***
Ноябрь - противная да тяжкая переходная пора, приятная лишь душам вечно страждущих творцов. Пора - полная гнилых листьев под ногами и промозглых ветром, что простым смертным несли токмо затяжные хвори и долгие голодные ночи. Однако центральные герои сего действа не были ни теми, ни другими из прежде названных. И жизнь их шла особым чередом, едва ли в оглядке на время года. Аэлфлаед чуть позже вернулась в библиотеку, туда, где повстречалась с незнакомцем. По окончанию занятий литературой наставник ушёл, не дожидаясь, покамест за графиней кто-нибудь прийдёт, а прийти должен был Оливер, который, видно, о наказе позабыл да запаздывал. Тогда-то девочка и увильнула. Только вот, несмотря на все ожидания, юноши на прежнем месте не оказалось. Она побродила вокруг да около и всё одно. Ни-ко-го. И книги, кстати, тоже на прежнем месте не оказалось. Аэлфлаед уж собралась приняться за её поиски, токмо подмастер дворецкого нашёл её саму раньше. - Ну что вы здесь делаете?! - вскричал он, дюже негодуя. Мальчишка стоял пред ней весь запыханный, и, тем не менее, бледный, аки сама смерть, настолько огромен был его испуг не отыскать госпожу. - Вот расскажу всё мистрис Уиллис, а она, а она!.. - в отместку навести жути решил он, да так напряг свою узкую челюстью, что по ней пошла судорога, и уши его остренькие запрыгали. Кому другому стало бы смешно. Только Аэлфлаед в этом ничего смешного не увидала. - Нет, не надо, не говори! - наперерез ему тихо залепетала графиня в страхе неподдельном, несмотря на то, что при этаком раскладе, о котором вещал Оливер, всё равно влетело бы ему самому, а не ей. При всей-то нелюбви Базилды к нему. На том и покончили. Подмастер довёл теперича тихую, словно мышку, девочку до её покоев. А после ей ещё лишь несколько раз удавалось побывать на том месте. И всё при свете дня, ибо библиотеку отчего-то стали на ночь запирать. Того незнакомца она так и не встретила. Зато книгу отыскала и читать взялась, на этот раз сначала, понеже ничего ей больше не оставалось, кроме как вздыхать над пылью сих страниц и томиться в извечной надежде разом на всё и в то же время хотя бы на что-то. Иже никому другому она о том мальчишке не рассказала. Чуяла, что не стоит. Тем паче... Коли не говорить, так и лжи, получается, не будет, верно? Вот она и не говорила и, обременённая другими делами, даже лишний раз не думала об этом. Сгорая от решимости, Аэлфлаед ждала каждого дня, когда небо иссыхало и дождь переставал, дабы освободить своего мерина от оков конюшни да вновь попрактиковать свои умения в езде. Базилда была против. "Куда ж в этакую-то погоду?!" - но выходило, что поперёк слов маркиза сделать ничегошеньки она не могла. Приходилось мириться. Ой, как страшно камеристке делалось, как бледнела она, когда шталмейстер усаживал графиню в седло. Пред такой обыденной для себя животиной теперича она испытывала непреодолимый ужас. А вот девочка, сидя в седле, была только рада высоте, которая отделяла её от земли. Божья смерть, весь мир казался таким огромным, юдолью без края и конца! Иже возвышаясь хоть чуточку над землёй, по которой хаживали все остальные, она начинала ощущать себя хоть сколько-нибудь значимой. А ещё так проще было заглядывать в глаза мерину да за выю его ласкать. Она с ним иногда даже говорила. Осбеорн же чем только не был занят в это время. Помимо привычных дел графства своего, вёл он беспрерывные переписки со столичным двором. Мария подыскивала себе жениха. Важный ход вершился в этом. А посему и отбор был щепитилен. Придворные настойчиво предлагали самые разные кандидатуры, кто-то даже себя. Папа римский не менее упорно настаивал на том, чтобы государыня вспомнила корни свои и связала себя узами брака с человеком её рода. Что тут прикажете посоветовать? Милорд сам бы предложился, да кровь в нём голубая не текла. Ни капли! К тому же занять такую видную позицию... Можно было бы польститься, но нет! Он уже был достаточно близко к королеве. Во всём должна быть выдержка. "Незнающие меры страдают непределённостью и ненасытностью. Сие прямая тропа в один конец." Однако и папа римский своим предложением проще выбор не сделал. В этом чуялось некое коварство. С одной стороны - возвращение в лоно католической церкви, а с другой - испанцы: "Чужеземные черти со своими интересами". Отложив перо, мужчина зажмурился и с силою растёр виски. Опосля, сморщив нос, сделал им пару вдохов да выдохов, борясь с напряжением. Но, окончив попытки, попросту откинулся назад, совсем увалившись на спинку кресла. Больше Гвендолин не стояла услужливо за спиной, готовая растереть плечи. "Ооо..." - протянул он про себя, вставая с места: "Такая бессодержательная штука - привычка. Поскорее надобно избавиться вот от этой". И вправду, ибо ничего, окромя самой обычной привычки, в этих мыслях не было. Жизнь стала свободней. Осбеорн по-новому открыл для себя простор собственной крепости. А обширность собственного времени прочувствовал лишь от силы. Да, он боле не тратил ни единого мига на жену али дочь. Больше времени своему сокровищу уделял. Они расстались после завтрака, а нынче Аэлфлаед в саду своего мерина с рук кормила. Маркиз ясно видел сие из окна. И девочка его приметила чуть погодя. Никаким жестом это не обозначила, но вся просияла неимоверно, застыла, словно тело её обмерло. Однако душа девичья напротив оживилась, с почти любовной мукой воззрилась на милорда сквозь глубокую лазурь очей, настолько глубокую, что ежели б мужчина словил её взор не издалека, то укололся бы о смутное сомнение. Пока лишь так. Но меж ними лежало многое, не ощутил он и эту малость, предвестник будущего. Махнул головой мол: "Корми, не отвлекайся" - и наконец решился исполнить обещание да отдал приказ, чтоб готовили всё к предстоящей охоте. Всё-таки стоило отложить хотя бы на пару дней бесконечные переписки с герцогом Норфолком, дискуссии с ним по поводу происходящего и, кстати, с графом Уэстморлендом, что вовремя одумался и отрёкся от Джейн да примкнул к Марии. Стоило всё это наконец отложить. (Всё равно в собственных руках всё не удержишь, как не тужся. Однако маркизу об этом говорить было вовсе необязательно. Он так али иначе сею истину не признавал, на своё горе.) На охоту он, кажется, целую вечность не выезжал. Всё дела, дела... Из детства да отрочества, помнилось Осбеорну, это были огромные церемонии, события значимые, которым предшествовали долгие подготовления и сборы. Буйство гостей и красок. Возможность разойтись на широкую ногу во всём. Аэлфлаед никогда такого не видывала и уж тем паче участия в сих забавах не принимала. Верно, стоило её удивить помпезностью. Развернуть охоту роскошную, представление настоящее закатить. Да токмо у мужчины на это свои планы уж были, и пышная разгульность с ними никак не вязалась. Тут надобилось уединение. Задуманное, словно ода любви, подразумевало камерность в исполнении, осторожность, ради точного раскрытия всех, даже самых глубинных чувств, особенно их, осторожность, что соблюдает самый отпетый богохульник, вскрывая мёртвое тело лишь в угоду собственному извращённому интересу. Всего-то и вышло: один шатёр для них двоих, всё для обустройства трапезы, свора борзых, несколько поваров, да парочка иных слуг. В общем, пара телег. Они позади. А милорд с племянницей впереди на лошадях. Скромная получилась процессия, в самый раз. Только для них. И Осбеорн осознавал наверняка, как рада сему была графиня. В ней явно читалась буря эмоций, в её речах тоже, пускай они немного подрастеряли своей прежней нахальной громкости и прямоты. Но это всё было даже лишним. Хотя мужчина, конечно, всё равно и слушал, и созерцал. Однако, в сухом остатке, ему хватало того, что он знал и был убеждён в том, как ладно и гладко всё устроил. Чужое подтверждение ему не то чтобы требовалось в этом вопросе. И во многих других тоже. День выдался морозным и на редкость светлым. Другой, маркиз бы и не избрал. Распутица подмёрзла и не плыла под колёсами телег и копытами коней. Небеса, точно иссиня звонкое стекло окон, покрылись лёгким инеем и такой лёгкой вуалью стелились над их главами, что и дышалось до дивного легко. И под доселе горящими веждами распускались всё новые ледяные узоры (разве что иногда кончики ушей да носов пощипывало не столь приятно). Время от времени Аэлфлаед с интересом выдыхала густой пар, а затем, проезжая вперёд, снова приоткрывала рот, дабы поймать обратно заклубившийся тёплый воздух. На её белых ланитах холода распустили свои алые бутоны. Однако взгляд такой открытый ко всему, такой пытливый сиял жизнью, которая никак не присуща поздней осени али зиме. - Уже решила, как назовёшь мерина? - испросил Осбеорн - А у него нет имени? Мне надо назвать? Самой? - удивлённо моргнула девочка в ответ. - Естественно, - (хотя что он подразумевал под этим? Что это значило в его понимании?). Последовало недолгое молчание. - В честь вас дядюшка. Я назову его в честь вас. У вас красивое имя, - почти не раздумывая, выдала графиня. Тогда мягкое изумление на миг застыло в мужских чертах. - Я польщён, но всё-таки называть его так не стоит. Подумай ещё, - снисходительно улыбнулся милорд, а девочка теперича впала в настоящие размышления. - Ммм... А может, Тристан? - единственное, что пришло ей в голову. Опосля сего предложения Осбеорн задержал на ней, выражающий нечто невнятное. Пойми графиня, что он означал, она бы против воли вздрогнула. Но нет, она словно вглядывалась в сумерки и всё без результата. - Что ж, пускай так, - возвращая всё внимание на дорогу, равнодушно молвил мужчина. Однако его юная собеседница оканчивать разговор не желала, наконец набравшись смелости спросить то, что её так долго волновало. - А Долорес? Она с нами не будет и сегодня? - О ней не спрашивай. Ты её больше не увидишь, - усилив хватку на поводьях и как-то в момент подобравшись, холодно ответил маркиз, а продолжил уже значительно мягче, усилием воли вытолкнув из себя вместе с выдохом всю резкость. - Теперь только ты и я. Ты ещё поймёшь, насколь это прекрасно. Вот увидишь, уже смотри, твои зубки прятать, подпиливать не надобно боле. Славно, не правда ли? - девочка неохотно, через сомнение, но согласилась. Зубы ей и правду давно не пилили. Жизнь от этого стала несколько краше. Вот нынче, клыки уж легонько упирались в пухлую нижнюю губу. И вообще в резиденции дышать легче ей стало. Ни маркизы, ни графинь, ни их служанок. За столь короткий срок их след простыл, точно никогда и не было сих людей. Теперича Аэлфлаед боле не ощущала никакого извечного гнёта да презрения, коли посравнить с недавним прошлым. (Хотя всё ещё познается в сравнении с нечто новым. Жизнь донельзя переменчива.) И тем не менее, графиню неминуемо захлестнула тоска, ибо вместе со свободой её закономерно настигло то самое чувство, воздушным пузырём раздувшееся в груди и задавившее сердце, к которому она не была готова. Совсем нет. Не готова. И будет ли когда-нибудь вообще..? Стоило ли с этим вопросом взывать к гомеровской Мойре, неподвластной даже богам? Да что там! Девочка даже помыслить о таком не могла, не желала. Ей не хотелось принимать это. Ей хотелось, чтобы... Чтобы всё было попросту иначе и точка. Смирение вгоняло её прозрачную душу в ужас, принуждало корчиться и ломаться ту во дрожи. "Нет, нельзя такое принять", - сильно понурив сокрытую бархатным капюшоном голову, думала Аэлфлаед. Однако, что она могла нынче поделать? Противиться закономерному, да и ещё и в одиночку, может, в каком-то смысле, даже благородно, но уж больно тяжко да зачастую бессмысленно. Всё равно, что продолжать орудовать израненным руками, не принимая того, что для заживления нужно время и то, что обождать его необходимость превыше всего остального. Однако она ещё пыталась бороться, противилась. И как ясно это борьба читалась на её юном личике. Ежели б хоть кто-нибудь смотрел на неё в сей миг, то обязательно бы заприметил. Окружающие просторы стыло дышали в спину, взирали недвижимо со всех сторон разом, хотя очей не имели, токмо душу, и ею были едины. Лишь они всё видели. Но взгляни девочка на них она бы не увидела ничего из того, что дало бы ей силы. Она бы ужаснулась ещё пуще, ибо в этом внимание к себе, в этом изобилии иных божеских творений, она бы узрела ещё большее порицание в свою сторону. Аэлфлаед боялась взывать к Богу. Колокольным набатом, церковным хором враз и на латыни, и на англицком, и на греческом самыми разными голосами во главе её пело, что дозволения на такое она не имеет. Потому безмолвно, лишь с самой собой графиня проживала невзгоды собственной души, что разбушевались внутри неё ныне. Хотя и до сего тоже такие мгновения бывали. И всё-то ей казалось, что утаивание сие греховно, что и за это ей тоже воздастся, что её обязательно изобличат да накажут, что прозвучит над ней однажды... - Аэлфлаед, я всё вижу, я всё знаю! - девочку пробрала крупная дрожь, аж нога из стремени выскочила. Она резко вскинула голову. Она вправду слышала... - Аэлфлаед. - А! Что?.. - графиня наткнулась на вопросительный взор маркиза, который уж слез со своего коня и, придерживая её Тристана, стоял ныне рядом. Неужто он вправду сказал..? - Не засыпай, мы почти прибыли, - как ни в чём не бывало, повторился мужчина и, взяв под уздцы мерина да своего скакуна, двинулся по широкой дороге, что до этого вела их от ворот резиденции чрез луга, а теперича заводила в лес, уж теряясь средь чёрных заиндевелых стволов. На этот раз Аэлфлаед постаралась больше не отвлекаться, смотрела побольше вокруг, усиленно подмечая детали. Где-то позади молча плелись прислужные, вслед за гремящими время от времени телегами, колёса которых то и дело напарывались на камни. Вот псы рядом, натягивая кожаные поводья, рвались вперёд, жадно глотали сырой воздух да шумно пыхтели, их глубокие грудные клети выдавали сокрытую до поры до времени силу, а при таких энергичных вдохах, ещё и прыть, к прочим их достоинствам. Девочке эти животинки нравились. Не так давно в стае произошло пополнение. Графиня долго уговаривала Базилду, и в итоге они сходили посмотреть на щенят. Такие славные они были! Рыжие комочки пищали и тыкались в её голые ладони мокрыми носами. Такие ласковые, такие отзывчивые... - Так подумать, нам не стоило бы шуметь, тревожить добычу, - в размышлении произнёс мужчина, кидая взор сначала на стайку грейхаундов, а опосля на племянницу, лукавые искорки не пряча (Будь перед девочкой не маркиз, а кто-нибудь другой, она бы приняла всё это за игривость. Однако с милордом сие никак не вязалось). Он продолжил. - Но мы ведь едем поразвлечься. Никуда не спешим. Пускай лес переполощится, раз мы здесь. Кого желаешь, сокровище моё? - Медведя, - сызнова сверкая очами и разгораясь живым румянцем, молвила Аэлфлаед в ответ, плечи её да грудь то и дело воодушевлённо подскакивали. - Ооо, медведей в этих местах мы вряд ли сыщем, - подивился Осбеорн аппетитам своей юной спутницы. - А вот кабана... - Тогда кабана. Самого большого! - быстро согласилась та, вызвав тихий смех милорда. - Добро! Будем гонять скотин наших да здешних, покуда не отыщем самого крупного кабана, - произнёс он, точно вторя мажорным аккордам мандолины, думая, что избаловал её, конечно. А с другой стороны, как же он мог иначе? Дело лишь том, что в маркизову голову лезли непрошенные воспоминая, а за ними и закономерное сравнение приходило. Всё о былых его охотах, о юношестве, в большей мере... Но было там и то, о чём вспоминать мужчине не хотелось. "Незачем поминать лихо, пока оно тихо", - а тихо ли?***
Покуда все старшие ликовали над добычей, что поверженно лежала пробитым брюхом кверху, Оэрик тоже желал ликовать, а не пребывать во скучном обществе иных знатных детей. Он ведь уже был взрослым. Мужчиной уж был! У него и ножичек висел на поясе теперь, совсем как у старших. Зря что ли висел? Надобилось его использовать. Вот граф и отлучился, навстречу приключениям и одному ему понятным поступкам. Так рассудил Осбеорн, когда обернулся и не нашёл брата рядом с собой. Тот мог метнуться к поварне, дабы опять что-нибудь сладкое стащить со стола, или к старшим, возомнив себя уж с ними наравне (хотя разница в возрасте у них была всего лишь 3 года!). Однако ни там, ни сям Оэрика не нашлось. Осбеорн своими большими глазками всё вокруг обшарил, везде, куда сумел, заглянул, насколь позволил ему ещё совсем невеликий рост. А фигура брата всё никак не попадала под не по-детски острый взор младшего графа. Как ни странно. "Вот умеет же он когда не на!... О", - начавший уже вскипать в малолетской нетерпеливости, неожиданно приметил Осбеорн шевеление в кустах и сеё же мгновение ринулся туда. Отходя всё дальше от общего сборища мальчик то и дело оглядывался назад, шёл в осторожности, как бы не решаясь, хотя уже был на полпути. (Вот чудак). По приближению он заслышал беготню и ругань брата, чуть погодя всё на короткий миг стихло, но затем по округе разнёсся пронзительный вскрик. Младший ускорил ход. Раздвинув гущу листвы он и вправду нашёл Оэрика. Тот на него вовсе не обратил внимания и, гордо приосанившись, да отставив ногу, любовался своим трофеем, дохлым зайчонком, которого он держал, перехватив ладонью за уши. Чуть опосля весёлый взор старшего перескочил на брата, тогда он протянул тушу в его сторону, победно сияя, словно это был орден подвязки, врученный ему только что самим королём, и ничто иное. - Это... Мерзко, - потерянно да в отвращении молвил Осбеорн, будучи не в силах оторвать взгляд от отвратительной раны, оставленной ножичком. Животное естество последний раз дёрнулось, с края раны тяжело скатилась почти чёрная большая капля крови. По горлу младшего пробежала тошнотворная дрожь, он наконец зажмурил очи и, завертев головой, воскликнул. - Фу! - когда же его немного отпустило, он разомкнул слегка вежды, хотя морщится не перестал, и на пробу вновь взглянул на зайчонка, однако и на сей раз язык его набух, а челюсти напряглись даже с новой силой. - Этакой маленький... Недостойно как-то резать такого... Паршиво. - Недостойно? Паршиво? - отбросив улыбку, нарочно переспросил Оэрик. - Паршиво было бы, ежели б граф бегал по лесам да резал зайчат ради того, чтобы не издохнуть от голоду. А я сделал это просто потому что могу, лишь ради одной забавы, - Осбеорн в лице не переменился. - Да ну тебя, - устало мотнул головой старший, как бы завершая сей бессмысленный разговор, затем выкинул бесполезную тушу в овражек, обтёр ладони о траву и, махнув рукой, позвал младшего за собой. - Пошли. Там, наверное, мясо скоро сготовят, - младший, задержавшись на мгновение-другое, всё же последовал за ним.***
Расположились они на поляне. Глашанов по дороге девочка не высмотрела. А сейчас, несмотря на то, что вся флора уж обветшала и бузина в том числе, девочка всё равно знала, что та должна здесь расти, и посему пыталась отыскать зеницами старушку, что хранила бы покой священного дерева, бузинную матушку. Спросить о ней у дядюшки, подошедшему помочь ей спуститься с мерина, она не решилась. Эх, была бы здесь Базилда. Уж она-то наверняка всё поняла и поведала. Но Базилды здесь не было, как ни странно, маркиз распорядился, чтобы та посмерила беспокойство и осталась в резиденции (всё-таки это их день), от чего, в целом графиня расстроена не была. Прямо на девичьих глазах, как по мановению чьей-то лёгкой руки, наглухо завязанный, совершенно непримечательный свёрток расцвёл красками и стал расти. Раскинув свои вершины, он окончательно расправился, и Аэлфлаед не преминула возможностью укрыться под его высоко раскинувшимся куполом. Не пробежав, но нарочито легонечно пройдя к нему, она с еле скрываемым чувством всеобъемлющей свободы покружилась вокруг своей оси. Её юбки вместе с подолом накидки цветастыми всполохами развились по ветру, а руки, облачённые в кошинелевые перчаточки, прижались к основанию корсета, дабы не вскинуться в порыве чувств. Всё в ней вновь пело. И даже обжигающий обнажившуюся при откинутой голове шею воздух не мог оборвать эту песнь, только вторил ей, в своей своеобразной манере. Маркиз, до сего следивший за возведением шатра, обратил свой взор на племянницу. За шествием её понаблюдал, за игрой, и сам в сей момент преисполнился ещё большей лёгкости. Напряжение, которое всегда привычно держало его за плечи, в последнее время растеряло свою силу. И голова его нынче полнилась не мрачными думами, а лишь звенящим спокойствием, вытесняющим постоянное беспокойство. Это читалось в нём всём: в неприкрытом взоре, в несведённых бровях, в расслабленной позе со свободно закинутой на пояс рукой и слегка подогнутой ногой. Его добро подбитый плащ время от времени вздымали те же ветра, что ловила в свои объятья графиня, и вместе они влияли друг на друга каким-то неимоверным образом, незаметно для самих себя сплетая свои души, как это завсегда происходит между родными людьми. Чуть ещё понаблюдав, милорд тем не менее, прервал племянницу, окликнул её и поманил за собой, покуда прислуга продолжала обустройство. - Нам незачем боле оставаться на месте, можем отправляться... - замер мужчина, ожидая реакции спутницы. Та воодушевлённо кивнула, казалось бы, вполне сдержанно, старательно так, однако видно было, что девочка дрожала подобно пламени, замершем во мгновении от пороховой бочки, и Осбеорна это не могло не радовать. Остановив пажа, что всё порывался исполнить свои обязанности, мужчина сам усадил Аэлфлаед в седло и выдал ей хлыст, которого прежде в руках та не держала. - Видела как я делаю? Вот, также и ты будешь подгонять Тристана. Только смотри, больно его не хлещи, свыше нужды не сильно расходись, - наказал он, затем бережно оправил капюшон девочки, и оседлал своего жеребца. Дюжина псов подле ног коней, удерживаемая слугами, уж вся изошлась, умаялась ожиданием и, когда наконец прозвучало "добро", они с остервенением уткнулись мокрыми носами в землю и понеслись, что было силы, а господа припустились вслед. Собачьи когти взрыхливали стылый груд, иже, казалось, он должен потаять под их лапами, телеса коней ходили ходуном под ездаками. А в миг, когда лай троекратно сотряс округу, когда цель была достигнут, то режущий воздух и вовсе полыхнул жаром. Графине даже не пришлось использовать хлыст, подгоняемый общей суматохой, её мерин сам пустился вскачь. Однако раззадоренной девчонке хотелось ещё больше шума, посему она замахнулась и ударила хлыстом оземь, аккурат возле собак. Те, совсем озверев, принялись нагонять жертву ещё ожесточённей, почти-почти стискивая клыки на сухих ножках жертвенного кабана. Тот взвизнул, когда одна из пси всё-таки задела его плоть. Пролилась первая кровь. Неописуемый восторг будто породнился с ужасом на лице Аэлфлаед. Пухлые губы приоткрылись, ресницы на широко распахнутых очах дрожали. Она еле удерживалась от того, чтобы не вылететь из седла на полном ходу. Какой-нибудь угодливый художник сказал бы, что она - новая ипостась Артемиды, и изобразил бы графиню богиней в обрамлении ренессанса да сопровождении нимф. Маркиз на это вслух отметил бы лишь иронично языческую подоплёку созданного образа, но неясной природы восхищения полностью утаить бы не сумел. Охота продолжалась. Кабан оказался на редкость выносливый да жизнелюбивый. Его матёрое тело неслось вперёд с немыслимой скоростью и уворачивалось, хотя нисколько не изящно, но вполне успешно. Вот прыть! Да с собачей всё равно ни в какое сравнение она не шла. Когда действо стало постепенно терять свой пыл, а цель значительно приблизилась и была окружена, милорд без лишних церемоний вынул из-за пояса пистолет. Наведя длинное дуло, он резким движением прокрутил ключ, заведя пружину. Миг - тонкий перст надавил на спусковой крючок, другой - свинцовая пуля вырвалась наружу, третий - ... Из пробитой глотки животного так и не вырвался последний рык. Кабан пал замертво. Аэлфлаед в ликовании беззвучно вскрикнула, едва не захлёбываясь холодным воздухом. Почти сворачивая шею, она обернулась на дядюшку, дабы сначала узреть победно вскинутое дымящимся дулом вверх оружие в мужской руке, а после и его довольное лико. Псы готовы были тотчас же растерзать мёртвую тушу, но Осбеорн их опередил, пару раз звонко ударив по земле хлыстом. Затем свистнул слугам, чтобы те оттащили кабана, отозвал собак, да затем воззрился на свою юную спутницу. Её уста зияли широкой щелью улыбки, в глазах будто бы фонтанировали со всей мощью бурые от глины ключи, наконец освобождённые от векового плена подземелий. Прическа растрепалась, и ныне одинокие волоски тут и там трепал ветерок. Сам ли он не выглядел сейчас таким же? Эфиром, иной неизвестной субстанцией или же самим вдохновением точно от слова "вдох" пропиталась вся материя. Совершённого им, очевидно, было мало. И ей, и ему. А посему, в негласном соглашении, поводья были натянуты до упора и кони вновь пустились в погоню. Уж за другой всякой добычей, но не менее того, за накрывающим с головою будущим, что с каждым мгновением делалось уже настоящим. Будущим, в котором было пламя, пляшущее вкруг освежёванной туши кабана, и под расшитым куполом накрытый серебряной посудою стол. Будущим, в котором кубок маркиза был нескончаемо полон горьковатого вина, одно блюдо украшали свежие манчеты, другое - сушёные инжир да виноград, а остальные красовались во свете свечей сочным мясом. Будущим, в котором прислуга всё также в ужасе воротила взор от графини, теперича при виде того, как та впивается клыками в совершенно сырое мясо. Будущим, в котором не было место ушедшему. (Хотя без него не бывает будущего, особенно, ежели оно очень усердно цепляется и не даёт о себе забыть).***