(Не)правильно

Если бы Роберт только знал, во что обернётся его казавшаяся безобидной поначалу идея сводить Бонзо в бар и дать понять этому придурку, как сильно тот нуждается в Джонси (и в хорошем пинке), он бы отказался и вообще забыл об этом как о страшном сне. После ночных разговоров с Энн прежний сварливый, ненавидящий весь мир Джон Бонэм испарился, и на его месте появился ужасно жалобный, непривычно тихий Бонзо. Такие состояния его настигали редко, но после знакомства с профессором Джонси Плант с удивлением обнаружил, что сбился со счета дней, когда у Бонзо было непривычно вялое настроение. Бонзо хоть и не лежал теперь целыми днями в лужах пива, но по-прежнему игнорировал учебу и вспомнил о своей любви к марихуане, которую Роберт сейчас даже с некоторым энтузиазмом поддержал, так как бесконечные просьбы Бонзо «ну поговори с профессором, ну пожалуйста, друг ты мне или кто?» за последние полторы недели заставили Планта буквально лезть на стену. — Ну что тебе стоит, — ныл Бонзо, закуривая, — ты сможешь его найти, а я нет. Я даже не знаю, где искать. — Пропуск в университет потерял? — ядовито интересовался всегда Роберт, и Бонзо тут же опускал глаза, тихо бормоча: — Я не могу. Не могу просто вот так взять и поговорить с ним. Не думаю, что он будет рад меня видеть. — Конечно не будет, — мрачно предрекал всякий раз Плант, — ты наорал на него как последняя скотина, а теперь хочешь, чтобы он с улыбкой до ушей бросился к тебе в объятия? Ты не в розовом мире живешь, Джон. Ты серьезно обидел его, если не брать ещё то, сколько дерьма ты натворил до этого. Джонси — ангел! — всегда в конце припечатывал Роберт, и Бонзо всегда тихо вздыхал вместо ответа. Энн сказала ему то же самое. Все говорили ему это, но лучше ему не становилось. Бонзо понимал, что шансов у него примерно никаких, и Джонси будет абсолютно прав, если просто пошлёт его ко всем чертям. Он за этот год уже и так достаточно натерпелся от Бонэма и всего Оксфорда. Дни уныло тянулись, а шансы поговорить медленно таяли, потому что Роберт ни под каким предлогом не соглашался найти Джонси. На репетициях ничего не клеилось, и сроки поджимали. Бонзо уже ничего не хотел, он уже не понимал, чего он хочет по-настоящему. Сейчас, если задуматься, у него есть то, о чем он всегда так сильно мечтал — свобода. Он живет как хочет и где хочет, с лучшим другом, у него есть группа, которая добилась первых, хоть и небольших, но успехов. Контракт на синглы подписан, время есть, есть абсолютно все. Кроме желания. Джонси словно забрал с собой все краски, все эмоции и чувства из жизни Бонзо, унеся их в своей немного лукавой, спокойной улыбке и васильковых глазах, в которых всегда было так много невысказанного. И семья… О родителях Бонзо старался не думать, заталкивая куда подальше мысли о том, что сейчас он ведёт себя как последняя сволочь по отношению к близким. Свобода у него была, но какой ценой? Бонзо знал, что Роберт задавался тем же вопросом — его отношения с Пейджем трещали по швам, и он был в туре с тем странным парнем, о котором Плант сквозь зубы упоминал совсем недавно… И Роберт явно не был уверен, что Джимми вернётся все так же абсолютно ему верным. Изучив натуру Пейджа, Бонзо был на сто процентов в этом не уверен. — Слушай, давай я ему морду начищу, а? — в какой-то из последних дней марта вдруг предложил Бонзо, одним глотком выпивая свежезаваренный утренний чай (на кофе он по-прежнему не мог смотреть), пока Роберт уныло ковырялся в тарелке с яичницей. — Сначала в своей жизни разберись без кулаков и криков, а там посмотрим, — огрызнулся Роберт, отставляя тарелку, — а ещё если ты в ближайшее время не помиришься со своими родственниками, нам даже на яйца денег не хватит, понял? Наш небольшой аванс за все ещё не готовые синглы не резиновый, а работа что-то не очень двигается. — Какого черта ты высказываешь мне это по 5 раз на дню?! — взорвался Бонзо, — я знаю, что мы в полной заднице! Я знаю, что я идиот, скотина и сволочь, что я потерял всех близких мне людей, а ещё я знаю, что если сейчас я поссорюсь и с тобой, мне проще пойти и утопиться! Потому что разгребать это все одному уже в печёнках сидит… — Бонзо уткнулся в ладони, с силой потирая глаза, и Роберт, посидев несколько минут с совершенно оторопелым лицом, тихо проговорил, потрепав Бонзо по плечу: — Эй, ну чего ты? Нельзя так раскисать, в том, что происходит виноват ты сам, — и Роберт тут же поспешил продолжить под тяжелым взглядом Бонзо, — так и быть, я поговорю с профессором Джонси, но! — тут же остановив расцветающую радость на лице друга, продолжил Роберт, — если ты обещаешь мне поговорить со своей семьей. Они заслуживают хотя бы разговора. Нормального. Они твоя семья, Джон. И если ты так и будешь корчить из себя обиженного ребёнка, не желая меняться ради тех, кого любишь, то тогда черта с два Джонси к тебе вернётся. — Потому что я его не заслуживаю, — выдохнул Бонзо, резко поднимаясь и встряхивая чуть отросшими прядями. — Но все в твоих руках, — Роберт тоже встал, впервые за неделю улыбнувшись, — я знаю тебя кажется тысячу лет и знаю, что ты никогда не бросишь и не предашь тех, кого правда любишь. Просто сделай правильный выбор, пока не стало поздно, — улыбка Роберта тут же померкла, и Бонзо, поддавшись внезапному порыву, подошел к Роберту и сгрёб его в самые крепкие объятия, на которые только был способен. — Пошёл он к черту, этот Пейдж! — горячо заговорил Бонзо, сжимая плечи Планта, — он тебя точно не заслуживает. Даже больше, чем я не заслуживаю Джонси. Ведь ты самый лучший, понял меня? В Лондоне не так уж и мало симпатичных гитаристов-педиков, на тебя скоро толпами будут вешаться! — Спасибо, — благодарно прохрипел Роберт, — но лучше отпусти меня, иначе не на кого будет вешаться. И между прочим, мы уже опаздываем на репетицию! — Понял, босс, идём собираться! — Бонзо тут же унёсся в другую комнату собираться, впервые за целый месяц искренне улыбаясь.

***

Джонси чувствовал, что больше не может так жить. После той лекции про фолк он наконец ощутил такой долгожданный, освежающий ветер перемен, которые принесут в жизнь чуть больше красок. Джонси впервые четко осознал, как сильно он хочет выступать, как сильно хочет делиться своей музыкой, мыслями через неё с миром. Он любил саму суть музыки, ее невероятную способность трогать сердца абсолютно каждого человека, способность преодолевать смерть, побеждать время и расстояние. Он впервые ощутил, как же сильно он застоялся на своей работе, как долго он наблюдал, как разрушались жизни и губились таланты десятков, а может и сотен учеников… Джонси понял, что преподавать он больше не будет. Он уйдёт с этой работы при первой возможности. И как же прав был Бонзо… Джонси старался не думать о нем. Ничего уже не вернуть, они оба сделали свой выбор. Бонзо очень хотел группу и он ее получил, а теперь Джонси получит свою. Или просто соберёт ее, как получится. Но все равно что-то было не так, что-то грызло и не давало покоя, забирало все силы и омрачало стремление начать карьеру как можно скорее. Проходив с этим гнетущим ощущением ещё неделю, накануне Пасхи Джонси понял, что так сильно травило его душу. Его чувства. Он так сильно, так безрассудно и отчаянно скучал по Джону, несмотря на все уверения здравого смысла, что все это не имеет значения, и они никогда не смогут помириться, а значит нужно идти дальше. Джонси чувствовал, что будто бы он снова предаёт себя, принимая решение отказаться от Бонзо, отказаться от его ухмылок, тёмных глаз и чёрного юмора. От его бешеной энергии, которая словно приковывала к полу и не давала сдвинуться пока тело сотрясалось от мощных ударов по барабанам… Он так сильно, так искренне любил его, так отчаянно и так горько. И словно вместе с его энергией мир и потерял все краски. Точнее, без всяких «словно». Просто потерял. Джонси думал об этом, пока брел со станции домой. Он решил заглянуть в пластиночный, немного удлинив маршрут, потому что домой не хотелось. Джонси так устал оправдываться, почему из раза в раз, несмотря на все свои грандиозные планы, он приезжает домой все более мрачным. Он зашёл внутрь, когда продавец уже собирался домой. В углу как всегда стоял старенький проигрыватель, из которого доносилось что-то знакомое… До боли знакомое… Джонси замер посреди магазина, неотрывно глядя на проигрыватель. — Это… это Unchained melody?.. — едва шевеля губами, проговорил он. — Ммм. да, — ответил продавец, немного смущённый странным поведением посетителя, — только это Рой Орбисон поёт. Прекрасный певец скажу я вам, не хуже Элвиса Пресли. — Даже лучше, — внезапно вырвалось у Джонси, он отмер и, опустив глаза, подошел к прилавку, — то есть… простите, я очень уважаю мистера Пресли. — Да он из каждого утюга, — недовольно поморщился продавец. Джонси не дал бы ему и сорока, но некоторая суровость манер выдавала в нем человека бывалого, — из всей этой непотребной компании только Орбисон и выделяется, до жути скромный он. И голос что надо, и на сцене не кривляется, — мужчина подошел к одному из дальних прилавков и, все ещё бормоча себе под нос, выуживал какие-то пластинки из коробки. — Знаете, я не люблю эту песню, — снова, спустя 5 минут, заговорил Джонси, — у него есть ещё песни? — Да много разных, обожает любовные баллады, песни о страданиях, очень чувствительный паренёк, — хмыкнул продавец. — Знаете, тогда лучше не надо, — тут же замахав руками, проговорил Джонси, — я не… люблю этот жанр. — Как скажете, у него много блюза есть и даже немного соула, вот например сборник «Bye bye love», — тут же горячо возражая, проговорил продавец, уже меняя пластинку. Джонси вздохнул с облегчением, когда “Unchained Melody” наконец прервалась. Он так сильно старался не думать о том, как Бонзо восхищенно смотрел на него, когда он играл это дома, ещё тогда, до начала всего, когда Джонси впервые понял, что его жизнь идёт куда-то не туда. И как он понял, что Бонзо был его огоньком, который поначалу несмело, а потом сильнее и сильнее разгорался внутри, питая душу Джонси. А сейчас на это пламя словно надели стеклянный колпак, и без воздуха оно становилось все меньше и меньше… Джонси очень понравился второй сборник, и он купил его, с улыбкой слушая сетования продавца на современную моду и «странноватых парней в телевизоре». Ему казалось, этот самый Орбисон понимает его, когда поёт, как ему плохо живётся без своей любви. Джонси тоже плохо, ему больно и так тоскливо, но он просто не знает, что ему делать. Он так сильно запутался. Он довольно быстрым шагом дошёл до дома и, сунув пластинку куда-то вглубь коллекции у себя в спальне, лёг на кровать, закрывая глаза, и в голове сразу всплыл образ Бонзо, который бесконечно много раз умолял простить его. И Джонси с глуповатой улыбкой подумал, что даже сейчас он простил ему все давным-давно. Лишь бы Джон был рядом, здесь, лежал и шутил с ним про педиков или ворчал на утренние новости… Джонси со вздохом отвернулся к стене.

***

До Пасхи оставалось всего 3 дня, а также всего один рабочий день. Джонси любил пасхальные каникулы, тем более в этот раз его мама решила постараться особенно. — Может хотя бы все эти вкусности поднимут тебе настроение, — причитала она, который день не отходя от плиты и словно сросшись со своим цветастым передником, который Джонси как-то подарил ей на Рождество. Джон Пол лишь грустно улыбался, по-тихому воруя из холодильника пирожные. Сегодня у него стояла всего одна практика со старшекурсниками, а потом день обещал быть довольно легким и возможно приятным. Джонси даже решил зайти и купить бутылочку любимого Джина. Как же давно он его не пил. Казалось, что Новый год был сотни лет назад, а возможно и вовсе хорошим сном. Джонси казалось нереальным, что они так запросто могли нежиться с Бонзо в кровати весь день, прерываясь только на сигареты, еду и ленивый секс. Но ничего не поделаешь. Джонси принимал удары судьбы куда проще, чем это было раньше. Будет легче, когда он начнёт строить свою карьеру. Он знал, что посвятит Бонзо не одну песню и пронесёт его образ через все, что он делал. Как-то Патти сказала ему, что быть девушкой музыканта это романтично, потому что только они вписывают имена своих возлюбленных в историю и сохраняют в вечности. Джонси грустно улыбнулся — он был просто неисправимым романтиком и тоже хотел вписать имя Бонзо в историю. Не спеша бредя по улице в сторону главного входа, он размышлял о том, что может быть, однажды, спустя 50 лет кто-то такой же молодой, немного глупый и очень романтичный будет слушать песню о Бонзо, томно вздыхая о своём объекте обожания, который никогда не будет с ним… С такими мыслями Джонси не заметил, как прошёл вход, проходную и добрел до кабинета, и там внезапно наткнулся на мнущегося у входа в аудиторию Планта. — Профессор Джонси! У вас есть минутка? — Плант вышел из тёмного угла, остановившись прямо перед Джонси и неловко заправляя отрастающие светлые кудри за уши. — Конечно, Роберт… — Джонси так опешил и настолько не был готов к такой…неожиданной встрече. Он неловко кивнул, и Плант с явным облегчением заговорил, немного запинаясь: — В общем, Бонзо… ммм в смысле Джон… ну Бонэм, он просил передать вам, что… — и тут Роберт неловко наклонился к самому уху Джонси, так как по коридору раздались чьи-то шаги, — он очень любит вас и осознает, какой он придурок и идиот, и ужасный сын и никакая опора для такого, как вы. А ещё он ужасный трус, так как подослал к вам меня, но… — Роберт наконец отстранился и кашлянул, прочищая горло: — Он любит вас. Правда. Он с ума сходил, хоть и не сразу признал ошибку. Я никогда не видел, чтобы он был так влюблён. Пожалуйста, скажите, что ему передать в ответ? — Роберт несмело заглянул Джонси в глаза, но тот словно смотрел сквозь них, не шевелясь и не говоря ни слова. Как же сильно он любил Джона, как сильно он хотел, чтобы Роберт был прав, и он конечно же прав, и они снова возможно смогут быть вместе… Но к чему это приведёт? Джон не должен жертвовать своей мечтой жизни ради Джонси. Всего лишь «правильного» профессора, который не может без его помощи начать новую, свободную жизнь… — Передай Джону, что… — тихо начал Джонси, и каждое слово комом застревало в горле. Но его лицо оставалось спокойным, а взгляд — таким же отстранённым, — что он мне тоже очень дорог, но… мы не можем быть вместе, — ни один мускул не дрогнул на его лице, — я для него слишком … «правильный», — с губ сорвался неловкий, полный горечи смешок, — и пусть не ищет со мной встречи. Это причинит ему только боль, и не даст ему то, что он так хочет. И ему не нужно меня прощать, но я простил его. Передай это. Роберт смотрел на него со смесью непонимания и удивления, но все же медленно кивнул. — Удачи вам, Роберт, — на губах Джонси играла слабая улыбка, — я знаю, что с таким составом вы добьётесь абсолютно всего. — Спасибо… — неловко ответил Роберт, разворачиваясь и спрашивая: — Я пойду? — Конечно, — Джонси кивнул ему на прощание и зашёл в аудиторию. — Ты сегодня рано, — удивлённо проговорила мама, когда Джонси вернулся домой, тут же проходя на кухню. Что-то в его взгляде напугало ее так, что она тут же опустилась на стул рядом с отцом, приготовившись слушать. Джонси остановился у самого стола, его руки были сжаты в кулаки, он был так напряжен, что скулы на его бледном лице выделялись особенно сильно. — Я уезжаю после Пасхи. Я продаю квартиру в Лондоне и увольняюсь. Поеду пока в Уэссекс и сниму там студию и квартиру на время, а дальше…. как пойдёт, — Джонси говорил четко и не торопясь, и родители поняли, что он давно все решил, и сейчас случилось что-то, что сподвигло его претворить этот план в жизнь. И переубеждать его было бесполезно. — Ты не скажешь, что случилось?.. — все же спросила мама, но Джонси с грустной улыбкой покачал головой и направился в сторону выхода, — мне нужно позвонить Джимми. Не ждите меня, ложитесь спать. Он ушёл в сырую, тёмную апрельскую ночь. Джонси не заметил, как дошёл до отделения почты, очень надеясь, что отделение международной связи ещё работало. Ему повезло. Подскочив к ближайшему телефону, он набрал номер отеля, из которого Джимми ему писал день назад. Он не думал ни о чем, его голова была звеняще пуста, но в то же время в ней словно разорвались тысячи атомных бомб. — Да? — с зевком ответили на другом конце, и Джонси с облегчением вздохнул. Это был Джимми. — Это я, Джим, Джон Пол Джонс. Знаю, что я поздно, я просто звоню сказать, что через несколько дней я уеду из Лондона надолго и продам квартиру, не ищи меня там. — Какого черта?! — заорала трубка, — Бонэм ещё что-то натворил?! Я убью его, это точно! — Нет, тут больше… в общем неважно, но я не могу больше тут оставаться и работать. Я буду работать над своими песнями, — выдохнул Джонси, — я не знаю, что будет потом и будет ли. Я уже ничего не знаю, Джимми… — Так, квартиру не продавать, пока я не приеду! Прилечу через 3 дня, и только попробуй смыться куда-то до этого времени! — пригрозила трубка, и Джонси лишь горько усмехнулся. После того, что он сказал Роберту сегодня, в Лондоне его больше ничто не держало. Но Джимми он подождёт. Джимми всегда знал, что делать.