Холод и тепло

Мёдик потянулась, выгибая спинку, и завалилась на бок. Но она упорно перевернулась и встала на лапки. Кошечке была всего луна, недостаточно, чтобы она успела научиться правильно ходить, поэтому лапки вечно дрожали и подкашивались. Хлестнув тонким чёрным хвостиком, она задумчиво уселась. Всё утро она кружила по детской, пропитанной тёплым запахом молока, мамы и двух других котят. Мёдик обернулась в попытке найти их, как в бок врезалось нечто твёрдое, и Мёдик, не удержавшись, упала прямо под солнечные лучи, робко расцветившие светлым узором подстилки из вереска и перьев и пятнистый бок чёрно-белой кошки. От неё тоже пахло молоком, вкусной едой и детской, но это была не мама Мёдик, это была не Млечногривка. Светлячок, крупный котик, отпрянул от поднимавшейся Мёдик и тоненько запищал, словно от боли. Чёрно-белая кошка хвостом придвинула Светлячка к себе, но он стал вырываться из материнского тепла. Мёдик же захотелось к маме. "Где она?" Напрягая память, она, кажется, вспомнила. Мама ушла наружу, в светлое и яркое пятно проёма палатки, где Мёдик не была ещё, и близко особо не подходила. Бывало, что в проходе мелькали чужие шкуры, неизвестные кошечке коты и кошки заглядывали то к котятам, то к их матерям. Именно то внешнее пространство создавало ночь и день, а ещё немного манило её. Светлячок с сестрой пробовали уже выбегать наружу, но Мёдик это не было нужно, и она всегда примерно сидела или спала. Но сейчас хотелось найти маму. Мёдик оглянулась и скользнула в свет, и на мгновение её янтарные глаза блеснули в солнце, и шерсть от неожиданности ореолом тёмным распушилась вокруг малышки. Мёдик поморгала глазками, выкатившись из тёплых и родных запахов, и порыв ветра взъерошил её непослушную шубку, пыльцей густой и сладкой забившись в нос - от мамы, когда она приходила отсюда, иногда пахло так же, но сейчас насыщенность запаха превосходила все ожидания, тягучей карамелью аромат обволакивал Мёдик, словно накрывая второй шкурой - невесомо прозрачной, лёгкой, что пушинкой слетает от любого колыхания воздуха. Солнце грело чёрную шубку, и кроха завертела головой, чуть не чихнув, скидывая наваждение - ведь, в конце концов, у неё есть цель, и раз она пришла сюда найти маму, то именно это надо делать в первую очередь! Правда, она никак не могла сфокусироваться на пятнах, что бегали по лагерю, они то обретали нечёткие линии, то расплывались, и тогда Мёдик вскинула голову вверх. А там было небо, невероятно голубое, даже лазурное, и многогранные оттенки голубизны чистейшей разливались во все стороны, и Мёдик, смотря на это великолепие, забыла, зачем покинула детскую, потому что такой цвет она никогда не видела, и нестерпимо ей захотелось дотронуться до неба. Внезапно тихий звук ввинтился в окружающие шорохи, выкрики и вибрации. Коты вокруг разговаривали, ходили, перебегали с места на место, дробно выстукивая лапами по сухой земле песенку, а ветерок шелестел короткой и редкой травкой, но посреди этого явно выбивал своё место незаметный треск. Вначале Мёдик недоумённо, растеряв весь свой восторг от красоты неба, вслушивалась в нарастающий чуть гулкий, разгорающийся как сухой огонь хруст, расщепляющийся до мелких отзвуков, и треск этот заполнил всё вокруг, и будто в тон ему потемнело даже небо. Это был треск ломающейся палки - именно такой звук, во всяком случае похожий, связывался у Мёдик с рождением Светлячка и Бликовинки, не считая ужасных, душераздирающих криков. Но этот треск был куда страшней, и в панике Мёдик зажмурилась и запищала. Звук был жутким и странным, и ей он явно не нравился, и Мёдик тихонько хныкнула, не заметив снижение громкости треска. - Мёдик! Куда полезла?! - мама схватила Мёдик за загривок, беспокойно шелестя хвостом, и внесла в детскую. Звук полностью исчез. Чёрно-белая кошка зачем-то извинилась перед Млечногривкой, но она лишь смущённо отмахнулась и поставила Мёдик на землю. Нежно вылизывая растрепавшуюся шёрстку, Млечногривка начала волноваться: - Чего ж ты испугалась? Что-то болит? Мёдик дождалась, пока мама не вылижет её, и думала уже ответить ей, как пронзительно запищал Светлячок, раззевая рот в жалобной гримасе. Мама покачала головой и скрутилась клубком вокруг Мёдик, отсекая от лишних звуков. Она уткнулась в мягкий мамин живот, затем повертелась - и положила голову на мамину лапу, всё ещё пропахшая насквозь вересковыми цветами и нагретая. - Ничего не болит, мама, - ответила, наконец, Мёдик и задумалась - рассказать про звук? А если не поверит, посмеётся? - Но знаешь, там что-то так ужасно трещало! Мёдик посмотрела в мамины светлые глаза - и они смотрели не насмешливо, не неверяще - у мамы всегда были такие глубокие, невероятно проницательные глаза, что Мёдик расслабилась, уткнулась лапками в мягкий бледно-серый мех, от которого веяло не только привычными запахами детской, а ещё и свежей добычей, кроличьей кровью. Она сморщила носик. - Беспокойство твоё болит. Не простой это звук - это нечто другое. И если он страшный - живи и верь, что сможешь предотвратить то, что несёт за собой этот знак, - мамин голос утопал в её же собственной шерсти, звучал отстранённо, но не отчуждённо, и не отсутствующе уж точно. Просто Млечногривка немного необычная в плане мышления, и Мёдик это заставляет ещё сильнее любить маму, хотя куда уж больше. Интересно, а отец любит маму? Или её?Млечногривка мягко улыбнулась и сильнее сжалась вокруг кошечки, Мёдик везде чувствовала только нежную и пушистую шерсть, и лёгкое тепло просачивалось в мысли, усыпляя маленького котёнка. Перед закрытыми глазами стояла добрая улыбка, полные любви глаза, и Мёдик, муркнув, отбросила все свои заботы, растапливаясь в невесомо ложащейся на шубку жаре. Мёдик любила свою маму, она надеялась, что никогда её не потеряет. Это было бы ужасно грустно и плохо. Засыпая, Мёдик думала о голубом-голубом небе. Эта лазурь очень ей понравилась.