(Не)правильно

Бонзо вернулся из аптеки довольно быстро, что-то бормоча про варенья и кучу ненужных таблеток. - как твое состояние? - тут же с порога спросил он у Джонси, - температуру мерил? - Джон, тебя не было 20 минут, что могло измениться? - усмехнулся Джонси, - мне легче, температура 37.9, вот даже хожу, как видишь. - Зря! - Бонзо укоризненно посмотрел на него, - Давай иди ложись! - Я иду мыться, я уже 4 дня хочу в грязном белье и в этой одежде, - почти умоляюще проговорил Джонси, - пока чувствую себя нормально. - Ладно, иди, что с тобой ещё делать, - махнул рукой Бонзо, - вот я тебе все лекарства принёс. - - Между прочим, душ важен, он смывает пот с пор и позволяет потеть дальше, - подняв палец, важно продолжил Джонси. - Да иди, иди, профессор, - хохотнул Бонзо, топая на кухню, - ты и то лучше понимаешь, как надо лечиться, а то этот чувак меня вообще не вдохновил! При таком кашле у тебя точно воспаление лёгких, а он говорит, что все нормально! - Кашель это не обязательно воспаление лёгких, - улыбнулся Джонси, - я и так болею нечасто и поэтому врачей не вызываю, это Джимми настоял. А так я обычно сам справляюсь, в этот раз слишком много наложилось… - Джонси осекся, и Бонзо замер посреди коридора. - Да, тебе нужно отдохнуть как следует, - спустя минуту быстро проговорил Бонэм, исчезая на кухне. Джонси вздохнул, направляясь в ванную - им придётся однажды это все проговорить. Джон Пол вышел из душа посвежевший (и снова пропотевший моментально) и даже голодный. Он остановился на полпути к кухне - оттуда из-за прикрытой двери доносился голос Бонзо: - Да нет, мам… Я не заболел, это мой друг просто, нужно помочь… В смысле я никому не помогаю? Ладно, все, давай, спасибо, что подсказала, - Бонзо с грохотом швырнул трубку назад. Джонси замер, не решившись войти. А что если Бонзо опять разозлится? И зачем он вообще стал звонить родителям? И все же любопытство пересилило страх, и Джонси, тихо приоткрыв дверь, вошёл внутрь. Бонзо тут же повернулся к нему, с самым виноватым видом затараторив: - О Джонси, прости, я такой идиот, я тебя чуть на тот свет не отправил, черт меня раздери, я перепутал варенье, тебе нужно было бруснику давать, она от температуры, а не малину, которая ее повышает, что я наделал… - закончив эмоциональную тираду, Бонзо опустил голову. Джонси отчаянно держался, но не смог - его губы изогнулись в улыбке, и хохот прорывался наружу. Все-таки не удержавшись, Он прыснул и сквозь смех ответил: - Бог мой, Бонзо, ну ты даёшь… Ты ради этого звонил маме? - Да… - Бонзо все ещё не мог поднять глаз, но теперь уже от стыда. Наверное, Джонси слышал колкие замечания его матери, словно Бонзо никогда не был ее сыном… - Я очень ценю все, что ты для меня делаешь, правда, - наконец Бонзо поднял глаза на Джонси. Тот улыбался необыкновенно широко, и ямочки играли на его щеках. Бонзо показалось, что в кухне стало светлее. Он невольно улыбнулся в ответ, правда виновато. Тут взгляд Бонзо упал на штаны профессора…с рисунком оленей по всей длине, светлых и пушистых. - о, гм, классные штаны! - Бонзо отвечал вежливостью на вежливость и держался, чтобы не захохотать. Ну профессор даёт! Его взгляд поднялся выше, на чёрную обтягивающую футболку с узким воротом, которая идеально подчеркивала рельефные мышцы на руках. «Интересно, откуда у пианиста такие крепкие руки, качается что-ли, чтобы производить впечатление на девчонок? Или…» «Нет», тут же отбросил он неприятную мысль о самообороне и тут заметил, как Джонси уже начинает хохотать. Бонзо благоразумно решил не обзывать его педиком, но хохот сдерживать больше не мог. Они ржали 5 минут без установки с комичности ситуации, и оба словно сбросили огромную гору с плеч - если после всего, что между ними произошло, они могут вот так стоять посреди кухни в доме Джонси и хохотать над штанами профессора и глупой ошибки Бонзо, то может…у них ещё есть шанс? Отсмеявшись и как следует откашлявшись, Джонси к большой радости Бонзо попросил сделать ему что-то поесть. - Ну наконец-то! - воскликнул Бонзо, - сейчас сделаю тебе сэндвичей и остатки бульона погрею. - И сделаешь чай с брусникой, - с улыбкой добавил Джонси, и Бонзо снова засмеялся. - Вы..то есть ты не будешь против, если я включу радио? - неожиданно спросил Бонзо, и Джонси, слегка удивлённый, ответил: - Конечно включай, что за вопрос… и да, на «вы» мы только в университете, это правило никуда не делось, - тут же с мягкой улыбкой добавил Джонси, - я могу только на правах твоего преподавателя спросить: ты брал больничный или прогуливаешь тут со мной? Бонзо в ответ лишь хмыкнул, настраивая радио, и Джонси со вздохом заключил: - Понятно…мог бы и не спрашивать. Бонзо по традиции настроил радиостанцию с музыкой Элвиса (Боже, кажется все его слушают уже целых сто лет!), заиграла довольно свежая «Suspicious minds” Бонзо пританцовывал и даже тихонько подпевал, нарезая все нужное на сэндвич, что очень позабавило Джонси, и он сам невольно прислушался к тексту: We can't go on together With suspicious minds And be can't build our dreams On suspicious minds Джонси в который раз с удивлением отметил, что песни Элвиса даже слишком удачно попадают в цель. И очень схожи с его мыслями. С предрассудками и страхами точно ничего нового не построишь… Поев и попив «правильного» чая, Джонси ощутил, как по его венам растекается приятное тепло и появляются силы. Разум немного прояснился, и даже кашель уже не так раздражал, как температура, которую Бонзо настоял померить уже в 5 раз за день. - Мне пора в магазин за продуктами, я должен знать, как у тебя сейчас обстоят дела! - настаивал Бонзо, и Джонси сдался: забота Бонэма отдавала в сердце тем же теплом и давала силы, как суп и сэндвичи, а ещё вызывала глупую улыбку. От страха до желания помощи и поддержки от Бонзо один шаг… Температура оказалась не сильно критичной, чему все обрадовались, и Бонзо спокойно утопал в магазин, пообещав купить что-то весомее обычных бульонов и наполнителей для бутербродов. Джонси слонялся из комнаты в комнату, слушая The Beach Boys по радио (Боже, неужели не Элвис?), и тысячи мыслей возникли в очнувшемся от болезненного бреда мозгу. Что будет дальше? Джонси однажды выздоровеет, и им придётся обсудить все то, что случилось. Джонси даже не мог сказать, боится он Бонзо или нет. Кто они друг другу? Друзья? Враги? Учитель и ученик? Соперники в борьбе за сердце Патти? Патти… Джонси даже не вспоминал о ней. Машинально потянувшись за сигаретами на столике в гостиной, Джонси обнаружил, что их там не оказалось. Заботливый Бонзо похоже их спрятал. Или скурил. Вновь тяжко вздохнув, Джонси прошёлся по комнате ещё раз. Его взгляд упал на пианино, успевшее покрыться солидным слоем пыли. Наконец его время настало. Сдув основную пыль с крышки и пюпитра (и вновь основательно закашлявшись), Джонси сел за инструмент, ощущая знакомый трепет в пальцах и лёгкость в животе. Сейчас он выскажет все свои эмоции, сомнения, страхи родному инструменту, его старому другу, который видел так много - самые первые неумелые пассажи маленького Джона Болдуина, первые победы в освоении второго концерта Рахманинова, выпускные программы, нудные этюды и гаммы, пронзительные сонаты Бетховена, фуги Баха, ноктюрны Шопена и ещё так много, что даже сам Джонси уже не вспомнит всего. Он перевёз этот инструмент из родительского дома и никогда не расставался с ним дольше, чем на пару дней - Джонси всегда слыл ужасным домоседом. Это был его собственный маленький мирок, где был только он, музыка и его собственные мысли. Как много решений он принял, сидя за этим инструментом! И даже то странное решение пойти на работу преподавателем в Оксфорде было принято здесь, когда он играл концерт для фортепиано с оркестром номер 23 Моцарта. Джонси был растерян, потерян. Впрочем как и сейчас. Пальцы сами нашли нужные клавиши. Джонси играл не глядя, смотря в пустоту. Он вспоминал то, как пришел в вуз, все эти насмешки и косые взгляды, презрительные усмешки и шепотки за спиной. Джонси никогда не обращал внимания на это. Его всегда беспокоило другое - все, чему учили студентов, было…сухим? Бездушным? Разумеется это техника и знания, но… Он повидал так много измученных лиц, в которых постепенно гас этот огонь, страсть к музыке, чему способствовали невозжмные по объёму задания и куча бумажной работы, ненужной информации, и Джонси, побывавший в местах, где создаётся музыка, где она исполняется, осознавал, как сильно юные и неопытные музыканты сворачивают не туда. Многие уходят, кто-то мучается из-за родителей, и лишь единицы сохраняют эту любовь к музыке. Пальцы скользили дальше, от пассажа к пассажу, и Джонси вновь ощутил эту боль, когда очередной из учеников, который подавал надежды, бросал занятия и уходил. Это обескровило Джонси, тонкого ценителя абсолютно любой музыки, музыки в любом проявлении. Но он держался, потому что сам был близок уйти в никуда. И снова эта «правильность»! Казалось, она в его крови заложена, и мучает его, отравляет чувство чего-то нового и волнительного, убивает желание бросить все и рискнуть ради давно забытой мечты создавать собственную музыку… И что же ему делать?.. На ум внезапно пришел рассказ Бонэма о том, как они с Робертом Плантом сбежали в Лондон для продолжения обучения вопреки желанию родителей, которые хотели для детей нормальной «стабильной» работы. Как же у всех разнится это понятие! У кого-то «стабильная» работа это музыкант, а у кого-то фермер. Они рискнули, и они здесь, Роберт строит карьеру, и судьба свела его с Джимми. Джонси с улыбкой подумал о том, что теперь его будущее обеспечено. А Бонзо… Бонзо гнул свою линию несмотря ни на что, не строя никаких планов, просто играя для себя, отдаваясь этой страсти всего себя без остатка, и это Джонси всегда восхищало и зажигало. Он вспомнил, как мог ночи напролёт играть здесь даже после попойки на базе Бонзо и их блистательных импровизаций, на этих же клавишах все любимые композиции и придумывать собственные. Он чувствовал себя ЖИВЫМ, по-настоящему живым. И так было всегда, пока Бонзо был рядом. Даже в первые дни их знакомства, когда Бонэм ненавидел его за снобизм и педиковатый внешний вид, он вызывал в Джонси ворох противоречивых эмоций, от злости до страстного желания помочь, и поэтому он решился на эти личные занятия. Джонси хотел чувствовать свежий ветер перемен в своём захиревшем мирке, который сам и испортил собственными страхами. И вновь на пути их отношений встало желание Джонси быть «правильным», быть выше остальных и лучше. Он завёл эти странные отношения с Патти, которые убили в нем тот огонёк жизни, что зажег Бонзо. И это так… глупо. Ведь поначалу его просто интересовал секс, и больше ничего, и это было даже немного волнительно - со своей же студенткой, и часто прямо в вузе… Но зачем же он поддался ей потом? Зачем?! Рука Джонси соскользнула. Он сделал ошибку лишь в самом конце произведения. Почему так не получается в жизни? Ну почему… Доигрывая финальные ноты, Джонси горько усмехнулся - потому что он трус. Он испугался так же, как и когда покинул студийную работу, когда выбрал преподавание вместо собственной группы. Он не хозяин жизни. Но Бонзо, так неожиданно ворвавшийся в его жизнь, перевернувший ее с ног на голову, показал, как можно взять власть над собственной судьбой в свои руки, как бы тяжело это ни было. Джонси замер, решая, что будет играть дальше. Сможет ли он простить Бонзо ту боль и унижение, что он испытал? Эту власть Бонзо над своей жизнью, приведшую к печальным последствиям? Умом Джонси понимал, что как бы сильно Бонзо не толкал его на изменения в своей жизни, допускать такое обращение категорически нельзя и стоит немедленно прекратить общение. Но его сердце даже сквозь жар и бред откликнулось на его мольбы о прощении тогда, в коридоре… это случилось вчера, но казалось, прошла вечность - так сильно все изменилось. Бонзо был натурой непредсказуемой, но Джонси понял одну вещь: Бонзо никогда не врал и не притворялся, всегда говорил то, что думал, в этом была его сила. Та сила, что так влекла Джонси даже в те ужасные моменты… Перед глазами снова пронеслись те моменты в туалете вуза. Чувство стыда напополам с наслаждением. Даже тогда Джонси чувствовал, что жил, и чувствовал, как жизнь уходит вместе с Бонзо, глаза которого горели злобой и торжеством. И сердце совершенно точно простило Бонзо все. Его слёзы были искренние детских слез. Бонзо и был потерянным ребёнком в тот момент. «Я просто не хотел, чтобы у других было то, чего нет у меня». «Я не хотел быть одиноким». И Джонси чертовски понимал это чувство одиночества, хоть и привык больше отдавать, чем забирать. Одиночество преследовало его всегда из-за постоянного внутреннего конфликта, он почти инстинктивно сторонился людей, которые считали, что их судьба предрешена. Только Джимми разделял его точку зрения, но даже он не тянулся больше к «нормальной» жизни, чего нельзя было сказать о Джонси… Единственной дерзостью для него стала бас-гитара, джемы и редкие выступления в клубах и псевдоним Джон Пол Джонс. Но теперь Джонси не хотел упускать эту возможность изменить свою жизнь, не хотел отпускать человека, который так ее изменил. Он просто не хотел отпускать человека, который дал ему жизнь. Его пальцы нашли первые арпеджио «Unchained melody”. Как же давно он не играл ее. Им ещё столько придётся преодолеть, обсудить и пережить снова, чтобы общаться без чувства вины друг к другу. Но черт возьми, это стоит того! И Джонси как никогда в жизни готов. Готов вновь перевернуть страницу. Не забывать прошлое, но принять его. И начнёт он с разговора с Бонэмом. Окончательно утонув в своих мыслях, таких необычайно светлых и тёплых, он отпустил пальцы бродить по клавиатуре, набирая случайные пассажи и аккорды, собирая по нотам, кусочкам в совершенно новую, неизвестную ему мелодию… Она распадалась и собиралась вновь, собирая мысли Джонси воедино в желание изменить свою жизнь. - Это чертовски красиво… - услышал он за спиной восхищённый вздох. Он вздрогнул, резко обернувшись - позади него на диване все ещё в верхней одежде и пакетами с едой сидел Бонзо, и взгляд его тёмных глаз говорил больше слов. Джонси осознал, что впервые заглянул в них без страха.