Илин Вэй

Когда всё закончилось, люди стали перешёптываться, поначалу негромко и несмело. — Вэй Усянь, герой войны, погиб на тропе Цюнци! — Не зря говорят, что тёмный путь приводит к гибели. Так оно и вышло. Затем заговорили увереннее, радовались в открытую: — Всё это его гордыня! Хорошо ещё, что он не успел натворить чего-то несусветного! А то бы кто знает, как бы оно повернулось — да только подумать, его Печать! — Глава школы Цзинь распорядился похоронить его со всеми обрядами. — Да, но только где его могила, не сказали никому. — И правильно. Чем меньше народу знает, тем лучше. Никто не знал в точности, что произошло на тропе Цюнци, но разве это важно? Пал герой войны, ступивший на дурной путь — и хорошо, что это случилось до того, как тёмные деяния затмили его славу. — Но ведь до сих пор не уничтожили его логово и всех вэньских ублюдков! — Ничего! Сколько они ещё продержатся без его защиты? Ох и недолго им осталось.

***

Сичэнь пришёл к нему с тяжёлым сердцем и дурными вестями — Лань Ванцзи услышал это в его шагах. Неведомая ноша придавливала его к земле и заставила помедлить у порога цзинши. — Брат. Он выглядел уставшим. Лицо его обожгли солнце и ветер — как долго он летел без остановок и сна? Какую весть принёс? Ещё мгновение жизни оставалось у Лань Ванцзи: до момента, когда брат достал из рукава обломок Чэньцин. Сердце сжало мёртвой рукой. Брат говорил что-то, но Лань Ванцзи не слышал — мир рассыпался, и оставался только этот осколок, пропитанный тёмной энергией. Брызги засохшей крови на нём. Трещина по чёрному лаку. Возможно, Вэй Ин ранен? Взят в плен? Против него обратилась его армия, и ему негде укрыться? …Он уже знал ответ. Мир покачивался в ритм со словами брата: — Три сотни заклинателей… Я нашёл обломок среди тел… Смысл слов по-прежнему ускользал, и Лань Ванцзи смог только выговорить: — Где он похоронен? Брат вздохнул и отвёл взгляд. — Я не знаю. Узнав, что его племянник погиб, Цзинь Гуаншань пришёл в ярость. Он хотел сжечь тело Вэй Усяня и развеять прах. Хотел скормить собакам. Я настоял на подобающем захоронении, но место он отказался сообщить даже главе клана Цзян. Вэй Ин погребён пусть втайне, но с достоинством — это должно было бы успокоить сердце Лань Ванцзи, но оно, такое глупое, отказывалось верить, что Вэй Ина больше нет. — Спасибо, — проговорил он. Брат поймёт его благодарность: за то, что не стал беречь от дурных вестей; за то, что сказал сам и позволил побыть с горем наедине. Тёмный путь ведёт к гибели, и Лань Ванцзи знал, что Вэй Ин однажды оступится и пропадёт, знал с того дня, когда увидел армию мертвецов. И вот — сбылось. Теперь он мёртв. Но похоронен как должно, его душа очень скоро переродится в новом и, без сомнения, счастливом человеке. Другом человеке. Не Вэй Ине. Но это — благо. Так и должно быть. Сон не принёс облегчения и ясности. Неверие и боль по-прежнему накатывали выматывающими волнами. Слишком сильный гнев, слишком сильная вина — ни наказания, ни поучения мудрецов не могли умерить эти чувства. Хотелось бы не верить. Хотелось, чтобы вышло как тогда, чтобы Вэй Ин вернулся. Пусть пугающим. Страшным, изменившимся. Живым. Дядя говорил, что эта гибель — благо для самого Вэй Ина, ведь следовать тёмным путём — значит, навлекать несчастья на себя и близких. Лань Ванцзи знал об этом и сам, только вот сердце не соглашалось, и неприятие ворочалось внутри. Легче не становилось, сколько ни перечитывай «Книгу пути и благодати». Вэй Ина больше нет. Он обрёл достойное посмертие. Разве беда, что он похоронен в землях Ланьлина? Тайную могилу не осквернят враги. К ней не будут стекаться последователи тёмного пути. Всё верно. Всё правильно. Лань Ванцзи хотел хотя бы дотронуться до поминальной таблички… Дни сменялись днями, но принять утрату как должно не выходило. На счастье, брат понимал его и не торопил, не спрашивал, позволял работать в библиотеке и оставаться в уединении столько, сколько потребуется. Время должно было помочь, но становилось только хуже. Медитации перестали помогать очистить разум и успокоиться. Напротив, они приводили Лань Ванцзи в странно энергичное состояние, когда и усидеть на месте-то становилось сложно: надо было сорваться, побежать, делать! Но — что именно? Он стал искать уединения в домике матери, а затем — в пещерах в сердце Гусу. И снова без толку. Дядя, узнай он о его смятении, посоветовал бы уйти в затвор, отрешиться от мира и мыслей о тропе Цюнци. Потому-то Лань Ванцзи и не обращался к нему за советом. Но разве не от этого его предостерегали? Разве не говорил дядя, что Вэй Ин приносит лишь беспокойство и тревоги, что он погубит себя? Тёмный путь неизменно ведёт к гибели. Неужели Лань Ванцзи, сам того не понимая, оказался втянут в смертельный водоворот? Но как быть, если в размышлениях и неправильных бесполезных медитациях он неизменно приходил к единственному выводу: Цзинь Гуаншань лжёт. Он знал о нападении, а может, сам всё и устроил. Не пытался ли он захватить Тигриную печать, которую — совпадение ли? — так и не удалось найти. Чем больше он размышлял, тем сложнее было поверить в то, что в смерти дурацкого, смешного Вэй Ина виновны были лишь Цзинь Цзысюнь и несчастливый случай. Брат сказал, что с войны не видел такой бойни и надеялся, что не увидит впредь. Тёмный путь ведёт к гибели, да, но если Вэй Ина погубила чужая воля? Что, если его дух не нашёл покоя и вопиет о справедливости? Не медля больше, Лань Ванцзи поднялся по заросшим тропам к самым вершинам — в туман, подальше от тёплого жилья и мирской суеты. Его пальцы замерли — лишь на мгновение — перед тем, как коснуться струн. Как давно он не играл «Призыв»! Так давно, что пальцы с трудом вспомнили знакомую с отрочества мелодию, а первые ноты вышли сбивчивыми. Лань Ванцзи начал сначала, и наполненный ци звук потёк среди тумана и облаков. Тщетно. Тишина. Как и следовало ожидать: Вэй Ин похоронен со всеми полагающимися обрядами. Он не заговорит. Сердце шептало: «Он жив». Опасная мысль: она давала надежду. Но однажды Вэй Ин вернулся оттуда, где невозможно и помыслить о жизни. Умер. Похоронен. Не тешь себя ложными надеждами, не обвиняй во всём главу Ланьлин Цзинь. Вэй Ин мёртв, в этом не может быть сомнений. Изуродованное, переломанное в последнем падении тело отнесли в башню Золотого Карпа. Узнать его было сложно. Брат сказал, что левый бок стесало о мелкие острые камни, лицо — кровавое месиво, — но Саньду Шэньшоу неуверенно признал: это он. Вой Призрачного генерала на Погребальных холмах подтверждал: это он. Неужели ему мало этих свидетельств? Дни сменяли друг друга, но к Лань Ванцзи никак не приходило смиренное принятие, то самое осознание, что прорвалось в нём когда-то в пещере Черепахи-Губительницы: что дорогого нет больше в мире живых. В этот раз некому было помочь, и дурная кровь пульсировала в венах, по-прежнему заставляя думать: неправда, всё это неправда. Кипящие энергия и боль не давали успокоиться. Должен ли он отомстить за гибель Вэй Ина — и кому? Цзинь Цзысюнь погиб, значит, самому главе клана? Он ничего не мог сделать, но и от бездействия тошнило. Дядя со всё большим беспокойством следил за ним — должно быть, внутреннее смятение нашло выражение в лице и движениях, — и, словно неразумный ученик, Лань Ванцзи боялся наказания, приказа отправиться размышлять над трактатами или снова медитировать в уединении пещер. От надвигающегося разговора его спас брат. — Вчера был в одном городке на севере. Там размыло насыпь, и по округе разбежались водные гули с верхних болот. Глава просил навести порядок. Для такой малости обычно посылали старших учеников, но Лань Ванцзи с благодарностью принял это поручение и, не дожидаясь следующего дня, отправился в путь. Он мог бы обернуться одним днём, но кто-то посетовал на донимающую родичей нечисть в соседней деревне. Лань Ванцзи сразу отправился туда — смысла тратить время на дорогу в Облачные Глубины он не видел, да и вернуться до комендантского часа всё равно не успевал. За этой деревней последовала ещё одна, и возвращаться снова не было смысла — он заночевал прямо в лесу. В следующей деревне он, измотанный неожиданно сильным горным духом, принял приглашение остаться в доме старосты, где ему предложили и полную воздуха просторную комнату, и горячую бочку воды с травами. — Господин заклинатель желает чего-то ещё? Лань Ванцзи покачал головой, но его взгляд упал на дицзы, оставленную на полке. Хозяйка заметила его взгляд и заговорила, не дожидаясь вопроса: — На ней играл наш второй сын, до того, как перебрался в Цайи. Её он забирать с собой не стал — времена-то сейчас такие, что на любую флейту смотрят косо — если, конечно, играет не сам Цзэу-цзюнь. Все только и думают о Старейшине Илина, заиграй — и мертвецы полезут. — И, чуть замявшись, она вдруг спросила: — Вам понравилось? Возьмите, не себе — так детям. Не дело ей пылиться на полке. Незнакомая ещё мелодия в голове не давала покоя и, поколебавшись, Лань Ванцзи позволил себе и эту слабость. Эта деревня стала последней на его пути. Больше его никуда не позвали, и домой он возвращался без спешки. Легко можно было одолеть весь путь и успеть засветло, но хотелось лететь низко вдоль дорог и спускаться, если впереди виднелось жильё. И в каждом посёлке на своём пути он вслушивался в разговоры, но сколько бы времени ни прошло, говорили о Вэй Ине. В отличие от Облачных Глубин, люди здесь не стыдились сплетен и злых речей: — А если бы он не отвернулся от праведного пути? Кто мешал ему добраться до места на мече? Вот и поплатился. Это всё его гордыня, я тебе говорю. Спорить с этими людьми — потерять лицо. Слушать грязные речи — как самому изваляться в грязи. Но Лань Ванцзи всё равно слушал и выхватывал из этого сора золотые крупицы правды: остатки клана Вэнь до сих пор здравствовали на могильных холмах, а вместо орд мертвецов караул нёс Призрачный генерал. Заклинатели так и не добрались до владений Вэй Ина. Цзинь Гуаншань пытался подговорить другие кланы на штурм могильных холмов, но никто не хотел рисковать своими людьми ради — ради чего? — Ничего, ничего, рано или поздно и на Призрачного генерала найдётся свой заклинатель, ну а нет, так недолго эти ублюдки продержатся в осаде! На могильнике не вырастить рис. Сколько бы Старейшина Илина ни припас тёмных талисманов, они всё равно когда-то закончатся. Нужно просто подождать. Да, именно об этом говорил брат — чужие слова лишь добавили красок в складывающуюся картину. Слово тут и слово там — всего за два дня Лань Ванцзи получил достаточно пищи для размышлений и теперь жаждал узнать, кто виновен в смерти Вэй Ина. Никаких сомнений: Цзынь Цзысюнь не смог бы организовать засаду один. И… что делать потом? Неправедные мысли не давали покоя. До дома оставалось совсем немного, спешить снова не хотелось. Лань Ванцзи разбил лагерь возле небольшой бамбуковой рощи, спрятавшейся в стороне от дороги. Это место отлично подходило для медитации: ровная земля, чистая река и свежий воздух, спускающийся с гор, — но думалось о другом. И покоя не давали лежащие в цянькуне безымянная дицзы и осколок Чэньцин. И в душе по-прежнему звучала мелодия — наконец, Лань Ванцзи сдался. Он срезал подходящий стебель бамбука и, используя подарок как образец, сделал новую флейту. Первые ноты звучали неправильно и глухо, но после пары исправлений Лань Ванцзи смог добиться достойного звучания. Ему было далеко даже до работы деревенского мастера, подаренная флейта звучала много лучше, но и на этой можно было играть. Тут бы ему и закончить — лучшей флейты всё равно не сделать, но рука будто по своей воле повела нож по телу флейты, вырезая в нём дыру. В мешочке нашёлся запас рыбьего клея и ниток, которыми он приделал осколок Чэньцин к искалеченной флейте, и едва дождался, когда всё подсохнет. Теперь флейта пела ещё хуже, но её звук отдавался в сердце Лань Ванцзи именно так, как хотелось. Конечно, это была игра воображения и на самом деле осколок Чэньцин не отвечал на ци Лань Ванцзи: духовный инструмент тоже можно убить. Но он почти чувствовал призрак тепла рук и дыхания Вэй Ина. Мелодия, которая не давала ему покоя, звучала в два голоса, гуциня и флейты. Почему не придумал её до гибели Вэй Ина? Почему даже не задумывался об этом? В груди сжалось — в который раз. Он бы никогда не предложил сыграть её вместе — и теперь предстояло играть её одному, всегда. И казалось, что Чэньцин в последний раз поёт и плачет по своему хозяину. Ци пульсировала в меридианах. Больно. Сердце колотилось, и дыхание сбивалось — последняя нота ушла в немелодичный свист, и осталось только хватать ртом воздух, сжимать в кулаке пучки вырванной травы, чувствовать, как слёзы прорезают себе путь наружу из глубины души. Вэй Ин. Назавтра, поднимаясь в Гусу, Лань Ванцзи отчётливо понимал: он не останется в затворе. Вчера он оплакал Вэй Ина, но здесь ему не позволят носить траур, а поминальной табличке запретным с именем не место в Гусу. Даже если шансы невелики, его долг — узнать правду. Узнать, как и для чего на самом деле погиб Вэй Ин. Кому-то понадобилась Тигриная печать Преисподней — не Цзинь Гуаншаню ли? Враньё, что она бесследно исчезла или осталась на могильных холмах — поиски следовало вести в башне Золотого Карпа. Не пришлось ничего изобретать. После войны кланы сблизились, и дел скопилось столько, что брат был только рад помощи и, конечно, тому, что Лань Ванцзи взял себя в руки. И, по правде, не только найденная цель, но и работа с утра до ночи, требующая постоянного внимания и тщательности, помогала держаться. Он просто занимался делом, к которому был приучен и привычен, и луны не прошло, как оно привело его туда, куда он и хотел. За месяцы, проведённые в затворе и странствиях, Лань Ванцзи забыл, что такое Ланьлин. Здесь не спали ночами. Здесь не спали круглыми сутками — до самого позднего часа звучал смех и непристойные звуки, а когда хозяева засыпали, по коридорам начинали сновать слуги, готовясь к новому дню. Любой день здесь походил на праздник — шумный, яркий, сияющий. Даже переговоры о земле, золоте и смерти не велись сдержанно и чинно: почтенные заклинатели и главы кланов скрывали за вежливыми словами оскорбления, не гнушались ложью и подхалимажем. Любой приговор и любое обвинение со стороны могло показаться пышным торжеством. Лань Ванцзи и прежде с трудом выносил шум, а теперь и вовсе едва терпел эту бурную жизнь. Брат, видя его мучения, отдал ему на откуп всю бумажную работу — и Лань Ванцзи был благодарен ему за это. Ему нужно было время. Да, правда о Вэй Ине была скрыта не в бумагах о продаже чернил и рыбы, не в договорах о совместном пользовании бывшими угодьями клана Вэнь и списках книг для расширения библиотек. Ответ на эти вопросы было не найти в древних свитках, которые нельзя выносить из сокровищницы. В другое время Лань Ванцзи с благодарностью и трепетом отнёсся бы к тому, что ему дозволено переписывать их. В этих делах, в этом золоте и в этой роскоши он был связан по рукам и ногам. Не смел посмотреть в сторону. Не мог отойти от своих покоев так, чтобы не привлечь чьего-то внимания. Лань Ванцзи хотел бы действовать, но пока не умел. Ему оставалось только наблюдать, но даже этому пришлось учиться с самых основ. Он смотрел на башню Золотого Карпа новыми глазами. Научился замечать не бесстыдную роскошь, а стоящих повсюду охранников и замки на дверях. Стал читать взгляды Цзинь Гуаншаня и его людей. Благодаря подсмотренным техникам он научился видеть знаки на потайных дверях — там, где раньше почувствовал бы, может, только неблагоприятное колебание ци. Он научился видеть и слуг, которые сновали тут и там, не заметные никому — и знающие многое о тайнах Ланьлин Цзин и самого Цзинь Гуаншаня. Вот бы стать таким же незаметным, как они! Научиться прислушиваться к конюхам и идущим со смены охранникам, находить зерно истины в сплетнях поваров, конюхов и полотёров. Поначалу выходило дурно: вышколенные слуги замолкали при его приближении; оборачивались ему вслед и меняли темы разговора, переставали сплетничать вовсе — как и в Гусу. Но он справился. Глядя на Цзинь Гуанъяо, он научился слушать, держась на расстоянии, и становиться незаметным даже в своих белых одеждах. Он вспоминал, что делал Вэй Ин для того, чтобы не попадаться, как шёл в запретные уголки с видом, словно у него там дела, и никому даже в голову не приходило его остановить. С каким же неподобающим торжеством Лань Ванцзи ловил тогда Вэй Ина! А лучше бы присматривался к его привычкам. Но пока всё было без толку. Слуги мечтали отдохнуть от работы и злословили о хозяевах; пересмеивались, поддразнивали друг друга и делились своими заботами; рассказывали друг другу страшные и поучительные истории. Шум и суета. Впрочем, захоти Лань Ванцзи, он мог бы продать достаточно информации ворам или вражеским школам: о слабых местах в защите, о тайных проходах и зачарованных дверцах. Вот только о Печати, возможно, знал только ближний круг — и они не болтали попусту. Лань Ванцзи продолжал наблюдать и искать в пестроте Ланьлина важное и лишнее. Его внимание привлёк один человек из свиты Цзинь Гуанъяо. На вид ему было не больше шестнадцати лет, и, хоть держался он без стеснения, едва ли не на равных с остальными, свои дурные манеры он даже не пытался скрыть или как-то сгладить. Может, ему было всё равно. Если манерам Цзинь Гуанъяо всего лишь недоставало отточенности, то повадки этого человека наводили на мысли о сильном звере, пирующем посреди дворца. Кто осмелится одёрнуть такого? К кому он прислушается? Как этот зверь попал сюда? Он задорно и зло улыбался, но под его глазами лежали тени. Он ел конфеты, безжалостно смеялся над окружающими, но стоило ему оказаться в тени, как ухмылка спадала. Он рассказывал обо всех зверствах с мечтательной улыбкой — грехи и боль только забавляли его. Его остроты неизменно били в цель, а суждения о заклинательстве были разумны, свежи и одновременно наивны. К нему было сложно подойти. В отличие от остальных, он легко замечал слежку и в наблюдении за ним приходилось быть трижды аккуратным. И ещё: этот человек не понаслышке знал о тёмной энергии. Кто угодно мог бы обмануться — не Лань Ванцзи. Он отличал тёмную энергию по запаху, по лёгкому ознобу и призрачно-мерзкому шевелению воздуха, стоило только тёмной твари пройти рядом. Этот молодой человек — почти мальчишка — был пропитан тёмной энергией. Странно, что другие не замечали. Его — невоспитанного, жестокого, умного — Цзинь Гуаншань привёл во дворец, невзирая на происхождение и кривотолки. Этот человек тайком изучал запретные практики. Если в башне Золотого Карпа и был человек, который мог знать что-то о Вэй Ине, то только Сюэ Чэнмэй. Ещё один разговор — подслушанный, подсмотренный, полуугаданный — заставил сердце сжаться. «Думаю, пора зайти к нему и поговорить ещё раз», — в голове снова и снова звучали последние слова Цзинь Гуанъяо, а в глазах Сюэ Чэнмэя мелькнул отблеск такого знакомого алого цвета. Лань Ванцзи отказывался верить. Боялся поверить. Что если… Вэй Ин жив? Если он совсем рядом? По правде говоря, прямых доказательств у него не было. Подслушанные разговоры, украдкой подсмотренные, наполовину угаданные. Подозрения. В этом разговоре так и не прозвучало имя, но Лань Ванцзи знал, о ком они говорят. Знал — и всё, только это имело значение. Этим вечером Цзинь Гуанъяо собирался пить чай с названными братьями, а завтра «зайти» к Вэй Ину. «Брат расстроится». «Дядя будет разочарован». Когда для него это перестало быть важным? Если он ошибся — что ж, он будет знать, что на этот раз сделал всё, что мог.