***
Лест лежал в траве рядом с памятником, положив забинтованную левую руку на насыпь земли, будто обнимая могилу. Она находилась в глубине кладбища, закрытая от обозрения множеством других могил, и к ней вела только узкая извилистая дорожка, петляющая среди оградок. Так что Лест не беспокоился, что кто-то может увидеть его в таком положении. Не беспокоился и о том, что мог занести грязь под бинт. Как и о том, что мог застудиться, лежа на по-осеннему холодной земле, хоть день и выдался очень теплым для конца сентября. Над головой шуршал все еще зеленый тополь, хоть листья его уже поблекли и сморщились. А поодаль протягивала над могилой свои тонкие ветви с желтыми листиками высокая береза. Сначала Лест рыдал, потом слезы опять закончились. И теперь он просто смотрел на серую землю могилы через пожухшие потускневшие травинки. — Помнишь, говорил тебе о человеке, который хочет помочь? — тихим хриплым голосом спросил Лест, — Забудь. Он такой же, как все. А я все еще дурак наивный — повелся после стольких лет… Он помолчал немного, и за это короткое время в голове опять все перевернулось. — Хотя вообще-то я заслужил. Он хотел по-нормальному, а я… На глаза опять выступили слезы, и Лест сел на колени, вытирая щеки. — Я не могу больше, мам. Думаю, я нарушу обещание, — он сквозь слезы посмотрел на женщину на фото, улыбающуюся своей доброй улыбкой, — Прости меня, мама… Но ведь когда ты взяла с меня это обещание, ты не знала, что произойдет дальше. И я не знал. У меня тогда еще могло быть будущее. Но я все испортил. Я, как всегда, сам во всем виноват. Прости, я опять не оправдал твоих надежд. Но я правда больше не могу. Лест с некоторым трудом поднялся на ноги и с грустью посмотрел на памятник: — Наверное, я в последний раз пришел… Я еще подумаю сегодня, пересплю с этой мыслью. Но мне кажется, что в этот раз я не передумаю, — он засунул руки в карманы невзрачной косухи, надетой поверх серой толстовки, и склонил голову, — Все равно нет смысла в такой жизни. Все равно я кончу плохо. Так почему бы не завтра? Лест постоял еще несколько минут, потом криво усмехнулся: — Так что, может, скоро увидимся. В одном котле. Он вдруг ощутил влагу на щеках, но это были не слезы. Лест провел рукой по волосам, и ладонь намокла. Он поднял лицо к небу и почувствовал крупные редкие капли, которые не замечал раньше, потому что они запутывались в пышных волосах. Постоял еще немного, глядя в серое небо, потом опустил голову и пожал плечами: — Да нет там ничего, — тихо сказал он и медленно вышел за оградку, закрыл калитку и постоял еще немного, держась за прутья правой рукой, — Прощай, мама. И, снова опустив голову, побрел к выходу с кладбища. Слезы полились с новой силой. Представилось, как сорняки прорастают на земле могилы, а посаженные им красивые цветы чахнут и умирают. Как трава поднимается все выше и тянется к фото на новом памятнике. Как зеленая краска на оградке трескается и слезает, как расползаются уродливые ржавые пятна. Как оградка, в конце концов, заваливается внутрь… Никто ведь больше не придет. Некому. Ведь только он один хранил память о ней. Почему вышло так несправедливо, что никто больше не помнит эту добрую, теплую, нежную женщину? Что никого больше у нее нет? Да и его скоро не будет. А вот за себя больно уже не было. Безразличие холодными цепями сковало изнутри, и как только Лест оказался за пределами кладбища, слезы опять исчезли.***
Лест почему-то вышел на Киевской. И только когда направился к набережной, понял, почему — не хотелось так рано возвращаться к Владу. Он ехал с Кунцевской, и на Киевской была пересадка. Отсюда отходили речные трамвайчики, на которых он летом катался с Райаном. Лест дошел до Москвы-реки и оперся на гранитное ограждение, спускаться к самой реке не стал. Оказалось, что дождь немного покапал и уже закончился. Там, так близко, немного ниже него, копошились радостные люди в ожидании посадки. Воодушевленные дети в нетерпении сновали туда-сюда. Лест отстраненно смотрел на их суету будто уже с другого света. А пару месяцев назад он тут стоял такой же радостный с Райаном, пытаясь не выдавать свои чувства. Это было уже будто в другой жизни. Тогда он еще зачем-то пытался жить. Минут через десять Лест оторвался от созерцания и направился обратно в метро. В следующий раз он вышел на Выхино, где и нужно. Опять суета, грязный безликий переход, по которому Лест с некоторым трудом протолкнулся среди потоков людей. Выйдя из перехода, он отступил к стене и посмотрел на противоположную сторону дороги. Там была остановка, через которую проходило множество автобусов. Номер 669 был в их числе. Акаша тоже жила на Выхино, как и Влад. По крайней мере, четыре года назад она обитала здесь. А Лест тогда жил на Кунцевской с отцом. И девушка любила назначать встречу на остановке автобуса 669 — это готично. Лест даже едва заметно улыбнулся воспоминаниям. С этой самой остановки они ездили на Кузьминское кладбище и гуляли там, взявшись за руки. Ну и, конечно же, бухали Ягуар и Отвертку, сидя среди могил. Они не сорили, в отличие от многих. Всегда аккуратно все собирали и доносили до ближайшей урны. Это была еще одна другая, более отдаленная жизнь. До того, как он попал в пользование к Владу, до женской одежды, до… до непоправимого. Тогда тоже было больно. Больно было всегда, сколько он себя помнил. Но тогда еще была надежда. И он пробовал хотя бы немного унять эту боль чем-то… нормальным. Нормальной девушкой, например. Акашей. Ничего не получилось. Его болезненный выматывающий мир не отпускал. А вскоре и вовсе поглотил окончательно. Еще чуть дальше и правее высились светло-зеленые здания ГУУ, и студенты сновали между корпусами. Лест никогда даже не думал о высшем образовании. А у этих людей было будущее. Еще одна другая жизнь, ему не доступная. Прямо перед территорией университета стояло небольшое здание секс-шопа. Вот это место для него — Лест часто там бывал. Он тихо усмехнулся. Было. Это место было для него. Раньше. А сейчас ему туда — на ту сторону территории университета через проход между корпусами. Лест постоял еще немного. Только пять вечера. Незачем так рано возвращаться. Да и что-то красивое хочется увидеть перед смертью. А не только мерзкую рожу Влада. Лест развернулся и снова вошел в переход, протолкнулся на ту сторону. Здесь было еще больше автобусов, троллейбусов, маршруток. Нужный автобус подошел почти сразу. Пока Лест ехал, из-за облаков вышло солнце, и город преобразился: здания посветлели, повеселели, деревья стали казаться ярче, покачивая своими разноцветными листьями. И даже мокрый асфальт засверкал лужицами, отражающими голубое небо. Автобус свернул на улицу Юности. Такое милое название. Какое-то воодушевляющее, полное светлых мечтаний. Лест опять невесело усмехнулся — у него-то юность выдалась так себе, конечно. Вскоре парень вышел на небольшой площадке перед высоким забором. Слева от забора поблескивал в лучах клонящегося к закату солнца прямоугольный пруд с покатыми берегами, покрытыми ухоженной травой. А за забором виднелась аллея — Лест знал, что она ведет к кораллово-белому дворцу XVIII века. Можно было сесть на газон с противоположной стороны пруда и полюбоваться на дворец издалека. Или можно заплатить какие-то копейки, зайти в парк и напоследок увидеть много всего красивого. Лест постоял, раздумывая, потом решился и подошел к кассам с вывеской «Музей-усадьба Кусково». Купив билет, он преодолел ворота, прогулялся по аллее, дошел до дворца и свернул вглубь парка. То и дело он натыкался на свадебные процессии, фотографирующиеся на фоне старинных зданий, скульптур и аккуратных клумб. Побродив немного, Лест нашел кафе и почти без колебаний купил себе кофе в бумажном стаканчике. Деньги все равно уже не нужны, теперь незачем экономить. Это место задумывалось как русский аналог Версаля. Тут было красиво и как-то мило, но не впечатляло. А Версаль уж точно впечатляет. Наверное, он грандиозный, великолепный, роскошный. Лест был уверен, что ничто не может сравниться с резиденцией короля-солнца. И после Версаля это самое Кусково наверняка будет казаться даже невзрачным. Правда, Райан говорил, что Петергоф круче Версаля. Но Лест ему не верил. Просто не может быть, чтобы что-то, тем более русское, могло превзойти Версаль. Лест хотел бы увидеть Париж и Версаль. Да он весь мир бы хотел увидеть — ему все было интересно. Только вот уже два года вне закона. Какая уж тут заграница… А в Питере он один раз был — ездил с Владом к его дружкам на машине. Видел только члены, как всегда. Так что северную столицу он так и не посмотрел, а Петергоф и подавно. Лест вышел на открытое пространство между дворцом и оранжереей. Здесь пролегал целый проспект из газонов и клумб с вкраплениями белоснежных статуй. Лест присел на кованую скамейку перед полысевшими кустами и принялся смотреть на других посетителей усадьбы. Среди клумб прохаживалось несколько свадебных процессий. Счастливые невесты, явно гордящиеся своими белыми платьями, с букетами в руках и в теплых накидках на плечах вставали в красивые позы, обнимая своих женихов, которые почему-то всегда выглядели очень серьезно, а иногда даже недовольно или смущенно. Фотографы бегали вокруг, выискивая наилучший ракурс. Ведь такое незабываемое событие необходимо запечатлеть как можно лучше и ярче. Ведь все верили, что это только один раз на всю жизнь. В кустах на противоположной стороне играли в прятки дети, они бегали вокруг все еще зеленых зарослей, пролезали внутрь них, и даже с такого расстояния слышны были их счастливые визги и заливистый смех. И никто не обращал внимания на неподвижно сидящего одинокого парня с уже пустым бумажным стаканчиком в руках. Этот мир — нормальный — никогда его не видел. Лест никогда не был его частью. Даже когда у него была семья. Если это вообще можно назвать семьей. Этот мир всегда был словно за стеклом: Лест мог только смотреть на него, протягивать к нему руки, кричать… но всегда натыкался на невидимую преграду. Этот мир никогда его не замечал и не слышал. Дважды в жизни Лесту казалось, что он стал видимым для нормального мира. В первый раз — когда познакомился с Акашей. И второй раз совсем недавно, когда стал общаться с Райаном. Но это все оказалось иллюзией. Фальшивкой. Нормальный мир выплюнул его обратно. Показал ему его место. И теперь Лест снова смотрел на него будто из-за стеклянной стены. В голове заиграла вдруг мелодия… Как же там? Лест нахмурился, вспоминая: Жизнь идет где-то за стеною, а ты в плену пустоты. О, как жаль, но всему виною мечты, мечты, мечты Первая строчка очень подходит. Но виной этому не мечты. А один совершенно конкретный человек, который с детства портил ему и маме жизнь. Эти строки были из старой песни Арии. Лест достал из кармана MP3-плеер. Кажется, он удалил почти всю Арию, потому что не хватало памяти. Оставил только на ноутбуке. Да и там места впритык уже. Но к удивлению Леста, эта песня осталась в плеере. Ты устала быть покорной, ты устала быть рабой. Жить надеждой иллюзорной, отвечать на жест любой. Барабанит по стеклам дождь, как будто живой. Ты сейчас одинока, открой, открой, открой… Лест вздохнул — вот и он устал быть рабом. Парень полистал папки в поисках «Я свободен» Кипелова. Это очень подходящая песня — она ведь о самоубийстве. Дождь проходит сквозь меня, Но боли больше нет. Да, потому что лирический герой умер. В шуме ветра за спиной Я забуду голос твой Спрыгнул откуда-то. Я свободен, словно птица в небесах, Я свободен, я забыл, что значит страх. Я свободен с диким ветром наравне, Я свободен наяву, а не во сне! Это последние секунды перед смертью, пока он летит вниз. Я свободен от любви, От вражды и от молвы, От предсказанной судьбы И от земных оков, От зла и от добра… От земных оков… надо освободиться тоже. Так странно: этот сильный голос с хрипотцой всегда помогал жить, заставлял подняться и идти дальше, несмотря ни на что, превозмогая трудности. А теперь он же подсказывает, как умереть. Скинуться — почему бы и нет. Наверное, это самый приятный способ. Ну, может, снотворное еще… Но ничего действительно сильного у Леста не было. Завтра надо поискать открытую крышу. Ну или просто подняться на последний этаж какого-нибудь дома и выпрыгнуть из окна — вон их сколько, высоких башенок вокруг. Огромный выбор. Несколько секунд свободы. Несколько секунд полета. Несколько секунд боли. И все. Решено. Но все же надо переждать эту ночь, как он и собирался. Солнце садилось, и парк должен был скоро закрыться. Лест встал, затекшие мышцы отозвались неприятным тянущим ощущением. Парень не спеша направился к выходу. Он как-то странно себя чувствовал. Будто смотрел на все со стороны, не из своего тела. Будто уже не был частью мира. Не только того, нормального, мира. Но и мира вообще.