«Сегодня ночью мне не удалось уснуть. Большую часть молодости я провёл в море и отлично умею плавать, но сейчас… Сейчас мне кажется, что я тону и никак не могу выбраться. Как дурак считаю минуты до утра, чтобы просто увидеть тебя снова, Тэхён».
И меня прошибло, словно острой иглой. Насквозь. Всё тело. Дыхание сковало, и жар ударил в лицо. Что за ощущение? Ну блядь. Ну вашу мать. И что мне теперь, расшибиться от этого?***
— Львёнок, как тут, без эксцессов? — отец вернулся ближе к вечеру, когда на город уже вовсю начинали опускаться сумерки. И да, близкие не придумали ничего лучше, чем в уменьшительно-ласкательной форме называть меня львёнком. Это же так оригинально. Ну да ладно. Заведение ломилось от гостей, заняты были почти все столы: моряки пили и шумели, кто-то смеялся, иногда они начинали петь, чем выводили меня ещё сильнее. Я любил их песни, но не когда их поют настолько фальшивыми голосами и перевирая почти все слова. Уже к середине дня я успел упахаться и как никогда был счастлив, что смогу немного расслабиться. — Да, всё как всегда. Месье Лавьер привёз два бочонка медовухи и ящик английского джина на два дня раньше, я рассчитался с ним со вчерашней выручки. Ещё у нас заканчивается анисовый ликёр и можжевеловая настойка, но на сегодня всего должно хватить. А, и заходил Поль, но я ему сказал, что может не ждать, что ему тут нальют, пока не вернёт долг за прошлый раз, — я быстро отчитался о прошедших делах, с надеждой скорее сбежать. — Отлично, ты молодец, — отец обнял меня за плечи, похлопывая по спине, — ну тогда я в душ и, если хочешь, на оставшийся вечер могу тебя освободить. А хотел ли я? С одной стороны, мне никуда не нужно было, а помочь я всегда готов, а с другой, единственное, чего я хотел по-настоящему, — наконец-то расслабиться, может быть, поужинать и, о, боже, чёрт возьми, выспаться. За дверьми всё ещё господствовала стихия, а внутри меня что-то раздражающе скреблось. Сукин сын этот Чонгук. Почему мне внезапно было так совестно и тяжело? Почему я вообще думал о нём почти весь день? Ну мне ведь не нужны друзья. Только привязываться к кому-то, кто без следа пропадёт через считанные дни, не хватало. Знаем, проходили, достаточно. Через двадцать минут я мог выдохнуть, отец встал за бар, я передал ему все дела и собирался было уйти спать, как ненароком уловил разговор где-то в углу заведения: — Да они вчера тут потолкались, у Жака нос распух, ходит теперь надувшийся, как мышь на крупу, заебал уже всех. Как выёбываться, так он первый, а получил — ревёт как девка. Нормально его этот наш романтик приложил, видимо, было за что. Ну чёрт возьми. Ну и какого хрена, а? Это какая-то дурацкая и очень забавная шутка от вселенной? Знаете, я никогда не был слишком совестливым, меня не волновало, что кто-то обидится или будет считать меня сволочью. Ну вот такой я человек. Говёненький? Да насрать. Я часто был резок со многими, особенно когда меня пытались донимать, но в этот момент меня по-настоящему стало душить. Отчего-то не мог я это просто так оставить. — Парни, где можно найти Чонгука? — я в три больших шага приблизился к компании, которая тут же обернулась на меня в полном составе. На кой чёрт я интересовался? Что вообще собирался сделать? Не спрашивайте, я не знаю. — А, эту ранимую душонку? — они одновременно рассмеялись. — А Посейдон его знает. Поищи на северном причале, наверняка где-нибудь там сидит и снова малюет что-то или стишки свои пишет. Внутри что-то сжалось от этих слов. От того, насколько пренебрежительно его же товарищи о нём отзываются. Мне он не показался таким уж плохим человеком. Почему меня вообще заботило какой он человек? Чёртов день. Чёртов Чонгук. Чёртовы моряки. Чёртова погода за окном. Собравшись за несколько минут, кинул отцу, что буду через пару часов, и вышел из дома. До северного причала идти было прилично, он находился в нескольких километрах от нас. Я топал, проклиная всё на свете, своё непостоянное нутро, которое с чего-то вдруг потянуло меня спасать этого обиженного парня. Мне что, за всеми обиженными, что ли, в омут бросаться? Ну ебать, ну расстроил человека, который проявил ко мне внимание и дружелюбность. Который ни с того ни с сего кинулся меня защищать. Ну и хер ты с ним, да? А вот почему-то нет. Проклятый день. Не знаю почему, но я торопился, ускоряя шаг, а иногда срываясь на лёгкий бег. Мне хотелось найти его там. Я будто боялся куда-то опоздать. А ещё больше я не хотел прийти и понять, что проделал весь этот долгий путь зря, когда мог уже мирно спать в своей тёплой постели. Каких-то полчаса пути, и я наконец-то достиг пункта назначения. Здесь я бывал весьма и весьма редко, потому что уже миллион раз видел похожую картину в любой части этого города, зачем мне сюда приходить? Но, должен признаться, в тот вечер, в этом свете, в сумерках, причал выглядел чересчур невероятно: каменистый пляж, волны, неспешно облизывающие берег, почти чёрное, как смоль, небо, на котором из-за облаков иногда пробивались одинокие звёзды и являла свой лик луна, молчаливые чайки, которые сутками кружили в этих местах, протяжённый дощатый пирс, и там, на самом его краю я разглядел силуэт. Он сидел чуть сгорбившись, свесив ноги. Рядом стояла пара форменных туфель, а ленточки… Грёбаные ленточки развевались на ветру. В его руках виднелась небольшая книжица, примерно такого же размера, как листок, оставленный для меня утром. Я замер, как придурок, в нескольких шагах, наблюдая за ним. Вдруг стало интересно. — Эй, ты! — негромко окрикнул, но голос, подхватываемый ветром, быстро разнёсся по округе, находя отклик там, где нужно. — Тэ… — Чонгук дёрнулся и повернул голову. — Тэхён? Что ты здесь делаешь? — Ты хотел город посмотреть? Ну, так пошли, — хотелось как можно скорее провести этот вечер, отделаться от липкого и навязчивого чувства в груди и больше не думать и не вспоминать обо всём этом. Никогда. Погуляли, посмотрел город, разошлись как в море корабли. Ха, каламбуры — это моё. Ужас. — Но ты сказал… — он разволновался. Я, видимо, достаточно явно его отшил, и он совсем не ожидал меня увидеть. Не хочется признавать, но я и правда перегнул. Наверное, мне бы стоило быть помягче и тогда я сам не находился бы в этой раздражающей ситуации. — Ай, заткнись и пошли, а то я могу легко передумать, — махнул рукой и побрёл прочь, не дожидаясь своего вынужденного спутника на этот вечер. Чонгук догнал меня через минуту. — Спасибо, что пришёл, — и снова эта улыбка засияла на его лице, сбивая меня с толку. Блядь. Мы брели по улицам в полной тишине. Город уже вовсю засыпал, в окнах гас свет, закрывались ставни, откуда-то иногда доносились отрывки чужих диалогов. Я всегда любил это время суток. Фонари на центральной улице ещё не успели зажечь, а сумрак уже сплошь обнимал дома, опуская свои длинные ладони на их плечи. В таком свете он казался даже каким-то магическим и очаровательным. Убрать все вывески, рекламы, добавить конную повозку, грязи вместо брусчатки — и, казалось, можно увидеть, как герцог де Ришелье собственной персоной шагает тебе на встречу. Я просто бездумно шёл, надеясь в какой-то момент дойти до той точки, в которой можно будет попрощаться. А вот Чонгук всё время рассматривал меня, а не дома. Ну вот и на кой чёрт я тогда поплёлся с ним? Стоило мне повернуться, как он тут же отводил глаза и делал вид, что заинтересован чем-то другим. Вот идиот. Но на долю минуты мне показалось это забавным, я рассмеялся. — Что? — Чонгук растерялся, округляя глаза и поворачиваясь ко мне почти всем телом. Спина выпрямилась, он вскинул подбородок, осматриваясь по сторонам, а потом ища изъяны на себе, искренне не понимая причину моей реакции. — Ты какой-то слишком забавный и несуразный для моряка. Такой с виду суровый, в форме, в драки лезешь, а щёки розовеют, как у самого настоящего ребёнка, — я, сам того не осознавая, легонько толкнул его плечом. — То, что я моряк, не отменяет того факта, что я такой же живой человек, как и остальные, — он запустил руки в карманы брюк, неловко пожимая плечами. — Для меня вы все одинаковые: неблагодарные, шумные, болтливые, агрессивные и скользкие. Вы живёте по каким-то правилам и так часто говорите о морали, а сами едва ли её придерживаетесь. Напиваетесь как свиньи, сально шутите, слова между матами вставляете, а не наоборот, девчонок делите, порой даже убиваете друг друга. Лицемерие и мерзость. Заходите в город, устраиваете тут беспорядки, дебоширите, бьёте сердца юным девушкам, через день растворяясь и забывая даже название места, в котором побывали. Красивая форма, вечная подруга — море, все такие из себя крутые и крепкие — романтика-то какая, аж тошнит. Даже местные безработные алкоголики благороднее вас. — Но нельзя же всех ставить в один ряд. Нельзя ненавидеть людей из-за парочки козлов. — А ты из тех, кто верит в людскую доброту, что ли? Самому не смешно? Всю свою жизнь всё, что я делаю, — обслуживаю матросов в портовом кабаке, и, поверь мне, имею представление, о чём говорю. Каждую неделю мимо нас с отцом проходят сотни, а то и десятки сотен человек. И, знаешь, даже один приятный парень, встреченный в этой огромной массе, всё равно не способен сгладить общее и устоявшееся отвращение. — Да, я верю в людей и искренне считаю, что не бывает плохого человека. Таких не существует. Есть обиженные и озлобленные, больные и покалеченные, замкнутые, жестокие и трусливые, несчастные, но не плохие. Что ты можешь знать о человеке, которого встретил, чтобы сказать, что он плох? Даже если кто-то вечно улыбчивый и весёлый, на вид самый счастливый, внутри него тоже идёт война. Ожесточённая, болезненная и кровавая, и, может быть, она намного глубже и тяжелее твоей. Ты ничего о ней не можешь знать. Кого-то эта борьба толкает на преступление, другого к алкоголю и жестокости. Но станет ли человек «плохим» оттого, что оказался сломленным и слабым? Оттого, что принял неверное решение и оступился? Люди похожи на книги. Считаю, что это лучшее сравнение. Они могут быть тяжёлые или лёгкие, сложные, патетичные, напыщенные или лёгкие и ненавязчивые, слишком поверхностные или непостижимо глубокие, скучные или драйвовые и увлекающие, пустые и цепляющие, что удивительно, с первой строчки. И книга может быть в потрёпанном переплёте, мятая, затёртая и ветшающая, а может слепить глянцевой цветастой проработанной обложкой. Книгу можно прочесть не отрываясь за сутки, а другую — не осилить и за несколько лет. С людьми точно так же. И если тебе не нравится романтическая проза — это не делает её плохой. Как и чужие отрицательные черты — не делают человека плохим. Все книги по-своему чудесны, на каждую найдётся свой читатель. Ведь в них была вложена душа и любовь. Я много лет путешествую по разным странам, встречаю множество совсем разных, ни капли не похожих друг на друга людей, особенных, многогранных и странных, с другой верой, необузданным нравом, пугающим бытом, чуждой и непонятной культурой, но… Но все они лишь наоборот заставляют меня верить в широту человеческой души. В то, что люди — самая потрясающая вещь этого мира. — Наверное, просто книги — это не моё, — я пожал плечами, не зная, как парировать. Люди сволочи. В тот момент от одних лишь чужих размышлений я не стал по-другому думать, но его слова почему-то отозвались где-то внутри, я был удивлён, даже, может быть, ошарашен таким откровением. Что-то простое, сказанное другим человеком, но вдруг ставшее таким понятным и весомым. — Возможно, ты просто не нашёл свои, вот и всё, — Чонгук повернул голову, смотря на меня сверху вниз, мягко улыбаясь, поправляя двумя пальцами волосы под фуражкой. Ленточки всё так же чуть развевались за его спиной, а я поймал себя на том, что всё чаще стал поворачивать голову, чтобы поймать его взгляд. Зачем? Не знаю, как ему это удалось, но с этого момента мы как-то разговорились ни о чём, просто шли, особо уже не обращая внимания, где мы, куда направляемся, и болтали. Мы обсуждали романы, иногда он спрашивал, а я рассказал ему что-то о городе, упоминал о том же романе Дюма (наверное, если бы я любил этот город, то мог бы стать неплохим экскурсоводом), потом беседа плавно перетекла в более живую. Я поведал пару забавных историй, связанных с его «коллегами»: вспомнил, как немец откусил нам часть барной стойки, а спятивший от долгого рейса бразилец приволок с собой чайку, заказывал для неё водку и называл братом. Мы смеялись. Почему с ним так легко? — И вот, боцман стал возмущаться: «что за коктейли вы пьёте, маргарита, голубая лагуна, тьфу, уроды. Записывайте рецепт…», в этот момент все с серьёзными лицами собрались вокруг него, кто-то даже достал блокнот, ожидая чего-то феноменального, и он продолжил: «…берёте трёхлитровый чан спирта, туда три… а, хер с ним, лучше пять ягодок смородины, настаиваете полчаса, и готов к употреблению чудесный коктейль». Теперь я понимаю, почему он чертей по каюте гоняет, — и чёрт, это была обычная история, я слышал таких с полсотни каждый день, но внезапно заржал во весь голос, как ненормальный. Главное ведь как преподнести, да? Так вот у него это выходило как-то слишком виртуозно. Даже самые идиотские истории звучали как что-то самое смешное в моей жизни. Нет. Нет. Нет. Он не должен становиться моим другом или нравиться мне. Он мне понравился? Что за бред? Нет. Я не хочу пополнять ряды этих жалких девок, что стоят днями на причале, плачут и машут платочками. Это точно не моя история. Вообще, что? За разговором я и не заметил, как мы обошли уже половину города и вышли к старой церкви Сен-Совер. Плохо освещённая, медленно разрушающаяся готическая колокольня будто заворожила Чонгука. Он внезапно остановился и замолчал, разглядывая средневековые порталы, коринфские колонны. Его глаза блеснули в темноте. Улицы уже полностью опустели, только пара тощих дворовых котов лениво прохаживались вдоль лестницы, не обращая на нас никакого внимания. Чонгук закинул голову, устремляя взгляд к стрельчатому своду, и я увидел, как во тьме прорисовался его очаровательный профиль, вытянулась шея. Он поймал ладонью фуражку на затылке, которая норовила съехать, и повернулся ко мне, счастливо улыбаясь, произнося совсем тихо «как же тут красиво», будто скажи он чуть громче, и вековая церковь рассыплется. Я машинально улыбнулся в ответ, даже не особо понимая, о чём он говорит. Всё это выглядело так по-новому и странно. Минута всё длилась, а мне захотелось попрощаться и уйти. Прогулка и так затянулась. И как, видимо, во мне забушевали мысли, чувства, которые точно не должны были ну вообще никак и никогда во мне родиться, так снова забушевала стихия. Там сверху кто-то точно решил повеселиться. Яркая вспышка света. Внезапно, на сотую долю секунды, небо вспыхнуло огнём и тут же погасло. Грохот отразился от стен и крыш. Волна ужаса прокатилась по всему телу. Я оцепенел. Ну почему именно в тот момент, почему не через пару часов или хотя бы не тогда, когда я вернулся бы домой? Небо разверзлось, и ледяной дождь хлынул с дичайшей силой, в мгновение подтапливая улицы города. — Скорее, — вскрикнул Чонгук и тут же сорвался с места, смеясь и всё ещё придерживая ладонью фуражку, желая быстрее найти укрытие. Мы побежали, я понятия не имел куда, потому что ничего не видел и не слышал, мечтая лишь поскорее скрыться от этого ужаса. Меня начинало трясти. Всё, что мной двигало, — леденящий страх. Ну не хотел я эту свою слабость показывать хоть кому-то. Даже отца я в это не посвящал никогда. А тогда мне некуда было деться, как бы я этого ни пытался избежать. Мы бежали, и я ощущал, как вся одежда, даже нижнее бельё, промокали насквозь, как неприятно она прилипала к телу, холодная, мешающая и мерзкая. Не помню, что произошло, но мы залетели в какую-то дверь: пожелтевшую, деревянную и очень скрипучую. Винтовая железная лестница, стук, грохот и кромешная темнота. Я машинально вытянул руку вперёд и схватил его ладонь. Не знаю зачем, не знаю почему и как так вышло, я просто вцепился в него, а он вёл меня за собой. Казалось бы, он тут, в нашем городе, впервые, и мне полагается вести его куда-то, но вышло всё наоборот. Пара мгновений, свет, какая-то непонятная маленькая комната, и он стягивает с моих плеч полностью вымокшую куртку. Я же просто хотел забиться в угол. — Тэхён? — позвал тихо. Я смотрел перед собой стеклянными глазами и не мог понять, что происходит. Меня выбило из колеи, снова. Такое бывало достаточно редко, обычно мне просто становилось не по себе, но иногда от этого было никуда не деться. Не знаю, это какая-то внутренняя паника, она целиком брала надо мной верх, заставляя цепенеть, и я не мог ей сопротивляться. Проваливался во тьму, стараясь дышать как можно медленнее, потому что знал: если поддамся этой панике, то точно потеряю сознание, а это было самое паршивое, что могло произойти. Да и ещё бог знает где и бог знает с кем. Чонгук шагнул ко мне и приподнял лицо ладонями, заглядывая в глаза. — Тэхён, всё хорошо? Ты весь побледнел, — влажные волосы падали на его лицо, маленькие дождевые капли бежали по вискам, скользя вниз по притягательным скулам, а глаза были такие светлые, совсем другие, не такие, как то жуткое небо, которое осталось за деревянной дверью. Мне показалось, на мгновение я увидел в них долгожданное солнце. — Чонгук… — язык словно приклеился к нёбу и совсем не слушался, говорить было невозможно. Я ощущал себя почти немым. — Да, я Чонгук, что такое? — он звучал взволнованно, видимо, моё лицо стало слишком искажённым и неестественным. — Мне страшно, — чувствовал, как ноги подкашиваются и хочется осесть на пол. Перед глазами всё начинало плыть. Очередной разряд, я отшатнулся и закрыл уши руками, зажмуриваясь. Лишь бы не отключиться. Что за отвратительный день. Ну почему это происходило со мной? Меньше, чем через минуту я ощутил что-то тяжёлое на своих плечах. Он завернул меня в какой-то плед или одеяло с головой. — Ты очарователен, — он тихо усмехнулся, — не бойся, это же всего лишь гроза. В ней нет ничего страшного и она скоро утихнет, — я с трудом приподнял лицо и открыл глаза. Его щёки полыхали, а губы застыли в лёгкой ухмылке. Я чего, посмотрел на его губы? Тфу, мать твою. Чонгук шутливо коснулся кончиками пальцев моего носа, а затем, скользнув по плечам и спине, обнял, прижимая к своей широкой груди. Если бы не всё это, я бы не позволил ему меня снова касаться, я бы вывернулся и, скорее всего, что есть силы, дал под дых, но не в тот момент. Он был весь мокрый и холодный, но так вкусно пах. Почему всё, что я мог помнить, — его аромат? Как та бумага, что лежала около моей кровати. Мне стало тепло. С каждым новым взрывом за стенами меня дёргало, а он лишь сжимал руки на моей спине сильнее. Я прикрыл глаза. Тонкий свет стал проникать внутрь меня. Я не верил, никогда не верил, что существует даже крохотная возможность сопротивляться этой тьме. Это не может быть он. Я не хочу. Пожалуйста, пусть это всё скорее закончится. Этот чёртов шторм, не объятия. — Чонгук, прости меня…