Илин Вэй

— Ты же не мог в самом деле решить, что сможешь прийти на праздник в честь полной луны А-Лина? Мог бы догадаться: ему ни за что не позволят приблизиться к шицзе и племяннику, а подарок такого, как он, никогда не будет висеть на поясе будущего внука Цзинь Гуаншаня. Павлин не знал о засаде? Ох, как хотелось бы верить, что шицзе не вышла замуж за бесчестного человека! Когда всё закончится, они поговорят об этом «тёплом приёме», а пока Вэй Усянь выбросил ещё один веер талисманов — вроде бы удалось сбить с ног ближайших лучников, но большая часть их ударила в Цзинь Цзысюня и швырнула его о каменную стену. Он затих — жаль, что пока не навсегда. Но и без командира отряд знал своё дело. Так и не пришедшего в себя Цзысюня накрыли защитными чарами, и сверху полился поток стрел и заклинаний. Пришлось потихоньку отступать — без своих мертвецов Вэй Усянь был почти бессилен. С каждой минутой всё меньше верилось в то, что им удастся легко отбиться. Да, кто-то отдал немало золота, чтобы снарядить эту армию. Пора было начинать экономить талисманы, сбивать только командиров — и всё внимание Вэй Усяня уходило только на это. Павшие враги упрямо не хотели подниматься, подчиниться ему и пойти в бой. Вэй Ин всё равно пытался — его единственный шанс был в том, чтобы найти и прожечь слабые места в защищающих талисманах и всё-таки поднять тела. В шее что-то кольнуло, но Вэй Усянь отмахнулся. Не до того! Он снова и снова наигрывал простейшую мелодию, по-разному вкладывая энергию в эту музыку, надеясь сломить сопротивление, найти подход. Но от его стараний подавала голос только она, Печать, подпевая Вэй Ину всё громче, всё нежнее. Соедини он её сейчас — и станет непобедим, а враг в мгновение ока обратится в прах. Нельзя даже думать об этом! Вэнь Нин старался держаться рядом, но его теснили в сторону — и Вэй Усянь по сути оставался почти беззащитен. Пока талисманы справлялись, но рано или поздно одна шальная стрела… Об этом не хотелось думать. Он покачнулся. Почему-то по всему телу прошла волна слабости. Но разве до неё было теперь? Нельзя отвлекаться на Вэнь Нина, нельзя отвлекаться самому! Одетый в чёрное быстрый воин, совсем юный, а потому безрассудный, загонял Вэнь Нина в угол. Дрался он жёстко, и не гнушался грязными приёмчиками, какие Вэй Усянь видел разве что в уличных драках. Вэнь Нин не всегда справлялся с ними. И этот парень ничего не боялся и не отступил, даже когда его задели когти. И — Вэй Усянь понял слишком поздно — это была ловушка: там, куда пацан гнал Вэнь Нина, тропа делала крутой разворот. Расчёт был на то, что Вэнь Нин не оставит его без защиты и поэтому будет прыгать — вверх или вниз? Со своего места Вэй Усянь видел затаившихся воинов с цепями божественного плетения и железными штырями. …Вэнь Нин прыгнул. И Вэй Усянь остался почти без защиты. Он вложил в мелодию остаток сил, и наконец мёртвые покорились ему. Он укрылся за щитом из тел и пошёл в атаку сам — и он был очень, очень зол: за засаду, за испорченный праздник, за Вэнь Нина! Как же орал Цзинь Цзысюнь, когда его недавний — теперь уже мёртвый — слуга вогнал кулак ему в живот по самый локоть! Он остался поскуливать, едва живой — дыра в животе, и вокруг неё плоть, изрешечённая проклятием. Дальше должно было стать проще: после атаки бывших соратников нападение захлебнулось. Лучники пытались удержать его, но теперь-то без толку. Они отступали. Продержаться бы ещё немного, пока Вэнь Нин не выберется на свободу. Но… Но волна слабости вновь накатила на него. Потемнело в глазах. Движения замедлились. Мертвецы продолжали идти вперёд, но Вэй Усяня больше волновало оцепенение в ногах. Непослушный корпус и руки. Онемение в шее. Он споткнулся о камень, не удержался на ногах — завалился на бок. Сзади донёсся довольный звонкий крик: — Прекратить! — и чья-то тень накрыла его. Над ним стоял одетый в чёрное… тот самый мальчишка, да. Как ни в чём ни бывало придерживая ладонью глубокую рану в половину живота, он склонился над Вэй Усянем: — Наконец-то я нашёл тебя, учитель. Полежи пока и не дёргайся. Лежать Вэй Усяню хотелось меньше всего. — Он готов. Вяжите Генерала. Послышалось недовольное: «Голодранец! Да кто это вообще такой?» — «Да вечно вертится возле шлюхиного сына». Ничего. Долго им Вэнь Нина не удержать, они ещё не знают его настоящей силы. Мальчишка склонился над ним и оскалился — пугающе счастливо, безжалостно, — протянул ладонь. — Отдай, — сказал он. Ничего. Одна рука ещё слушалась, и ждать было нельзя. Пока мог, Вэй Усянь рванул наверх и вогнал Печать прямо в рану на животе, дорывая связки и кожу. Получилось! Мальчишка завалился на Вэй Усяня, держась за живот, хватая ртом воздух и держась за рану. В его груди булькнуло что-то, и его стошнило. Желчь, кровь, внутренние соки — всё стекало на Вэй Усяня, мешаясь с потом. …А ведь он утром помылся в реке и надел свою лучшую одежду — и что же? Теперь она годится только на тряпки. — Эй, что там у тебя? — крикнули сверху. Гадёныш застонал и поднял на Вэй Усяня злющий взгляд. Удивительно! Даже не потерял сознания, хоть и дышал с трудом, закатывая глаза на каждом вдохе. Ещё и нашёл сил прошипеть: — Что ты?.. — Отдал печать. Просил ведь? Забирай. Думаю, она уже прицепилась к золотому ядру. Захочешь отдать Гуаншаню — придётся вырезать их вместе. — Ах ты, ты!.. — Ага, я! — ухмыльнулся Вэй Усянь. — Кто бы ещё до такого додумался? В голове мутилось — яд растекался по телу. Кто-то подхватывал его под руки, чтобы поставить на меч и утащить подальше. Но пока не потемнело в глазах, пока не онемели губы, Вэй Усянь насвистывал мелодию, которая должна была заставить Вэнь Нина убраться домой, ни в коем случае не идти следом и защищать родичей изо всех сил. Очнулся он в темноте, только в трёх шагах за зарешечённым окошком виднелись слабые отблески факела. Запястья сковывал зачарованный металл — не развести рук, не сотворить печати, да даже почесаться толком было нельзя. На щиколотки надели такие же браслеты, чтобы полностью подавить ток ци. Тяжёлая цепь не позволяла ни замахнуться, ни отдалиться от циновки дальше, чем на три крошечных шага к отхожему месту — дыре в полу. Пока за ним не явились, Вэй Усянь попытался дозваться Вэнь Нина, но, наверное, тот был слишком далеко, чтобы услышать призыв без флейты. Или остатки яда и усталость после битвы не давали вложить в призыв полную мощь. К тому же от тёмной энергии оковы грелись всё сильнее — он бы вытерпел, подумаешь, ожоги, но только толку от призыва, кажется, не было вовсе. Мертвецов поблизости тоже не было. Эти ублюдки поработали на славу! После последней попытки Вэй Усянь остудил оковы о каменные стены камеры и завалился на циновку. Ждать пришлось недолго. Гуаншань явился со своим ублюдком и принялся убалтывать и увещевать, будто они беседовали в его личных золотых покоях! Как он сокрушался о безвременной и нелепой гибели любимого племянника и даже предлагал договориться, но вот беда: Вэй Усянь не верил ни единому его слову. Гуаншань по большей части плевать хотел на племянника, и договариваться с ним было нельзя. Потому Вэй Усянь старался не отвечать даже на безобидные на первый взгляд вопросы. Как знать, какая оговорка приведёт их к догадке? Лишнее слово могло стоить дорого: эти-то не погнушаются вырезать Печать вместе с ядром из этого мальчишки, Сюэ Яна, наживую. — Мы с вами так ни о чём не договоримся, — сокрушался Мэн Яо и подробно рассказывал о том, какие пытки ждут Вэй Усяня, если он не заговорит. — Подумайте, это в наших общих интересах. Вэй Усянь смеялся и посылал его ко всем гуям. Смеялся он, может, несколько дней, пока их терпение не закончилось. О пытках Мэн Яо рассказывал, конечно, красочно, в деталях — и он не соврал ни единым словом. Как он и предупреждал, в Цишане он получил богатый опыт, но и эта боль пока казалась лучше мерзкого, липкого чувства, которое оставляли в нём разговоры с Гуаншанем. Он мог справиться с болью — вспомнить те месяцы на Погребальных холмах, вспомнить пересадку ядра. Конечно, он не скажет лишнего и не сломается даже под злыми руками Сюэ Яна — тем более, что за этим было интересно наблюдать и даже перекидываться парой слов. Гадёныш отчаянно слушал его и пытался найти подсказку для того, чтобы выкрутиться самому. Вэй Усянь смеялся над ним и нисколько не помогал. Потеряв терпение однажды, он сгрёб волосы Вэй Усяня в кулак, а тот только спросил: — А что с мизинцем? — И его голова отлетела в сторону от удара. — Чэнмэй, что за ребячество? — недовольно оборвал его Мэн Яо. Оставшись один, Вэй Усянь накладывал на раны тёмную энергию. Она не исцеляла и не сращивала трещины в костях, но могла вытравить из ран гной и удержать на месте треснувшие рёбра и надорванные связки. О том, чтобы дозваться до Вэнь Нина, не было и речи. За попытки насвистеть мелодию призыва он получал тычок под рёбра от охранника, ещё и ещё, пока не замолкал. Тогда он стал нащупывать дохлых крыс и поднимать их и с горечью признал, что на большее не хватило бы сил. Не так долго он пробыл в заточении, но как же ослабел. С этой смешной армией и то управлялся с трудом. Во время войны было даже проще, но тут — почему-то он бесконечно устал, почему-то чувствовал все болящие суставы и изодранную плоть. Вэй Ин всё равно сосредотачивался и заставлял крыс перебираться потихоньку… куда-то. В тёмное место, какой-то подвал. — Я же чувствую, что ты что-то пытаешься сделать. Не надо, учитель, — прошептал ему на ухо Сюэ Ян, когда пришёл в следующий раз. — Не только я слышу, как ты что-то насвистываешь. — Какой я тебе учитель? Но этот человек непостижимым образом действительно считал его учителем. Как он это сочетал с тем, что без жалости выламывал ему руки? Этот считал бы его учителем, даже нарезая его на тысячи кусков. Он даже разговаривал о чём-то с Вэй Усянем, жаловался на что-то — и тот умудрялся ему отвечать. Что же касается призыва крыс, что ж… Вэй Усянь стал действовать осторожнее, но и это не помогло. Мэн Яо засёк его и покачал головой. — Вижу, мы так с вами ни о чём не договоримся. Сюэ Ян развернул его лицом вниз и ощупал основание черепа, и Вэй Усянь впервые услышал в его голосе что-то вроде сомнения. — А если сдохнет? — Сделай, пожалуйста, так, чтобы не сдох. Что-то коснулось точки в основании черепа — на палец в сторону от позвоночника, Вэй Усянь всё равно не помнил, за что она отвечает. И не сразу понял, что означает холодок от талисманов и металл, прижавшийся к коже. «Игла?» — успел подумать он и потерял сознание от разорвавшей череп боли. В себя он пришёл на своей отсыревшей циновке, лишённый сил, удивлённый уже тому, что ещё жив, что может дышать, что может слышать и видеть. В его череп Сюэ Ян вбил три гвоздя, укреплённых печатями и напитанных ци. Крысы, дохлые тараканы, убитая блоха — никто не отозвался на его песню. Ему стала недоступна тёмная энергия, только заплатки на ранах пока держались. Через несколько дней Мэн Яо спросил, не готов ли он к разговору теперь, но ответ Вэй Усяня не изменился. И тогда началось… ничего, и это ничего оказалось хуже всего на свете. Когда-то Вэй Усянь думал, что ему надо мало сна. Что он может неделями, месяцами работать, а потом вздремнуть немного и совсем не чувствовать усталости. Он считал бесчеловечным режим Гусу с его ранними подъёмами и ранним отходом ко сну. Что ж, теперь его режим стал хуже. Его будили крики, уколы холодных заклинаний, остро наточенный наконечник копья, которым его тыкали, стоило задремать. Он не знал, сколько ему позволялось поспать — но, наверное, совсем немного. Раны, залепленные тёмной энергией, отказывались зарастать. Он мало ел и мало двигался. Он пытался отсчитывать время по тому, как ему подавали еду, но миска появлялась, кажется, без какой-то системы, то часто, то так редко, что голод уже толком и не ощущался. Глаза его не видели света, и даже голос Сюэ Яна стал забываться. Не забывались другие голоса: их ему не позволяли забыть. В соседних камерах орали под пытками. Голоса, так похожие на голос Вэнь Цин. Вэнь Нина… Шицзе. Кто-то плакал, проклинал Вэй Усяня и тут же умолял помочь. Отголоски звуков. Нельзя знать наверняка, что это они. Конечно же нет. Если бы в плен попался кто-то важный, его бы уже привели сюда, чтобы он стал сговорчивее — и как знать, смог бы он продержаться, видя мучения близких? И уж конечно они не стали бы мучить шицзе — она же супруга единственного законного сына Гуаншаня, мать его драгоценного внука. С её головы не позволят упасть ни единому волосу. Мог ли он быть уверен хотя бы в этом? Вэй Усянь стал измерять время криками в соседней камере. К нему — два раза или больше? — заходил Мэн Яо и спрашивал, как идут дела. Он присаживался на стул и говорил о печати и Вэнь Нине. Вэй Усянь плохо запоминал эти разговоры, но судя по тому, что от него до сих пор не отстали, он всё-таки не сболтнул ничего лишнего. Хорошо. Теперь ничего не менялось, даже если заявлялся Сюэ Ян. Вэй Усянь с трудом узнавал его, щурясь от слишком яркого света, но голос и удары были так знакомы. Вот только мучил его Сюэ Ян теперь без огонька, да и ци расходовал скупо. Значит, началось. Вэй Усянь уже не очень помнил, что именно, но в первые дни он прикидывал, как печать повлияет на Сюэ Яна и, похоже, прикинул правильно. Вэй Усянь немного жалел, что не успел воспользоваться крысами, а теперь, даже открой заблокированные каналы, он ничего не сможет сделать — внимания не хватило бы и на пару нот. Его внимания, по правде, не хватило бы на что угодно. Не раз и не два он ловил себя на том, что говорит вслух сам с собой. Что видит галлюцинации. Не было сомнений: каждое его слово записывали и передавали наверх. Но постепенно и это его перестало волновать. Вэй Усянь слишком хотел подремать — пусть и в дальнем холодном углу, у отхожего места, где его будет сложнее нащупать. Там ему порой удавалось поспать чуть-чуть, а потом охранник выплёскивал на него ведро с ледяной водой — чудо, что он до сих пор не слёг с лихорадкой и кашлем. Хотя бы на это хватало остатков заклинательского здоровья. И его тянуло поговорить, хотя бы с самим собой, и поэтому он старался пореже открывать рот — знал уже, что если начнёт, то остановиться не сможет, и как знать, что выболтает тюремщикам и о чём они догадаются из его слов. Он скучал по Сюэ Яну, а о тех, кого он знал до плена, он старался не думать. Эти крики — звучали ли они сейчас на самом деле или были галлюцинацией? Вэй Усянь вцепился в воспоминания о том, почему он здесь — и о том, почему ни за что нельзя рассказывать о печати. И за это воспоминание он собирался держаться до самого конца. Со скрипом открылась наружная дверь — скорее всего, она отделяла блок с темницей Вэй Усяня от других помещений — и раздались шаги. Кто теперь? Снова пленные, проклинающие Старейшину Илина? Мэн Яо? Вэй Усянь свернулся в углу — может, пока охранники приветствуют гостей, ему удастся немного поспать?