Я больше шторма не боюсь. Не стану прятаться угрюмо. За волнами о скалы разобьюсь, Мечтая слышать голос твой на стенах трюма. Я помню, как маяк кричал, Как океан пылал с закатом. Тебе себя до капли отдавал, Ища любовь в лице том самом угловатом.
Наш небольшой городок был вполне обычным, если не считать того, что являлся центральным портом. Он бы так и оставался в тени, если бы когда-то Дюма не упомянул его в своём знаменитом романе «Три мушкетёра». В принципе, наверное, благодаря ему он и был хоть как-то на слуху у людей. Но если в книге он выглядел каким-то романтичным и интересным, то в реальной жизни романтики в нём никакой не было от слова совсем. Обычные дома, обычные люди — всё как везде. Или, может быть, я настолько к нему привык, что ни одна из тех достопримечательностей, даже башни в Старой гавани, словно из книжек про средневековых рыцарей, крестовые походы и королей, не вызывали во мне ничего, кроме негодования и разочарования. Многие, наверное, заслуженно считали и считают его живописной столицей Приморской Шаранты, но я явно не в их числе. Не знаю, мне кажется, это странное чувство было не только у меня. Когда слишком долго живёшь в одном городе, каждый день сталкиваешься с бытовыми проблемами, ты уже не обращаешь внимания на то «великолепное» убранство, которое манит сюда туристов и простых зевак. Те исторические здания и улочки не вызывают в тебе того трепета и восторга, который ты испытываешь, прибывая куда-то впервые. Вот так и я не испытывал ничего, не восхищался, но и не ненавидел. Это просто был обычный город, в котором я рос и жил. Хотя всё-таки было одно то единственное, что я по-настоящему любил в этом городе, — необузданная синева Атлантического океана, на которую выходили окна моей спальни. Но дело в том, что и к такому очень быстро привыкаешь, особенно, когда эта роскошь превращается в причину твоих бессонных ночей и нескончаемых мигреней. В общем, добро пожаловать, Ла-Рошель, портовый городок на юго-западном побережье Франции. Что же, пожалуй, заслуженно именно отсюда и стоит начать повествование. Зовут меня Тэхён. Я далеко не литературный персонаж: во мне никогда не было достаточного роста, я не обладал широкими плечами, острыми скулами, волевым подбородком, у меня даже щетина почти никогда не росла. Голос мой не был бархатистым и томным. Волосы не блестели и не колосились на свету, как молодая золотистая рожь. Совершенно обычный парень со своим набором внутренних комплексов и не самого высокого о себе мнения. Учиться я закончил рано, никакого высшего образования у меня не было, да и к образованной интеллигенции я не принадлежал, скорее, к обычному среднему классу работяг. Почти всю свою сознательную жизнь провёл вдвоём с отцом. Мать свою я, к сожалению, никогда не видел. Она умерла при родах, и всё, что я о ней знал, было только из рассказов отца и нескольких сохранившихся фотографий. А горячо любимая мною старшая сестра достаточно рано вышла замуж и уехала жить в свой пригородный дом. Теперь у неё была собственная семья, которая требовала куда больше внимания. Неказистое и ветшающее двухэтажное здание, расположенное не больше чем в ста метрах от океана, целиком принадлежало нам с отцом. Дом давно уже стоял слегка покошенный, краска на фасадной части осыпалась, обнажая грязно-красные кирпичи, крыша больше не блестела под утренними лучами, как раньше, но он всё равно оставался по-своему очаровательным. Не дворец, но и не сарай, жить можно. Под самой крышей располагалась наша квартира: три спальни, большая и просторная кухня, совмещённая со светлой столовой, широкий балкон, выходящий на задний двор и скрытый в тени большого каштана, ветви которого в особо ветреные дни скребли крышу. По большей части вся моя жизнь ограничивалась только одним этим зданием. На первый этаж вела чугунная винтовая лестница, расположенная на внутренней стороне дома. Мой отец держал небольшое питейное заведение, доставшееся ему в своё время от его отца, моего деда. В нём не было ничего примечательного, обычный такой кабак, коих в городе было не меньше десятка, но его особенностью было то, что оно находилось в порту, почти у самого дока. И потому мы, несмотря ни на что, всегда оставались на плаву. В основном это заслуга всех тех молодых матросов, которые после очередного длительного рейса сходили на сушу. Дрейфуя по полгода и более в Атлантическом и Тихом океанах, они заходили в нашу гавань и первым делом шли развлекаться. А так как в любой момент их могли поднять обратно на борт, у многих не было желания изучать город и идти куда-то вглубь, вот тогда к нам они и захаживали. Обычно они заваливались толпой по десять-пятнадцать человек и, как правило, устраивали беспорядки. Пьяные моряки — мой самый страшный сон, который я видел в жизни, ей-богу. Нет, поначалу они невероятно вежливые, учтивые и приятные молодые люди, но стоило им пропустить стопку-другую чего-то горячительного, как всё превращалось в сумбурный фарс. Не меньше чем через час принятого «на грудь» они разбредались по заведению, ища свободные уши. Упаси боже случайно вечером после работы забрести к нам, когда тут целая свора этих товарищей, — ты точно можешь забыть о спокойном и тихом отдыхе. Но почти всегда их прибытие не было внезапным, поэтому знающие местные обходили нас стороной в эти дни. В город захаживали исключительно торговые суда. И за долгое время работы мы с точностью в девяносто девять процентов знали, когда и кого нам ожидать. Суда были иностранные: американские, русские, японские, бразильские, а наши местные, французские, захаживали достаточно редко. Дела обстояли так, что галдёж в помещении стоял на куче разных языков, но, так как международный и обязательный к изучению у них был один, чаще слышалась английская речь. За пару лет я и сам выучил его почти в идеале. Хотя мало кто в городе его не знал. А вот родную речь здесь приходилось слышать нечасто и преимущественно от местных постоянников, которые работали тут же, в порту. И вот, находя почти любого собеседника, неугомонные моряки начинали изливать душу: часто следовало с полсотни, а может и больше, в общем, нескончаемое количество моряцких историй и шуток. Рассказывать они любили много и кому придётся. Ну это я всё-таки могу понять. Когда ты ограничен в пространстве и компании долгие месяцы, в то время как твоя «маленькая книжка жизненных комедий и трагедий» постоянно пополняется, тебе хочется этим поделиться. А вот чего я понять не мог, так это того, что горячая кровь, насытившись общением, начинала дебоширить и ругаться. Сколько драк я видел в своей жизни — просто не счесть. Каждую неделю нам приходилось менять посуду, ремонтировать столы и отмывать барную стойку от крови. Кто-то обязательно оставлял у нас пару зубов. Хвала богам, поутру совестливые моряки приходили и оплачивали нанесённый своим поведением ущерб, иначе мы бы давно разорились. Кстати, иногда они и свои зубы обратно спрашивали. Хотя нет, я соврал. Мы бы не разорились так просто, потому что тратили на выпивку они у нас больше, чем стоимость пары новых бокалов или барный стул. В портовой драке порой кто-то даже погибал, и это не было в новинку. На самом деле, это для меня уже даже не было чем-то пугающим. В шок чужая смерть меня повергла только лет в тринадцать. Я увидел её впервые, когда только начал помогать отцу в его нелёгком деле, и после этого меня выворачивало часа два от осознания, что почти на пороге моего дома умер человек. Тогда два, насколько помню, норвежца не поделили то ли возлюбленную, то ли общую знакомую, собственно, и не особо важно. Но отец мне очень быстро объяснил, как это бывает, и знаете, как ни прискорбно, к такому начинаешь привыкать, и смерть уже не кажется чем-то далёким, особенным и страшным. Весь бизнес отец вёл в основном сам, а я всегда был, скорее, на подхвате. Мне с раннего детства было очень интересно, чем он занимается, поэтому я не упускал шанса помочь ему. С поставками, с инвентаризацией, уборкой и мелким ремонтом, а когда я стал постарше, по вечерам в случае каких-то непредвиденных дел отец мог поставить меня за барную стойку и кассу, разрешая обслуживать посетителей. Не сказал бы, что это случалось часто, но раз в пару недель я выполнял роль полноценного бармена. В такие моменты я чувствовал себя важным, будто это мой бар и я устанавливаю тут правила. Так и протекала моя жизнь. Друзей у меня почти не было, а с возрастом работа стала отнимать слишком много свободного времени. Да я, в принципе, и не жалуюсь, меня всё устраивало. Если я хотел вырваться на вечер-другой из бытовых дел, компанию себе я найти мог. Но вся моя жизнь подчистую изменилась одним днём. Хотел бы я не использовать тупые клишированные выражения и сказать что-то другое? Да. Но что поделать, к сожалению, умею только так. Всё изменилось. С утренним штормом за окном и зарождавшейся бурей в моей душе. Океан непредсказуемый, дикий, живой, и никогда не знаешь, каким он предстанет перед тобой завтра. У него десятки настроений и сотни лиц. Когда живёшь с ним бок о бок уже много лет, шторма́ не такая уж редкость и не кажутся чем-то интересным, но для меня они были настоящей фобией — я их панически боялся. Когда океан разверзался, рокочущие волны неумолимо облизывали причал, обрушивая всю свою неутолимую мощь, над головой всё приобретало пугающие пепельно-серые оттенки, а вдалеке яркий электрический разряд раскалывал небо пополам, мне хотелось спрятаться от мира. Объяснить я не могу, просто в такие моменты внутренности скручивало, а по позвоночнику бежал премерзкий холод. Меня преследовали не поддающаяся контролю тревога и смятение, голова наливалась свинцом, а мысли путались. Вся эта стихия заставляла чувствовать себя ничтожным, беззащитным и чертовски маленьким человеком в огромном мире. А в общем, не берите в голову. Просто знайте, я не переносил это время. Как кто-то ненавидит палящее солнце, а кто-то — зимнюю стужу, так я не любил волнения океана. И тот день прозаично начался именно с них. Я только продрал глаза, а за окном уже во всю господствовала стихия. Порывистый ветер срывал и уносил далеко за горизонт то, что было плохо прибито гвоздями. Ни одного судна в порту не было. Ближайшее мы ожидали только через пару дней из Малайзии. Поэтому я надеялся завернуться в плед, взять книжку и запереться в отцовском кабинете (потому что окна в нём выходили во двор, а не на водную гладь) и провести вечер спокойно и тихо. Я планировал поставить на отцовском проигрывателе что-то из репертуара Эллы Фицджеральд, желательно погромче, полностью погрузиться в роман и забыть о внешнем мире. Просто пересидеть. Но не тут-то было, да, раз я об этом рассказываю? Закрывая шторы в своей спальне, я увидел на горизонте судно, которое явно двигалось по направлению к нам. Тяжело выдохнув, я быстро понял, что все мои планы на сегодня пойдут по пизде. Да, кстати, заранее предупреждаю и извиняюсь, но я иногда буду тут материться, потому что словарный запас порой не помогает передать те эмоции, которые со всей силы бьют по голове. Да и общение и диалоги будут более достоверными, так как тогда, да что тогда, и сейчас тоже, наше общение всегда сопровождалось едким словцом. У моряков мат наравне с искусством, а у меня либо привычка, либо профессиональная деформация, тут как посмотреть. Уверен, вы в жизни тоже грешите этим нередко. Так вот, понимая, что вместо спокойного и уютного времяпрепровождения в одиночестве, день пройдёт за работой, я направился будить отца. Он, в свою очередь, сославшись на неважное самочувствие, возложил всю работу на меня. Я нечасто оставался один, но он мог на меня положиться, зная, что в его отсутствие ничего нового тут особо не произойдёт, а если и произойдёт, я обязательно справлюсь. Сын своего отца всё-таки. Прошло не больше получаса, только я успел натереть десяток бокалов и расставить столы, как к нам уже хлынули первые люди: мокрые и злые. Оказалось, это было наше судно, французское. Из-за сильного шторма и сбившейся системы навигации им пришлось вынужденно зайти в наш порт. День проходил размеренно, не считая того, что я был жутко взвинченный. Каждый раскат за окном приходился мне точно в затылок, завывающий ветер, со свистом распахивающий двери и окна, тьма, опустившаяся на город — всё это привычно удручало.***
— Выпей со мной, — парень повис на барной стойке, пожирая меня каким-то ненормальным, мерзким взглядом, дёргая неаккуратными сальными бровями. Да и, если честно, он сам был довольно-таки мерзкий. Большие плечи и крохотные ладони, неказистое лицо, кудри цвета янтаря и ярко-рыжие веснушки. Не видел в жизни никого более нелепого. — Я не пью на работе, и у меня нет на это времени! — бросил я ему, добавляя надменности в голосе и надеясь как можно скорее отвязаться. — Я не предлагаю, а настаиваю! — он протянул свою длиннющую руку через стойку, пытаясь схватить меня за плечо и дёрнуть на себя, но всё, что ему удалось, — это мимолётно коснуться моей рубашки в тот момент, когда я сделал шаг назад, поднимая на него брезгливый взгляд. — Ты плохо понял? — я скривил лицо, разводя руками. — Пить я не буду, а с тобой тем более. Хочешь найти себе собутыльника — вон целый бар людей. Хотя сомневаюсь, что кто-то предпочтёт твою компанию, — да, я всегда был парнишкой острым на язык. И, на самом деле, я просто не любил с ними церемониться, ведь стоило только начать кому-то потакать, так они наглели ещё больше и просто-напросто садились на шею. Ну, или, может, я просто брал пример с отца. Тот был мужчиной внушительных размеров и умел хорошо осаживать молоденьких парней. Нет, папаша был человеком максимально вежливым — всё-таки они были нашими клиентами, — но, если кто-то переходил черту и начинал вести себя неподобающе, диалог был коротким и обычно сопровождался парой смачных оскорблений. Мне не пристало тратить на него время, и я продолжил заниматься своими делами. У меня был целый бар гостей, которые требовали внимания и свои напитки. Через несколько минут этот бугай перехватил меня сразу на выходе из-за стойки. — Что, так и будешь ломаться или всё же познакомимся поближе? — я видел в жизни не мало сальных людей, но этот… Большего отвращения к человеку я никогда не испытывал. Одно его присутствие рядом заставляло меня ёжиться от отвращения, а от мысли находиться в его компании больше десяти минут тянуло склониться над ободком унитаза. — Слушай, иди куда шёл, выпей ещё немного, может, полегчает, или сходи в город и найди себе там компанию. Правда, готов поспорить, с тобой даже дворовые собаки не захотят за один стол сесть. Повторю, как для дебила, — следующие слова я произнёс медленно, по буквам, как для умственно отсталого, коим, кажется, он и являлся: — ты мне неинтересен и у меня нет на это времени, отъебись! — В этом захудалом городишке, что, все портовые шлюшки такие дерзкие? — он резко перегородил мне путь, выставляя руку перед лицом, упираясь в стену рядом, а другой хватая за шею. Его огромная туша нависла надо мной так, что мне приходилось закидывать голову, чтобы смотреть ему в глаза. Я попытался дёрнуться, но хватка лишь усилилась, пуская резкую боль по плечам. — Ты охуел? — я почти закричал, злость закипала в жилах. День и без того был весьма нервный, мне не хватало только этого урода для полного счастья. Мне хотелось со всей силы дать ему кулаком промеж ног или под дых, но я физически не мог. — Жак! — голос послышался откуда-то из глубины, — отстань от него. — Ха, нет уж. Чего это какая-то сухопутная крыса мне дерзит? — тот недоумевающе вскинул бровями, убирая руку с моей шеи, но не двигаясь с места. — Ты не расслышал? Отвалишь или подойти и сказать тебе на ушко? — голос прозвучал более уверенно, с толикой угрозы. Пока шла вся эта странная перепалка, я быстро выскользнул из-под его руки и двинулся в кладовую, не желая больше ни минуты в этом всём участвовать. Доставая и распечатывая свежую кегу с пивом, не более чем через пару минут я услышал до жути знакомый звук разбивающегося стекла, хруст дерева и глухой стук. Понятно дело: кто-то опять бил кому-то рожу и, скорее всего, не без участия этого самого урода Жака. Я закатил глаза и потёр переносицу. Как же я от них устал. Отца рядом не было, и решение этой проблемы ложилось целиком и полностью на мои плечи. В девяноста процентах случаев какая-то драка в баре меня мало волновала, но в тот день настроение было не ахти, раздражало почти всё, а потому и заниматься уборкой потом ещё полночи ну очень не хотелось. И какая картина, думаете, открылась перед моими глазами? Конечно же, этот ублюдочный Жак сцепился с кем-то из своих. — Так, всё! Хватит! Хотите выяснить свои отношения — делайте это за пределами моего бара, — мои нервы окончательно сдали, я влетел в эту нелепую драку. Выглядел я среди них, уверен, довольно смешно и нелепо, да и кто вообще стал бы меня слушать, когда эти двое, кажется, больше меня в два раза. Но, благо, какой-никакой авторитет эдакого хозяина я имел. Они разошлись по углам, смотря друг на друга с открытой неприязнью. — Чонгук, а ты не попутал? У тебя что, голос вдруг прорезался и кулаки отросли, что ты будешь теперь вступаться за эту мелкую шавку? — бугай прикрывал, по-видимому, сломанный нос, потому что голос его в миг стал омерзительно гнусавым. Хотя навряд ли хоть что-то могло сделать его ещё более неприятным. — Ты, — я прикрикнул, — плати за выпивку и выметайся к хуям собачьим, и чтобы я тебя не видел тут больше. Хотя нет, знаешь, можешь даже не платить, просто проваливай, — и при любых других обстоятельствах, наверное, я был бы очень нелитературно послан в далёкое и увлекательное путешествие, но на удивление это сработало (видимо, я совсем походил на психованного), и он, поджав хвост, покинул помещение, предварительно одарив меня гневным взглядом и сплюнув на пол у выхода. Все в заведении тут же успокоились. Как только хлопнула дверь, накал сошёл, люди вернулись к выпивке, словно ничего и не было, а я — к своим привычным делам. Этот мерзавец был не первый и не последний, кто цеплялся ко мне, сально шутил, откровенно распускал руки, считая, если я подношу ему пиво, значит, сделаю всё, что мне прикажут. «Портовый мальчишка, готовый на всё за благосклонность и цветные бумажки» — видимо, именно таким я представал в их понимании. Но я имел острый язык, поставленный удар и сформировавшееся за несколько лет работы безразличие к людям. Только спустя минут двадцать я заметил того самого парнишку, который вступился за меня. Чёрт, он не должен был этого делать, но сделал. Я был зол, но одновременно благодарен ему. Бог знает, смог ли бы я сам достойно дать отпор этому крупному придурку. Нечасто случалось, что нам с отцом приходилось кого-то из наших гостей латать. Обычно мы просто выгоняли всех дружно за дверь, и дальше это были не наши проблемы. У нас была такая политика: всё, что происходит за дверью, — уже не на нашей совести, но не всегда получалось этого избежать. И эта драка в кои-то веки произошла не из-за их упёртых нравов, а всё-таки, похоже, по моей вине. Мне стало не по себе. Принцесса, твою мать, смешно аж. Из-за меня подрались мужики. — Эй, ты! Чонгук, да? — я кинул в конец зала. — Да, — парень тут же отозвался. — Ты… Нормально? — честно говоря, в тот момент мне было не особо-то и важно, как он, но вежливость никто не отменял. — В порядке. Всего пара ссадин, затянется, — он живо ответил. Отдав последнюю выпивку, я вышел из-за стойки и направился к нему. Парень сидел на скамье, упёршись локтями в колени, и утирал большим пальцем рубиновые дорожки возле губ. — Вставай, садись вон туда, под свет, — я указал ему на стул рядом с баром. Скользнув обратно за прилавок, перехватил пару кусков льда, обернув их в салфетку, и вытащил оттуда же маленькую аптечку. Там ничего особо не было: вата, несколько бинтов, да игла с нитью. Большего и не требовалось. Таблеток мы никому никаких не давали, а обеззараживать чем у нас выбор был большой. Я положил свёрток со льдом на тыльную сторону его ладони, где отчётливо виднелись покраснения и царапины. Приподнял его подбородок, внимательно осматривая лицо: были рассечены уголок губы и бровь и имелась пара некрупных кровоподтёков на скуле. Ничего серьёзного, шить не требовалось. Дети, падающие на асфальт во время игр, и то хуже выглядят обычно. Смочив вату водкой, взятой там же, где и всё остальное, я приложил к брови, а затем к его губе. Он тихо зашипел, смотря на меня и хлопая глазами. — Твои глаза как океаническая гладь, как судно после шторма, как небо над ночным Парижем. Такие тёмные, — он просто смотрел, сжимая пальцами ткань брюк на своих коленях. — Что? — я смутился. — Какое судно, какой Париж, что за бред? — Я говорю, что у тебя красивые глаза. Большие и тёмно-карие, — он не отрывал от меня внимательный взгляд ни на секунду. Он выглядел как какой-то зачарованный, что ли. — И быстро девки ведутся на такое? — долбаные моряки-романтики. Я быстро взял себя в руки, осознавая, что за игру он хочет начать. Он только разулыбался в ответ, а затем снова зашипел от внезапной боли. — Походу по голове дали сильнее, чем ожидалось? Губами не шевели — и болеть не будет, — я быстро обработал все видимые побои, чтобы поскорее от него избавиться. Должен признаться, на долю секунды, всего лишь на долю, поймал себя на мысли, что его лицо кажется мне красивым. Аккуратная линия подбородка, почти незаметные скулы, тёмные, чуть неаккуратные брови, идеально ровный забавный нос, небольшие, но припухлые и красные от крови губы с крохотной, малозаметной на первый взгляд родинкой под ними. Ну красивый, и что? Мало, что ли, молодых красавчиков к нам захаживало? Что говорить, если половина девок в городе сбегали с этими самыми моряками. Розоватая дорожка снова побежала от уголка его губ по подбородку, скатываясь по шее и пачкая воротник его белоснежной рубашки. — Что за чертовщина, откуда? — он дёрнулся, подхватывая капли ладонью и поднимая на меня ошалевший взгляд. Господи, как будто кровь впервые в жизни видел. — Открой рот! — мне не хотелось возиться с ним слишком долго, я здесь всё-таки не для этого, да и уже порядком устал от излишнего внимания за сегодня. Я рассчитывал просто по минимуму помочь и отправить восвояси. Он открыл рот и тут же застонал, морщась, чувствуя боль от свежих ссадин. — Терпи, моряк, боцманом станешь, — я отклонил его голову назад, позволяя свету проникать в полость. — Щеку прокусил, вот откуда. На, — протянул ему стоящую рядом бутылку с водкой. — Нет, я не пью, — он аккуратно отодвинул мою руку, крутя головой, протестуя. — Ну молодец, принципиальный, заслуживает уважения. Полощи, если заражение не хочешь, — я силой всунул ему бутылку в руку и отвлёкся на работу. В заведении всё ещё были люди помимо него. И так слишком много внимания на одного гостя. Следующие пару часов я помню весьма смутно: работал, непрерывно разливая по бокалам и рюмкам всё, чего бы у меня ни попросили. Вежливо отваживал самых пьяных от бара. Вполуха слушал какие-то истории, которые просто лились и лились рекой со всех сторон. Вздрагивал от грома за окном, рассчитывал людей, злился, считал минуты до конца дня, надеясь скорее спокойно выдохнуть и вернуться в постель. — Могу я узнать твоё имя? — Чонгук подошёл ко мне ближе к закрытию, в тот момент, когда последние самые выпившие гости покидали заведение, а я протирал столы. На самом деле, я и забыть о нём уже успел. Как только люди выходили за дверь, их имена и лица тут же стирались из моей памяти. Мозг сам отфильтровывал ненужную информацию. — На кой черт? Вы уже завтра отплываете, что тебе даст моё имя? Да и друзей я не намерен заводить, — хотелось побыстрее закончить и не видеть уже никого больше, пожалуйста. Они-то повеселились, а мне ещё убираться и считать кассу. — Судно отравляют в док, так что мы уходим не раньше, чем через неделю, — его голос звучал мягко и немного взволновано, мне даже показалось, что чуть дрожал. Я не видел его лица, но уверен, что в тот момент его глаза бегали. Такие же тёмные, свинцово-серые глаза. — Поздравляю, но это ничего не меняет, — я развернулся, чтобы вежливо попросить его уйти и тут же с размаху врезался в чужую грудь. Да, сука, почему они все такие крупные и тупые? — Вы вот все такие непонятливые или это просто мне везёт как утопленнику? Что твой друг, что ты сейчас? — я устало выдохнул, прикрывая на мгновение от усталости глаза, а затем распахивая и поднимая взгляд к его лицу. Хотелось выпроводить его уже за дверь, хоть пинками, только чтобы все оставили меня в покое. Хотя не могу сказать, что в тот момент, запрокинув голову и с толикой надменности изучая радужку его глаз, не ощутил мимолётный прострел в лёгкое, сковавший дыхание. — Я прошу лишь об имени, пожалуйста. Ты помог мне, и я… — его зрачки бегали, он поджимал губы, беззвучно моля, надеясь, что я подарю ему ответ. — Тэхён я, Тэхён. Легче стало? — ничего не попишешь, я смирился. Что-то в нём, в его взгляде и слишком уж добродушной улыбке сбило меня с толку. — Тэхён, — Чонгук повторил медленно и тихо, словно хотел найти в моём имени что-то ещё, что-то большее, чем просто человека, интимно и до того трепетно, что на секунду я засомневался в своих словах. — Тэхён, прости меня, прости, пожалуйста, за то, что я сейчас сделаю, — он подхватил мою ладонь, вкладывая в неё какой-то обрывок салфетки, а затем, склонившись, оставил мимолётный поцелуй около уха. — Прости, — он натянул на голову бескозырку, нежно улыбнулся во все тридцать два и стремительно вылетел в дверь, словно и не стоял тут минутой ранее. Я опешил. Одновременно разозлился и покраснел, чувствуя тепло, расползающееся по шее и груди от того места, где его губы коснулись моей щеки. Чёртовы моряки-романтики. Нет уж, я не мог так глупо повестись. Не глядя, сунул в карман салфетку и вернулся к работе. Только позже, готовясь ко сну, когда этот жалкий клочок салфетки выпал из брюк мне под ноги, я его развернул:«Я видел моря и океаны, видел ледники за полярным кругом и голубое небо, но не видел ничего более волнующего, чем глубина твоих глаз».
О боже, какой же до тошнотворного банальный подкат. И что, девки реально прыгают к ним в постель после такого? Но, должен признаться, засыпал я почему-то с улыбкой. Да, не судите меня. Мне никто никогда не делал такие комплименты. Или я просто не хотел их слышать. Чонгук. Интересное имя.