***
Мария вновь, как многими месяцами, как многими годами ранее, стояла во дворцовой зале. Но теперь всё было совершено по-другому. Лепные лики со сводов высоченных потолков взирали на неё ныне без презрения. Благородные витражи окон лучились во свете солнца, взошедшего столь высоко, горевшего столь ярко именно сегодня, именно для неё. Так в самом деле казалось женщине, потому что паладины, которые преклонили пред ней не токмо головы, но и колени, теперича ни за что не позволили бы себе выразить прежнее пренебрежение. Всё ещё опьянённая чувством народной любви, что охватила её при въезде в Лондон, королева коснела в неуёмном воодушевлении. Чудилось ей, цветы, стоящие в античных вазах у подножия устремлённых ввысь стен, благоухали как никогда прекрасно. И воздух ощущался для государыни таким сладким да лёгким, будто бы обыденный запах нечистот и не менее въедливый шлейф тяжёлых духов местной знати не резал по носу да по очам, до соплей и слёз. - Я верую, что стою здесь сегодня по воле Господа. Коли я на этом месте, значит благоволить он моим идеям и желаниям. Иже если вы ныне здесь, рядом со мной, значит и впредь вам идти со мной рука об руку, помогая исполнять то, что угодно Богу, - стоя на возвышении и оглядывая собравшуюся толпу, Мария явственно чувствовала, что находится там, где должно. Она добралась до столицы, была признана Тайным советом, избрана самим народом и теперича сияла, подобно драгоценному камню, наконец получившему достойную оправу. Казалось, Олимп наконец распахнул для неё свои двери и благосклонно даровал место среди олимпийцев. Ещё в первый день она поклялась во всеуслышание во чтобы то ни стало вернуть Англию в лоно католической церкви и на волне душевного подъёма уже начала приводить свою клятву в исполнение. Пара римский только и ждал от неё письма, выразив свою глубочайшую радость по сему поводу и горячо поддержав начинания новоиспеченной королевы да родная женщине Испания не осталась в стороне. Хотя далеко не все из придворных были этим довольны. Однако даже те из них, кто ещё совсем недавно клялся в верности деве Грей, в конце концов тоже присягнули Марии и обязались помочь в управлении государством, потому она свято верила, что сойтись во мнениях они сумеют. Джейн... Хоть государыня и недолюбливала девчонку за её ярую приверженность протестантизму, казнить её она не хотела. "Заплутавший ребёнок, бродящий во тьме ереси", - так она думала о несостоявшейся правительнице. Теперича наделённая силой, но не ослеплённая ею, Мария желала обратить Джейн к свету. Но не убить! Нет, она не хотела крови, не хотела лить её так бездумно и глупо, как делал её отец в приступах самодурства. А Осбеорна тем временем не одолевали столь же светлые порывы, хотя в вопросе религии они с королевой были почти едины. Судьба Греев, и дочери, и отца, оставалась неопределённой. Сострадание, видите ли, проявила государыня. "Хотя чего ещё следовала ожидать от женщины?" - думал он. Этакой сердобольности политика не терпела никогда. Подобное завсегда приводило либо к краху, либо оказывалось чистой воды напускным и в конечном счёте заканчивалось тем, чем должно было закончиться изначально. Цирилл был недоволен, но своего мнения по сему вопросу решил не высказывать. Ибо веса особого эта семейка так и не приобрела, уж больно быстро лондонские чиновники отмахнулись от них, а нынче не трепыхаясь сидела себе в Тауэре. С них ещё сталось бы. Милорд ведь был здесь именно за тем, чтобы за всем проследить и ничего-то мимо своего носа не пропустить. Ох как же всё стало просто, когда кнут, давлеющий над всеми, попал в его руки! Мужчина давно не пребывал в настолько прекрасном расположении духа. Он никогда не считал себя злопамятным, просто память у него была очень хорошая. А тут вот повод появился припомнить всё минувшее. В конце концов, Мария не в силах знать всё обо всех, да и не было это в её духе. По правде говоря, она много чего не замечала. Взять даже ту краткую сцену, что разыгралась при встрече токмо прибывшей королевы и Гардинера. - Ваше величество, я рад, что благословение господне не обошло нас стороной, и письмо вам доставили в столь короткий срок, - сказал он тогда, имея при том такой торжествующий вид, он даже позволил себе некоторую елейность в интонации. Однако как же скоро всё это сошло на нет, когда довелось епископу услышать ответ. - О каком письме речь? - он весь завял сразу, осунулся в непонимании, но государыня едва ли обратила на сие внимание, отвлечённая всем остальным. Тогда епископ аккуратно перевёл взор на стоящего неподалёку Осбеорна. Тот остался невозмутим. Слегка подозрительно зацепился за юного Норфолка, который ошивался везде бок о бок с маркизом, да мальчишка, только заметив его взгляд на себе, скрылся за фигуру старшего. И боле какие-либо разъяснения Стивену уже не понадобились. Или вот ещё кстати какая штука. Уильям Сесил. Нынче управляющий земельными владениями младшей девы Тюдор, бывший секретарь Сеймура, прости Господи, и протестант, видимо, тоже бывший. Нарисовался при дворе католички Марии. Посмотрите на него. Томас, как ни странно, особенно им заинтересовался. Однако расспрашивал маркиза с опаской (понеже, опосля возвращения в Лондон мальчишка вновь разгулялся не на шутку. Цирилл тогда аккуратно намекнул ему, что урежет жалование, коли тот продолжит балбесничать. Говард аки шёлковый стал). И невдомёк Осбеорну было, что в Сесиле Том узнал того господина, которого он едва не сбил с ног и который, тем не менее, любезно указал ему на того самого судьбоносного гонца Но Гардинер и Сесил это так. Никакого дерзкого своеволия и яростного напора в них не имелось... В отличие от Кранмера. Он и без наводок милорда сразу попал под горячую руку Марии. В отношении него ни о какой благосклонности не могло быть и речи. Лидер ненавистной всем католикам реформации, куда уж там. Однако также и лидер церкви. Рыба больно крупная, чтобы с ним просто расправиться. Сложностей тьма. А у королевы в начале пути и без него сложностей хватало. Потому отложили сие дело. А вот дело Хью Латимера - нет. Нортумберленд озаботился тем, чтобы этого крикливого старика не позабыли в общей суматохе и чтобы он обязательно получил приглашение в столицу, которого долгие годы, наверное, так желал. Ведь некогда с монаршего двора к Уиллоуби он бежал точно не из большой любви. Дабы он на празднество посмотрел, на суд сходил и на казнь поглядел. На свою, естественно. Но сначала в Тауэр, как полагалось. На сколько? А неизвестно. "Пусть хоть сгниёт прямо там. И Ридли вместе с ним", - да, и Николас Ридли тоже. Его Цирилл презирал не меньше Латимера (что, впрочем, было взаимно). Мало того, что он с не меньшим рвение пропагандировал всю ту же ересь, так ещё и уроженцем Нортумберлендского графства был. Позорник. А помимо этих двоих было много ещё кого. И ими Тауэр насытился сполна, проглотив и перемолов своими циклопическими челюстями всех. Да, всех, но не до единого. То ли удача благоволила тому самому счастливцу, то ли судьба, а может стремление к жизни и упорные молитвы. Цирилл не ведал наверняка. Однако определённо обрадовался, когда сызнова, спустя столько лет, он смог воочию увидеть старшего Говарда, хотя и постаревшего, будто бы не на шесть лет, которые он провёл в заточении, а на шестнадцать разом, но всё такого же норовистого, целеустремленного и непоколебимого в своих метах, подобно столпу. Уж это точно! Будучи в летах, до которых многие не доживают, он отбыл в темнице столько дней... И милорд не удивился бы, ежели б узнал, что всё это было только лишь ради того, чтобы вновь оказаться на свободе и не сгинуть пленником. - Кровь Божья, Осбеорн, ты ли это? - сей разговор случился уже после долгожданного возвращения всех титулов и регалий герцогам Норфолк из рода Говардов, когда они наконец свиделись не издалека, и, более того, уселись за один стол, на соседние стулья, отметив желанную встречу стуком кубков, полных янтарного мускателя, и разделив явства королевские. Как славно, что это был не один из дней поста. - Конечно, ваша светлость. А что, уж сильно изменился? - истинно удивился маркиз. Неужто и вправду какая-то перемена облик его так сильно исказила? - Да нет, но обстановка вокруг совсем иная, нежели, чем прежде, когда я в последний раз дышал не смертью, когда в последний раз видел тебя, друг мой. Странно мне. Однако отрадно, что выполз я из тьмы заточения, и очи мои узрели не тот же мрак, а эпоху новую, светлую. Я будто снова прозрел, - облегчённо вздохнув, молвил герцог, при том счастливо улыбаясь. Верно, никто из присутствующих с таким же удовольствием не ел ни ароматных перепелов, ни крольчат в горчично-сахарном соусе, с каким это делал Говард. Хотя Осбеорн и сам убедился в отменном вкусе сих поварских изысков, аккуратно сняв всё сочное мясо с костей, отправив те в мусорницу, что стояла посреди стола, и затем напоследок пригубив выдержанное красное вино. - Ну, как вижу, своим титулом маркиза ты распорядился как следует. Брандт был бы рад. И за моего повесу благодарность тебе. Однако... Где же он? На склоне-то лет, знаешь ли, тоже хотелось бы быть спокойным за будущность рода, - сказал герцог, и стал оглядываться по сторонам, в поисках внука. - Был вон там мгновение назад, - кивком указал милорд себе за спину. - Но, скорее всего, вы его уж там не найдёте, - и вправду, там младшего Говарда уже не оказалось, старший Норфолк на это лишь покачал головой. - Кстати, насчёт него у меня есть к вам разговор, точнее, кое-какое предложение, - вкрадчиво добавил Осбеорн, и Томас не мог не заинтересоваться. - Что ж, я тебя слушаю. Эта беседа кончилась, пускай покамест условным, но согласие, что поуспокоило думы Цирилла, которые неустанно бродили в его голове уж не первый день. Опосля он почувствовал себя впрямь счастливым, ведь нет большей благости, чем спокойствие. Хотя тревоги поджидали его впереди, мужчина даже знал какие. Он ведал, чем встретит его дом. Но, несмотря на то, что лето теперича прошло и след его уже простыл вместе с остатками эфемерного тепла, маркиз не спешил возвращаться. Понеже перед этим было, по крайней мере, ещё одно важное событие, которое он никак не мог пропустить. Коронация Марии. Сему празднеству отвели 1 октября. Хладные дожди тогда звенели в унисон с церковными колоколами. Заместо кресла святого Эдуарда, стояло кресло, дарованное государыне самими папой римским. Новшество, нонсенс, многообещающая перемена во многовековом постулате. Как и женщина на троне. На голове Марии красовалась немыслимая в своём значении корона, почти святая мощь, некогда носимая её братом, и её отцом. Всё присутствующие пэры, в том числе и Нортумберленд, облачились в свои церемониальные одеяния, их головы также украсили короны. В ответственный момент Цирилл поймал ищущий взор государыни. Незадолго до церемонии он пригласил её в свои владения, на все её волнения клятвенно уверив, что по дороге к дальнему северному графству и по приезде туда женщину будут встречать, как божью посланницу и никак иначе. Он сделал всё, что мог. А по окончании процессии настало время уезжать.***
Сидя в первом ряду на скамье во храме, Осбеорн слушал, возносимые за его усопшую жену и дочь, молитвы. Ни на 40, ни на 9 дней, ни, тем более, раньше он не смог быть здесь. Оправдывал себя тем, что занят был поболе важными делами. Причина-то действительно достойная, поэтому сегодня его совесть не должна была взвалить на себя ещё одну котомку. Хотя тяжести вины за собой не тащит лишь тот человек, что совести вовсе не имеет. У милорда она хотя бы имелась. На самом деле, то ещё достижение, прямо бляха на грудь, размером с необъятное. Иногда (часто), ему казалось, что этакое приобретеньице, поганей любой самой отвратительной покупки. Пункт о необходимости раскаяния пред Господом, видно, однажды он принял слишком близко к сердцу. Разномастными горожанами полнился собор. Ныне, конечно, такая толпа, как в день похорон, не набралась, однако службу по маркизе и графине исправно несли до сих пор, с подачки Освальда. "Храни его Всевышний, а коли не его самого, так его умение молчать хотя бы не ослаби. Такое-то послабление хуже смерти окажется". Прихожане внимали, кто-то даже слёзы пускал. Миледи с её дочерью ведь госпожами их были, выше которых в их глазах стояла разве что её величество. И милорд также с завидным упорством пытался внимать словам пастора, дабы думы свои заглушить. Когда не получалось, он сам молитвы за усопшую читать начинал, даже чарующая искренность в голосе отца Рута моментами не спасало. Секунды в минуты складывались так тягуче медленно. Будто бы Хронос издевательски аккуратно, а от того долго отделял припёкшуюся повязку от некой раны. Как только люд подниматься начал да покидать храм, маркиз тут же хотел было подорваться с места и двинуться вслед за остальными, но одёрнул себя. Дескать, неуважительно, не можно значит. Потому остался сидеть да чуть сгорбился, как делал только тогда, когда глубокого забывался в себе. Прямо во дворе, прилегающем к храму, находился фамильный склеп. Не лишним было бы, пройти туда. Пускай не ради супруги, но дщери ради. Мужчина отёр в напряжении лоб. Нет, делать сего он не хотел. Они мертвы, на этом всё. Ему ещё предстояло с ними лечь, надышаться холода могильного, прущего от земли кладбищенской. Да и ведь, не токмо Абигейл с Гвендолин там почивали. Брандт, отец его, тоже лежал там, хотя Милберги, матери его, Осбеорн знал точно, ещё не было в склепе. Час её ещё не пришёл. Старшего ребёнка маркиза, сына Ричарда, там же схоронили. Зачем поминать?.. Иже, чуть поодаль от других, милорд помнил до ужаса точно, в самом неприметном гробу лежал его старший брат. Мысль об Оэрике затмила все остальные, раздалась грохотом в звенящей тишине, царящей одновременно и в соборе и в маркизовой голове. Со всей осторожностью коснувшийся плеча милорда, отец Рут едва не отпрыгнул и, кажется, даже испугался, когда мужчина от лёгкого прикосновения резко до хруста выпрямился. Покуда в очах пастора звучал безмолвный вопрос, милорд встряхнул головой, перстами огладил ус, но жест этот получился у него таким нервным, что он почти дёрнул себя, затем поднялся и, бросив тихое: "Храни вас Бог", - спешно вышел. Служителю осталось только глядеть вслед фигуре, исчезающей в зелёном от витражей полумраке, да сказать ответное напутствие. Он не мог знать какие волнения одолевали господина, но, наперекор сему, выражал полное понимание. Всякое случается. Что бы это не подразумевало, мелочное али тёмное да страшное. Пастору бы тоже не хотелось, чтобы кто-то, окромя Господа, лез в его душу. Ведь любой человек за спиною своей грехи имеет, а всепрощения божьего всё же достоин каждый.***
Аэлфлаед ждала долго. Этому она обучилась хорошо, ведь, окромя встречи с господина, ожидать ей было теперича совсем нечего. А он всё не ехал и не ехал. Месяц минул, второй. Третий! Вот уж четвёртый пошёл. До сего в крепости жизнь не била через край, а со смерти господ совсем затаилась. Дворецкий графиню, кажется, недолюбливал али попросту ни во что не ставил. Как взял он всё в свои руки, так ругаться с Базилдой стал ещё пуще прежнего. Себя женщина защищала да госпожу свою (естественно, не без излишней гордости в словах), а меж тем, во время их стычек, девчонка взгляд мужчины на себе ловила, презрительный такой, мол: "Вот эта что ль графиня?". "Вправду, годна ли я ею быть, достойна разве?" - закономерно рождался тогда в её светленькой головушке вопрос. (Ибо в том, кто мы есть, нас убеждают окружающие и взращивают нас вместе с этим убеждением. Вот она, судьба предрешёная.) Лето отцвело, и тогда в душе девичьей вовсе серо сделалось. В сад не выйти, да и смотреть там было уже не на что. Всю красу ветер сорвал, а дожди прибили остатки сей былой роскоши к земле. Случалось, сидя у окна в своей опочивальне, Аэлфлаед, даже несмотря на весёлые сказы камеристки обо всякой чепухе, столь тоскливо делалось, что она утыкалась напудренным челом во сложенные руки и позволяла себе кривиться, как захочется, (чего не сделала бы на людях). Но только вот в этакие моменты никакого верного выражения лица девочка не находила, всё оказывалось не то. Потому она просто смыкала свои взгрустнувшие глазки и сидела так, покудово не легчало. Иногда дюже долго. Под шепотки "ленивых бездельниц", служанок, на которых время от времени прикрикивала Уиллис и под её, камеристки же, грудной голос. Женщина, занявшись каким-нибудь делом, коли находила нужное настроение для беседы, то уже не могла остановиться, особливо в такие промозглые смурные дни. Вроде рассказывала графине, а вроде и не ей совсем, словно призрачному собеседнику. Потому расположению духа девочки вторил токмо ворчаший камин да смирная пыль, забившаяся меж оконным стеклом и свинцовой решёткой, что безропотно слезала под натиском детских пальчиков. Отдушиной были лишь те моменты, когда Базилда надолго покидала опочивальню (Аэлфлаед уже изучила, к чему это всегда вело, посему лёгкие ненавязчивые чувства охватывали её тогда, ощущения предвосхищали самих себя). Она появлялась с большим серебряным подносом в руках, неотъемлемо полным её любимыми манчетами и большим количеством рыбы али дичи (обязательно ими, а не чем-нибудь иным!). Верно, такую тяжёлую конструкцию, лишь Уиллис и могла удержать в своих крепких руках. А также на том подносе возвышался заветный кувшин, от одного вида которого девочка млела. Пройдя глубже в покои, Базилда опускала явства на стеклянную поверхность приземистого столика, а затем двигала оный ближе к графской постели, его витые ножки шелестели по длинному ворсу персидского ковра. После она себе пододвигала пуф, пока Аэлфлаед подползала на самый краешек ложа, уже прямо-таки светясь от нетерпения. И они вместе усаживались есть. Камеристка с широкой улыбкой всегда, когда лила ещё горячую кровь в кубок, спрашивала: "Столько? Хватит моей деточке али нет?" - графиня с воодушевлением кивала и, крепко взявшись за обе ручки златого сосуда, жадно припадала устами к нему. Она пыталась быть сдержанный, но этот вкус... Хотя нет, дело даже не во вкусе. Жажда на неё будто страшная нападала мигом. Вправду страшная, почти звериная. Потому её утоление было таким упоительным. А опосля Уиллис обязательно подливала ещё и каждый раз с любовной осторожностью промакивала платочком западающие уголки губ госпожи. Но даже это не утоляло другой жажды. И вот, вот! Привратники объявили: "Едет!". Все засуетились, о графине могли бы и позабыть. Именно поэтому нынче она молчать никак не могла. Она за юбки была готова дёргать служанок, хотя духу хватало лишь на то, чтобы протянуть руку и легонько задеть, канючила, не переставая, но, уж по привычке, вполголоса. Камеристка неустанно молвила на это: "Надобно обождать. Чуть позже". Но позже всё никак не наставало! Такая тревога захлестнула девочку, точно буря готовилась страшная. Её аж трясло. Вроде и перчаточки ей уже натянули, а длани детские в них токмо похолодели. И плащик накинули, славно подбитый, а всё без толку. И всё-то от чувств. Неужто она думала, что маркиз тут же вновь уедет? Неужели помыслить могла, что тот к ней сам не зайдёт, после столь долгой разлуки? Неисповедимо. Но Аэлфлаед было так надо-надо-надо туда, к нему. Она всё потягивала боязливо Базилду за рукав, а та всё отчего-то медлила. И, когда дверь графской горницы наконец отворилась, девочка уже готова была бежать, теряя ботиночки на ходу. Однако женщина держала её крепко. И вместе они двинулись к саду до ужаса неспешно. Будто бы на прогулку. От нервов дыхание детское сбилось до такой степени, что в ушах встал стеною шум, пред взором, в довесок к общей темени, всё как-то размазалось, потеряло чёткие очертания, а сердце, совсем не в такт ногам, отплясывало в бешеном ритме гальярду. Бух-бух, бух-бух, бух-бух! Сие довело графиню едва ли не до помутнения и сознания, и слуха, и зрения разом. Потому резкий свет, залившийся в глаза её, и многообразное звучание улицы, хлынувшее в её уши при открытии главных дверей, ведущих в сад, стали лучом рассудка. Они покинули Левиафана. Оставалось всего-ничего. Сойдя с последней ступени и ступив на дорожку, Аэлфлаед всё-таки вырвала ладошку из плена и побежала, что было силы. Влажный воздух хлестал ей по лицу, щиколотки бились о фижму при каждом рывке, а камеристка что-то очень строго кричала вслед, однако ворота, ведущие прочь из внутренней части крепости, приближались. Ещё чуть-чуть, почти!.. Она была уж близко-близко, тяжеловесные створки стали разъезжаться в стороны. И вот, когда девочка наконец покинула лабиринт из зарослей, она узрела его. Он вёл под уздцы красивого коня, что статно да послушно шёл рядом, во спокойствии перебирая своими изящными, но мускулистыми ногами. Он о чём-то разговаривал с Освальдом, покамест тот слегка нервически потирал одну свою ладонь другой. И он пока свою маленькую наблюдательницу не замечал. А она стояла, как вкопанная, в смиренном, боязненном ожидании. Несколько утомлённо поведя плечами, маркиз обвёл очами родной дом. Мужчина приметил племянницу, однако едва ли отдал себе отчёт в её присутствием здесь, всё ещё занятый дорогой и сопутствующими ей мыслями, образами, в общем, лишком крепко схваченный всем, далёким от мирского, а потому будто бы тоскующий и потерянный средь привычных людскому взору пейзажей. Но пролетело мгновение-другое, и ум его прояснился, а внимание наконец сосредоточилось на неподвижном пятне, которое тут же приобрело знакомые черты. Потеплев взглядом, лорд умиротворённо выдохнул да отозвал дворецкого, даже несколько развязно во спокойствии махнув рукой. Тот откланялся, и они наконец-то остались вдвоём. Неотрывно глядя на мужчину, графиня, как ни странно, всё не решалась подойти. Летя, сломя голову к нему, она только и мыслила о том, что надо бы не наброситься на него, а подойти со всем достоинством, которым обладала её тётя али кузина. "Долорес..." - не об том! Но сейчас, когда до дела дошло, сильные чувства, прямо на разрыв сердца, не иначе, побуждали её то ли всё-таки кинуться навстречу, то ли стоять на месте, что она и делала, страшась сглупить. - Ну, подойди сюда, чего же стоишь? - подтолкнул Аэлфлаед милорд, приподняв брови. Та, опосля приглашения, устоять уж не смогла, но и от намерения своего не отказалась. Считанные 15 футов постаралась преодолеть с грацией, сдержанно. Ведь её сестра была удостоена обращения: "Ваше сиятельство", - и сама она, конечно, едва ли дотягивала до сего титула (нет! Помыслить о таком было даже нельзя), но хотя бы в подражании постараться приблизиться так хотелось. Как по канату, столь выверенно она двинулась вперёд. Спина девичья едва не треснула от натуги. Правда, она не разобралась, куда деть руки, да и Бог бы с ними. Но тут она заметила, как дрожь по лику милорда пробежала, уста он поджал, токмо вот при всех попытках сдержаться, грудь его всё равно заходила ходуном, и беззвучный смех сразил мужчина, однако смотреть на племянницу он не перестал. Не мог же пропустить сие нечто мимо своих очей, хотя зажмуриться так и тянуло. Девочка шла, аки деревянная кукла: руки палками уложила поверх пышной юбки, ноги в коленях не сгибала. А нынче, совсем стушевавшись под смеющимся взглядом. Аэлфлаед выглядела ещё нелепей, чем мгновение назад. Шутиха, одним словом. Но Осбеорну было всё это нужно. Ведь он вернулся именно за этим. - Ну, кончай изображать, сокровище моё, иди ко мне, - наконец отсмеявшись и сжалившись, произнёс мужчина, присел на колено и распростёр руки навстречу графине. И та, совершенно наплевав на неудавшиеся попытки, на полыхающие праведным огнём щёки, на свой, пока ещё, прилежный внешний вид, со всех ног, по мокрой тропинке полетела прямиком в раскрытые объятья. Она вообще обо всём на свете позабыла, раскрыв бесцельно рот, она не дышала. Но это недоразумение тот час же исправилось, когда девчушка своей хрупкой грудью с размаху влетела в мужскую широкую, от силы удара едва не выплюнула лёгкие, а всё равно прижалась ещё ближе, насколько это было возможно. Шумно дыша, Аэлфлаед уткнулась ему в шею, Осбеорн же в ответ скромно сомкнул руки на её талии и, при этом имея возможность наблюдать лишь русый затылок, не видел девичьих нежных глаз, лазурь которых норовила вот-вот разлиться. Прислуга графини к сему моменту госпожу свою уж нагнала и теперича стояла робко поодаль да наблюдала. Базилда с умилением следила за тихой картиной единения. А остальные же, те из них, кто осмеливался поднять глаза на маркиза, в большей степени смотрели именно на него, присутствие упырихи считая некой извращённой причудой знатного господина. Аэлфлаед была готова провести в этих объятьях по меньшей мере вечность, однако такие подарки даруют разве что в раю. Посему, как только мужчина шелохнулся, вознамерившись отстраниться, она покорно отпустила его. Одёрнув пышную штанину своих бридж, мужчина устремил всё внимание на смирно стоящую рядом животину. Положил ладонь на его мощную шею, провёл ею вдоль шелковистой шевелюры, и та заструилась от легчайших прикосновений, переливами зашлась, а как нежно смотрелись реснички на влажных чёрных очах. Недоуздок на сие аристократическое создание одели самый что ни на есть элегантный: тонкий и с россыпью мелких камней, заключённых в узы восточной вязи. - Нравится? - взглянув на племянницу, испросил Осбеорн, подмечая её интерес. Та сначала просто покивала, не отвлекаясь от созерцания, а затем, как бы опомнившись, ответила вслух. - Да, - а когда конь главой мотнул да ушами-капельками зашевелил, то девочка не удержалась и сызнова воскликнула. - Да!.. - едва заметно ухмыльнувшись на это, маркиз поманил её рукой. Аэлфлаед без страха подошла впритык к животине и задрала голову повыше, ибо в сравнении с ним она была ростом точно фея, разве что без крылышек. Смотря попеременно то на жеребца пред собой, то на мужчину, она осторожно занесла руку. - Сними перчатку, - повелел милорд, и графиня сняла. Собиралась уж было во вторую руку вещицу взять, да Осбеорн забрал её первее. Короткая шерсть животины оказалась дюже приятной на ощупь, слегка жестковатой, но гладкой до лоснения, а толстая кожа под ней чуть тёплой... Живой. Будучи затянутой этим ощущением, графиня упустила миг, когда конь заинтересовался ею в ответ, наклонился к ней и своими большими смешными ноздрями зашевелил, шумно обнюхивая девичьи волосы. - Ой, - отдёрнула ладонь та, голову задрала резко и восхищённым взглядом впилась в морду скотины. Маркиз тогда на руки Аэлфлаед взял и поднёс её поближе, так, чтобы она оказалась наравне с конём, сумела обхватить его морду и заглянуть в оба ока. По очереди, ибо в один раз не получилось. - Сие Берберский мерин, теперь он твой, - возвестил мужчина, крайне довольный радостью, написанной чёрным по белому на лице племянницы, что чуть ли не разрывалась, смотря то на него, то на подарок. - Лучшее создание для тихих прогулок, посему предлагаю прогуляться, - добавил он и принялся усаживать во мгновение растерявшуюся графиню в седло. - Ногу закидывай на луку. - Но, милорд, она же!.. - неожиданно встряла мистрис Уиллис, перепугавшись за юную воспитанницу, что ни разу не ездила в одиночку, без поддержки, руки уже к деточке своей потянула. - Но! - вскинув ладонь, остановил женщину Осбеорн. - Не захочет упасть - удержится. Она должна уметь ездить верхом, - тоном, не терпящим пререканий, молвил он и, убедившись, что девочка села как надобно, взял мерина под уздцы и повёл в сторону внешнего сада. Путлище было утянуто до упора, стремено подтянуто высоко-высоко, дабы Аэлфлаед могла разместить в нём свою маленькую ножку. Вроде вся эта амуниция держала её вполне крепко, но в то же время надёжные руки лорда её боле не поддерживали, и девочке это совсем было не по нраву. Хотя, с другой стороны, он ведь шёл рядом, доверившись ей. Она собиралась сделать всё, чтобы оправдать его доверие, а посему посильнее вцепилась в гриву животного, силясь удержать баланс, в то время как конь, надобно отдать должное, продолжал держать шаг, благородно не обращая внимания на варварство со стороны новообретённой хозяйки. Токмо вот во внешнем саде к господину паж подвёл уже его лошадь, и тот поводья передал девочке. Коли б он сейчас её оставил, она бы с лёгкостью бросила сие занятие. Без него ей это всё было не нужно. В отсутствии лорда этот чудесный подарок смог бы лишь стоять во стоиле. Для самой Аэлфлаед верховая езда была слишком сложна и скучна. Однако мужчина никуда не ушёл. Оседлав своего скакуна, он остался рядом, показал ей как держаться в седле, и они вместе тихо-тихо двинулись вперёд, за пределы резиденции, пускай далеко от неё так и не отошли. А там, на променаде, словно бы уж не было достаточно, Осбеорн пообещал племяннице взять её на охоту, когда она освоится в седле. Опосля этого сомневаться в возросшем стремлении всё-таки обучиться езде уже не осталось смысла. При такой-то цели грех не постараться. Ах, кто же превозмочь сумеет Себя, в стремлении к цели зыбкой, Той, что другого умасли́ть стремиться. Не отступление ль то от самого себя?***
А меж тем у Аэлфлаед помимо езды верховой было не мало обязательных к изучению наук. К точным она душой не лежала, к тому же не единожды слышала, что ей, как леди, это всё ни к чему, в изобразительном искусстве, в искусстве танца и голоса она особо не преуспевала по словам окружающих. Умела всё из этого, да души в свои творениях не вкладывала, (естественно, ведь "у неё не было души"). Но вот литература с каждым занятиям начинала её всё больше увлекать. Девочка не лелеяла надежду самой суметь когда-нибудь написать нечто стоящее сего мира, однако изучать то, что вышло из-под пера умов, признанных великими, ей дюже нравилось. Хотя не все работы она понимала, верно, из-за своей "глупости". Отрывки из произведений античных авторов она прочитать едва ли могла не то, что понять. Токмо иногда мелькали незамудрёные и в том интересные строки. Именно они подкидывали поленьев в костёр детского любопытства. Нередко литературные занятия наставник проводил прямо в фамильной библиотеке. Понеже, находясь там, он мог заранее не набирать материал и не таскать с собой толмуты, а просто в нужный момент взять всё, что надобно, с полки. Правда, тексты из раза в раз надобились разные, во шкафах разных они находились. Потому Аэлфлаед вместе с учителем путешествовала по библиотеке. И, она кается, в последнее время всё больше отвлекалась на книги вокруг. Ммм, эти красивые корешки: разноцветные, узорчатые, во ткани, в коже, украшенные словами на таких языках, о которых она и не ведала, буквы которых подчас она узнавала, но собрать во что-то осмысленное никак не могла. Они так манили графиню. Однако сея тяга долго оставалась без ответа. Взгляд её цеплялся за книжки и с интересом убегал так далеко в лабиринт библиотеки как только мог. Но вот, Базилда приходила за ней, брала за руку, уводила в покои, и впечатление притуплялось, а детское внимание перепрыгивало на что-то иное. И продолжалось это до тех пор, пока девочка не заметила, что везде-то они успели побывать да один закоулочек оставили нетронутым. Будто ход им туда был воспрещён. А запретный плод сладок. Опосля возвращения маркиза камеристка мнительность свою поубавила, запирать наглухо опочивальню Аэлфлаед перестала. И в ночи прекратила женщина бдеть за ней, у постели графской вновь стала оставлять одну из иных прислужниц, а сама уходила к себе. Этим и воспользовалась девчушка. Однажды ведь уже у неё вышло покинуть горницу в одиночку, и она решила, что на сей раз тоже получится. Нынче она намерено обождала, покуда уснули все. Теперича всё же натянула обувки, ибо каменный пол холодил не меньше земли сырой. И на цыпочках медленно-медленно, понеже сон Базилда чутким был, стала пробираться к двери. Чудно, когда она не задумывалась о том, чтобы быть как можно тише, выйти в коридор получилось без усилий, а теперь и подошва как-то больно громко ширкала по полу, и выдохи лишко шумными выходили, и даже руки рассекали воздух, казалось, со звуком. Однако всё это перестало волновать Аэлфлаед, когда она вышла в коридор и скрылась за поворотом. Теперича наконец поддавшись одолевающему предвкушением, которое точно верёвками окольцевало её под грудью, графиня бежала навстречу своей цели. Вот так, жизнь состоит из соблазнов. Она до сего всегда думала, что жажда нечеловеческая её главное искушение. Пока не убежала из-под надзора среди ночи, туда, куда нельзя, наплевав на все страхи, наплевав на собственное желание вести себя наконец достойно титула, лишь ради утоления любопытства. Но сея мысль была отложена лет эдак на 10, а сейчас, подбирая подол сорочки, девочка уже подбегала к двери библиотеки. Осмотревшись вокруг, она еле как сумела дотянуться до ручки и... О, чудо! Створка поддалась, пускай открыть её графине стоило многих сил. Она мгновенно юркнула в образовавшуюся щель, покамест Левиафан не захлопнул дверь, и растворилась во тьме. Собственные же белые руки, выставленные вперёд, казались Аэлфлаед призрачными силуэтами в библиотечной мгле, дальше них она не видела. В сером тумане, аки деревья в лесу, тут и там выростали чернеющие книжные шкафы. Девочка так и норовила то снести плечом пару томов с полки, то споткнуться невесть о что. Она и не подумала, что здесь будет столь непроглядно. Ни свечки, ни факела не взяла. Вот теперича и мотылялась от ряда к ряду, продвигаясь лишь на ощупь и эфемерный ориентир. Так бы она и бродила. Как бы не была велика фамильная коллекция, всю её преодолела бы и выбралась. Правда, к тому моменту, Аэлфлаед уж хватились бы и тогда она получила бы сначала сердитый взгляд камеристки, а потом такой же, только ещё страшнее от дядюшки. "Ооой, ужас какой!..." - уже начала сокрушаться она в безрадостных размышлениях. "Ай!" - да ещё лбом впечаталась в угол. Девчонка тихо заскулила, схватившись за ушибленное место. Звёзды посыпались из её глаз. Не размыкая вежд, она двинулась дальше, однако... Приоткрыв одно око так и замерла. Впереди, из-за нескольких стеллажей шёл глухой свет. Графиня словно вросла в пол, ошарашенная этим явлением, но без раздумий кинулась вслед за светом, когда тот двинулся от неё прочь. Первым делом девичий взор выцепил мелкое пламя свечи, что дрогнуло вместе с рукой державшего при её появлении. А затем... - А ты ещё кто такая? Не припомню, чтобы видел тебя раньше, - произнёс вопрошающе мальчишка точно старше самой Аэлфлаед, но младше того же Оливера, в общем, на лицо лет 12-ти. Девочка было нечего ответить, что тут сказать? Сей незнакомец сам-то кем был? Как оборванец он не выглядел, одёжа на нём сидела очень даже приглядная, смотрел на неё уверенно, даже несколько свысока. Неужто он тут жил всё это время, скрывался, а она и не знала? - Ты - гостья, может? Так поздно уж... Хм, чудно. Отче не извещал, али я просто забыл?... - вправду призадумался юноша, схмурив густые брови, что почти сошлись на покатой переносице. При глубокомысленном шмыге его характерный орлиный нос вздрогнул. Графиня едва могла видеть эти мельчайшие движения мускул во свете малюсенького огонька, но зато задумчивый ход его сизых глаз из стороны в сторону наблюдала прекрасно. - А что ты делаешь? Здесь... - наконец осмелилась, хотя дюже тихо, спросить девочка, подойдя чуть ближе. Незнакомца очень порадовало, что ему больше не было надобности делать вид, будто он и правда помнил всё, о чём извещал его отец, и с энтузиазмом влился в беседу. - Ищу одну книгу. Она не научная и не религиозная. Она особенная. Интересная такая. Я нашёл её, часть успел прочесть, но матушка увидела и забрала, мол: "Незачем тебе это", - с чувством поведал мальчишка, а затем громким шёпотом воскликнул. - Ха! Незачем! Ещё как зачем, - тут он занёс повыше свечу и принялся перебирать книги на полке. - Она должна быть где-то здесь. Сие самые дальний ряд, куда бы ещё матушка надоумила слуг снести эту книгу? - Аэлфлаед оглянулась вокруг. И вправду, они находились в самой дальней части библиотечной залы, именно там, куда она изначально стремилась. - Ну-ка, подсоби мне, раз уж ты здесь. - А как называется книжка? - "Тристан и Изольда", - девочка такой не знала, а посему с усиленным любопытством принялась искать. Так высоко, как незнакомец, она не дотягивалась, однако проверяла всё с особой тщательностью, пока нужная вещь наконец не попалась ей под руку. Томик оказался тоненьким, многим меньше, чем остальные книги рядом с ним, но для неё это чтиво всё равно показалось уж больно объёмным. К таким большим текстам графиня ещё не прикасалась. Она успела покрутить вещицу в руках, хотя во слабом свете, что блуждал где-то высоко над её головой, мало что было видно, затем мальчишка отдал ей свечу, а сам забрал книжку, и вместе они завались на кресло, которое подпирало стены в углу. Он принялся неспешно искать надобную страницу, а девочка поднесла огонёк так близко, как токмо сумела, и стала прытко вылавливать словечки да предложения разные то там, то тут, где только успевала, перед тем как незнакомец в очередной раз пролистывал дальше. - А о чём она? - испросил Аэлфлаед, когда фрагментов отдельных ей сделалось мало. - Это самый настоящий роман о рыцаре! О его подвигах и о его прекрасной деве, ооо, - с восхищением ответил собеседник, пригладив пальцем загнувшийся уголок. - Ты хочешь быть как он, рыцарем? - Нууу... Не знаю, не уверен, но читать о Тристане мне нравится, и Изольда мне нравиться. Верю, у меня тоже будет своя Изольда, - с мечтательной улыбкой окончил тот. "Интересно, а я на Изольду похожа?" - тут же невольно подумала графиня, проведя свободной ладонью по своей косе, длиною разве что чуть ниже лопаток, что нынче свешивалась с плеча. Настолько сильно впечатление производил сей увлекательный юноша сиянием своих выразительных очей при упоминании этой сказочной женщины. Долго бы они ещё могли так просидеть, до первых петухов. Однако когда они нашли то место, на котором остановился мальчишка, и уже вместе принялись дальше читать, издалека послышались шаги, что с каждым мгновением стали делаться всё громче. - Тише... - вознеся длань, скомандовал незнакомец да прислушался. Стук чьих-то каблуков к сему моменту стал настоль очевидным, что пауза меж детьми не затянулась. - Ах, надо уходить! - во мгновение взвился он, лихо захлопнув книгу и перехватив её под мышку. - Но почему, кто там? - растерялась графине, не понимающе заозиравшись по сторонам. - Слышишь? Мой брат идёт, - последний раз взглянув на неё, шепнул мальчишка, задул свечу и был таков. И она ждать попусту не стала, вскочила с кресла да скрылась в рядах книжных стеллажей. И уже не видела как маркиз, озлобленный беспокойством, что тащилось за ним от самого собора, застыл в приступе отчаяния пред той самой свечой, которую Аэлфлаед впопыхах уронила на пол.***