберг, стены, синий свет ламп и пустота комнат — тюремная камера не иначе. Знал бы совет, что она уже отбывает свое наказание, может быть, поуспокоился. Но когда она бредет рассеянно по коридору, глаз улавливает яркий, тёплый свет. Ускорив шаг, она с любопытством заглядывает в гостиную. Неужели она попала в зазеркалье? То, что она видит, вовсе не та же комната, в которой провела последние недели. Раньше здесь была только кровать шкаф и угрюмый стул. Сейчас же… кажется, поняла. — О, добро пожаловать. Заметив её, Сатору кладёт какую-то коробку на стол и с интересом наблюдает за её реакцией. Впервые он устроил бардак и его не спешат ругать. Хотя, вернее сказать, он пытался навести уют. Стаскал всю мебель с других комнат в их спальню, что яблоку негде упасть. Ещё поменял лампу в торшере на тёплый свет и развесил неуклюже гирлянду, непонятно откуда взявшуюся. — Нравится? — Он обошёл её со спины, обнял за талию и в излюбленной манере зарылся носом в волосы. Одна комната, тесная и родная. Порядком измотанная, Каяо смотрит на это с таким восхищением, что не может облечь чувства в слова. Почти месяц она блуждая в тумане постоянной лжи, теряя из раза в раз надежду на лучшее, спотыкаясь и падая, наконец чувствует, что попала домой. В родной дом. — Это, конечно, не наша общага, но… Каяо откидывает голову назад, удобно укладывая её на плече парня. Сатору в свою очередь утыкается в её шею, глубоко вдыхая запах мыла. Он затих, и Каяо слушает его сбившееся сердцебиение, постепенно возвращающееся к ровному ритму, ощущает кожей тяжелое дыхание. Стало резко так тоскливо. Всё, что у неё осталось, — только он. Квартира не будет иметь значения, если в ней не будет ворчать Сатору, в сотый раз ударившийся мизинцем о тумбочку. Она вряд ли бы так быстро поправлялась, не будь его рядом, чтобы, пускай и слишком навязчиво, печься о соблюдении режима и приёме таблеток. И если уж до конца оставаться откровенной, быть может, сейчас она бы сидела в камере, облепленной талисманами, дожидаясь своего конца, если бы не Сатору. Одна маленькая общажная комната слишком тесно сплела их души. Примириться с гордостью — вещь непостижимо сложная. Однако если на другой чаше весов их общее благополучие, неужели станет упрямиться и дальше? Наедине с собой Каяо взвесила каждый возможный вариант развития событий. Ни один из них не имеет счастливого финала. Им не обойтись без помощи друг друга. Поддержки мало. Нужна правда. Она нащупала его руки и, осторожно их расцепив, повернулась к нему лицом. Даже с темными кругами под глазами, морщинками на лбу и лохматыми волосами он остается жутко красивым. Курасава потянулась к его лицу, тот послушно предоставляет ей свободу действий. Покрывая поцелуями линию от кончика подбородка до скулы, губы скользнули к его губам. Осторожные, нежные движения невыносимо приятные. Он не прикрывает глаза, а нагло наблюдает, наслаждаясь видом. — Сатору. — Голос звучит хрипло, с нежными нотками. — Мм? — Са-то-ру, — она сладко смакует каждый слог, шепотом размазывая по его щеке, вниз по шее и снова вверх, к виску. От игривого тона у Годжо по спине пробегают мурашки. Теснота между ними, где каждое, пускай и случайно касание воспринимается как удар током, и собственное имя на чужих желанных устах — все это пьянит, заставляя терять всякий контроль. На сей раз он сам тянется к ней, целуя страстно, безостановочно, не давая даже чуть-чуть вздохнуть. Одной рукой удерживает за талию, крепко сжимая, другая же рука снова сжимает подбородок, открывая больше доступа проникнуть в чужой рот. Ему нравится вот так просто снова обнимать её, забывая о всех проблемах. Может измениться место, его репутация, да даже сила, а вот любовь, наверное, уже никогда. Желание показать, что он здесь, рядом, сейчас и всегда, всколыхнуло страсть. Годжо, приподняв Каяо за бедра, усаживает её на письменный стол и начинает дотрагиваться руками до всего, чего может добраться. Футболка слетает легко, почти незаметно. Следом летит полотенце. Плавные изгибы обнажённых плеч, гибкая и точеная талия с тату, скрывающим глубокий шрам, узкие бедра, небольшая, но упругая и красивая грудь — его пальцы жадно оглаживают каждый миллиметр тела. Каяо решает сосредоточиться на том, чтобы сбить его дыхание и оставить как можно больше следов на бледной коже. Она сцепляет ноги вокруг поясницы парня, прижимая его к себе ещё ближе. Спустившись дорожкой поцелуев к шее, слегка прикусывая выпирающую жилку, отчетливо слышит звонкий стон сверху. Прекрасно знает самую чувствительную его зону и нещадно её атакует, кусая и вылизывая тут и там. Зубы выискивают каждую кромку, плодя все больше отметок от зубов. От столь увлекательного процесса у обоих сладко тянет внизу. Сатору резко отдергивает её, поднимает за подбородок и грубо впивается в губы. Уверенно ведёт в поцелуе, изучая попутно каждый изгиб и угол внутри рта, охватывая каждый раз её язык, сцепляясь с ним. В какой-то момент Каяо уже не может, вернее, не в состоянии отвечать; воздух закончился, а губы, казалось, совсем не шевелятся. Она мягко отпрянула, прося о паузе. Сатору тоже загнанно дышит, трется носом о щеку. Широко раскрытые, настороженные глаза, мерцающие из полумрака, чуть разомкнутые, влажно блестящие губы… — Яо-Яо, ты знаешь, как сильно я тебя люблю? Он говорит это редко, предпочитая заигрывать и флиртовать. Его любовь Каяо никогда не ставит под сомнение. Признание звучит в моменты, когда нужно просто напомнить очевидное. Или когда чувство в душе столь сильное, что аж больно, и о нем невозможно умолчать. Совсем как сейчас. — Я не против, чтоб ты напомнил. Годжо жадно вжимает ладони в спину девушки сильнее, заставляя её прильнуть к себе крепче. Необходимость касаться его и чувствовать его прикосновения в ответ с каждой секундой приумножается в десятки раз. Поэтому Каяо хватает за края его рубашку и уверенно тянет их вверх. Чтобы ощутить его ещё ближе, кожа к коже. Расстёгивает несколько верхних пуговиц и наконец высвобождает из вороха ткани. С брюками парень справляется сам, но, чтобы не оставлять скучать даму, целует, прикусывая и втягивая губами кожу на ключицах. Отдалено слышится звук падающей мимо кресла одежды. Вдруг Каяо резко подбрасывает, заставляя сильнее вцепиться в горячие мужские плечи. Сатору аккуратно перекладывает дорогую ношу на кровать и продолжает свой маршрут ласк. Оставляя саднящий след на её ключице, он спускается ниже. Целует вершину груди, ладони невесомо обводят её контуры, скользя за спину, и Каяо выгибается навстречу. То, с какой осторожностью он гладит её, щекочит ребра, вытягивая новый стон, будоражит. Грубость и нетерпеливость ей тоже нравятся, но эта сладкая прелюдия — намного больше. Его движения, быстрые или медленные, определенная дорожка поцелуев — каждый раз новый смысл, новая откровенность, которую он рассказывал с помощью языка тела. Он остраняется, чтобы взглянуть на свои старания. Разомлевшая, пышущая жаром, с россыпью волос на простыне, она вся в его власти. — Вернись, — вполголоса зовет Каяо, протягивая руку, и он повинуется. Годжо нависает над ней, не спеша переходить к активным действиям. Любуется нетерпением, ярко выражающимся в родных глазах. Собирает прядь смоляных кудрей и осторожно заводит за ухо. Туда же, приходится невинный поцелуй, пока одна рука тем временем спускается по её напряженному животу вниз. Пальцы движутся именно так, как надо. То вычерчивают рваные круги, то мягко отстраняются, едва-едва касаясь. То яростно погружаются внутрь, вынуждая шаманку извиваться, то внезапно замедляются, попросту дразня. Но она не отдается полносью в сладкое беспамятство. Его напряжённый член упирается прямо в её чуть подрагивающее бедро. Она обхватывает его, плавно растирая смазку вниз-вверх. Сатору прижимается своим лбом к её виску. Горячее дыхание прожигает насквозь. — Не хочешь попробовать переехать сюда? — Каяо, неверя, открывает глаза, поражаясь, что он завел этот разговор ни раньше, ни позже. — Ну или в любое другое место. — Хочешь сказать, нам пора перестать молодиться и уступить комнату молодежи? — Она хмыкает, свободной рукой оглаживая его затылок. — Хочу сказать, возможно, пора перестать прятаться. — Маг проводит пальцами левой руки по её скуле, вынуждая взглянуть прямо в глаза. На его лице нет мальчишеской ухмылки, напротив — скромная поулыбка. В его глазах с расширившимися зрачками пляшут отсветы неуверенности. — Найти новое место для новых нас. Курасава хмыкает, но это из-за нервов. Их общая зона комфорта ограничивалась пространством в семнадцать квадратных метров. В ней, подобно шкатулке, хранились их отношения, их влюбленность, которая давно стало чем-то большем. А сейчас Сатору предлагает перейти на новый этап. Съехаться. Как кто-то больше, чем просто шаманы, работающие вместе. — Я бы хотела, очень даже. — Признание почти сплетается воедино, но Сатору всё же разбирает. Вернув контроль над голосом, она прибавляет: — Только не сюда. Слишком тягостно назвать это новым домом. Даже то, как постарался все обставить Годжо, не поможет забыть первопричину переезда. — Как пожелаешь. — Лазурные глаза лениво прослеживают за её пальцами, губы прижимаются к костяшкам. К каждой из них. Целуют запястье с тыльной стороны. Сатору чувствует, как тепло разливается в груди и по щекам, он буквально окутан им. — Только, пожалуйста, в пределах Японии. — Боже, ты так печешься о своем состоянии, — судорожно выдыхает она прямо ему в губы. — Если так, то очень напрасно волнуешься. Ты должен был уже понять мои вкусы, скорее всего, я выберу что-то вроде пещеры. В этот момент они сталкиваются с ним взглядом — глаза Каяо тёмные, зрачок почти не отличим от радужки, а губы, зацелованные губы, блестят. Она не пасует под пристальным взглядом, тоже разглядывает его контуры лица. — Хамада. — Шаманка мимолетно оглаживает кончиками пальцев его спину, переходя на бок. — Что скажешь? Легкий щипок — и маг выдыхает через нос, инстинктивно подаваясь вперёд. Теперь настаёт очередь для её довольной ухмылки. — Всё ещё слишком роскошно. — В отместку он стискивает её ягодицы сильнее. — Но для тебя ничего не жалко. — Каяо жмётся к нему, её бёдра дрожат, а живот напрягается, втягиваясь, — возбуждение туманит разум и кружит голову. В конце концов, они лежат друг напротив друг. Каяо продолжает лениво выводит на плече Сатору некие символы, которые действуют довольно убаюкивающе. Она смотрит на него, и на душе так спокойно. Будто внутри выбили выключатель и тревога исчезла. Ей нравится предложенная им идея, она как маяк — пленяет и напоминает о том, что их ждёт. Нужно лишь переждать бурю, усмирить волны и дальше плыть к цели. — Я не смогу уснуть. — Она неловко приостанавливает свои движения, на что получает недовольное мычание. — Мне воспринимать это как намек на продолжение? — Он даже глаз не приоткрывает, хотя и хищно ухмыляется. Рядом слышится шелест простыней, и он ждёт, что на него вновь обрушатся мягкие поцелуи. Но молчание затягивается, и он приподнимается на локтях. В темноте его глаза сохраняют свою яркость и довольно пугающе оглядывают место рядом с собой. Каяо по-прежнему молчит, упорно занавешиваясь от него своими волосами. Ей вовсе не кажется это подходящим моментом для такого разговора. Она выжата как лимон после поездки в Окутаму, после разговора с отцом. Да, напряжение ушло после близости, но долго оставаться в сладкой идиллии не получится. Она знала, что одно малейшее промедление, одна напыщенная самоуверенность может обернуться очередной потерей. — Ты спрашивал, что мы с Оккотцу скрывали. — Её губы трогает неуверенная грустная улыбка. Вся дрёма тут же улетучивается, Сатору присаживается рядом с ней, попутно комкая одеяло у их ног. — Так вот, кажется, обстоятельства всё же вынуждают меня рассказать об этом.***
Он стоял у подоконника, подпирая рукой голову, глядя куда-то в непроглядную темноту. Тоскливый сумрак, населяющий комнату, всколыхнулся, его беспощадно разогнал по углам свет лампы. Юта ещё с пару минут оставался в том же положении, но, когда в затылок прилетела подушка, выпрямился и обернулся. Он заранее знал о её приходе, почувствовал энергетику ещё в коридоре. И все равно продолжал покорно дожидаться у окна. — Как некрасиво игнорировать гостя на своем пороге, — скрипуче выдает Маки, сложив руки на груди. Её поза выглядит как у обиженного ребёнка, и Юту это забавит. — Прости, я думал, тебе давно не требуется приглашение. — Он произносит это без задней мысли, а Зенин тушуется, но виду не подает. Она-то надеялась, что нападать сейчас будет она, а не на неё. Вид у Юты с каждым днём становился всё хуже. Не проходило ни дня, чтобы он не мучался от уколов совести при виде Мей Мей за учительским столом. Его никто не обвинял, кроме него самого. Его также никто не утешал. Этого он никому бы не позволил. Однако ходить первокурсникам всюду в сопровождении живого духа уныния становилось невыносимо. Маки не могла переносить то, как чахнет их главный оптимист, но подступиться опасалась. Да, честно признаться, не знала как. Тогда помог дружеский пинок. К слову, нисколько не в переносном смысле. У Панды все ещё кружится голова от крепкого захвата, и он отлеживается на диване. Дурацкая затея. И принадлежит она, конечно, таким же дурацким друзьям. Инумаки многим рисковал, продолжая уговаривать её. Доводы до простого смешны: Оккоцу не послушается их. Убедительность совокупности с неслабым подзатыльником были и есть преимуществом Маки. Хотя главный аргумент и читался между строк, мелким, но уверенным почерком Тоге. Её главным оружием в борьбе с хандрой друга являлось банальное нахождение рядом. Именно поэтому сейчас её кончики ушей краснеют и она спешит скрыть их за распущенными волосами. — Знаешь, эти твои закидоны, вроде постоянного молчания, задумчивой рожи и грустного стояния у окна порядком надоели. Решил в романтизм удариться? Наждачная пелена усталости застилает её глаза, а вместе с ней в интонацию попадает раздражение. Оккоцу молчаливо продолжает стоять на месте, смотря сквозь неё. — Эй, я с тобой говорю. — Ещё одна подушка прилетает прямо в лицо, но юноша и не думает уйти из-под удара. — Ха, думала, в тебе больше стойкости, а ты решил утопить себя в отчаянье? Сохраняет несокрушимый вид, она направляется на него, как хищница, загнавшая свою жертву в угол. Её хладнокровие хуже ярости, и Юта расправляет плечи, боясь, что бросаньями подушки тут не обойдется. — Кому от этого легче? Нам? — Рука неопределенно обводит пустоту. — Нет. Сенсеям тоже, открою секрет, нет. Если ты кого и жалеешь, то самого себя. Затем наступает странная пауза, когда эти двое молча посмотрят друг на друга. На лице Юты отражается смятение. Его терзает грубость, с какой одногруппница бьет словами в слабое место. Но переменно с этим, спавшая чёлка на глаза, которую она пытается безуспешно согнать, действует как обезволивающее. Казалось, мир сместил наклон своей оси; оба с чувством неловкости одновременно отводят глаза. — Ты права, — находится он, все ещё переминаясь с ног на ногу, не зная, куда себя деть в своей же комнате. — И что теперь? Если такой слабак, то и вовсе не выходи из общаги. Надоело переживать о тебе. — Признание звучит быстрее, чем она успевает его обдумать. Пытается вернуть себе невозмутимость, да не выходит: руки прячутся в карман толстовки, но через ткань всё равно видно их спутанные движения. — У тебя есть идеи, как исправить положение? — с надеждой спрашивает он. — Варианта два. — На пару секунд её задумчивый взгляд заостряется на луне, виднеющейся в окне. Затем довольно серьёзно она говорит: — Принять свой промах или уйти из колледжа. Сглотнув вставший поперёк горла комок опасений, Юта, выпучив глаза, обводит её фигуру взглядом. Он не ожидал такого ответа. Вернее, это в её стиле, но чтоб вот так напрямую… — И я говорю вовсе не о простом отчислении. — Маки, качнувшись, разворачивается и принимается мерить шагами пространство. — Уйти в оппозицию, бросить вызов старейшинам. Твои разыгравшиеся чувства сожаления вместе с обидой и злобой, уверена, приведут тебя на тропу войны. Однако силы не равны. — Маки, что ты такое говоришь? И дело вовсе не в пернатых разведчиках, возможно, затаившихся в кустах у его окна. Его пугает то, как точно она описывает его ход мыслей последних недель. — Мир шаманов давно требует революции. — Еë желание наткнуться на что-нибудь, взять в руки, чтобы перевести волнение в действие не увенчивается успехом. В комнате слишком чисто, и ничего не попадается под руку. — Ты неплохо подходишь на роль предводителя. Но не спеши упиваться гордостью. Тебя ждёт провал. По крайней мере сейчас. Отнекиваться глупо. Он не станет препираться и пытаться уйти от темы. Не с ней. — Момент ещё будет, я обещаю. А пока стисни зубы и держи удар. Закрыв за собой дверь, она встречается в коридоре с Инумаки: он подпирает плечом стену. Выразительный взгляд говорит лучше слов, но она игнорирует его, проходит мимо в гостиную. Говорить подобное опасно. Был прецедент, повторять который не хочется. Маки не разделяет сомнений Тоге. Их друг вовсе не дурак, не поступит опрометчиво в таком серьёзном вопросе. Она верит в него, в его разумность и здравую оценку реальности. Хотя, одной веры тут мало. Сатору Годжо и Каяо Курасава тоже верили своим товарищам. И что? Это не помешало друзьям предать их, поступив по-своему. Она просто знает, что Юта, прокрутив в голове сказанное, поймет – повод неудачный. Сейчас не их время. Старшие сами разберутся. А если вдруг нет... Пусть она и не особо ратует их методы обучения, уважает их как людей, как магов. Как тех, кто сможет распорядиться дарованной силой с умом. Но если вероятность в ноль процентов приобретет перед собой числа, если мир перевернется с ног на голову, тогда придёт их черёд.