***
Всю следующую неделю они не вылезали с репетиционной базы на краю Лондона — пусть Бонзо и ненавидел эту лачугу, но в институт их играть никто не пустит. Особенно с вокалом Роберта. Иногда Планту приходилось покрикивать на него из-за того, что он слишком грохочет барабанами — Бонзо отдавался полностью, старательно отбиваясь от всех воспоминаний, в который раз уговаривая себя, что это слабость и растягивание соплей. Джонси — предатель, и он совсем не хочет плакаться по нему, он похоронил их отношения. Может, это и к лучшему. Однако Бонзо чувствовал, как тоска отвоевывает в его душе все больше места, а ненависть постепенно отступает, а к концу второй недели после концерта затихает настолько, что Бонзо начинает всерьёз беспокоиться, не уволился ли Джон Пол. — Боже мой, когда ты уже повзрослеешь и поймёшь, что Джонси тебе не враг и никогда им не был, — в очередной раз скривился Роберт с банкой пива в руке, дотягиваясь другой до плиты. Теперь все их тусовки проходили исключительно у Роберта дома, так как тот ни в какую не хотел ходить куда-либо, кроме института, базы и супермаркета с парком за углом. Бонзо не настаивал и не лез, Роберт всегда делился с ним всем, чем хотел, а на упоминания Джимми лишь морщился и переводил тему. Однако охотно причитал про то, что Бонзо таскает его вещи, не хочет сходить за своими, что он трус, что «пора бы наконец начать ходить в институт» и самое любимое — говорил по сто раз на дню, что Джонси не имел в виду ничего плохого, когда звал родителей на концерт. — Если бы он действительно хотел мне помочь, он бы не приперся туда с моими старперами, — раздраженно проговорил Бонзо вот уже в раз 50. И на этом их спор обычно затихал. Бонзо надоело повторять это все время. Его грызло слишком много сомнений за последнее время. В конце недели Роберту наконец удалось выяснить все по поводу профессора Джонси. — Он все ещё работает, — бросил Роберт, плюхаясь на диванчик на кухне с тяжелым вздохом, — его перевели вести 3 курс, он всего по 2 раза в неделю теперь там появляется. Поговаривают, теперь живет не в Лондоне — многие видели, как он на вокзал уезжает после пар. Смесь радости, очередного приступа какой-то болезненной ненависти и ужасной тоски буквально сдавили голову Бонзо, и он не знал, что и думать. Он молчал минут 5, и за это время Роберт успел сходить помыть руки и уже начать готовить ужин. Он довольно быстро решил сомнения Джона по крайней мере по одному вопросу, тоном, не терпящим возражений, сказав: — Делай с этой информацией что хочешь, но чтобы завтра сходил и все вещи забрал. А то будешь по дому голышом ходить и мусор выносить, понял? — Да понял я, — прорычал Бонзо скорее больше по привычке, утыкаюсь лбом в стол. Боги, ну почему все опять стало так сложно? — Ты его любишь? — внезапно спросил Роберт, прекратив помешивать картошку на сковороде. Бонзо бы очень хотел сказать, что этот вопрос поставил его в тупик, смутил, он и не знает, что сказать, черт возьми, потому что Джонси предатель… — Да, — непривычно тихо, но твёрдо ответил он. — В таком случае, я тебе бля ОЧЕНЬ рекомендую подумать, готов ли ты так просто отпустить человека, которого ты любишь, а ещё который терпит твои выходки, — с глухой тоской ответил Роберт, энергично стряхивая с лопатки оставшиеся ломтики в сковороду. — В том то и дело, что не терпит он мои выходки, твою мать! — взорвался Бонзо, — ничего он не терпит, ему плевать на то, что мне приносит боль, потому что в его голове есть вот эта дурацкая «правильная» картинка, и это ничем уже не вырежешь, понимаешь?! Так было с сессией, теперь это. Мы слишком разные, Роб, понимаешь? — Но вы любите друг друга, и вы оба знаете об этом… — тихо проговорил Роберт, и этот ответ сказал Бонзо о чувствах друга куда больше, чем все его вялые ответы на вопрос «что у вас с Пейджем?», — и это уже одна из главных причин, почему не стоит разбрасываться такими людьми, — хмыкнул Плант, выключая огонь и убирая картофель. Но Бонзо совсем не хотелось есть. «Любите друг друга…» А вдруг это не так?.. Вдруг Бонзо… был просто влюблен? — И если ты вдруг сомневаешься, любовь это или нет, есть только один способ проверить… — словно читая мысли, проговорил Роберт и разложил ужин по тарелкам, вернулся на своё место и стал пристально наблюдать за реакцией Бонзо. — И как же? — скептически уточнил Бонзо. — Мы завтра после репетиций идём в бар, — безапелляционно заявил Роберт, попутно включая новое радио, которое тот купил позавчера и спрятал подальше, пока Бонзо снова был в плохом настроении. — Зачем это? — нахмурился Джон. — Узнаешь, вернее, поймёшь, — хмыкнул Роберт, отпивая чай. Радио тихо бормотало в углу, и Бонзо едва различал звуки подозрительно знакомой песни: Love hurts, love scars Love wounds and mars Any heart not tough Nor strong enough To take a lot of pain, take a lot of pain… На Элвиса совсем не было похоже, как и тот факт, почему же Роберт решил его вдруг потащить в бар. Впрочем, Бонзо было все равно. Он устал, он запутался. Он слишком сильно запутался в собственной паутине.***
Поход в бар выпал на вечер воскресенья, когда Бонзо меньше всего любил туда ходить — огромное количество людей не способствовало спокойной атмосфере, но Роберт словно специально подгадал этот день. До этого Бонзо в субботу успел съездить на квартиру к Джонси забрать все вещи. Он гнал по улицам Лондона с колотящимся сердцем. А вдруг он встретит Джонси?.. Мысли делились на 2 лагеря: наорать и убежать или сказать, как сильно Бонзо тоскует. Сделав глубокий вдох-выдох и тряхнув порядочно отросшими волосами, Бонзо остановил машину возле знакомого подъезда. Почему-то он вдруг вспомнил, как зимой они с Джонси гуляли здесь, когда он лечился от пневмонии. Они просто… жили? Не думали обо всех этих дурацких сложных вещах, о проблемах, они просто наслаждались, болтали ни о чем, кидались друг в друга снежками… «Но если не получается решать проблемы вместе, то это не отношения», — зашевелился мерзкий голосок внутри, не дающий покоя Бонзо вот уже две недели. Джонси не слушал его, но не слышал. Ненависть и злость превратились в тупую боль. Он старался не думать о родителях. Как хорошо, что они не знают его нынешний номер. Мерзкое чувство вины пробивалось волнами, неожиданно. Как сейчас например. — Ну хватит уже в конце концов! — рявкнул сам себе Бонзо и вышел из машины. Квартира встретила его гробовой тишиной и слоем пыли, поднявшимся, когда Бонзо случайно хлопнул дверью по привычке. Хозяина не было дома. Без лишних промедлений Бонзо зашёл в спальню и нашёл свои вещи там же, где он их оставил в шкафу и полупустую половину Джонси там же. Он не забрал ни одной рубашки, подаренной Бонзо. Серебристая одиноко висела возле дверцы. Бонзо быстро запихал все вещи в большую походную сумку, забрал несколько мелочей с кухни и зашёл в гостиную, вспомнив о своей коробке винила. Полка Джонси практически пустовала, но пластинки Бонзо стояли нетронутые. Элвис улыбался с обложки с того же места, где Бонзо оставил его в последний раз. Злость охватила его с новой силой. Не забрал значит, обиделся. Какого черта?! Это он предал Бонзо, он сделал так, что они не вместе! Бонзо схватил пластинки, быстро запихав их сверху и протопал в прихожую, с ненавистью отшвыривая ключи в дальний угол (к счастью дверь у Джонси сама запиралась) и вылетая из квартиры. Вернувшись в машину, он долго сидел, уперевшись лбом в руль и думая о том, что злится он сейчас совсем не на Джонси. По радио снова играл кто-то смутно знакомый, томно протягивая: But only the lonely Know why I cry Only the lonely Если бы Бонзо понимал, что он сейчас чувствует… В баре было довольно людно, что абсолютно неудивительно для вечера воскресенья. Бонзо сразу насторожило, что Роберт выбрал столик не как обычно в углу, а практически возле барной стойки, где мимо них постоянно кто-то ходил. Тот лишь кивнул на вопросительный взгляд Бонзо, мол, садись и не задавай лишних вопросов. Джон плюхнулся на дальний от стойки стул с самым недовольным лицом — загадочность Роберта настораживала и раздражала. Тот мог и Джонси сюда позвать, и даже родителей… Бонзо передернуло, и он пообещал себе подумать об этом позже. Сейчас бы разобрать, что придумал его ненормальный друг… Роберт принёс выпить, и Бонзо тут же опустошил целый бокал. Тот с усмешкой предупредил: — Смотри сильно не напивайся, ты мне ещё соображающим нужен. — А не подскажешь, для чего, черт возьми? — ядовито спросил в ответ Бонзо, — и я уже сам решу, нужно мне пить или нет? Роберт закатил глаза. — Я всего лишь помогаю тебе понять, что все так же, как и раньше, как безумный дурак, влюблен в Джонси. — Не будь ты моим другом… — уже было зарычал Бонзо. — Да, не будь я твоим другом, ты бы так и сидел в луже пива, так что будь добр, заткнись и доверься хотя бы мне, — поморщившись, прервал его Роберт. Бонзо шумно выдохнул. Ладно, все равно дома делать нечего, и платит Роберт… Не прошло и получаса, как к ним подошли две симпатичные девушки, улыбаясь так сладко, что у Бонзо невольно свело челюсть. Обе были одеты весьма вызывающе, но в то же время не слишком пошло, что не вызывало полного отторжения. — Можно ли к вам подсесть, мальчики? — заговорила одна из них, такая же блондинистая, как Роберт, — а то все столики заняты, а нам так хочется провести вечер в приятной компании. — Конечно, садитесь, мы не против! — тут же оживился Роберт, включая «златокудрого Бога», как его в шутку называли все, кому не лень, — до вашего появления все было довольно однообразно. Он предусмотрительно тыкнул локтем в ребра Бонзо, и тот лишь закатил глаза — замысел стал немного проясняться. Впрочем, отвлечься было весьма неплохой идеей… Они не заметили, как прошло 2 часа, за разговорами об американских группах и музыке — обе девушки прекрасно разбирались в музыке, и не только в том, что крутили по радио. Блондинку звали Синди, и они с Робертом быстро нашли общий язык, стоило ей упомянуть имя Дженис Джоплин. А ее подруга, Энн, немного застенчивая, но не менее хорошенькая брюнетка, поразила Бонзо тем, что неплохо разбиралась в тачках и некоторых джазменах. — Не думал, что… ну такая хрупкая девчонка вроде тебя будет так здорово разбираться в таких тонкостях, — удивлённо присвистнул Бонзо после того, как Энн увлечённо рассказала ему, как можно справиться с коррозией под капотом. Она в ответ лишь фыркнула, допивая уже третий стакан виски. Поистине крепкий орешек! Она была пьяна лишь слегка, и даже Бонзо довольно сильно ощущал опьянение, хотя выпил меньше обычного. Что-то в этой девушке цепляло его, заставляя забыть обо всем, и все, о чем думал, это о том, как ей идёт эта красная помада и волосы чуть ниже плеч… А ещё так здорово было бы прокатить ее на своём кадиллаке и смотреть, как развеваются эти волосы… — А хочешь на мой Кадиллак посмотреть? — ляпнул Бонзо раньше, чем успел хотя бы немного подумать. — О, я с радостью, — очаровательно кокетливо ответила Энн, заговорщически добавляя: — Тем более твой друг и Синди уже давно отправились на прогулку. Сказали, вернутся завтра утром. И только сейчас Бонзо понял, что Роберт уже давно не шипит на него и не толкает в ребра. Только сейчас он сообразил, что машина стоит возле дома Роберта, а значит Энн придётся вести в квартиру. — Роберт ещё просил тебе передать, чтобы завтра к его приходу завтрак был готов, и оставил ключи, — Энн положила ключ перед Бонзо. А, вот оно что. Впрочем почему бы и нет? Добрались они довольно быстро. Ночной промозглый весенний Лондон имел какое-то особенное очарование, а Энн так мило улыбалась ему. У неё была спокойная, мягкая красота и такая же улыбка. Большие голубые глаза светились какой-то особенной невинностью, но голос и манера держаться выдавали в ней опытную девушку. Это подкупало. Это что-то ему отчаянно напоминало… — Кажется, мы приехали, — голос девушки вырвал Бонзо из забытья. Они действительно подъехали к дому Роберта. — И где же Кадиллак? — оживившись, спросила Энн. — Во дворе, — немного смущенно проговорил Бонзо. Все казалось каким-то не таким, неправильным, словно Энн здесь быть не должно, должно быть совсем по-другому… — О, я его вижу! Солидная, ничего не скажешь, — воскликнула девушка, подбегая к капоту Кадиллака, начав его осмотр так детально, что Бонзо оставалось лишь удивляться. — За руль пустишь? — прикусив губу, спросила она, снова подойдя к Бонзо почти вплотную и положив руку ему на грудь. — Да… конечно, — Бонзо неловко прочистил горло, мягко отстраняясь. Неужели он разучился общаться с девушками?.. Как только Бонзо открыл дверь, Энн сразу юркнула в салон, усаживаясь поудобнее и кладя руки на руль. Бонзо сел на пассажирское сиденье рядом. — Чувствую себя Элвисом Пресли, — усмехнулась Энн, — жаль только, что не розовый. И Бонзо осенило. Энн безумно напоминала ему Джонси — мягкость манер, загадочность, эта улыбка и глаза… Все то, что он так сильно любил и что потерял. А Джонси сейчас мог бы быть здесь, говорить про Элвиса, тихо смеяться и тянуться к его губам, совсем как Энн прямо сейчас… — Прости, я… не могу, — Бонзо мягко отстранился, — у меня было… тяжёлое расставание, и я все ещё не могу… — Я понимаю, — Энн тут же отстранилась, — тебе нужно развеяться, — в ее голосе не было ни капли обиды, лишь твёрдая уверенность и все та же чарующая мягкость, — ты пытаешься забыть своего друга, Роберта? Бонзо так опешил, что нечаянно ударился коленом о бардачок и тихо ругнулся. — В каком смысле… забыть? — уточнил он, смотря во все глаза на смеющуюся Энн. — Я сразу поняла, что с тобой мне ничего не светит, но ты чертовски интересный собеседник, — хмыкнула она, — честно, догадаться было несложно, ты так жалобно смотрел на него… — Так, стоп, — остановил ее Бонзо, помотав головой, — во-первых, Роберт мой друг, и у нас ничего нет, а во-вторых… да, в остальном ты угадала, — тихо закончил он, — прости… Можешь пойти в полицию, донести, мне все равно. И Бонзо осознал, насколько ему все равно. Злость и ненависть на Джонси, родителей, себя выжгла все, кроме тупой боли и тоски. Он все так же сильно любил Джонси, так же сильно ненавидел себя за свою глупую реакцию, с ужасом осознавая, в который раз он уже совершает такую глупость и, стремительно холодея, понял, что вполне возможно шанса у него больше нет… И он рассказал все Энн. Всю историю от начала до конца, как тому самому пассажиру в поезде дальнего следования — все равно им больше никогда не суждено встретиться. Энн слушала внимательно, не перебивая, и в конце сказала только одно: — Ты полнейший кретин. — Эй, полегче, — буркнул Бонзо, — мы знакомы всего несколько часов, а обзываешься так, будто женаты 10 лет. — Это не отменяет того, что ты полнейший кретин, а твой Джонси просто ангел на самом деле. Я бы с ума сошла с таким как ты, но он действительно сильно тебя любит, если терпит такие твои замашки, — немного удивлённо проговорила Энн, ёжась, — может продолжим философскую беседу в более теплом месте? — Да, конечно, — спохватился Бонзо, — идём в квартиру. Спустя несколько часов разговоров с Энн и пару бутылок пива Бонзо понимает что он: прежде всего, ужасный кретин, во-вторых, ужасный сын, в-третьих, «маленький избалованный ребенок, за которым только слюни и осталось подтирать» (слова Энн). — Ты должен его найти, чего бы тебе этого не стоило, если любишь его, если хочешь хотя бы попытаться, но будь я на месте Джонси, — Энн покачала головой, выразительно посмотрев на Бонзо, — я бы разбила тебе лицо за такие выходки. Они развалились на кровати Роберта, медленно затягиваясь сигаретой и слушая The Mamas and The Papas. Оказалось, Энн в восторге от сраных хиппи. Мда. — Он не захочет меня слушать и будет чертовски прав. Я такую хрень нёс… — чем больше Бонзо вспоминал, тем больше стыда обрушивалось на него. — Он действительно был не прав в том, что не сказал тебе сразу, но ты превзошёл вообще всех, а твои родители получили абсолютно ни за что! — отрезала Энн, чуть ли не свирепо глядя слипающимися глазами на Бонзо, — ты должен позвонить им, черт возьми, ты представляешь, что они думают? Их сын просто исчез! Они наверняка там с ума сходят. — Раньше что-то не сходили, раз жили в Америке. — А сейчас точно сходят, раз приехали сюда, — тут же возразила Энн, — всем нужно давать второй шанс, а ты явно склонен рубить с плеча. Они твоя семья, Джон. — Боже мой, как меня достали эти слова! — отмахнулся Бонзо, — не у всех с семьей складывается, ясно? Не у всех! Я не из тех счастливчиков, которые играют со своими отцами в футбол по воскресеньям и едят приготовленные мамой пироги в школе. — Моей матери нет до меня дела, как и отцу, потому что они не хотели детей совсем, но бабушка настояла на том, чтобы они оставили меня, — Энн грустно улыбнулась, — она меня и воспитала. Больше всего на свете я мечтала о том, чтобы мои родители обратили на меня внимание, мечтала о семье… О том, чтобы мной кто-то гордился, говорил: «ты молодец, Энн! Давай я научу тебя играть в гольф», укладывал спать, успокаивал, когда настигают ночные кошмары… Я больше всего этого хотела, а ты это отвергаешь. Лучше поздно, чем никогда, — Энн вздохнула, туша сигарету и отворачиваясь. Бонзо молчал, поражённый услышанным. Он должен это обдумать. Все это. Но то, что он знал наверняка прямо сейчас — он хочет вернуть Джонси, он хочет быть с ним, несмотря ни на что, он готов засунуть свою гордость в задницу, черт возьми! И свой острый несдержанный язык. — Спасибо, — тихо сказал он, поворачиваясь к Энн. — Всегда пожалуйста, — сонно проговорила та в ответ, поворачиваясь к Бонзо лицом и улыбаясь, — не забудь про завтрак Роберту, а то он тебе член оторвёт. — Ты слишком его переоцениваешь, — буркнул Бонзо. — Он сам так сказал, — зевая, проговорила Энн, — спокойной ночи. Было очень классно. Честно. Бонзо улыбнулся, устраиваясь поудобнее рядом и укрываясь цветастым пледом. А Джон Филлипс и Денни Доэрти все пели о мечтах Калифорнии, унося Бонзо в свои собственные, о Джонси и о том, как он найдёт его… Снова.