***
Бонзо вжимал педаль в пол настолько сильно, насколько это было возможно в постепенно заполняющемся Лондоне. Но сейчас все это было неважно, так незначительно, что только сильнее раздражало и так натянутые до предела нервы. Они ехали в полной тишине, и Роберт с ужасом смотрел на бледное лицо друга, на темные глаза, кажущиеся сейчас пустыми, на сжатые на руле руки. В голове Бонзо билась только одна мысль: «Ты опоздал». Он опоздал. Затянул, как последняя скотина и трус, а его отец сейчас лежит буквально при смерти! Он должен его увидеть, он его вылечить, он сделает все что угодно. И сейчас он как никогда ясно понимал, что для самых близких он готов умереть, черт возьми, лишь бы у них все было хорошо. Боги, как же долго они едут… Когда они спустя рекордные полчаса добрались до здания университета, миссис Бонэм все ещё стояла возле входа, и ее маленькую, скрючившуюся фигурку Бонзо узнал без труда в толпе вываливающих из здания студентов. Бонзо выскочил из машины, даже не закрыв ее, и побежал к матери. — Джон! — с каким-то глухим отчаянием воскликнула женщина, и Бонзо, схватив ее за плечи, закричал: — Почему ты не искала меня, почему не позвонила?! Я бы приехал, почему ты… — не договорив и едва сдерживая слезы, он обнял ее так крепко, как не обнимал никого и никогда. Ну разве что Джонси… — Джон, прости меня… — со слезами заговорила мама, освобождаясь руки и обнимая сына, - я не знала, где тебя искать, ты пропал… В деканате не знали номер Роберта, поэтому я решила попробовать подождать хотя бы его здесь, я знаю, что ты сюда не ходишь… Папа очень хочет тебя увидеть… — Прости меня! — в отчаянии воскликнул Бонзо, — ты ни в чем не виновата, это все я, это я… — и он заплакал, заплакал навзрыд так же, как когда пришел домой к больному Джонси, чтобы вымаливать прощение. И теперь он вымаливал его и у собственной семьи. Что же он за человек… — Ну же, Джон, успокойся, возьми себя в руки, — вытерев слёзы платочком и освободившись из объятий, твёрдым голосом проговорила мама, и Бонзо тут же перестал плакать, — с твои отцом ничего очень страшного не случилось, вчера его отпустили домой, он сейчас отдыхает там и очень хочет с тобой увидеться. Конечно, чувствует он себя неважно… — миссис Бонэм вздохнула. — А что с бизнесом? — тут же спросил Бонзо, сжимая мамины ладони. — Конец ему пришел, — мама печально улыбнулась, — так что через две недели мы улетаем обратно в Америку, чтобы все утрясти. Больше не будем тебе тут докучать. Ты уже взрослый и сам решаешь, что для тебя лучше. — Не говори так! — тут же горячо возразил Бонзо, — я был таким уродом по отношению к вам, я хочу все исправить! — Мы не держим на тебя зла, Джон, — в улыбке миссис Бонэм сквозила нежность, и сердце Бонзо сжалось, — и давай поедем к отцу, раз уж ты здесь, он тебя ждёт. Направившись в сторону машины, она заметила Роберта, который скромно стоял в стороне и подошла к нему с той же нежной улыбкой, проговорив: — Я благодарна тебе, Роберт, что не дал моему сыну упасть в пропасть. Я знаю, что именно ты не дал ему спиться, и вы жили в твоей квартире. Пожалуйста, поедем с нами. Мы будем тебе рады. Роберт благодарно улыбнулся и ответил несколько смущенно: — Не только я помог Бонзо в этом… Есть ещё один человек. — Я знаю, о ком ты, но с этим мы разберёмся чуть позже, — миссис Бонэм заговорщически, совсем как Джон, подмигнула ему.***
По дороге к дому Бонзо немного успокоился и попытался уложить скачущие мысли. Нервы, усталость вперемешку с облегчением и радостью оттого, что он помирился с семьей (по крайней мере с мамой точно), не давали нормально думать, хотя Бонзо никогда и считал себя умеющим спокойно и здраво размышлять. Вот Джонси, он умеет… Никогда не бросается глупыми словами на ветер, но даже его Бонзо умудрился довести до того, что теперь он живет даже не в Лондоне. Тряхнув головой и поворачивая на знакомую улицу, Джон пообещал себе разобраться с этим позже. Они приехали. — Сейчас я зайду к нему, спрошу, как он, — сказала миссис Бонэм, как только они прошли в коридор. Роберт тут же сел скромно на угол дивана, ободряюще улыбаясь Джону, и тот внезапно почувствовал, что начинает нервничать. Если мама ещё была отходчивой, хоть и эмоциональной, то заслужить прощение отца было не так просто. Он был словно скала — твёрдая и непоколебимая, всегда уверенный в себе и своей правоте, а Бонзо натворил слишком много, чтобы он так легко смог простить его… что ж, значит он сделает все, чтобы отец все-таки смог это сделать. Сейчас для Бонзо не было ничего важнее, чем это. — Он тебя очень ждал, — голос мамы вырвал Бонзо из вороха мрачных мыслей, — пожалуйста, не заставляй его нервничать, все это время он был… сам не свой, — мама грустно улыбнулась ему, а в горле Джона был ком. Кивнув ей, он тихо, словно нашкодивший мальчишка, зашёл в спальню. — Привет, пап, — сглатывая комок в горле, проговорил Бонзо, — можно? Отец лежал на кровати, и издалека его лицо казалось как никогда изможденным. Но как только он повернул голову к Бонзо, тот заметил, что его глаза были такими же ясными и твёрдыми, но смотрели на него без былой строгости. — Ну надо же, мой сын зовёт меня папой в кои-то веки и даже спокойным тоном, — с ноткой сарказма ответил отец, — заходи, конечно, я уж думал, ты не придёшь. Бонзо в ту же секунду оказался у постели и, сжав сухую и горячую ладонь отца, горячо проговорил: — Отец, прости меня. Я знаю, что не заслуживаю сейчас твоего прощения, потому что вёл себя все это время как у… как самый ужасный сын в мире, и вы с мамой ничем не заслужили такого отношения. Я не понимал, почему вы так остро реагировали на все, и реагировал в ответ так же. Да, наши мнения не всегда совпадают, но это нормально, правда же? — Конечно, сын, — кивнул отец, и на его губах заиграла слабая улыбка. Только подойдя ближе, Бонзо заметил, как же сильно он постарел: на лбу пролегли глубокие морщины, виски были почти полностью седыми, а кожа — бледной и с сеточкой морщин, и казалось, что от любого ветра или прикосновения она рассыплется как пепел. Бонзо набрал воздуха, чтобы продолжить поток мыслей, мучивших его так долго, но отец остановил его, мягко накрыв его ладонь своей и заговорив снова: — Я рад, что ты все осознал, но я хотел извиниться перед тобой тоже. Мы были слишком невнимательны к тебе так долго, что не заметили, как ты отдалился от нас настолько, что мы едва узнали тебя, когда приехали… И вся эта учёба, и твоя музыка… Мы просто не могли с мамой принять, что ты уже давно взрослый самостоятельный человек, и ты смог жить здесь без нас и не пропасть, — в глазах отца читалось неподдельное уважение и…нежность? Кажется, никогда в жизни он не смотрел на Бонзо так…отечески. Ком в горле становился все больше, и Джон почувствовал, что еще немного, и он просто заплачет как девчонка. — Я слишком увлёкся своим бизнесом, но сейчас понимаю, как все это было глупо, ведь закончилось все… не лучшим образом, — отец вздохнул, поморщившись, и Бонзо тут же спросил: — Как ты себя чувствуешь? Что врачи говорят? Тебе лучше? — Не переживай, ещё поживу, — усмехнулся отец, — только вот мама твоя понапрасну переживает, а так все в порядке, но заставляют тут лежать как в тюрьме целыми днями, эх. Но зато я многое понял, и понял, что ничего мне важнее тебя с мамой твоей нет. А бизнес можно и заново построить, — отец сжал руку Бонзо ещё сильнее, улыбаясь, а Джон, не сдержавшись, потянулся к шее старика и крепко обнял его, пряча непрошеные слёзы. — Ну будет тебе, — засмеялся отец, хлопая Бонзо по спине, но тот не отрывался, обнимая так крепко, как мог. Он пытался выразить все те смешанные, разрывающие его чувства изнутри, проснувшиеся так внезапно и одновременно в нужное время. — Запомни, сын, — снова заговорил отец, — если бы люди ценили родной дом больше, чем деньги, амбиции и карьеру, то мир был бы намного лучше. Бонзо грустно улыбнулся в ответ. Сейчас ему очень хотелось бросить все свои мечты и идеи и быть только с семьей и с Джонси, найти себе самую обычную работу и жить, как все… — Кстати, оставайся тут с нами, если захочешь, и Роберт пускай тоже остаётся. А то как твоя мама сказала мне, где вы с ним обитаете, мне стало нехорошо, — вдруг предложил отец, и Бонзо тут же энергично закивал. Конечно же, они останутся, иначе и быть не может. — И друга своего, как его? А, Джонси, точно… Его тоже зови, после твоей тирады и его реакции и всего, что он сделал для нас всех, я бы очень хотел его видеть вместе с нами. — Он уехал, пап… Он не вернётся, — покачав головой, проговорил Джон, опуская глаза, — наверное… — Помнишь, что я говорил тебе про дом? Если потеряешь такого друга, как он, всю жизнь будешь жалеть. Ни одна карьера рок-звезды этого не стоит, сын. Хоть у тебя есть на это все шансы, только соберись! А то на последнем концерте ты был несколько вял, — отметил отец, и Бонзо уставился на него с таким глубочайшим удивлением, что тот снова рассмеялся, поправляя подушку и устраиваясь поудобнее явно для того, чтобы немного подремать. — Ты… вы… Вы с мамой были на наших концертах?.. — поражённо проговорил Бонзо, продолжая сжимать ладонь отца, — но… как… — Следили за афишами, — улыбнулся отец, — упёртости тебе не занимать, ты в этом плане — моя копия, и я горжусь этим. Ничего не достаётся просто так, и мой бизнес не был исключением. Мой отец тоже возражал, чтобы я все возглавлял и вёл дело так, как мне хотелось. Но несколько серьёзных разговоров и скандалов, и я добился своего, — отец хитро улыбнулся, и Бонзо не нашёлся что ответить. Он никогда не задумывался о том, как отец получил и заработал своё состояние. А тут вот оно что… — Так что все у тебя будет, весь мир у твоих ног, сын, действуй! И направь ещё немного своей напористости и в другое русло. Я очень жду Джонси на Пасху! А сейчас я бы очень хотел подремать, если ты не возражаешь, — широко зевнув, закончил своё наставление отец, и Бонзо кивнул, напоследок ещё раз сжав его ладонь и направляясь в сторону двери. Он обязательно все обдумает завтра. Если отец простил его, то и с Джонси все получится, Бонзо был в этом уверен. Осталось только с ним наконец поговорить… — Роб, ты так и не видел Джонси? — выходя из спальни, тут же спросил Бонзо. — Нет, но я же говорю — я все скажу ему, как ты сказал, — устало проговорил Роберт, — завтра постараюсь поискать его, каникулы же. А сейчас я лучше домой поеду, по твоему лицу видно, что все в порядке, — он хмыкнул. — Не поедешь ты больше в свою халупу! — торжественно объявил Бонзо, плюхаясь на диван рядом с Робертом, — отец сказал, чтобы мы тут оставались! Ты же не хочешь расстраивать больного человека? И не будешь там киснуть в одиночестве! Роберт со вздохом кивнул в знак согласия.***
Все налаживалось. Роберт перевёз свои вещи в тот же день вместе с Бонзо, поселившись во второй гостевой спальне рядом с Бонзо на втором этаже (в их с Джонси комнату он никому по-прежнему не разрешал заходить), мистер Бонэм постепенно шел на поправку, Бонзо клятвенно пообещал ему хотя бы постараться закрыть сессию и появиться в университете после каникул, а с лица миссис Бонэм не сходила счастливая улыбка. Даже Роберт чувствовал себя спокойнее и улыбался чаще, чем за весь март. Все действительно налаживалось. Но чем больше все налаживалось дома, тем больше Бонзо тосковал по Джонси и изнывал от ожидания. Да, он знал, что так же, как и Роберт, может просто прийти в университет, найти Джонси и поговорить, сказать какой он придурок, как он виноват, но… Пожалуй, он просто не верил, что Джонси простит его и все снова станет как прежде. Он не верил и не хотел испытать эту боль отказа, осознавая, что в этом будет виноват только он… Бонзо просто ужасно боялся услышать «нет». «Какое же ты ссыкло, Джон Генри Бонэм», ругал себя Бонзо каждый день, не говоря об этом ни с кем, даже с Робертом, и через два дня к нему вернулась непривычная для него молчаливость и меланхолия, хоть Джон и старался не беспокоить родителей, которые все еще находились в состоянии эйфории от воссоединения с сыном. Неожиданно для Джона у них нашлось множество тем для разговора, и пока отец Бонзо не спал и не делал необходимые процедуры, они говорили, обсуждали все на свете, спорили и, как говорится, искали истину. Бонзо так долго копил в себе эмоции, что буквально взрывался и говорил часами без остановки, и родители, истосковавшись по нормальному общению с сыном, слушали его, не прерывая и буквально впитывая каждое слово — им было интересно знать все из жизни Джона, что они пропустили. Но Бонзо не решался говорить с ними о Джонси, не решался говорить о своих страхах и о том, что так ничего и не предпринял, заставив Роберта решать его проблемы, хоть отец и спрашивал каждый день, когда же к ним наконец заглянет профессор Джонси, а мама интересовалась, что он любит есть на ужин, потому что «нужно же быть готовой к его приходу в любой момент, милый». В приступах меланхолии, которые дома он переживал сложнее из-за отсутствия «топлива» (косяки дома раскуривать Бонзо не хотел), пролетели последние дни до пасхальных каникул. Роберт ходил в университет все так же прилежно, а Джон все так же прилежно его пропускал, на что родители только пожимали плечами — они перепробовали все аргументы для убеждения, какие могли. В последний учебный день перед каникулами, когда Роберт унёсся ко второй паре, Бонзо накрыла необычно сильная волна тоски, и сердце сжималось так сильно, что Джон все-таки решился на один косяк дома. Он привычно затуманивал голову, но навязчивое, как жужжащий комар у уха, ощущение не отпускало его, и Бонзо слонялся по дому в ожидании Роберта, так как чувствовал — сегодня наконец будут новости от Джонси. Он не ошибся. Роберт зашёл в дом очень тихо, и поначалу Бонзо даже не услышал, как тот вернулся. Плант появился на пороге комнаты внезапно, его плечи были опущены, он силился улыбнуться, но глаза выдали все — Роберт был в полнейшем смятении. — Что, Пейджа своего увидел? — попытался пошутить Бонзо, стараясь хоть как-то разрубить эту вязкую тишину, которая отдавала в ушах гулким эхо собственного колотящегося сердца. Плант показал головой, медленно опускаясь в кресло возле входа. — Джон… — тихо начал он, стараясь не смотреть в глаза Бонзо, застывшего словно статуя и все понимающего без слов и отказывающегося верить. — Ты видел его? — одними губами проговорил Бонзо, и его голос показался ему таким громким и противным, что он не понимал, как можно было его слушать. — Да… — Роберт глубоко вздохнул, — я передал все, что ты сказал, и он… — он ещё раз глубоко вздохнул, теребя завязки своей рубашки так сильно, что у Бонзо от напряжения задергался глаз, — он сказал, что вы не можете быть вместе. Он для тебя слишком…правильный. Бонзо словно оглушило ударами на миг замершего сердца. «Слишком правильный». Какой же ты все-таки трус, Джон Генри Бонэм. — И ещё он просил не искать с ним встречи и передать, что он простил тебя… — едва слышно закончил Роберт, поднимая глаза на Бонзо. Тот молчал, замерев в одной позе, словно перестав дышать, и только лёгкое дрожание сигареты в пальцах выдавало признаки жизни. И пожалуй, именно сейчас Роберт впервые увидел человека, которому разбили сердце. И это было неправильно.