(Не)правильно

— Так как мистер Джонсон уволился, мы вынуждены поставить вас на замену 3 курсу, некому больше готовить их к выпускным экзаменам… — декан со вздохом откладывает листы с расписанием и, прежде чем он успевает добавить про надбавки, Джонси спокойно отвечает: — Я не против. — В таком случае придётся снять вас с практики по общему фортепиано у второго курса… — Хорошо, — Джонси натянуто улыбнулся. Ни один мускул на его лице не дрогнул. — Что ж, тогда вы свободны. Копию расписания возьмёте в деканате. Можете приступать к занятиям завтра же. Джонси медленно встал, попрощавшись с деканом, и вышел из кабинета. Что ж, может быть это и к лучшему. Он больше не будет вести пары у группы Бонзо. За последнюю неделю круги под глазами значительно увеличились, а лицо немного осунулось, хотя Джонси ел и в принципе сносно спал. Апатии не было. Было просто…смирение? Хотя не проходило ни дня, чтобы он не думал о Бонзо. Он звонил Бонэмам первые три дня почти каждые 3 часа в надежде, что появятся хоть какие-то новости о Джоне, так как тот перестал появляться в вузе. И всегда разговор заканчивался холодным и сухим «нет» — теперь родители Бонзо считали, что Джонси виноват в том, что их непутевый сын совсем забросил учебу. Но Джон Пол все ещё считал, что поступил правильно. Пускай сейчас в его квартире звучит только голос Элвиса Пресли, а радио пылится на кухне в ожидании лучших времён, но он сделал правильный выбор. Или нет?.. Мысли жужжали навязчивыми мошками в голове уже который день, жужжали даже тогда, когда декан сообщал ему о том, что теперь он будет работать с другой группой. Другая группа… Джонси не имел ни малейшего понятия, как он будет вести пары и преподавать людям, многие из которых старше его чуть ли не на 5 лет, но сейчас, по правде говоря, его это нисколько не волновало. Он хотел домой. Нет, не в свою пустую квартиру в центре душного и шумного Лондона, вовсе нет. Он хотел туда, где он родился и вырос. Он хотел поехать к родителям. Впрочем, что его теперь здесь держит? А с новым расписанием он как-нибудь уложится. Как-нибудь.

***

На удивление с расписанием ему повезло — пары стояли всего 2 раза в неделю, и всего по 2 штуки. Значит, будет больше времени на музыку. Джонси только сейчас осознал, как много времени он за последнюю неделю проводил за инструментами — ему некому было выговориться. Джимми был в туре, да и у него были какие-то проблемы с этим странным парнем Джеффом и Плантом, а с остальными своими приятелями он не поддерживал связь после того, как ушёл с работы из студий и пропал со всех радаров. Оно и к лучшему. Джонси много импровизировал — Рахманинов, Бах и Моцарт были заиграны до дыр, а душа требовала чего-то… свежего. Словно Джонси пытался отчаянно выбраться из душного помещения и всей грудью вдохнуть прохладный воздух после грозы. Он импровизировал и на басу, и на фортепиано, помногу раз слушая и переслушивая Чарли Мингуса. Он был его воздухом. А ещё иногда Джон Пол включал пластинку с импровизациями Джина Крупы и Бадди Рича. Он вставал посреди комнаты, представляя себя за игрой на контрабасе и представляя, как Бонзо выигрывал все эти партии в своём неповторимом стиле… Обычно одной песней все и заканчивалось. Джонси упаковал эту пластинку в коробку, поставив к небольшой сумке с вещами. Вернувшись домой, он тут же принялся собираться, позвонил маме, которая была вне себя от счастья, но не могла не спросить с ноткой подозрительности в голосе, почему именно сейчас ее любимый сын вспомнил о том, что у него есть отчий дом. — Я все объясню тебе, как приеду, — пытаясь придать голосу больше беспечности, ответил Джонси. — Я приготовлю твой любимый пирог! С курицей, — тут же радостно затараторила трубка. — Эээ… не стоит, правда. Достаточно будет просто ужина, — тут же проговорил Джонси, стараясь отчаянно не вспоминать день рождения и пирог Бонзо. — У тебя проблемы с твоим другом? — тут же спросила чуткая родительница. — Мам, — несколько укоризненно проговорил Джонси, давая понять, что диалог (а вместе с ним и расследование) окончен. — Ну ладно, сам расскажешь, если захочешь. Мы с отцом ждём тебя сегодня к 9! Джонси с облегчением повесил трубку. Он уже опаздывал на поезд. К счастью, людей в вагоне было очень мало, и Джонси с удобством устроился у окна, наблюдая за тем, как унылые городские пейзажи, щедро смачиваемые мокрым дождем со снегом, менялись на не менее унылые сельские. Но все же было в этом некоторое очарование, особенно когда едешь домой и знаешь, что тебя встретит семья, которая за все эти годы вдали от дома ничуть не поменяется и будет с таким же упоением встречать, целовать, обнимать, ворчать и сетовать на худобу. Родительский дом — самые тёплые воспоминания в жизни Джонси. И родной Сидкоп… Школа, колледж, первая любовь и огромные планы на жизнь, покорение первых, крохотных, но таких важных вершин. Джонси с грустной улыбкой вспоминал, как его кок «под Пресли» сводил с ума всех девчонок (и возможно глубоко втайне некоторых мальчишек), хотя Джон Пол совсем не знал его песен. Однако причёска ему шла, пользовалась популярностью, и Джонси это полностью устраивало. Сейчас это кажется совсем другой, чужой жизнью… Колёса мерно постукивали, дождь бил по стеклу, и Джонси медленно проваливался в сон. В Сидкоп Джонси приехал невероятно вдохновлённым, и не в последнюю очередь из-за того, что неожиданно распогодилось: выглянуло уже по-настоящему тёплое весеннее солнце. Но самое приятное заключалось в том, что в полудреме он придумал гитарный рифф, который ему наконец понравился! Несмотря на то, что Джонси сочинял в какой-то период так много, что превратился в какого-то штамповщика типовых мелодий и партий, ему никогда не нравился конечный результат. Самокритичность? Возможно. Но сейчас даже она отступила на второй план, и Джонси просто мечтал сесть за своё старенькое пианино, а после взять в руки бас и немного поимпровизировать. Мама встретила его как всегда очень тепло с ожидаемым «Боже мой, как ты похудел!» и с вишневым пирогом вместо куриного, за что Джонси был ей бесконечно благодарен. Она всегда понимала его без лишних объяснений и ждала, пока сын сам поделится переживаниями. Отец был более сдержан в чувствах, но Джонси видел в каждом его жесте и взгляде, как сильно он рад видеть сына. И это грело душу не меньше солнца на улице, только что придуманной мелодии и маминого пирога. Ужин прошел по-семейному тихо, камин все ещё весело потрескивал. Отец закурил сигарету, заводя пластинку с Чарли Мингусом (мама настояла) и сел в привычное, уже несколько продавленное кресло. И Джонси вдруг показалось, что и не было всех этих лет, и он снова сидит ещё маленьким мальчиком у отца на коленях и забавляется тем, что рассматривает фотографии в газете. Он грустно улыбнулся тихо тлеющему пламени. Иногда он так хочет вернуться в ту жизнь. — Надолго у нас задержишься? — мама тихо подсела на диван к Джонси с миской имбирного печенья. — Думаю, на неделю точно, — несколько задумчиво проговорил Джонси, не отрывая взгляда от камина и думая о том, что Бонзо потерял, отказавшись от своей семьи… — Джон, — тихо начала мама, ставя миску на журнальный столик и поворачиваясь к Джонси, — я знаю, что ты очень любишь нас с папой и поэтому навещаешь нас в любое свободное время, мы невероятно ценим это. Но сейчас у тебя есть ещё причина, по которой ты вернулся сюда? — Не беспокойся, работу я не потерял, просто группы поменяли, я веду пары два раза в неделю по вечерам и все. А дома одному скучно, — «…теперь», невесело додумал Джонси, — поэтому решил к вам перебраться. — Ты никогда не умел врать, — тихо рассмеялась мама, — у тебя слишком плохо получается, ты краснеешь, — она мягко взяла ладонь Джонси в свою, сухую и горячую, — если серьезно, в чем дело? Ты обещал привезти к нам Бонзо в следующий раз, как приедешь. Мама тоже души не чаяла в Бонзо. Особенно после того, как он позвонил и попросил рецепт любимого пирога Джонси. Джон Пол, глубоко вздохнув, ответил: — Не вышло… — Но почему? Я чувствую, тебя это тревожит, — она крепко сжала ладонь Джонси в своей, — расскажи. Ты всегда можешь поделиться с нами. Джонси снова глубоко вздохнул, медленно начав: — Мы сильно поссорились. Теперь он считает меня предателем… Мама скептически выгнула бровь. — Знаю, звучит несколько смешно, — Джонси невесело усмехнулся, — но ситуация неприятная. В общем, я почему-то решил, что помирить Джона с семьей это хорошая идея, и в итоге… — В итоге он воспринял это в штыки и ни с кем так и не помирился? — закончила за него мама, и Джонси неопределённо кивнул, снова невидящим взглядом осматривая камин и затухающие угли. — Дорогой, ты поступил неправильно, потому что это жизнь Джона, и я знаю, что тебе не 5 лет, чтобы я читала тебе нотации, но ты был не прав, — мама грустно улыбнулась, беря печенье из миски. — Я ожидал любого ответа, но только не такого, — Джонси удивлённо повернулся к матери, — почему я был не прав? Что плохого в том, чтобы показать человеку, что он был не прав по отношению к своим близким? — Ничего, — согласилась мама, — но ты выбрал слишком радикальный метод. Ты мог с ним поговорить. — Он никого не слушал, — вздохнул Джонси, — он считал свою семью врагами, и они не подарок, я познакомился с ними, но они — его семья, и я видел, как Бонзо страдает от этого… — А ты пробовал с ним говорить? Джонси неопределённо кивнул. Он спрашивал. И правда спрашивал. — Я спрашивал, но никогда не настаивал на продолжении разговора, который Джон тут же сворачивал, — со вздохом проговорил Джонси. — Вот видишь, ты уже и сам все понял, — улыбнулась мама, — ты принял решение за него и решил, что так будет правильно. Но только для тебя. Бонзо свободолюбив, и если ты хотел на него повлиять, стоило делать это как минимум с помощью мягкого, но настойчивого разговора. Разговоры ещё никому не вредили. Правильно. И снова Джонси вернулся к этому «правильно»! Ну почему, почему всю его жизнь его так тянет к этому непонятную, размытому слову. Правильно… но для кого это правильно? Как оказалось, точно не для Бонзо. — Но я просто позвал их на концерт к Бонзо, и они пришли! Они были готовы пойти ему навстречу, но он просто наорал на них и ушёл, — тут же возразил Джонси, так как именно этот аргумент всегда был его опорой в чаще сомнений, которые атаковали его целую неделю. — Он думал тогда не о родителях, а о твоём поступке, потому что ты посягнул на его свободу. Ты причинил ему боль, и он подсознательно сделал то же самое, вот и все, — заключила мама, дожевывая печенье и запивая его чаем. Джонси вздохнул. Мама была права, впрочем как и всегда. Ведь именно это он так сильно любит в Бонзо — его свободу. И все время пытается в нем это уничтожить… — Он хочет играть в группе и писать песни, — вдруг тихо проговорил Джонси, — а я не хочу, я говорю ему о том, что это…безрассудно. — И ты снова посягаешь на его свободу, он же ценит твое мнение, — ответила мама, — твое видение отличается, но это не значит, что Бонзо не должен попробовать себя. Тем более нет ничего плохого в том, что и ты попробуешь ещё раз со своим близким другом, — мама озорно подмигнула, и отец из другого угла комнаты добавил: — Я согласен с твоей матерью! Тухнешь в своём вузе, а талант он не вечен, ты не всегда сможешь заниматься музыкой, будешь находить всякие отговорки на работе, а потом на старости лет охнешь и будешь сетовать, что просидел весь зад в аудиториях вместо того, чтобы колесить по миру и собирать стадионы, как Битлз. — Ну вот я с вами о серьёзных вещах, а вы мне — группа, группа, — пробурчал Джонси, беря печенье из миски вслед за мамой. — Мы тоже серьезно, — улыбнулась мама, — цени свободу Бонзо и свою тоже цени. Однажды ты проснёшься и осознаёшь, что давно живешь совсем не так, как хотел бы. — Но не вам с папой так говорить, — усмехнулся Джонси, — всю жизнь колесили по стране в фургончике с музыкантами. — И ничуть не жалеем! — тут же откликнулся отец. — А я и не про нас с папой говорю, — ответила мама, и голос ее посерьезнел, — я говорю про тебя. — В таком случае, думаю, вы сможете оценить профессиональным слухом мою небольшую придумку в поезде. Сейчас принесу бас, — Джонси направился в гостиную, на ходу думая о том, что сказала ему мама. И сколько раз он задумывался о том, почему же он работает в университете в 26 лет? Вздохнув, Джонси подхватил кейс и вернулся на диван к камину. Он обязательно об этом подумает. Завтра он обязательно все обдумает.